Читать книгу Письма и записки Оммер де Гелль - П.П. Вяземский, Павел Вяземский - Страница 8

Париж. Понедельник, 11 ноября 1833 года

Я утопаю в блаженстве, а все-таки ожидаю с нетерпением, когда отдохну в твоих объятиях, моя ненаглядная Полина. Ты отворачиваешься от меня, право, напрасно. Поверь мне, я страстно люблю тебя. Мой жених приехал рано утром, около двенадцати часов. Я еще лежала в объятиях Морфея и, оправившись наскоро, приняла его в моей новой двуспальной кровати. Г. Керминьян и мой муж вошли вместе; мы дружески обнялись с Керминьяном, и я обвила шею моего мужа моими страстными руками, и мы опять были счастливы. Керминьян не выходил из комнаты, я уже догадывалась о его интимных от… кровь хлынула в виски. Старик мне натер виски одеколоном, и я… попросила его… Он приказал…

У меня две лошади, обе чудо как хороши. Лошадь, которая подана была жениху, взвивалась на дыбы и делала страшные козлиные прыжки. Он слез с лошади и сказал, что пойдет пешком немного прогуляться. Я велела Женкинсону переседлать, но жених не согласился. Он, однако, сидит крепче на лошади, чем можно было ожидать. Я велела груму ехать за мной и поскакала по Елисейским полям и встретилась опять с Анатолем. Он точно банный лист пристал ко мне. Поворотив в улицу де Берри, я увидала Тюфякина в своем саду, на террасе. Он мне сделал привет ручкой. Я немедленно остановила лошадь; лошадь взвилась на дыбы, и я очутилась на другой стороне чугунного забора. Тюфякин, когда прохаживается в своем саду, носит всегда феску паликара, по дружбе с Вьенне или с тех пор, как эрцгерцог Фердинанд, приняв его за графа Рибопьера, говорил ему о деятельности его во время восстановления Греции. Мне Демидов не мог точно объяснить его фески. Он, кажется, участвовал с графом Орловым в Архипелаге при Екатерине Великой. Он корчит из себя страшного филэллина, вот что верно. Просто умора. Надо его видеть в красной феске, как она ему к лицу. Он ужаснулся моему прыжку и что-то мне пробормотал. Но я, увидав m-lle Марс торжественно гуляющей вдоль дорожки и идущей прямо на меня, не говоря ни слова, проскакала в ворота. Анатоль меня ожидал у ворот. Вот неотвязчивый нахал.

Через час я вернулась домой совершенно освеженная. Раздеваясь, мне подали записку от Тюфякина. Я пробежала письмо, сильно пахнувшее пачули или вервеной, трудно разобрать. Я духов не терплю, и у меня едва голова опять не разболелась. Он мне писал: «Я разошелся с престарелой кокеткой и теперь мысленно у ног моей юной прелестницы и все, что имею, приношу к обворожительным вашим ножкам. Я всю ночь не спал и болен. Доктор запретил выходить. Я весь день дома. Заезжайте хотя на минутку». При этом включено было условие нотариальным порядком, в коем я приглашалась директрисой театрального училища. Я отдала моей девушке коротенькую записку: буду вечером около девяти часов. Вошла девушка и доложила, что придворный лакей ждет меня с пакетом, который ему лично велено передать. Он мне передал пакет с большою королевскою печатью и представил шнуровую книгу, в которой я должна была расписаться. Королева Амелия, поздравляя меня с наступающей свадьбою, приложила свадебный подарок. Я пересчитала их и расписалась в получении письма. Мой муж идет… как странно. Я его ожидала с необычным трепетом…

– Я получила приглашение князя поступить к нему в директрисы школы драматического пения и декламации. Посмотри условие, так ли оно? – спросила я у мужа. Мы уже две недели как обвенчаны граждански. Он прочел с вниманием и поцеловал меня с восторгом, взасос.

Я встала около восьми часов вечера. Велела себе подать бальное платье жонкиль с черными кружевами, надела черные шелковые чулки, очень изящно вышитые (прелесть что такое!) и черные атласные башмачки с двумя пришитыми бриллиантовыми застежками. Это наши бабушки называли в старину: полюбуйтесь.

Мне герцог сам сказал: «Эти два шатона вы можете носить как серьги или запонки». Я еще серег не надевала. Я боюсь смертельно проколоть мои уши. Мать говорит, что это все вздор, а бриллианты на башмаках носила и подвязки тоже. Попался, дружок, не суйся, когда не просят. Я вовсе и не думала о подвязках. Я их не ношу. Они оставляют очень неэстетичный след поверх колен.

В девять часов я застала Тюфякина не на шутку больного. Он мне объявил, что расстался с m-lle Марс; только тогда я позволила взять мои ноги в свои руки и тешиться ими сколько душе угодно. Не правда ли, я хорошо сделала? Что тут еще с церемониями, да вдобавок – он совершенный старик. Я это рассказала моей матери. Она мне сказала, что «это – ничего. Только не при людях, даже не перед слугами и служанками. Они ужасные сплетники. Их необходимо очень остерегаться. Я г. Керминьяну никаких вольностей не допускаю».

Он меня убеждал взять на себя роли шестидесятилетней девицы Марс для дружеских, интимных кружков.

– Я певицею не буду, а равная с равными – пожалуй. Я вам пропою, как и что умею. Учителя у меня были хорошие и денег не жалели.

Садясь за рояль с шикарным апломбом, я пропела модный романс. Слова и музыка были одного из моих учителей. Я ему пропела романс, мною сочиненный:

Вслед за тем я ему пропела куплеты Альфреда де Мюссе «Маркиза», которые я; положила на музыку. Этот романс был в большой моде. Затем я ему прочла того же Альфреда де Мюссе «О чем мечтают молодые девушки».

– Мать моя, игравшая очень хорошо на любительских спектаклях в Лионе, прочтет разговор с молодой девушкой в «Опасных связях», если вы желаете, а я буду давать реплики, а не то я сама прочту; а она прочтет письмо к покидаемой женщине, продиктованное кокеткою. Она превосходно разыгрывает мелодраматические сцены. За это я не берусь. Я привезу барабан и скажу вам забавные куплеты после ужина.

Успех превзошел мои ожиданья. Старик хлопал, восторгался и принес мне тридцать тысяч франков на предъявителя.

– Я вам каждый год буду платить сто тысяч франков, за год вперед. Условия мои и ваши: вы должны являться ежедневно, не исключая праздников и воскресений, к завтраку с часу до трех и к ужину до моего ухода; я ухожу спать в двенадцать часов, а по субботам после ужина, который длится полчаса и подается ровно в двенадцать. В случае болезни я сам буду к вам ездить и оставаться у вашей постели в урочное время. Не злоупотребляйте вашими нервами. Я этого не люблю. Остерегайтесь кокетничать с молодыми людьми. Я вам даю полную свободу, но с условием, чтобы я сам ничего не видел: это действует убийственно на мой астм. Зачем вы возитесь с Анатолем Демидовым? Он мне сродни, но я его никогда не принимаю, впрочем, я никогда не принимаю молодых людей. Что это он вам рассказывал вчера на бале, чему вы так смеялись, сидя в углу ложи? Я все видел.

– Он меня смешил буржуазными туалетами жен и дочерей героев национальной гвардии. – Об анекдоте про Самойлову я умолчала.

– Завтра утром приходите в половине первого, в пеньюаре, совершенно запросто, а вечером на партию в пикет в вечернем туалете: мне никогда не известно заранее, когда у меня собираются приятели. Вы играете в пикет?

– В пикет кюре? Я часто играла, а чтоб записывать, никогда не умела.

– Это все равно, я вас выучу счету. А в вист играете ли втроем?

– И втроем умею, и играю порядочно.

Ты слишком рада всем моим успехам, чтобы не радоваться, читая мои письма. Теперь, когда у меня выгодное и штатное место, я совершенно остепенюсь. Цыпленка можно и долой, впрочем, мы еще подумаем. Старик такой царедворец, он, пожалуй, огорчится слишком резким удалением. Надо серьезно заняться театром. Он с охотой будет раза два ездить в театр. Впрочем, лучше не тревожить старика, а не то беду накликаем. Я уже сблизилась с Августиной Броган и буду нанимать Левассора. Напиши мне, что ты думаешь о театрах: брать ли с собою Тюфякина раза два в неделю, или реже, или вовсе не брать? Тюфякин хорошо знает матушку, когда она жила во Флоренции с покойным Демидовым.

– Вы тогда жили у Демидова на Итальянском бульваре, на углу улицы Тэтбу. Вы только что родились. Я тогда был здесь и останавливался у Демидова. Когда ваша матушка оправилась после родов, мы поехали к Демидову во Флоренцию, а вас оставили у кормилицы. Я вас оттуда сам привез в 1825 году. Вам тогда было пять лет, и до самой его смерти вы у него жили в доме во Флоренции до 1827 г. Я как теперь помню.

Она, по словам его, очень умная собеседница; никто лучше ее не умеет держать салона. С нею всегда и всем приятно. Я этого совсем не знала и, признаться сказать, ее немного стыдилась. На прощанье Тюфякин мне сказал, что его большой каменный дом в Москве купил какой-то профессор Погодин совершенно за бесценок.

– Ну, теперь пригодилось; я уже распоряжусь и внесу деньги на ваше имя, на текущий счет. Деньги только что переведены в Париж. Это вам на булавки.

Как русские щедры. Я, впрочем, не жалуюсь, хотя у меня пропасть долгов. Павел Демидов, брат Анатоля, дал два года назад пособие французскому театру в сто тысяч франков по случаю революции. А моей матери отказал в ста тысячах франков на его долю. Она ему очень близка. Анатоль говорит, что он ей свою долю уплатит, если только старший брат даст пример. Мне это все рассказывал мой старик.