Читать книгу Старая сказка на новый лад, или Куда же смотреть, чтоб отвернуться - Петр Григорьевич Ассесеров - Страница 1

Предисловие

Недалеко от проселочной дороги, на краю старого, густого грачиного леса, что преимущественно состоял из дубов, лип и берез, лежал камень, похожий на небольшой обломок скалы. И вряд ли кто обратил бы на него особое внимание: да мало ли на свете валяется булыг, да валунов? Если бы не текст, который на всякий случай, заставлял путника свернуть. А вдруг что интересное? И только, прочитав, каждый понимал, что над ним подшутили. А надпись гласила следующее: «Пойдешь налево, или направо, или даже прямо пойдешь, все равно вернешься сюда, никуда ты, милок, не денешься – Земля круглая!» И подпись: «Васька». И кто такой Васька? И откуда он? И даже в голову никому не приходило, что это самый обыкновенный бродячий Кот, который много лет назад с помощью колдовства и магии принял человеческий облик. Жил в лесу, общался с местной нечистью и был доволен. И на вопросы: «Зачем преобразился в человека?». Отвечал однозначно: « Руками больше загребешь, чем лапами».

Кот не боялся никого, кроме Лешего, и не он один – Хозяина леса боялись все, без исключения. И вправду сказать, детина, хоть куда, но туповат малость. Не понимал, ни юмора, ни шуток. И, если что не по его, то убить – не убьет, но покалечит здорово. Особенно доставалось Соловью-Разбойнику, впоследствии, сбежавшему в неизвестном направлении из родных, кровных мест, так как надоело сносить побои и оскорбления от последнего, быть может, Владыки лесных угодий. А виновником был Кот. Это он вредил разбойнику за то, что тот своим свистом всю дичь пугал. Как только удавалось утащить какую-нибудь вещицу у него, сразу же бежал к берлоге, пока хозяин леса спал. И булыжником вовнутрь как шарахнет! Леший вопил и охал, но вылезал. И лишь едва высовывался наружу, посмотреть, кто там шалит, как принимал от Василия хороший плевок в «личность» и с натянутым картузом на глаза до самого носа, чтобы не смог различить своего обидчика, получал чем-нибудь тяжелым по голове. Пока он выползал, перекатывался через бревно, что лежало возле берлоги, Кота уже и след простыл. Но ту вещицу, украденную у Разбойника, Васька всегда оставлял на самом видном месте, как неопровержимую улику. Леший поднимал ее, обнюхивал, и уверенно направлялся к логову своего предполагаемого обидчика. Вытаскивал Соловья за шиворот, как котенка, и начинал бить. Тот от боли вопил и плакал, повторяя одно и то же: «Леша, за что? За что, Леша?». После того, как, отдубасив этого свистуна, Владыка лесных угодий, задыхаясь от гнева и усталости, во все горло кричал разбойнику прямо в ухо: «Сам знаешь, за что, сволочь!». И уже довольным и счастливым шел назад в свою берлогу. А Разбойник в ответ, ничего не понимая, только пожимал плечами и горько рыдал.

Когда его в лесу не стало, Леший затосковал. Зато злорадствовал Василий. Свистуна больше не было, и снова занялся охотой и воровством. Чего зря говорить, но такая скотина, как коты и кошки, в этом мире устроились лучше всех: делают, что хотят, живут, как им нравится, и ни за что не отвечают. Таким был и Василий. Жил у Бабы-Яги, летом – на чердаке, зимой – на печке. Когда хотел, – уходил, когда хотел, – возвращался. А главное – любил путешествовать. Порой, его не было в лесу по целому месяцу, а то и больше.

Дружбы Кот ни с кем не водил, кроме беса. И то, так, от скуки, нежели от чувств к этому паразиту, который, по простоте своей душевной, терпел любые выходки от Василия. В отличие от остальных жителей леса, они всегда были одеты по самой последней моде. Одежда, Коту доставалась легко. Он никого не убивал и не грабил, а выбирал, прогуливаясь по пляжу. Короче говоря, Василий брал, а злыдня били. Но злодей не был на него в обиде и не хотел с ним ссориться, считая, что без Васьки пропадет. Так говорил Кот, а он ему верил. Но, тем не менее, характер у беса был отвратительным. По той самой причине, однажды, просто взял и поджег «Курьи ножки», то есть, избу, где жила, а точнее сказать, существовала Баба-Яга. Ну что поделаешь, если на душе скверно? Все было продумано им до мелочей, только одного не учел, что в это самое время у Яги в гостях был сам Хозяин леса. И кто из лесных жителей не видел, как Леший с криком: «Бабка, горим!», вышиб раму со стеклами и грузно вывалился из оконного проема прямо на дрова, что аккуратно были сложены, под бревенчатой стеной «Курьих ножек» для отопительных нужд.

После тушения пожара, стали искать виновника. И пришли к единому мнению, что поджечь избу мог только бес. И не потому, что у него видели спички и не был на пожаре. «А просто, кроме этого урода, некому», – сделал выводы Василий. Во-первых, Кикимора для такого дела слишком глупа. Леший и Баба-Яга тоже не будут себя поджигать. А ему, то есть Коту, и вовсе незачем. Он там жил.

Больше разбираться не стали, поймали злодея и отдубасили. От такой «обработки» бес долго не мог прийти в себя. Как оказался в чужой землянке, не помнил. И, лежа на нарах, только стонал и охал. Над ним хлопотала Кикимора. Дрянь баба, но душу имела. Ну, кто в лесу не знал ее, окаянную? Она не обладала такой силой, как Леший, или ловкостью Кота, но хитра была и коварна. А про язык и говорить нечего – только попадись, такое про себя узнаешь, хоть в петлю лезь. Расскажет все, как на духу: кто ты такой, откуда родом, и даже, какой идиот тебя делал. Выскажет всю правду-матку в глаза с нехорошими в дальнейшем пожеланиями. Единственным существом, к которому она относилась, более-менее, по-дружески – был бес. И не за красивые глазки, как в народе говорят, а за то, что тот добывал для нее кое-какую одежонку. То, платок принесет, то кофту, то еще что-нибудь, оголяя огородные пугала. И делал это от скуки, нежели от добрых побуждений. Точнее сказать, приносил всякую рвань, которую стыдно было хорошему хозяину отнести на помойку даже ночью. Но Кикимора этого не понимала и не хотела понимать. И принимала всякий подарок из его рук с неописуемой радостью, выраженной беззубой улыбкой на худощавом лице, так как любое платье или наряд могла перекроить и перешить по своему размеру и вкусу, на всякий лад. Чего зря говорить – искусницей была отменной. И, тем не менее, злобна, вздорна, капризна, коварна и злопамятна.

Про Бабу-Ягу и вспоминать не стоит, тоже – не подарок. И, не смотря на это, жить в лесу становилось все труднее. Дошло до того, что на старые добрые места без слез смотреть стало невозможно. По этой причине и решили собраться на одной из полянок дремучего леса для серьезного разговора. А именно, что делать и как дальше быть: покинуть родные места или продолжать дальнейшее сопротивление наступающей цивилизации? Хотя и понимали, что силенок для этого маловато.

Глава 1 «У костра»

Стояла ночь. От луны и звезд в небе было светло и тихо. Только иногда прохладный августовский ветерок, то появлялся, то так же внезапно исчезал, пробуждая лес гулким шумом листвы. Подбрасывая искры, похрустывал костер. Где-то далеко был слышен плач совы. На поваленном дереве, в грязной, оборванной телогрейке и старых изрядно потрепанных ватных брюках раскорячился Леший, обутый в кирзовые сапоги сорок пятого размера и подкладывал в огонь ломаные сучья, отмахиваясь еловой лапой от едкого дыма и мошкары. По его обросшей и давно не мытой физиономии было видно, что горевал. На голове красовался картуз неизвестного происхождения. Все это ему принес Василий за бочонок меда. Зная о том, что его обожала Баба-Яга. Она с легкостью, обменяла свою драгоценную шапку-невидимку на эту сласть, и сейчас находясь рядом с Лешим горестно молчала.

Шагах в десяти от них, на вязанке хвороста расположилась Кикимора. А над ней на толстом суку, свесив ноги, важно покачивался Кот и со скрещенными руками на груди выкуривал сигару, аккуратно смахивая пепел на голову сидящей под ним, с растрепанными волосами, лесной даме. На большом валуне, напротив, обосновался бес и любовался шалостями Кота.

– Ну что, больше никто не придет, что ли? – Пробасил Леший. И, не дожидаясь ответа, повернулся к Бабе-Яге. – Ну, раз так, Бабка, говори первой. Ты нас всех постарше будешь. Посоветуй что-нибудь. Как дальше жить-то будем?

Та не заставила себя долго ждать. Поправляя на голове платок, подаренный Котом Василий за проживание в избе, и, окинув всех недобрым взглядом, начала свою речь:

– Батюшки радимаи! Да куды шь энто годится-то?! Что ж энто за жисть пошла такая окаянная?! Что аж выть хотца! До чего ж энто мы докатились-то? По родному лесу уже так просто не пройдешь: то в капкан угодишь, то в яму кувырнёсси. По небу лятать, и то, не безопасно стало. Энти самые, лаплайнеры, так и шныряють, так и шныряють в облаках. И куды их толькя нелегкая носить? Ежели не увернесси, – поминай, как звали. А и увернесси, то такой дряни нанюхаисси, – жить не захочешь. От такого безобразия кто хошь нюх потеряить. Ну вот, к примеру, помница, как-то намедни решилася я, голубушкя, по грибки слетать. Ну, думаю, ладно-ть, мястечкя одно знаю. Ни много, ни мало, а кошолочкю, небось, наберу. Встала ранешенькя, толькя солнышкя заиграло, села у ступу, да и айда. Чай не близкя. Верст с десять будя, а то и с гаком. Ну, лечу, эдак-так, блаженствую. Вдруг, ко мне у ступу, как плюх! Дятина, хоть куда! Да как начал матюгом крыть окаяннай! Горло луженое. Орёть. Дословно его нехорошую речь переводить не стану. Но, вроде как, с моей маманей сожительствовал, пакость. «Вас что, – орёть, – не предупредили, что нынче съемки запрещены?!» Ума не приложу, какия такия съемки? А он усе кричить: «Энто место отведено для парашютного спорта! Иди, стерва старая, на посадку! Я жаловаться буду!» А от самого перегаром прёть, хочь каравул кричи! Уже не помню, сколь разов ему говорила, чтоб не дышал у мою сторону. А он, гад нехороший, нарочно, как дыхнёть, дыхнёть, ну, прямо жить не хотца. «Да лучше б ты, – говорю, – пукнул, и то слаще было бы, чем дышать твоим перегаром ядреным». Еле отбилася. Как жива осталася, не знаю. Ну, в общем, кое-как добралася до того места. Иду, значить. Глядь, под кусточкям грибок. Толькя потянулася за им, ну, чтоб сорвать его, вдруг, слышу, сзади, прямо в ухо, как заореть ктой-то: «Бабка, не тронь, энто мой гриб». Да как шибанёть со всего размаха локтищем своим по боку, я кубарем у кусты и полетела. Пока очухалася, встала, кругом жарища, духота. Дыхать не чем. Да пропади пропадом такия грибы. С такого расстройства и кошолкю-то забросила. Воротилася домой, ох, и наревелася до сыти. А осень подойдеть? Чего делать-то будем? Такая стрельба начнется что и носу не высунешь. Охотников, почитай, раз в десять больше, чем зверей стало, и, ведь же, каждому дай пальнуть. А куды – энто не важно. Вот помница, в прежние-то года, заедеть, бывало, какой-нибудь Царевич, я ему, и банькю затоплю, и кваскю поднясу, самоварчикь поставлю. Напою, накормлю, а заодно расспрошу его, о том, о сем, и спать уложу. А он гуся, а то и кабанчикя оставит. А теперича? Да, вот как-то, надысь, ворвалися ко мне три жлоба. Морды, как замки амбарные висячие. Я им двери не успела отворить, а они с порога уже кричать: «Давай, бабка, стаканы, да закуси!». Ну, что же, приготовила, чего смогла. Налили и на мою долю чаркю. Пока те, двое, небылицы усякие плели, третий, гаденыш, усех курей у курятнике перетаскал. А кода хватилася, их уже и след простыл. Обидно, Лихоманкя их побери!

Коту надоело издеваться над Кикиморой и, сделав последнюю затяжку, отшвырнул окурок в сторону.

– Да-а-а-а… – Протянул Леший. – Не сладко пришлось тебе, старая.

– Правильно, Бабка, правильно говоришь! Твоя правда! – Вскочив со своего места, заверещала Кикимора. – Жизни никакой не стало! Я тоже, помню, как-то намедни, прогуляться решила. Иду, значит, иду, никого не трогаю. Вдруг, слышу голос за спиной: «Стоять!» Ох, братцы, как же я оробела. А он мне: «А ну, ложись, стерва!» Ну что делать-то? Легла. Лежу, а сама дрожу, как осиновый листок. Слышу вдруг: «Ползи»! Я не с места, молчу. А он снова: «Ползи, курва, кому сказал?!» Ну, что делать-то? Поползла. «Встать!» – Кричит он. Встала. А у самой поджилки трясутся, думаю, изнасилует-то, ладно, лишь бы чего худого не сделал. И так до седьмого пота гонял меня, этот козел. Ну, думаю, никак на извращенца нарвалась. Не выдержала и оглянулась, посмотреть, кто это надо мною так люто измывается? И чтобы вы думали? Оказывается, какой-то мордоворот собаку дрессировал. Ну ни гад?

– Мы здесь не для того собрались, чтобы обиды разбирать. – Сказал бес и искоса поглядел на Кикимору.

– Верно говоришь, Рыжий. Болячек у всех хватает. – Снова подал голос Леший. – Лучше скажи, старая, что делать? И как дальше жить?

– Ну не знаю я чего говорить-то. – Плаксивым голосом запричитала Баба-Яга.

– Тогда какого хрена раскорячилась тут, как ворона?

– А ты меня, Лешинькя, не забижай. Я ж табя ышо детенкям на руках носила.

«Вот-вот, – подумал злыдень, – и, наверняка ведь, уронила, стерва старая. И ни чем-нибудь, а головой о камни». Но вслух произнести свои тайные мысли крайне побоялся.

– Тихо, тихо, – пробормотала Кикимора, – к нам кто-то идет.

И все разом повернулись в ту сторону, откуда доносился шорох ветвей и хруст ломаных сучьев. И вот, держась за поясницу, прихрамывая, то на левую ногу, то на правую, бормоча себе что-то нехорошее под нос, из гущи орешника вышел Водяной. Увидев перед собой Лешего и прочих, резко остановился и выпрямился в полный свой рост, примерно в полтора метра.

– Гляньтя, Мокруша объявился! – Воскликнул Хозяин леса.

Но Водяной ничего не ответил, только хлюпнул носом и горько зарыдал.

– Ты что? Аль бяда какая приключилася? – Взволнованно поинтересовалась Баба-Яга.

– Ну как же, – запричитал Водяной, – житья никакого не стало. То отравой, да дрянью какой-то травили. Я терпел. Но, когда дело дошло до динамита, терпенье лопнуло. Плюнул на все на свете, собрал вещички – и айда, куда глаза глядели. Долго скитался, врать не буду. И забрел в эти места. Куда и вы, стало быть, тоже. Ну, да ладно. Нашел большой пруд с надписью: «Заповедник. Охота и рыбная ловля строго запрещены!» Вот, думаю, порядочек. Там и обосновался. Живу неделю, другую. И только, стал забываться, как слышу, кто-то подъехал. Думаю, глянуть надо. Мало ли, что. И правильно мой батяня говорил, «в нашем деле расслабляться нельзя». В общем, выплываю на поверхность. Смотрю, подъехал грузовик. Вышли из него трое один высокий, такой, мужчина, представительный. Морда, как у бульдога, живот, что пивная бочка. И одет не по-рыбацкому и не по-охотничьему. Брюки и пиджак, видать, из дорогой материи. На голове шляпа. Ботиночки начищены. Я тогда сразу подумал, что этот гад у них за главного. Не любил работать, все больше в стороне стоял, да на воду поплевывал. Второй, на вид, шустренький, невысокого роста, на берегу суетился. А третий, мужик коренастый. Но разглядывать было некогда. Решил подойти поближе, посмотреть, чагой-то они затевают. Подплываю к самому берегу и в кусты шасть. Гляжу: несут весла. Ну, думаю, беда. Лодку на воду спускают. И, пока, эдак, да так, прикидывал, а они-то уж рядом. И этот, хлюпенький лупоглазынькай, мне в харю наметкой стал тыкать. Терпенью моему пришел конец! Высунулся я из воды, да и кричу, дескать: «Куда суешь-то, гнида, не видишь, что я здесь нахожуся?!» А он, глухая тетеря, даже глазом не повел. Да мало того, как заорет: «Ляксеич, глуши»! Тут меня кто-то колом по пояснице как шибанул, – камешки красные из глаз посыпались. Не помню, что и как, только очнулся уже на берегу. Слышу, сквозь звон в ушах, кто-то кричит: «Утопили! Ляксеич, гляди, утопили! Купался он тут что ли?» Хотел им, было, объяснить, что, дескать, живу я тута. Да куда там? Раскорячили, меня как лягушку. Один встал своей ножищей на живот, а этот, гаденыш маленький, мне все в рот норовил дыхнуть. От самого перегаром прёт, жуть как. Я стиснул зубы, так он, гадина плосконосая, ножом их разжал, да как заорет: «Ляксеич, жми сильнее, сейчас вода польется!» Вода и впрямь полилась, только не изо рта. Боль, адская. А их предводитель, как засуетился. Все по берегу бегал, да кричал: «Запомните, олухи, я с вами не был. И меня к этому случаю не приписывайте!» А здоровяк, который на моем животе стоял, чтоб ему опухнуть до неопределенных размеров, и говорит: «Что же с нами будет?». Тут раздумывать было некогда. Рванулся я изо всех сил, и в воду. Еле ушел. Помню только, как во вслед мне кричали нехорошие слова. Обещали зверски искалечить, и даже убить. За что, Леша, за что?

– Я не знаю, конечно, как вам, – гневно прохрипел бес, – а мне, лично, эту пиявку, этого тритона двуногого, ничуть не жаль. Поделом ему, гаду подводному. Ведь ты, Леша, знаешь, какой он пройдоха! Что, не знаешь? Так вот сейчас расскажу. Это было где-то по весне. Сижу у реки, прохлаждаюсь. После удачного дня. Мы с Васькой обтяпали одно дельце. Вдруг, из-под коряги выныривает эта пакость. – Бес кивнул в сторону Водяного. – И говорит мне, что неподалеку отсюда стоят палатки. Туристы приехали. Напились какой-то бормотухи, и пьяными вдрызг пошли в деревню за самогоном. Будто, лично сам все это видел. Можно поживиться. Другого случая не будет. Что же, упустить такой момент – дураком быть надо. В общем, согласился. Подошли к тому самому месту. Действительно, никого. Ну, думаю, порядочек. И начал собирать кое-какое барахлишко. Вдруг, слышу, эта пакость зовет: – бес указал пальцем на Водяного, – «Рыжий, подсоби!». Я подбежал, гляжу, как этот мыльный пузырь что-то из палатки тянет, надрывается. Пришлось тоже, это что-то, хватать на ощупь и тянуть. Тащили мы, тащили, и извлекли оттуда матрац с двумя спящими жлобами. Они проснулись быстро. И сразу же набросились на меня. А этот, гадина, – бес замахнулся кулаком на Водяного, – в воду бульк и, как будто, его и не было. Ох, Леша, как же меня били! Кукушку снесли наглухо. Две недели слово «шурупчик» выговорить не мог. И только теперь, этот гад объявился. Морду бы ему набить.

Леший с большим презрением посмотрел на беса и, неодобрительно покачивая головой, негромко произнес:

– Зубы предназначены для пережевывания пищи, а тебе, видно, дурак, они служат, чтобы кулак в горло не проскакивал. – С этими словами плюнул себе под ноги и, махнув рукой на все на свете, поглядел на Василия: – Ну что, блохастый, делать-то будем?

Кот ловко спрыгнул с дерева и отряхнул джинсы.

– Если хотите знать мое мнение, попробую быть краток. А потому скажу: надо рвать когти, пока не поздно. Другого выхода нет.

– Рвать, рвать. А куда? – Заволновалась Кикимора.

– Я поведу вас в город. Есть у меня знакомый Домовой. Пока поживем у него. Он недавно дом купил на окраине. Живет, сволочь, по поддельным документам. Заодно и мне документики состряпал. И теперь я не просто Кот Васька, а Василий Степанович Котов. И даже адрес есть. Деревня Авоськина, Нижнеподольского района, переулок Погорелова, дом шесть. Хотя, понятия не имею, есть ли это все на самом деле? Он на такие выдумки мастак. – И Василий достал из бокового кармана джинсовой куртки красную книжицу, на которой было напечатано большими буквами «Паспорт». – Не горюйте, и вам документы будут. Дайте срок. Правда, сто рублей взял, шкура. Ладно, эта вещь стоит того. Но главное: То, что у него есть пульт, с помощью которого, можно проникнуть в любую квартиру.

– А что это за пульт такой? – Поинтересовалась Кикимора. – Как хоть выглядит-то?

– Да какая тебе разница? – Грозно пробасил Леший.

– Ну, почему, могу объяснить. – Усмехнулся Василий. – Это такая пластинка, с двумя кнопками на конце. Красной и желтой. По краям напечатаны буквы и цифры, благодаря которым можно набрать и улицу и номер любого дома и квартиры. Нажимаешь на красную и перед тобой вырисовывается дверь, какая тебе нужна. Жмешь на желтую и замки открыты. Заходи и бери что хочешь. Сколько можешь унести. И, так же, возвращаешь свой адрес, и ты дома. Никакая собака не сыщет.

– А что же, Домовой, лопух что ли? – Леший недоверчиво посмотрел на Кота. – Почему сам-то им не пользуется?

– Почему не пользуется?! Каждый день по квартирам шастает. Ведь он один остался Домовым на весь город. Только не ворует. Ему, конституция красть не позволяет.

– Чаво не позволяет? – Вмешалась в разговор Баба-Яга.

Но Василий, не обращая внимание на заданный вопрос, продолжал дальше:

– Эту вещицу можно носить даже в кармане. Когда этой штуковиной овладеем, ох, и житуха же будет! Лучше и не надо!

– А вдруг Домовой не отдаст? Тогда как? – Пробормотал Леший, раскуривая трубку от горящего сучка.

– Отдаст, отдаст, еще как отдаст. – С полной уверенностью гордо произнес Кот. – Не задаром, конечно. За шапку-невидимку. И Василий достал из кармана джинсовой куртки заветный колпак из мягкой материи. – Вот, глядите, на любую голову полезет.

– Это моя шапочкя, – дрожащим голосом запричитала Баба-Яга, – я ее, голубушкя, на бочкю с медом обменяла.

– Да ты что, старая, совсем сдурела что ли? – Грозно возмутился Леший. – За бочку с медом?! Такую вещь отдать?! Ты хоть со мною посоветовалась бы! Вон, взять, к примеру, Кикимору. Ну чего зря говорить, – дура.

– Сам Дурак! – Послышался писклявый женский голос. – От дурака слышу!

– Я же, к примеру, говорю. – Насупился Хозяин леса. – А ты меня оскорблять вздумала, пакость!

– А мне не нужны такие примеры. Понял? Нет?

– Да хватит Вам усердствовать-то, – вмешался Василий, – не то время и место, чтобы свару устраивать. Мое предложение остается в силе. И так, кто со мной?

– Я с тобой, Васька! – Первым подал голос бес.

– И меня возьми. – Забормотал Водяной.

– Я тоже пойду! – Перебивая всех, кричала Кикимора.

Леший от негодования даже встал.

– Да вы что, сдурели? Бросать родные места? Да я вас в бараний рог скручу. Убью! Будем стоять насмерть!

– У нас не хватит сил на это. – Важно заявил Кот со спокойным выражением лица. – От нас и мокрого места не останется. Конечно, если можно было бы собрать всю старую гвардию: Змея Горыныча, Соловья-Разбойника, Кощея и прочих, тогда могли бы что-то предпринять. Но разве их теперь зазовешь сюда?

Горыныч, Змей наш противный, живет в каком-то научном центре. Жрёт, скотина, в три хари, да три раза в день. И табличка висит над ним, «неизвестное науки животное». Разжирел так, что в клетку еле входит. Соловей-Разбойник подался в хор песни и пляски и возвращаться не думает. Хорошо живет, гнида. Домовой ему тоже документики состряпал. Ну все у гада есть: и трехкомнатная квартира, и дача, и гараж, и машина собственная «Жигули». Не знаю, сколько Соловей заплатил за паспорт и прочее, чтобы со всеми удобствами там так обосноваться. А от Кощея пшик остался. Иван-дурак нашел-таки заветное яйцо бессмертия и раздавил его. Ну, что с дурня возьмешь? Дурак – он и есть дурак. А теперь, мерзавец в правительство затесался по партийной линии. И не без помощи Домового. И, что самое главное – с тех пор подружились, даже в гости друг к другу ездят. Только идиот наш на «Волге», а Домовуша, я его зову Харитоновичем – своим ходом. На электричке.

– Да-а-а-а… – Горько вздохнула Баба-Яга. – Так уж с истории ведётца – толькя дурням клад даётца. И робко обратилась к Лешему: – А, можеть, и взаправду дадим деру? Ну, хотя ба, временно. Годикь-другой поживем, а тама, можеть, и назад возвернемси?

– Ты что, старая, ошалела на старости лет?! – Неистовствовал Хозяин леса. – Ну куда ты попрёшься? С твоей образиной только тут и скрываться.

– Да как же, скроисси. Людишки обнаглели наглухо. В город хочу. Ну соглашайся, не капризничай.

– А я знаю, почему Леша не хочет идти в город! – Пронзительно вскрикнула Кикимора. – Потому что там главным будет Кот.

– Да ты что, сдурела?! Разве я об этом пекусь?! О вас, дурнях, думаю. Взять к примеру, Мокрушу. Ведь он без воды и дня не проживет. А придем в город… Ну, куда ты его там денешь? В лужу посадишь что ли?

– Ну, почемуй-то обязательно в лужу? Может, найдется какое-нибудь местечко для меня, желательно попрохладнее. – Заворчал Водяной. – Чай, не в пустыню собираемся.

– Не в пусты-ню. – Леший передразнил Водяного. – Я на твоем месте вообще молчал бы. Посмотри хорошенько на себя: голова лысая, морда в бородавках. Ведь в твою харю с глубокого похмелья плюнуть не захочешь. Уж не говорю про Кикимору.

– А чагой-то про меня говорить не хочешь? Лучше посмотри на себя, шишка с ушами! С твоим рылом только стоять за углом, да горько плакать. И вправду в народе говорят, нет ума – считай калека. Это как раз про тебя сказано. А люди врать не будут.

– Что?! Да я тебя в узел завяжу, сноп кукурузный. – Завопил Хозяин леса и бросился на Кикимору. Но та ловко увернулась, и Леший со всего размаха обхватил дерево обеими руками, при этом сильно ударился лбом о твердый сук ствола. И, потирая ладонью ушибленное место, обиженно заворчал. – Ну вот, довели, сволочи. Теперь точно шишка будет. Ладно, хрен с вами, в город, так в город. Но имейте в виду, что себя в обиду не дам. Ну, лупоглазое животное! – Обратился Владыка лесных угодий к Водяному. – Значит, о прохладном месте мечтаешь?! Ладно! Сделаем! Там такое тебе место найду – по ночам кашлять будешь!

– Леша, опять ты завелся? – Подал голос Василий и с отвращением поглядел на Мокрушу. – Если честно сказать, то и я к этой вонючке болотной дружеских чувств не питаю, но такое чудовище нам бы в пути пригодилось. Мало ли что в дороге случится может. Добраться до города не просто. Путь не близкий – предупреждаю сразу. Мы с бесом еще более-менее похожи на горожан. А вот вы… В таких лохмотьях примут за бродяг и пиши пропало. Загонят туда, где рак свои уши потерял.

– А как же быть-то? – Заволновалась Кикимора. – И меня тоже?

– Совершенно верно. – Одобрительно кивнул головой Кот.

– Поняли, дубы неотесанные, куда вас Васька затащить-то хочет?! – Не сдавал своих позиций Леший. – А ты, зверинец ходячий: не в пусты-ню, не в пусты-ню. Да, как же, жди, бассейны тебе там подадут. Киста болотная! Загонят под корягу и будешь булькать, пузыри пускать, да грязь месить, пока не сгинешь. И эта тоже, оглобля тупорылая, туда же. – Леший посмотрел в сторону Бабы-Яги. В город идти – это не пышки со стола хватать.

– Да подожди же! Я еще не закончил! – Крикнул Василий и закурил новую сигару. Со мной и бес на человека стал похож. Даже роги сбросил.

– Не сбросил, а сбили. – Коротко подметил Леший.

– А хоть бы и так. А почему? Да потому, что копыта мешали убегать.

– Ничего, ничего, – злорадствовал Хозяин леса, – под твоим чутким руководством и копыта скоро отбросит.

– Ты, Леша, как в воду смотришь. Только не отбросит, а уже отбросил. Зато пальцы отросли. Ну чем не человек? Только один недостаток остался – рыжий, как ржавь какая-то.

– А что же рыжих людей не бывает, что ли?

– Ну, почему не бывает? Да сколько хочешь. Но, понимаешь ли, Леша, в чем дело, у них лица умные. А у этого дурня? Сам погляди: не лицо, а прямо сказать, – харя. Да, вдобавок, наглая и глупая.

– Я не пойму толькя однаво, – пожимая плечами, озадачено пробормотала Баба-Яга, – как энто палицы могли отрастить? Из какого же месту? И куды ж они вылязли?

– Ну, тебе-то, старая, что за нужда такая? Отрасли и отрасли. Чего губищу-то свою отклячила?

– А как же, Леша, тута такия дела творятца и усе без маво ведома. Да-а-а-а. Старею. – Сокрушенно закачала головой Баба-Яга.

– Да что ты, бабка, не плачь. – Пытался подбодрить Бабу-Ягу Хозяин леса. – Не старая ты вовсе. Вона, спинища-то какая! Обухом не перешибешь! Ну, хочешь, в город пойдем? А там, будь, что будет.

– Хочу, Лешанькя, хочу. Толькя, как жа мы туды добиремси-та? Ведь поймають. Слыхал, что Васькя-та сказывал?

– Дойдем, Бабка, дойдем. Да мало ли, что этот Котяра наговорит. Он, как усы сбрил, так совсем скурвился, сволочь. Теперь его мордой, хоть печати ставь. Под интеллигента косит, халява. Налегке пойдем. Авось, сойдем за беженцев.

– Ага. – Усмехнулся Василий, – с голодающего Поволжья. Ты сначала морду-то свою в себя всоси, тогда, может, и взаправду поверят, что несколько дней в глаза хлеба не видел. Но дело все в другом. Пока ты, как клуша, дрых в берлоге, времена поменялись. И к твоему немытому удивлению, беженцев на земле не осталось.

Леший загрустил. Затем резко обратился к Василию:– Короче, блохастый, что ты предлагаешь на счет одежды?

– Одежда будет. – Важно заявил Кот – Это я беру на себя.

– А не надуешь? – Выкрикнула Кикимора и с большим недоверием поглядела на Василия. – Я тебе – не бес, со мной такие штучки не пройдут.

Но Кот, не обращая внимания на визгливые женские выкрики, невозмутимо продолжал:

– Одежда будет. Пока солнце еще не встало, надо выбираться отсюда. У меня есть план. Спешить надо.

И все, словно по команде, затоптав ногами костер, мощным клином, врезались в гущу орешника, с треском прокладывая себе дорогу.

Глава 2 «Случайная встреча»

Проклиная все на свете, Леший шел впереди, давя и выламывая ветви и сучья мощными ногами. И не заметил, как из напористого клина его соратников быстро образовался один единый строй, под названием «гуськом», который неотступно следовал за Хозяином леса, не отставая ни на шаг, прикрываясь руками от хлестких ветвей орешника и беспорядочно растущих деревьев.

– Фу-у-у-у. Чем это от тебя прёт? – На ходу обнюхивая Кикимору, вскрикнул Водяной. – Вонища-то какая!

– Молчи, дурень. – Послышался женский голос, напоминающий осипший визг поросенка. – Ну, что ты понимаешь в этом, тритон болотный? Это же благовоние. Понял? Нет? – И, достав из-за пазухи флакончик духов, гордо добавила: – Это мне бесик подарил.

– Ну и дура. – Усмехнулся Водяной. – Может, он отравить тебя хочет? Ведь на такую вонь и мухи не слетятся.

– Чего? – Возмутилась Кикимора. – Да хоть кого спроси, всяк скажет, что это благовоние.

– Насчет блага не знаю, но вони до хрена. – Задыхаясь от усталости, попутно выронил Леший.

Так, потихоньку, да помаленьку, с бранью да с разговорами, вышли из леса и направились в сторону проселочной дороги. Леший, покачиваясь от усталости, рукавом смахнул со лба пот. Вдруг, вдалеке, за поворотом, послышался надрывный рев мотора, который постепенно возрастал, но машины не было видно.

– Буксуют. – Усмехнулся бес.

– Чего лыбишься? Подсобить надо-ть. – Пробасил Леший. – Так и до утра не выбраться. Айда, подтолкнем.

Слово Лешего – закон. И потому все послушно последовали за Хозяином леса.

Дойдя до поворота, увидели свет ярких фар.

– Грузовик. – Определил тип машины Василий, отбросив окурок в сторону. – Ну и на фига он нам сдался? Пойдем отсюда, пока не заметили. А то еще попросят подтолкнуть. И будем задарма надрываться.

Возле машины суетились двое, одетые в спортивную форму, но без головных уборов. На ногах отчетливо были видны резиновые сапоги, до колен забрызганные грязью. Один – невысокого роста с приплюснутым лицом, худощавого телосложения. Другой – с атлетической фигурой, был выше своего товарища на целую голову.

Водяной стал внимательно всматриваться в их лица, освещенные светом фар. – Это они, Леша! Это они!

– Кто они? – Удивленно спросил хозяин леса.

– Они! Мои мучители! – Продолжал Мокруша. – Я их сразу узнал. Вон он, лупатенький, который надо мною измывался. А вон, и этот самый, Ляксеич, что на животе моем стоял. Вон он, гад, ветки под колеса бросает. Козел.

– Ах, так! – Заревел Леший. – Ну, теперь-то уж не уйдут! Бей их, ребята!

– Руки вверх! – Крикнул бес, доставая из бокового кармана джинсовой куртки рогатку.

Браконьеры быстро подняли руки.

– Товарищи, а в чем, собственно, дело? Что случилось? – Послышался мощный баритон из кабины.

– Борис Степаныч, нас, кажись, арестовали. – Испуганно произнес широкоплечий мужчина, водитель грузовика.

– А на каком основании? – Дверь кабины открылась и оттуда показалась голова солидного человека в очках. Он важно ступил на землю и направился прямо к бесу, который уже достал из заднего кармана джинсов шарик подшипника, размером с лесной орех. Было темно, но злыдень, не промахнулся.

Предводитель схватился ладонью за лоб. Охнул, и со словами: « Ой-ей-ей», как подкошенный, рухнул на землю.

– Ляксеич, глянь, Бориса Степаныча зашибли! – Завизжал один из браконьеров.

– Ребята! Бей их, окаянных! – Размахивая руками, кричала Кикимора.

Двое незнакомцев, оставив лежачим на дороге солидного мужчину в очках, устремились в лес. За ними бежали обитатели того самого леса. Леший шел в обход. Под его ногами хрустели и ломались сучья, нарушая тишину и спокойствие непроходимых чащ. В полном недоумении Владыка лесных угодий остановился и стал вглядываться в черную гущу орешника и хмурые силуэты дубов и лип, не понимая, куда это занесла его нелегкая. Кое-как, разглядев тропу, протиснулся меж тесно растущих деревьев и затаился. Прямо на него бежал один из беглецов. «Ляксеич, Ляксеич»! – Кричал он. И едва поравнявшись с Лешим, как получил с прямой правой в зубы. И с воплем: «Уй-я» покатился в овраг. Хозяин леса в одном прыжке настиг браконьера и, оседлав его, с обеих рук, наотмашь, кулаками наносил удары наугад. Тот лежал смирно, уткнувшись лицом в траву и, заслоняясь руками от тяжелых тумаков Лешего, стоная и охая, сносил побои без сопротивлений.

Его товарищ, добежав до ближайшей лесной полянке, отчаянно дрался с бесом, Водяным и Кикиморой. Он обладал завидной ловкостью и силой, и справиться с ним было нелегко. Исход борьбы решила Баба-Яга. Она подкралась сзади на цыпочках с толстой суковатой палкой и прицельно с двух рук нанесла удар по голове. Водитель грузовика покачнулся и потеряв равновесие, был опрокинут на землю.

– Руки вяжи ему, да кляп в рот! – В порыве гнева кричал бес.

– Чего, говоришь, в рот? – Переспросил Водяной, заламывая Ляксеичу, руку за спину.

– Тряпку, говорю, в рот суй.

– Да где же ее взять-то?

– Да вон, хоть лоскут с Кикиморы сорви!

– Я тебе сорву! – Послышался женский голос. – Ухи по отгрызаю, козел безрогий!

– Ребята, сдаюсь! – Завопил Ляксеич. – Только рот не затыкайте, у меня насморк.

– А-а-а-а! Сразу насморк! А рыбу ловить в запрещенном месте, не насморк? У-у-у-у, морда! – Неистовствовал Водяной, и занес свой кулачок над браконьером. Но ударить не решился. – Вдруг сдачи даст?

– Ладно. Так уж и быть, вставай. – Угрожающе произнес бес. – Но запомни: ежели что, шкуру с живого сдирать будем. – И, быстро поднялся с земли, старательно оттирая грязь, с джинсовой куртки и брюк.

Баба-Яга, отбросив палку в сторону, подошла к бесу с глубокой озабоченностью на лице, и зашептала:

– Слышь, бесик, связать бы яво надо-ть. А то ведь неровен час сбегить, подлюка. Потома ышы ветру у поле.

– Бабка, не трепи мне нервы.

– Чаво говоришь не тряпать?

– Нервы. – Громко повторил бес.

– А чавой-то? А?

– Вот дура, баба, – бес приставил к виску большой палец и всей пятерней сделал бабочку. – До глубокой старости дожила и не знает, что такое нервы. Ну, да что теперь говорить об этом? В детстве не объяснили, теперь уж не объяснишь. – И, глубоко вздохнув, тут же добавил: – Сама подумай, старая, куда он денется? Да без машины. И вообще, знает ли, в какую сторону бежать? Кругом сплошные леса. По проселочной дороге до вечера на шоссе выйдет. Крюк-то какой. И то, если его не поймаем. А мы поймаем обязательно и морду разобьем непременно. Так что деваться ему некуда. И потому тебе говорю: расслабься.

– Чаво сделать, надо?

– Расслабься!

– Бесик, так я уже утром сходила.

– Куда?

– На двор.

– Тьфу ты, старая, лучше замолчи. Разговаривать с тобой бесполезно. Да и скучно. А, может, и сбежит. – Задумчиво пробормотал бес. И после недолгой паузы резко обернулся к Водяному и Кикиморе, которые продолжали держать Ляксеича за руки и не давали ему встать. – Ну, что хряпки разинули? Вяжите руки, да покрепче, и дело с концом. – И, сняв с пояса ремень, грубо бросил его Водяному. – А я пойду, костер разведу, а то что-то ветерком потянуло. Зябко.

– А ты чагой-то тут раскомандовался? – Возмутилась Кикимора. – Ишь, рожу-то отожрал! Только я не боюсь тебя, ну ни сколечко. А костер и сама развести сумею – ума много не надо.

– Вот насчет ума ты здесь тонко заметила. – Неожиданно послышался знакомый голос из темноты. Все обернулись и увидели прямо перед собой Василия с новой сигарой во рту. В одной руке он держал пиджак и брюки, а в другой – ботинки, примерно сорок пятого размера. И рубаху со шляпой, поверх которой свисал пятнистый галстук.

– Ой! – Вскрикнула Баба-Яга – Да что же энто творится-то? Батюшки родимаи! Никак душу невинную узагубил?

– Ты что, Бабка, сдурела что ли? – Насупился Кот. – Я никогда душегубом не был и не буду.

– А энто что? – И Баба-Яга робко указала пальцем на одежду.

– Тьфу ты, дура! – Выплюнув изо рта сигару, Василий повысил голос. Да не боись ты, живой он. Не потащу же я жлоба этого сюда. В нем, почитай, пудов семь верных будет. Надорваться мне что ли? А Лешего тоже переодеть во что-то надо. Ты об этом-то подумала? Тем более, такие костюмчики на дороге не валяются. Их непосильным трудом добывают. Вы, вон, с одним еле справились, а я в одиночку такую работу провернул. – Василий бросил одежду на ближайший пень и, подойдя к Кикиморе, почти на ухо прошептал: – Ты правильно сказала, чтоб развести костер, ума не надо. Разжигай, разжигай голубушка. А то, не ровен час, их Борис Степаныч прибудут. Озябли, небось. – И лукаво улыбаясь пошел к оврагу, наполненному водой, и впал в раздумье, пока бес, заломив Ляксеичу руки за спину, стягивал их ремнем.

Кикимора пошла собирать хворост. Но, сделав несколько быстрых шагов, резко остановилась, желая оглядеться. Так что, шедшая позади нее Баба-Яга, не успела свернуть, ни влево, ни вправо, ни в сторону, и столкновение получилось на редкость удачным.

– Ты что? Ошалела? – Взвыла от боли Кикимора, держась за радикулит. – Аль дороги тебе мало, подлюка горбатая?

– А ты какого Лешего тута раскорячилася? – Кряхтя в ответ, пробурчала Баба-Яга, потирая, ушибленное колено. – Небось, усе о чем-то мечтаешь?

– Да, представь себе, мечтаю. А тебе какое дело? Что, завидки берут? – С ехидцей в голосе протянула Кикимора. И, подняв с земли гнилой сук, по своей форме напоминающий обломок рогатины, с которой в глухую старину наши предки ходили на медведя, гневно замахнулась им на Бабу-Ягу.

– Вот, как дала бы тебе этой фиговиной по твоей обрюзгшей харе!

– Что ты, что ты! – Зароптала Баба-Яга, прикрывая на всякий случай руками голову. – Не вздумай!

– Что? Страшно стало? То-то. Гляди у меня! А то так вздумаю, что мало не покажется.

Тем временем, Водяной, не обращая внимания на Бабу-Ягу и Кикимору, которые от глубоких и неистовых чувств друг к дружке, продолжали кричать и ругаться, собирал хворост и аккуратно складывал его небольшим шалашиком, напоминающим муравьиную кучу. И, когда, по его мнению, уже все было готово для разведения костра, удовлетворенный своими успехами, потирая ладони, со счастливой улыбкой на лице, как бы невзначай по-деловому, обратился к Кикиморе и Бабе-Яге:

– Ну, хватит вам трещать-то, сороки. Даст мне кто-нибудь спички или нет?

После этих слов Кикимора, забыв о ссоре с Бабой-Ягой, устремила свой гневный взгляд на Водяного.

– Бабк, а Бабк, гляди-кось, никак наша плесень плавучая насмехается над нами? – И, не дожидаясь ответа, широко раскрутив этой полу палицей-полу рогатиной, почти не глядя, метнула ее в Водяного, как будто сыграла в городки.

Но тот успел не только увернуться и отбежать, но и скрыться за густыми ветвями широко растущего кустарника, на ходу выкрикивая бранные слова в адрес Кикиморы. А сук, пролетев сколько ему положено, грузно шлепнулся в лужу, вынося оттуда целый ливень грязных брызг и прочего мусора. Тем самым, она получила большое удовлетворение. Это было видно по ее широко расплывшейся улыбке на грязном от сажи и копоти худощавом лице. Кикимора степенно подошла к тому месту, откуда пару минут назад Водяной дал деру. И, неизвестно от каких чувств, пнула ногой незатейливую постройку, оставленную, Мокрушей. И в ту же минуту шалашик рассыпался на мелкие сучья.

– Вот дубина. – Бабк, глянь-кось, дрова-то сырые. Да их век разжигать будешь – не разожжешь.

– Так-едь, апосля дождя, нешто найдешь сухих-то? – Откликнулась Баба-Яга, шурша небольшим клочком бумаги, что всегда брала с собой в дорогу для самого крайнего случая. И вот, на ощупь, рукой отыскав сухое место на бугорке под деревом, громко чиркнула спичкой о коробок и подожгла бумагу. Тут же выискивая сухие сучки среди наваленных куч сырого хвороста, аккуратно подкладывала их в огонь. Через несколько минут пламя костра осветило всю поляну, на которую безжалостно завела их судьба.

– Да-а-а-а. Однако, быстро ты управилась. Сразу видно – специалист. – Сказала Кикимора и, скинув с плеч небольшую охапку хвороста, что успела собрать по дороге, подсела к костру. – Постой-ка, постой-ка. – Неожиданно сделав серьезное лицо, Кикимора резко обратилась к Бабе-Яге. – Ты случайно, не помнишь, что там Котяра об уме-то говорил?

– О каком ышо уме? Скажешь тоже! – Кряхтя, пробурчала Баба-Яга, оттирая колени от мокрой травы.

– О каком, о каком? О моем, конечно!

– А что?

– Ну, как это, что? Он же ясно сказал, что развести костер – ума не надо.

– Так энто ж ты, надысь, сказывала.

– Знаешь, Бабка, ты меня лучше не путай.

– А я табе и не путаю. – Пожимая плечами, невозмутимо ответила Баба-Яга.

– Нет, путаешь. То, что я сказала, и без тебя помню. Чай, не глупая какая. Он-то что сказал?

– Что? – Насторожилась Баба-Яга.

– Ну, как это что?! Я говорю: чтобы развести костер – большого ума не надо. А он, плесень ты старая, мне и говорит: «Ну, тогда иди, дескать, разжигай». Это что же, выходит дело, я дура, что ли?

– А кто ж табе, голубушкя, разбереть? – Все так же невозмутимо пробормотала Баба-Яга, подбрасывая в костер все новые мелко поломанные сучья и прочий подсохший древесный хлам.

– Ну, Котяра, ну, гад! – Вскочив со своего места, перед костром замелькала Кикимора. – Я же теперь тебе всю дальнейшую жизнь испорчу. Ты у меня, сволочь, и до утра не доживешь.

– Да плюнь ты на него. – Махнула рукой Баба-Яга. Лучше скажи, куды энта наш Лешай запропастилси? Не случилось бы с им бяды какой. Вот ведь что. – И горько вздохнула.

Глава 3 «Первые откровения»

А тем временем, избитый, да изрядно потрепанный, браконьер, который в полном отчаянии и страхе пытался убежать и скрыться от погони, смиренно сидел под деревом со связанными руками за спиной и ждал своей участи. Или, как, по-простому, любил выражаться Леший: далеко не убёг. Похоже, сама судьба послала ему в лапы этого злодея, на ком можно было, наконец-то, излить весь свой гнев и негодование за все годы, проведенные в тоске и унынии среди трущоб и помоек.

– Ну, что же, давай рассказывай. – Доставая из кармана старой, оборванной телогрейки, кисет с табаком, произнес Леший.

– А чего рассказывать-то? – Дрожащим голосом пробормотал браконьер.

– Как чего? Ну, хотя бы, для начала скажи, как тебя кличут, что ли?

– Тимофеем. – Как бы моля о пощаде, жалобно произнес коротышка.

– А-а-а-а, Тимошкой, значит. – Раскуривая трубку, смачно причмокнул Леший. И, аккуратно положив кисет в боковой карман телогрейки, многозначительно усмехнулся. – Знал я одного Домового. Его, как и тебя, Тимошкой кликали. – Крепко затянувшись и выдохнув, продолжал Хозяин леса. – У Бабки нашей в «Курьих Ножках» жил. Так, оно, может, и ничего, мужиком-то был, вроде, аккуратным, но ворюга, каких свет еще не видел. Вот, бывало, зайду к Бабке, так ска-ть, на чашечку чая или, проще говоря, на блины. Чего зря воду-то хлебать, сам понимаешь. Ну, вот, значит, я и говорю: оставишь ли сумку свою с чем-нибудь, или еще чего – обязательно, сволочь, утащит. Пока мы, с Бабкой поговорим о том, о сем. Проблем-то много. Пора идти домой, в берлогу, а вещичек-то, тю-тю, нетути. Я сразу к Ваське, то есть, к Коту нашему. – Пояснил Хозяин леса, выбивая о сучок близстоящего дерева, истлевший, из трубки, табак. – Ну, естественно, спрашиваю его: «Дескать, не брал?», а он в ответ: «А на фига мне это нужно, когда у меня все есть?». Знамо дело, тогда думаю: чай, не глупый какой, что и Бабка тоже взять-то не могла, раз со мной за одним столом все это время находилась. Значит, Домовой. Больше некому. Я, его, гадину, под полом вылавливаю, а как же! И по морде! Он, естественно, орать! За что, мол! Дескать, знать ничего не знаю. Ну, я, как ты сам понимаешь, тоже не дурак, ведь. Меня не проведешь. Я ему еще, да вдогонку. Нет, а так, мужик-то вроде ничего, аккуратный был, но уж больно обидчивый. Убёг. Ну, и шут с ним. А тебе, значит, Тимоша, рыбки захотелось? Так, так. – Тяжело закачал головой Хозяин леса. – Ну и как? Съел, собака?

– Да я-то что? Не виноват я! – Чуть не плача, запричитал Тимофей. – Не по своей же воле.

– Ах, вот даже как? – Протянул Леший. – Может, еще скажешь, насильно тебя сюда затащили?

– Так и есть на самом деле, истинный крест, тебе говорю. – Закивал головой браконьер.

– Да хорош врать-то! Тьфу ты, пропасть какая. Житья от вас, дармоедов, не стало. – И, при этом, грозно ударил кулаком себя в грудь. – Какие леса загубили, халявы! Реки, пруды. Да что там говорить.

– Вот, вот. – Обиженно пробурчал Тимофей. – А на рыбаков свалили, что, мол, это они всю рыбу выловили. А, между прочим, наши предки на протяжении тысячи лет сетями гребли. И ничего. Если бы не заводы, да не фабрики. Вдобавок, колхозы со своими удобрениями, которые по весне в реки, да в пруды стекают. Я сам родом из деревни. Еще пацаном был и видел, как мужики сети ставили. Как заведут, бывало, бреднем, что, казалось, после такой рыбалки и лягушонка не сыщешь. Однако, малёк оставался. Ничего не поделаешь, таков закон природы. Это зверя можно выбить, если знать его повадки, а рыбу, чтобы переловить сетями или удочкой – кишка тонка. Помню, в позапрошлом году, был такой случай: ловил один рыбак по весне кругом – сеткой такой. И что ты думаешь? Милиция, и круг отобрала, и, к тому же, оштрафовала за каких-то пяток подлещиков. И, буквально через неделю, местный завод спустил мазут в ту самую реку. Если бы ты видел, сколько рыбы всплыло кверху брюхом, ахнул бы. Такие чушки! – Тимошка причмокнул языком. – Всю Россию до сыта накормить можно было бы. А малька! Видимо-невидимо. Миллиарды! Так, где справедливость, спрашиваю? Где она?

– Так, значит, ты деревенский, что ли? – Насторожился Хозяин леса.

– Ага. – Кивнул головой Тимофей и горько вздохнул. – Эх, сколько было дворов! За день не обойдешь. Два стада коров паслось. Одно – деревенское, другое – колхозное. А теперь? Всего-то пять домов осталось. Все в город подались.

– А что так?

– Да, понимаешь, мил-человек, все началось с того, что стали увеличивать план на зерновую культуру. Наш председатель ездил в райком и пытался объяснить, что земля больше дать не сможет. А ему говорили: «Ты что, не коммунист, что ли? Раз надо, значит надо!». Ну, что делать? Пришлось распахать луга. Ну, а отсюда и все вытекающие последствия: луга распахали, а чем коров кормить? Пришлось половину колхозного стада на бойню отправить, ну, и, естественно, не только по зерну, но и по мясу план перевыполнили. Председателю – орден, а нам, хоть в петлю лезь. Пришлось со скотиной распрощаться. А без нее в деревне какая жизнь? Вот и потянулись в город. И я уехал. А что делать? Устроился механиком в обкомовский гараж. Скрывать не буду, по великому блату. Или, проще говоря, по родственным связям. Ты не удивляйся, у нас по всей стране так живут. А деревни развалили, так и леса заросли. Мы ведь печи дровами топили. Бывало, пойдешь в лес, палки днем с огнем не сыщешь, чтобы костер развести. И реки были такие, хоть пей – сплошные родники. А сейчас на сто шагов к берегу не подойдешь: вонь, да смрад, как из канализации.

– А годков-то тебе сколько? – Продолжал допрос Леший.

– Полтинник разменял. – Сказал Тимофей и глубоко вздохнул.

– А в заповеднике что делали? Чуть Мокрушу нашего жизни не лишили.

– Как это что? Рыбу ловили, что же еще. Этот заказник ведь обкомовский. Борис Степаныч дочь свою замуж отдает. Рыбки свеженькой к столу подать решил. Ну, и похвастаться, что, мол, сам поймал. Хотя закуски и без того навалом будет. Сплошной дефицит. Гости-то прибудут не из простых смертных. Это понимать надо. Белая кость, голубая кровь. А мы-то что? Птицы подневольные, куда ветер дует, туда и летим.

– А сын у него есть?

– Есть.

– Та-к. Значит, когда сына решит женить, этот ваш, Борис Степаныч, пойдет на охоту, что ли? – Как бы размышляя сам с собой, пробормотал Хозяин леса.

– Не-ет. – Протянул браконьер. – Эдакого оболтуса во веки веков не женишь. Даже больше скажу, что таких детей, как его Никита, самому лютому врагу не пожелаю иметь.

– Это почему же так?

– А то, что гад он, каких свет еще не видывал. Пару месяцев назад, со своими дружками девчонку изнасиловали. И что ты думаешь? Оправдали сыночка и всю его компанию, за не имением доказательств. Все решили власть, да деньги. Настоящий бандит. Со своей шайкой прохода никому не дает. Ему и милиция-то не указ. Бывало, задержат за хулиганство какое, да и отпустят с миром, по указанию сверху. А папа в нем, то есть Борис Степаныч, души не чает. Думает, что со временем образумится. Да какой там, образумится, когда уж, почитай, как года три на игле сидит.

– На какой игле? – Усмехнулся Хозяин леса.

– На какой, на какой, наркоман он. Понял? У него и в больнице блат есть. Там и достает все, что его утробе угодно. Одним словом – негодяй. По-другому не скажешь.

– Да-а-а-а. – Озабочено покачивая головой, протянул Леший. – Ладно, разберемся, это не по моей части. Хотя, по правде сказать, я бы этому Никитке, глазенки на затылок вышиб бы. Ну, кто знает, может, когда-нибудь свидимся? Мы ведь тоже в город податься решили. Так, значит, рыбу сетями не выловишь?

– Безусловно! Это надо быть крупным идиотом, чтобы не понять этого.

– Ты на меня, что ли, намекаешь?

– Нет, что ты! Нет, конечно. Я про власть нынешнюю говорю.

– Значит, про Ваньку нашего, дурочка. – С горько опущенной головой пробубнил хозяин леса.

– Про какого Ваньку?

– Знаю про какого. А тебе-то что? – Затем Леший, посмотрев на браконьера своим опытным взглядом, громко скомандовал: – А ну-ка, милок, встань!

– Зачем это? – Робко пробормотал коротышка.

– Вставай, вставай. Не боись, бить больше не буду.

Тимофей покорно встал.

– Во, гляди-коси, а ты ростом-то аккурат с Мокрушу нашего будешь.

– Ну и что?

– А то, что одежда твоя ему в пору придется. Понял? Так что, давай-ка, голубок, раздевайся.

– А ты задницу у ежа не видел?

– Чего, говоришь, я видел?!

– Да нет, ничего. – Опомнившись вдруг, лукаво усмехнулся браконьер. – Это я так, к слову пришлось.

– Ну-ну. Гляди у меня! А то, я думал, обидеть хочешь.

– Мил-человек, посуди сам, как я со связанными руками раздеваться буду? – Вывернулся Тимофей.

– И то верно. – Согласился Хозяин леса. – Ладно, считай, что убедил. – И, всей грудью втянув в себя через нос лесной аромат воздуха, обрадованно воскликнул: – Чуешь? Дымком потянуло. Значит, уже костер развели. Что же, пойдем, познакомимся поближе. Да не боись, они ребята смирные. – Пытался подбодрить Леший связанного по рукам браконьера.

Тимофей хлюпнул носом и посмотрел на своего обидчика.– Ты только, мил-человек, нашему Борису Степанычу, не говори, что я тебе рассказывал. Про Никитку. Да и вообще. Сам понимаешь. А то мне – конец. Просто накипело, вот и поделился своей болью. Вроде, как легче стало. А то душа огнем горела от адской несправедливости.

– Ладно, не скажу. И, все-таки, одного не могу понять, у вашего Бориса Степаныча, получше, что ли, машины не нашлось? Чагой-то вы сюда за кудыкины горы на таком драндулете прикатили?

– На грузовике. – Поправил Лешего Тимофей. – Вообще-то, в обкомовском гараже машин столько, что глаза разбегутся. Бери любую. Здесь все дело в его жене, то есть в Варваре Никаноровне. Ох, и вредничающая баба. А ревнивая! Спасу нет. Она считает так: раз муж едет на рыбалку в легковом автомобиле, значит – к любовнице. И точка. Объяснять, тем более спорить с ней, бесполезно. Вот и пришлось брать грузовик. А что делать? Ведь эта дура от ревности с ума сойдет. Что зря говорить? Одно слово: баба, она и есть – баба. Раньше у меня был напарник, Егор Семеныч, прекрасной души человек. Из-за нее погорел. Мы как раз щебень привезли на обкомовскую дачу. Стоим, ждем рабочих. И вдруг, появляется она, эта клуша, Варвара Никаноровна. В рот бы ей чего-нибудь такого нехорошего. Понятное дело, от тоски и безделья с ума сходит. Поговорить-то не с кем. И начала нас унижать и оскорблять. Что мы бездельники и хамы, и вообще, быдло. И нигде не были и ничего не видели. Ну что ей, этой дуре тупорылой ответить? Стоим и молчим. А она опять. Вот, мол, я всю Европу объездила, и в Азии была, и даже в Израиле. А мой напарник, Егор Семеныч, был человеком горячим и не сдержанным. И, конечно же, не стерпел таких оскорблений и унижений. Да как сказанет: мол, «хорошая скотина дома не пасется». От таких слов Варвара Никаноровна побледнела. Глазенки поросячьи налились кровью, чуть из орбит не выскочили. Слово произнести не могла. Резко повернулась и ушла. А на следующий день вызвали моего напарника, Егора Семеныча, куда следует и больше я никогда его не видел. Где он? Что с ним? Ни слуху, ни духу. А эта дрянь по сей день, как сыр в масле катается. Ну и где справедливость? Где она, спрашиваю? Молчишь? То-то. Знай наших. Но зато одну простую истину я постиг.

– Какую?

– А то, что баба в политике – это, что корова на льду. Прыти много, а толку – ноль.

– А что, она тоже политик, что ли?

– А как же. В обкоме высокую должность занимает, курва. Отчего же мы так живем-то, не по людски? Оттого, что там нынче баб, как собак не резаных. А в случае чего, всю вину на этих дур тупорылых свалить можно. А что? Никуда не денешься, слабый пол. С них, как с гуся вода. Взятки гладки. Многое прощается. Политика такая.

– Стало быть, вы женщин тоже бабами называете? – Откашлявшись в кулак, усмехнулся Хозяин леса.

– Нет, почему? Просто женщина в политику не пойдет. У нее и дома забот полный рот. Туда идут только бабы, которым все равно: стоять на базаре, да семечками торговать, или с трибуны кричать, как они свой народ пламенно любят. Лишь бы быть у всех на виду. Взять, к примеру, мою жену. Человек с высшим образованием, а в партии не состоит. Как-то ее лучшая подруга, которая часто бывает у нас дома, спросила: «Тамар, а не вступить ли нам с тобой в партию»? Знаешь, что моя жена ответила?

– Откуда же мне знать?

– Она сказала так своей лучшей подруге, я подчеркиваю, единственной. С другой бы так не откровенничала: «Извини меня, пожалуйста, Света, но я пока еще не дошла до такого уровня, слава Богу. Может быть, годам к восьмидесяти, если доживу, обязательно вступлю».

– Эхе-хе-хе. – Вздохнул Леший. – Как любит выражаться наш Васька: Скажите спасибо, что не я вас, дурней, делал. Вы бы еще чудней были бы.

Глава 4 «Первые разборки»

А в это время Кикимора со страшной злобой и ненавистью в глазах медленно наступала на Кота, который, как бы размышляя над сложившейся ситуацией, заложив руки за спину, нехотя расхаживал вдоль оврага, до краев наполненного водой.

– Ах, ты, гадина ползучая, тварь без рук безногая! – Задыхаясь от гнева и ярости до хрипоты, визжала Кикимора. – Я же тебе теперича спокойно помереть не дам. Что ж это я, выходит дело, по-твоему, дура что ли? Ух ты, гниль поганая, нет, больше молчать не буду! Все Лешему расскажу, как только он вернется. И про то, как Домового подставил. Забыл, небось? А я помню. Я все видела! И как Соловья-Разбойника нашего загубил. А какой был мужчина! А как пел, как пел! А ты, сволочь недоношенная, Лешего натравил на него. А он и поверил. И кому?! Это тебе так даром не пройдет. Ты меня понял? Нет?

Но Василий, не обращая внимания на бабьи угрозы, продолжал расхаживать по намеченной им траектории. И только изредка поглядывал, то на звезды, которые продолжали оставаться такими же далекими и неизведанными, то на залитый водою овраг.

Кикимору это бездействие со стороны Кота сильно раздражало, так, что в бессильной злобе металась взад и вперед.

Ах ты, Мурзилка! – Продолжала она. – А помнишь, как ты исподтишка Лешего в болото столкнул? Когда он наклонился, сорвать что-то хотел. Или забыл? А я помню. Я все видела. Молчать больше не буду. Он же, бабка твоя лысая, потонуть мог. Да ежели все это ему расскажу, Лешик башку тебе снесет одним махом!

Василию надоела эта брань, и он легонько, пальчиком, поманил к себе беса. Еще Кикимора не нашла подходящих слов для продолжения серьезного разговора, как злыдень уже стоял подле Кота, выправляясь по струнке, и весь во внимании.

– Вот что, Рыжий, сбегай, принеси-ка ведро. Я там, в машине видел. – И тут же добавил: – В кузове.

– А зачем?

– Какое твое собачье дело? Тебе было велено принести, и баста. А что, как, да почему, знать не положено.

После этих слов бес скрылся в зарослях орешника. Но не прошло и пяти минут, как снова стоял на том же самом месте перед Котом и держал в руке грязное и изрядно помятое ведро, в котором, по всему видимо, когда-то держали машинное масло.

– А ты почище-то не мог найти, что ли? – Брезгливо, двумя пальчиками, взяв за душку грязную емкость, спросил Кот.

Но тот в ответ только развел руками.

– Ну, да ладно, и так сойдет. Авось, не барыня. – Насмешливо фыркнув носом произнес Василий. И посмотрел на Кикимору, которая, ни о чем не подозревая, продолжала сыпать в его адрес разные выразительные слова. Кот еще раз, на всякий случай, огляделся. Все, по-прежнему, было тихо и спокойно. Шагах в десяти от него жарко покачивались хищные языки костра, жадно обвивая все новые суки и сучья, подбрасываемые Бабой-Ягой. Там же, прислонившись к дереву, со связанными руками за спиной, сидел Ляксеич и спокойно наблюдал за всем происходящим. Василий, как бы нехотя, зачерпнул из оврага воду и со словами: «Остынь, родная», стал медленно выливать прохладную, грязноватую влагу на голову Кикиморе. Та, от такой подлой неожиданности остолбенела. Она знала Кота не первый год и, так же, понимала, что от него можно ожидать любую пакость, но такого хамства и такой наглости не ждала. Когда Василий отбросил пустое ведро в кусты, громко фыркнула и, съежившись от холода, с широко разведенными руками, молча поплелась к костру. В эту минуту у нее было только одно желание – согреться. Кот, спокойным шагом догнав ее, тихо прошептал на ухо:

– