Читать книгу Дживс, вы – гений! Ваша взяла, Дживс! Фамильная честь Вустеров - Пелам Гренвилл Вудхаус - Страница 16

Дживс, Вы – гений!
Глава XIV
В поисках масла

Оглавление

Должен признаться, я пережил очень неприятный шок. До сих пор я и не подозревал, какую важную роль в жизни людей играет цвет их лица. Я хочу сказать, что если бы в дверь людской половины Чаффнел-Холла постучал Бертрам Вустер с ровным здоровым загаром на физиономии, его встретили бы почтительно и с уважением. Девица, занимающая общественное положение судомойки, скорее всего присела бы в поклоне. Думаю, интересная бледность или угри ничего бы существенно не изменили. Но небольшое количество ваксы вызвало у этой особы корчи и катание по половику в коридоре.

Что ж, мне, конечно, оставалось только одно. В коридоре уже слышались голоса, расспросы, через минуту сюда нахлынут все обитатели дома, и я бросился наутек. Ясно, что в скором времени парк возле людских помещений подвергнется обыску, и потому я обежал дом и нырнул в кусты неподалеку от парадного входа.

Здесь я затаился. Наверное, прежде чем действовать дальше, следует тщательно проанализировать сложившееся положение и обдумать, каким должен быть следующий шаг.

В других условиях – если бы я, например, сидел, комфортно развалясь в шезлонге с небрежной сигаретой, вместо того чтобы чуть не припадать к земле в диких зарослях, где мне на затылок то и дело пикировали жуки, – наверняка окружающий меня пейзаж и вообще обстановка, в которой я находился, доставили бы мне массу удовольствия и даже взволновали душу. Я всегда любил тишину и покой старинного английского парка в ту пору, когда ужин уже кончился, а время смешивать перед сном коктейль еще не наступило. Из кустов, где я сидел, мне виделась на фоне неба громада Чаффнел-Холла, и, ей-богу, это было величественное зрелище. В кронах деревьев возились птицы, и, я думаю, где-то поблизости находилась клумба с левкоями и душистым табаком, потому что запах в воздухе стоял замечательный. Добавьте глубочайший покой летней ночи, и вы поймете, какие чувства я испытывал.

Однако минут через десять этот прекрасный покой летней ночи был разрушен. В одной из комнат замка громко кричали. Я узнал голос малявки Сибери и, помнится, порадовался, что и у него тоже случаются неприятности. Немного погодя он перестал вопить – подозреваю, конфликт возник из-за того, что кто-то пытался отправить его спать, а он не хотел идти, – и снова все стихло.

Но очень скоро послышались шаги. Кто-то шел по дорожке к парадному крыльцу.

Первая моя мысль была, что это сержант Ваулз. Видите ли, Чаффи – местный мировой судья, и я решил, что после пожара в коттедже Ваулз первым долгом побежит к начальству с докладом. Я поглубже втиснулся в кусты.

Но нет, это оказался не сержант Ваулз. Силуэт идущего мелькнул на фоне неба, и я увидел, что он выше ростом и не столь необъятной толщины. Он поднялся по ступеням и принялся стучать в дверь.

Ей-богу, это был всем стукам стук. Я-то думал, что Ваулз прошлой ночью показал класс у двери моего коттеджа, но куда ему было до этого малого, так, жалкий дилетантишко рядом с профессионалом высшего класса. С тех пор как первый из рода Чаффнелов приделал к двери этот дверной молоток, клянусь, никто не задавал ему такого жару.

Отрываясь от молотка передохнуть, детина пел торжественным голосом какой-то хорал. Если не ошибаюсь, это был «Веди нас, благодатный свет», и по этому хоралу я узнал исполнителя. Мне уже доводилось слышать этот визгливый фальцет. Поселившись в коттедже, я в первый же день запретил Бринкли петь на кухне, пока я сам разучиваю фокстроты на банджо в гостиной. Второго такого голоса в Чаффнел-Риджисе просто не могло быть. Итак, ночным гостем оказался не кто иной, как мой мертвецки пьяный лакей, и что ему понадобилось в замке, было полной загадкой.

В доме зажгли свет, парадная дверь рывком распахнулась. Я услышал голос – нужно сказать, ужасно недовольный голос, и это был голос Чаффи. Конечно, сквайр Чаффнел-Риджиса обычно возлагает обязанность открывать дверь на прислугу, но, я думаю, он решил ввиду кошмарного тарарама, который устроил ночной пришелец, сделать на сей раз исключение. И вышел на порог, отнюдь не пылая радушием и гостеприимством.

– Какого черта вы подняли этот возмутительный шум?

– Добрый вечер, сэр.

– При чем тут добрый вечер? Вы что себе…

Видно, он приготовился отчитать его по первое число, потому что здорово разозлился, но Бринкли его прервал:

– Сатана здесь?

Вопрос был простой, на него можно ответить «да» или «нет», но Чаффи почему-то слегка растерялся.

– M-м… кто?

– Сатана, сэр.

Должен сказать, что никогда не предполагал у старины Чаффи большой остроты ума, его сильной стороной всю жизнь были мускулы и мышцы, а не серое вещество, но сейчас, к его чести, выяснилось, что он наделен тонким и здравым чутьем.

– Вы пьяны.

– Да, сэр.

Чаффи взорвался как бомба. Я довольно хорошо представляю себе, что происходило в его душе все это время. После той злосчастной сцены в коттедже, когда любимая девушка дала ему отставку и исчезла из его жизни, он, я думаю, кипел гневом, предавался скорби, томился в мучениях и прочее, и прочее, как и положено страдающему влюбленному, ища выхода своим подавленным чувствам, и вот сейчас он этот выход нашел. С того достойного сожаления происшествия он жаждал излить на кого-нибудь накопившуюся горечь, и небо послало ему алкоголика, который чуть не разнес ему дверь.

Пятый барон Чаффнел в мгновенье ока спустил Бринкли с лестницы и пинками погнал прочь по дорожке. Они пробежали мимо купы кустов, где я прятался, со скоростью сорока миль в час, не меньше, и скрылись вдали. Немного погодя я услышал шаги, кто-то насвистывал песенку. Это возвращался Чаффи, думаю, на душе у него полегчало.

Как раз напротив меня он остановился закурить сигарету, и я решил его окликнуть, самое время.

Помните, я совсем не рвался вступать в беседу со стариной Чаффи, ведь когда мы с ним прощались в последний раз, он был настроен отнюдь не дружелюбно, и, будь мое положение чуть более радужным, я бы ни за что не стал его окликать. Но что греха таить, он был моя последняя надежда. Каждый раз, как я подхожу к людской двери, с целым штатом судомоек делается истерика, поэтому связаться нынче с Дживсом и думать нечего. Точно так же немыслимо зайти к каким-нибудь совершенно незнакомым людям в дом здесь, в Чаффнел-Риджисе, и попросить у них сливочного масла. Поставьте себя на их место: к вам в дом заявляется какой-то субъект, которого вы сроду в глаза не видели, физиономия в ваксе, и хочет, чтобы вы дали ему масла. Понравится вам это? Никогда не поверю.

Итак, весь ход логических рассуждений указывал на Чаффи как на моего единственного спасителя. В его распоряжении имеется сливочное масло, и очень может быть, что теперь, когда он излил часть своей злости на Бринкли, он немного смягчился и, так уж и быть, даст старому школьному другу четверть фунта. Поэтому я неслышно выполз из зарослей и приблизился к нему с тыла.

– Чаффи! – позвал я.

Теперь-то я понимаю, что сначала надо было как-то предупредить его, что я здесь. Ни одному нормальному человеку не понравится, если вы подкрадетесь сзади и неожиданно скажете что-то прямо в ухо, в более спокойном состоянии я бы это сообразил. Не утверждаю, что повторилась сцена с судомойкой, но был миг, когда мне показалось, что мы близки к ней. Бедный малый буквально подпрыгнул, сигарета полетела на землю, зубы лязгнули, он задрожал. Можно подумать, я его шилом кольнул через брюки. Очень похоже ведет себя во время нереста лосось, я видел.

