Читать книгу Гид по «тюряжке легкого режима». Или руководство для тех, кто «сел» по ошибке - Петр Дмитриев - Страница 5

Статья 79 УИК РФ. Прием осужденных к лишению свободы в исправительные учреждения

1. Прием осужденных к лишению свободы в исправительные учреждения осуществляется администрацией указанных учреждений в порядке, установленном Правилами внутреннего распорядка исправительных учреждений.

2. Осужденные, прибывшие в исправительные учреждения, помещаются в карантинное отделение на срок до 15 суток. В период пребывания в карантинном отделении осужденные находятся в обычных условиях отбывания наказания.

Как я уже говорил, весь карантин четко поделился по статьям. Все пятеро алиментщиков были практически невидимками. Никто не брал их в расчет из-за их коротких сроков. Они заезжали в колонию в среднем на 2—3 недели. Кто-то на полтора месяца, а кто-то на 3—4 дня. Они держались особняком, своей кучкой. Все две недели карантина они смотрели телевизор, ели баланду*, разгадывали кроссворды и травили между собой анекдоты. В общем, скучные были ребята.

Из остальных сформировалась наша довольно дружная (насколько это слово применимо в лагере) компашка: я, Саша Самошин (тоже ДТПшник, мой будущий друг и будущий семейник до конца срока), Саша Палеологов (ст. 158), Русо (ст. 228), Миха (ст. 161), Макс Микромолекула (ст. 158) и Дед (престарелый ДТПшник с диабетом). Весь карантин мы отжигали, как могли. И вот лишь несколько самых запомнившихся историй о наших «подвигах».

Связь.

По правилам колонии ЗЭК из карантина никак не мог связаться с волей (в отличие от основного лагеря, где официально есть таксофон). Но еще по дороге в КП-222 мои друзья рассказали мне, что скорее всего со связью и в карантине и в зоне все будет хорошо. И не обманули. Самый опытный и бывалый сиделец из нашей тусовки в первый же день своего срока отвел в сторонку козлика Леху, и после недолгой, но суровой беседы, текст которой навсегда останется тайной для нас, оказалось, что у него спрятаны 2 трубы*: одна личная и одна общаковая, которая предназначалась ЗЭКам карантина, но по какой-то причине попала в руки к Лехе. Ее-то он и отдал нам на откуп, пообещав не «стучать» об этом в дежурку.

Отказать Сане Леха не мог. Положение его и так было шатким в силу его репутации. Да и срок его приближался к концу. В карантине он был в безопасности, но месть на воле никто не отменял, учитывая, что он и так нарушил все гласные и негласные законы воровского мира. Поэтому у него не было никакого резона обострять ситуацию. Страх – сильный стимулятор.

Тем же вечером весь карантин, выставив одного на фишку*, с удовольствием названивал родным и близким и сообщал, что с ними все хорошо.

Дороги.

Пару дней спустя мы все смотрели телек в ПВР. Окно, выходящее во дворик ШИЗО (штрафной изолятор, где содержаться сидельцы, наказанные за нарушение дисциплины), было приоткрыто, так как, в нарушение всех правил, все курили в помещении. В это время один из охранников, Рыжий, вывел арестантов из ШИЗО на плановую прогулку. Пока они курили одну сигарету на троих (в ШИЗО курить было запрещено для ужесточения наказания за нарушение режима), Рыжий подошел к нашему окну со стороны улицы и тоже уставился в телик. Там как раз начиналась Наша Раша. И тогда Макс сощурил глаза и сказал Рыжему нерусским голосом: «Приуэтт Насяльника». Рыжий заржал, погрозил кулаком и ушел. А Саня Палеологов встал и в полголоса сказал, обращаясь к нам: «Вон в ШИЗО совсем нет курехи*. Сидельцы страдают. Надо бы помочь. Он «цинканул*» на лагерь через стенку в раздевалке: вызвал на разговор ЗЭКов из жилки*. Сквозь забор, разделяющий двор карантина и жилку, (забор был выполнен из листового железа, поэтому переговариваться через него не составляло никакого труда) он выяснил, что действительно «греть*» кичу* с лагеря довольно не просто, поэтому тем, кто сидит в ШИЗО, приходилось не сладко. Стали думать, чем и, главное, как помочь. Бывалые ЗЭКи: Саша, Мак, Миха, вспоминая опыт централов*, генерили идеи одну за другой.

– Давай сделаем «ружье» и будем «застреливаться», – первое решение предложил Макс.

– Давай. А потом провесим «дорогу*».

Я с интересом наблюдал, что происходит, пока не понимая ни слова из того, что было только что произнесено.

Выяснилось, что «ружье» – это длинная трубка, склеенная из скрученных листов газеты, длинной в метр. В нее вставляется «волан» – конус из той же газеты, с куском хлебного мякиша для утяжеления. К волану привязан конец нитки. А «застреливаться» – означало сильно дуть из этой трубки в требуемом направлении, чтобы волан долетел до ЗЭКов с той стороны. ЗЭКи закрепят нитку и дорога готова.

В процессе изготовления «ружья» Саня попросил меня принести «мойку*». Я поначалу опешил. Какую, к черту, мойку? рассмеявшись, Саня перевел мне это слово на человеческий язык. Это всего лишь лезвие одноразовой бритвы, вынутое из станка и вплавленное одним концом в пластиковую ручку, так чтобы получилось что-то типа самодельного ножа. И нужна она для упрощения изготовления волана, ведь чем ровнее обрезан волан, тем дальше и прицельней он летит.

После того, как ружье было готово (на все про все ушло около 30 минут), через окно, силой Михиных легких, волан был отправлен во дворик ШИЗО. На следующей прогулке ЗЭКи из ШИЗО смогут, потянув за нитку, добыть себе грузá в виде приготовленных нами свертков с сигаретами и спичками. Это и есть дорога.

К сожалению, наша дорога проработала недолго. Мы успели передать только 2 груза. К вечеру следующего дня мусор, охраняющий ШИЗО, оборвал ее с особым цинизмом, пригрозив нам всяческими расправами.

Но «голь на выдумки хитра». Саня тут же придумал другой способ. Он оторвал от спинки шконаря железный прут и согнул его так, чтобы получился коловорот и, попрыгав на одном конце, сплющил его.

– Будем сверлить кабуру* прямиком в ШИЗО. У нас ведь с ними одна смежная стенка в раздевалке, – подхватил идею Миха.

От ШИЗО нас действительно отделяла всего лишь одна стенка толщиной в 2 кирпича. И мы стали по очереди, выставив одного на фишку, сверлить дыру в этой стене на высоте около 5 см от пола, чтобы было не так заметно. Дело это было не простое, так как сверлили мы согнутой буквой П железной палкой, выдернутой из спинки шконаря*. Мы возились несколько часов, и каждые пятнадцать минут подметали бетонные и кирпичные крошки, чтобы не оставалось следов наших подвигов на случай, если неожиданно нагрянут мусора. Пока мы сверлили, Саня занялся изготовлением маскировки. В хлебный мякиш он выдавил немного пасты из шариковой ручки и тщательно размешал. В результате получилось тесто ровно такого же нежно-голубого цвета, в который были выкрашены стены раздевалки.

После многих часов стараний и кучи мозолей на пальцах, нам удалось пробуриться в ШИЗО. Дырка вышла ровно такой толщины, что в нее спокойно пролезала сигарета. И теперь мы могли загонять на кичу сигареты в неограниченном количестве, а после осуществления таких «транзакций» дырка заклеивалась голубым хлебом, и начисто исчезала из поля зрения.

Ну ведь гениально же, черт побери. Чего только не изобретет пытливый ум человека, ограниченного в материалах и средствах.

Кстати, дырку мусора нашли только спустя пару месяцев, когда всех нас уже давно «подняли» в жилку. И то, только потому, что какие-то наши последователи недалекого ума в карантине умудрились передавать сигареты в тот момент, когда в ШИЗО зашел дежурный, который тут же спалил всю контору. В тот же день дыру зацементировали и закрасили.

Дельтаплан.

Подсадили нам в карантин еще одного арестанта. Серегу. Было ему лет 45, хотя точно по нему не скажешь. Он сидел уже не первый раз, сидел на тяжелых наркотиках, так что внешний вид мог существенно не совпадать с возрастом. На этот раз он «присел» по 158 статье, но так как предыдущая судимость у него была уже погашена и закрыта, он попал в колонию-поселение, как первоход, а не на общий режим, как рецидивист. Он был весь синий от наколок.

Как и полагается, все его наколки были сделаны в лагерях с использованием «жженки». Жженка – это самодельная краска для татуировок, полученная путем разведения в воде сажи, собранной после сгорания резинового каблука от арестантской обуви. А так как вся арестантская обувь черная, то и краска получается всегда черной (под слоем кожи она кажется синей).

Он беспрерывно рассказывал много веселых и не очень историй про «малолетку*», про общий и строгий режимы, БУР, СУС, петушка «Асечку» из какого то очередного СИЗО, который что-то такое умел, чего ни одна женщина не умеет, про бражку, вскрытые вены и животы, кишки на «кормяке*» и мусорской беспредел… В общем пережил он многое и, вследствие этого, ну или по другим причинам, он был немножко ненормальным.

Забыл сказать, что в зоне почти во всех помещениях, кроме разве что туалета и душа, и по всему периметру были установлены видеокамеры для слежки за ЗЭКами. Так что жизнь в лагере напоминала реалити шоу «За стеклом» или «Дом-2». Карантин тоже не был исключением: в спальне в углу под потолком располагался видеоглаз с инфракрасной подсветкой для ночного наблюдения.

И как-то после обеда, часа за два до пятичасовой проверки Серега вдруг выскочил из ПВР и побежал в спальню. Встав перед камерой он стал плясать и орать во все горло песню Леонтьева «Дельтаплан». Плясал как умел, размахивая руками и ногами во все стороны. Мы все собрались у входа в спальню и наблюдали сие действо. Не прошло и пяти минут, как дверь локалки с грохотом хлопнула, и в карантин ворвались двое мусоров: Амик и Арик. Оба – кавказцы, но первый – здоровенный, ладно сложенный седеющий спецназовец, ветеран Чечни, всегда спокойный и с юмором, второй – в два раза меньше по всем параметрам – от роста до возраста, но не менее спокойный и еще более веселый. (Втихаря в лагере их называли «кавказской» или «горной» сменой). Они взяли Серегу под руки и увели на КПП.

Вернулся он минут через 15, один. Немного помолчал. Потом поведал нам, что его завели в дежурку, чутка побуцкали. Не сильно. В назидание. Потом дали стакан воды, чтобы успокоился, и отправили обратно в карантин.

С тех пор Серега получил погремуху* «Дельтаплан». И во всем лагере весь его срок за ним сохранялась эта кликуха.

Разумеется, это была неофициальная кличка, ведь давать имена и определять место ЗЭКа в арестантском мире могут только ВОРы́.

А вот как информация о зэках молниеносно распространяется по всем зонам страны? Это уже следующая история.

Курсовые.

Первый способ узнать все о ЗЭКе – это конечно телефон. Например, заезжает новичок в зону. Его расспрашивают, по какой статье заехал, где раньше чалился*, кем жил, что делал по воле. А потом просто звонят знакомым на централах и по лагерям и проверяют. Знали ли такого, как себя вел, был ли порядочным арестантом или водились за ним поступки «гадские, блядские*». Молодец он или тварь.

Другой способ, на мой взгляд наиболее красивый, традиционный и ритуальный.

В день, когда я заехал на карантин, прибыло еще двое ЗЭКов. Один алиментщик и один наркоман. Вечером перед последней проверкой, Макс, взяв лист тетрадной бумаги, стал красивым почерком писать: «А. У. Е. Жизнь ворáм!..» и еще несколько строк вступления, причем некоторые слова, подчеркивались одной чертой, а некоторые двумя.

Макс рассказал мне, что это стандартная форма записки воровскому сообществу, где А. У. Е. означает Арестантский Удел Един или Арестантско-Уркаганское Единство, одной чертой подчеркивается «людское» (все, кроме пидоров, козлов), двумя – воровское, тремя – божье. Считается, что в лагере иерархия строится пирамидально. Все держится на людском, на обычных мужиках-работягах, над ними воры́, а над ворáми только бог.

Далее в этой записке, которая называлась весомым словом «курсовáя», перечисляются списком все, кто прибыл в лагерь за последнее время: ФИО, статья, срок, количество ходок, где сидели, погремухи, семейные положения. Ночью курсовая через щель в заборе ушла на основной лагерь, откуда или через родственников-посетителей, или через другие «ноги*» попала нужным людям из воровского мира.

Все. Информация отправлена, получена, принята к сведению. Если возникнет вопрос, или с воли есть что сообщить про вновь прибывших, они посылают обратку тем же путем.

Кстати, курсовая ни при каких условиях не должна попасть к мусорам. При угрозе шмона, ее лучше уничтожить, съесть, сжечь. Иначе, это серьезный залет. Тот, по чьей вине она, не дай бог, попадет не в те лапы, … В общем, как я и говорил, лучше съесть. Иначе потом «спросят, как с понимающего».

Согласитесь, красивый способ коммуникации. Несколько архаичен и не быстр, зато пользуется особым престижем. Тот, кто на лагере отвечает за курсовые, обладает множеством привилегий. Но, конечно, если информация нужна срочно, все плюют на престиж и почет и пользуются тырками (они же балалайки). В наш то век высоких технологий…

По собственному желанию.

Под конец моего пребывания в карантине к нам заехал парнишка по имени Леха. По внешности и разговору он был полнейшим лошком.

Да и сел он по статье 158 УК РФ на три года. Небывалый срок для мелкой кражи. Оказалось, что его подставил друг- подельник. Он дал Лехе дорогой мобильник и попросил сдать его в ломбард, якобы срочно нужны были деньги. В ломбарде Леху «приняли» мусора. Телефон был ворованный. Друг, естественно, пошел в несознанку, и все скинули на Леху, поскольку его взяли с поличным. По ходу следствия мусора навешали на Леху еще три «картинки» висяков, пообещав доверчивому парняге всевозможные поблажки и послабления режима. Конечно же в суде Леху раскрутили по полной и дали три года колонии-поселения. Все послабления и поблажки были лапшой на раскидистые уши наивного подсудимого. Но это все – лирика.

Саня Самошин (он же Киба) решил немного подшутить над Лехой, подговорил остальных ЗЭКов, чтобы они ему подыграли, и завел с ним такой разговор:

– Ну что, Леха. Сидеть-то тебе долго?

– Три года дали.

– Это, блин, до фига. А на волю-то хочешь?

– А кто ж не хочет-то? Понятно, хочу.

– А ты виновен?

– Да нет, говорил же. Понавешали на меня висяков и закрыли. «А Рафик ни у чем не уиноваты!» – процитировал он миниатюру Мартиросяна из Камеди Клаб.

– Ну, а че ты, как не родной-то? От коллектива отбиваешься. Бери с нас пример. Мы же тоже не виноватые все. Вчера мы все написали заявления на имя начальника колонии с просьбой отпустить нас на свободу по собственному желанию, так как нас посадили по ошибке. Теперь ждем, что нас со дня на день отпустят, а дела отправят на пересмотр. Пиши быстрее, может успеешь попасть в общую волну.

И Леха немедленно сел сочинять такое ходатайство. Все мы, посмеиваясь про себя, подсказывали ему, как правильно писать, как мотивировать и как подытожить. На ближайшую же проверку, которую проводил Оленев, Леха вышел с исписанным от руки листком А4. После переклички он вручил «рогатому» свое заявление, и в карантине повисла долгая пауза, прерываемая лишь сдержанными смешками сидельцев. После пары минут раздумий, в течение которых, мне кажется, Оленев силился понять, розыгрыш это или заявление посерьезке, он окинул Леху оценивающим взглядом и вежливо поинтересовался, не состоял ли тот на учете в ПНД и давно ли проверялся у психиатра. И тут все заржали в голос и стали активно комментировать произошедшее. Олень порвал заявление на мелкие кусочки и выбросил в урну. Леха посокрушался немного, что мы его так разыграли, но потом приободрился и повеселел. А Киба подошел к нему вечером и сказал: «Лех, без обид. Нельзя здесь быть таким наивным и доверчивым. Люди будут пользоваться этим в своих целях. Ты можешь пострадать. Впредь будь умнее и не ведись на всякую фигню».

Забегая вперед расскажу, что не прошло и месяца после того, как нас «подняли» из карантина в лагерь, Леха устроился работать на главные ворота, и поэтому впоследствии он получил погремуху Вратарь. Когда подъезжали фуры или когда приходило время ехать в СИЗО за баландой, он под присмотром мусора вручную открывал огромную тяжеленную отъезжающую створку ворот. И делал он это несколько месяцев, пока на воротах не починили мотор, и Леха стал не нужен. И тут он умудрился попасться на очередную Санину шутку. После карантина все старались поскорее трудоустроиться, потому что это сразу давало некоторые преимущества. Во-первых, это была какая-никакая зарплата. Во-вторых, рабочим людям иногда прощалось нарушение распорядка дня. И, в-третьих, рабочих людей могли отпускать на выходные домой, при соблюдении некоторых условий, о которых я расскажу позже. И вот однажды Саня прибежал в отряд, подошел к Лехе и стал рассказывать о том, что он только что трудоустроился на выездной объект. На ферму, где нужно следить за коровами и овцами. И что там еще есть несколько мест. По всем вопросам обращаться к Оленю. Леха со всех ног побежал к нему. Еще бы, работа! Да еще и не в лагере, а на выездном объекте, где режим мягче и досмотра меньше. Пусть не самая чистая работа, но уже хоть что-то. Через десять минут он вернулся в отряд грустный под дружный хохот всех тех, кто был свидетелем этого развода. Он рассказал, что Оленев наорал на него, обозвал «блаженным идиотом» и «раззявой» и отправил восвояси.

Эти два случая еще очень долго путешествовали по просторам лагеря, передавались из уст в уста и обрастали небывалыми подробностями. Под конец моего заключения они звучали уже почти как легенды. Большинство ЗЭКов уже не помнило, с кем произошли эти эпизоды и в какое время, но все равно они неизменно вызывали бурю смеха и веселья.

Такой вот карантин.