Я кинулся разгонять грозовые тучи умиротворяющими речами:

– Чаффи, это всего лишь я.

– Кто – я?

– Берти.

– Берти?

– Ну конечно.

– А!

Мне не очень понравилось, как он произнес это «А!», не было в нем дружественной теплоты. Жизнь учит нас понимать, когда нам рады, а когда нет. Сейчас мне было яснее ясного, что никто мне не обрадовался, и я подумал, что, пожалуй, стоит сначала поощрить Чаффи щедрой похвалой, а уж потом приступить к главной теме.

– Ну ты и отделал нахала, – сказал я. – Прими мои поздравления. Мне это было особенно приятно видеть, потому что самому давно хотелось надавать ему пинков.

– А кто это был?

– Мой лакей, Бринкли.

– Что он здесь делал?

– Надо полагать, меня искал.

– Почему здесь искал, а не в коттедже?

По-моему, как раз подходящий момент сообщить ему о пожаре.

– Боюсь, Чаффи, ты лишился одного из своих коттеджей, – сказал я. – Мне очень горько тебе это говорить, но Бринкли только что его спалил.

– Что?!

– Он, конечно, застрахован?

– Он спалил коттедж? Но зачем? Почему?

– Просто стих такой нашел. Наверное, решил, что очень удачная мысль.

Чаффи принял новость близко к сердцу. Он тяжко задумался, и пусть бы думал себе хоть всю ночь, но мне надо было поспеть к поезду в 22.21, поэтому приходилось действовать. Время уже сильно поджимало.

– Видишь ли, старина, – сказал я, – мне страшно неприятно отрывать тебя…

– Зачем, черт возьми, он сжег коттедж?

– Понять психологию такого субъекта, как Бринкли, невозможно, и пытаться не стоит. Это про них сказано: «Движутся таинственно и чудеса творят». Сжег – и все.

– А ты уверен, что это он спалил, а не ты?

– Опомнись, дружище!

– Кретинский, тупоголовый идиотизм, как раз в твоем духе, – заметил Чаффи, и я с тревогой услышал в его голосе явственные отзвуки прежней злобы. – Что ты здесь делаешь? Кто тебя звал? Если ты думаешь, что после всего случившегося ты имеешь право разгуливать по парку…

– Да, да, конечно. Я все понимаю. Случилось досаднейшее недоразумение. Дружеские чувства побоку, ты обвиняешь Бертрама. Но…

– Да откуда ты сейчас-то появился? Я тебя нигде не видел.

– Из кустов, я там сидел.

– Сидел в кустах?!

Судя по тону, каким он произнес эти слова, я понял, что Чаффи, и всегда-то склонный выносить сплеча неправедный приговор старым друзьям, сейчас опять пришел к ошибочному заключению. Я слышал, как чиркнула в его руках спичка, он стал внимательно всматриваться в меня при ее свете. Спичка погасла, в темноте слышалось его тяжелое дыхание.

Я представлял себе, что сейчас творится в его душе. В ней наверняка происходит борьба. После вчерашнего рокового разрыва он, конечно, и знать меня не желает, но ведь мы друзья с детства, и, как ни крути, это накладывает на человека определенные обязательства. Можно прервать дружеские отношения с однокашником, проносилось в его мозгу, но нельзя бросить его на произвол судьбы, чтобы он бродил по округе в том состоянии, в котором, по его представлению, я находился.

– Ладно, зайди в дом, проспись, – устало сказал он. – Идти-то можешь?

– Могу, могу, – поспешно заверил я его. – Это совсем не то, что ты подумал. Вот, слушай.

И я с убедительной четкостью оттарабанил «Habeas Corpus Act»[3], а также «Карл украл у Клары кораллы, Клара украла у Карла кларнет» и «На дворе трава, на траве дрова».

Выступление произвело на него должное впечатление.

– Стало быть, ты не пьян?

– Как стеклышко.

– Однако же прячешься в кустах.

– Да, прячусь, но…

– И физиономия у тебя черная.

– Конечно, черная, старик, но ты не вешай трубку, я тебе сейчас все объясню.

Наверное, вам случалось рассказывать запутанную историю и, еще не добравшись до сути, где-то на половине почувствовать, что публика принимает вас в штыки. Идиотское положение. И в такое вот идиотское положение попал сейчас я. Чаффи ничего не говорил, но я рассказывал и чувствовал, что от него исходит, как от зверя, некая угроза, может быть, и смертельная. Я все явственнее ощущал, что меня ждет от ворот поворот.

Однако стойко продолжал свое повествование и, изложив наиболее яркие факты, завершил его пламенной мольбой о растворяющей ваксу субстанции.

– Мне нужно масло, Чаффи, огромный кусок сливочного масла, старина. Если у тебя есть, тащи все. Я тут останусь прогуливаться, а ты в кухню за маслом, одна нога здесь, другая там, согласен? Нельзя терять ни минуты, ты ведь понимаешь. Я и так еле успею на поезд.

Сначала он молчал. Потом заговорил с таким сарказмом, что, честное слово, мое сердце ушло в пятки.

– Позволь, я расставлю все по местам, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы я принес тебе сливочного масла?

– Да, мысль именно такова.

– Чтобы ты мог оттереть физиономию и уехать ближайшим поездом в Лондон?

– Да.

– И таким образом сбежать от мистера Стоукера?

– Совершенно верно. Просто удивительно, как легко ты разобрался в хитросплетениях интриги, – сказал я, решив слегка подольститься, ведь грубая лесть никогда не помешает. – Я не знаю ни одного человека, кто смог бы так логически непогрешимо связать концы с концами. Всегда очень высоко ценил твои интеллектуальные способности, Чаффи, старина, чрезвычайно высоко.

Однако сердце продолжало падать. А когда я услышал в темноте, с каким негодованием он фыркнул, оно и вовсе ухнуло в пропасть.

– Понятно, – сказал он. – Иными словами, ты хочешь, чтобы я помог тебе избавиться от обязательств, которые накладывает на человека честь, так ведь?

– При чем тут честь?

– А при том, черт возьми! – заорал Чаффи, и мне показалось, что он дрожит с головы до ног, впрочем, не поручусь – в такой-то темнотище. – Я тебя не прерывал, когда ты излагал свою постыдную историю, хотел все как следует понять. А теперь, может быть, ты будешь так любезен и позволишь высказаться мне.

И он снова фыркнул, как лошадь.

– Вы хотите успеть на лондонский поезд, если я не ошибаюсь? Понятно. Не знаю, Вустер, как вы сами оцениваете собственное поведение, но, если вас интересует мнение совершенно беспристрастного стороннего наблюдателя, могу вам сообщить, что, на мой взгляд, так гнусно способен поступить лишь паршивый пес, презренный негодяй, жалкий червь, клещ-кровосос или клыкастый бородавочник. Подумать только! Эта прекрасная девушка любит тебя. Ее отец, как глубоко порядочный человек, соглашается на короткую помолвку. И вместо того чтобы радоваться, ликовать, быть на седьмом небе от счастья, как… как я не знаю кто, ты хочешь трусливо улизнуть тайком.

– Чаффи, послушай…

– Повторяю: трусливо улизнуть тайком. Ты хочешь подло, бессердечно сбежать, разбить этому изумительному созданию сердце, ты хочешь покинуть ее, оставить, бросить, как… как… черт, я скоро свое собственное имя забуду… как изношенную перчатку!

– Да послушай ты, Чаффи…

– И не пытайся возражать.

– Да не любит она меня, пропади все пропадом, не любит!

– Ха! Бросается ночью с яхты в воду, добирается вплавь до берега, чтобы встретиться с тобой, и не любит? Да она потеряла из-за тебя голову.

– Тебя она любит.

– Ха!

– Тебя, уж поверь. Вчера вечером она уплыла с яхты, чтобы повидаться с тобой. А на брак со мной согласилась, чтобы тебе отомстить: как ты посмел в ней усомниться.

– Ха!

– Опомнись наконец, старина, и принеси мне сливочного масла.

– Ха!

– И перестань без конца каркать. Слушать тошно, и никак не проясняет суть дела. Чаффи, мне необходимо масло. Сейчас это главное. Если в доме есть всего маленький кусочек, не важно, неси его. Старина, тебя просит Вустер, твой друг, с которым ты учился в начальной школе, с которым ты познакомился, когда мы еще под стол пешком ходили.

Я умолк. Мне показалось, что Чаффи проняло. Я почувствовал, как на мое плечо легла рука и – да, ошибиться было невозможно – сжала его. В этот миг я готов был поспорить на собственную сорочку, что Чаффи расчувствовался.

Расчувствоваться-то он расчувствовался, только не в том направлении.

– Я расскажу тебе, Берти, каково мне сейчас, – произнес он зловеще кротким голосом. – Не стану притворяться, будто я разлюбил Полину. Я по-прежнему ее люблю, несмотря на все то, что произошло. И всегда буду любить. Я полюбил ее в тот самый миг, как впервые увидел. Это было в ресторане отеля «Савой», она сидела на табурете в баре и пила сухой мартини, потому что мы с сэром Родериком Глоссопом немного опаздывали, и ее отец решил, чем так сидеть, лучше заказать коктейль. Наши глаза встретились, и я понял, что вот она, единственная девушка на свете, о которой я мечтал всю жизнь. Откуда же мне было знать, что она по уши влюблена в тебя.

– Да не влюблена она в меня!

– Теперь я это понимаю и, конечно, понимаю и то, что мне ее никогда не завоевать. Но вот что я хочу сделать, Берти. При всей моей огромной любви к ней я не позволю, чтобы у нее украли счастье. Она должна быть счастлива, только это и важно. Почему-то ее сердце выбрало в мужья тебя. Никто не может этого понять, но нам и не надо ничего понимать. По какой-то непостижимой причине ей нужен ты, и она тебя получит, будьте уверены. Странно, что ты пришел именно ко мне, именно меня попросил помочь тебе вдребезги разбить ее девичьи грезы и растоптать ее святую, детскую веру в человеческую доброту. Надеялся сделать меня соучастником этого преступления? Да никогда! И никакого масла ты от меня не получишь, я не дам тебе ни унции. В таком вот виде и будешь ходить, поразмысли обо всем хорошенько, и я уверен, твое лучшее, высшее «я» укажет тебе правильный путь, ты вернешься на яхту и выполнишь свой долг, как подобает истинному англичанину и джентльмену.

– Да постой ты, Чаффи…

– И если пожелаешь, я буду твоим шафером. Конечно, мне легче в петлю, но я себя преодолею, если ты хочешь.

– Масла, Чаффи!

Он затряс головой:

– Масла ты не получишь, Вустер. Оно тебе не нужно.

И, отшвырнув мою руку, точно изношенную перчатку, он удалился в ночь.


Не знаю, сколько времени я простоял как вкопанный. Может быть, совсем недолго. А может быть, и очень долго. Я был в полном отчаянии, а когда вы в отчаянии, то не очень-то глядите на часы.

И вот в какой-то миг – пять ли минут спустя, или десять, пятнадцать, а то и все двадцать – я услышал рядом с собой деликатное покашливание, наверное, так почтительная овца пытается привлечь внимание пастуха, и возможно ли описать мое изумление и благодарность, когда я понял, что это Дживс.

3

Закон о неприкосновенности личности (англ.).

Дживс, вы – гений! Ваша взяла, Дживс! Фамильная честь Вустеров

Подняться наверх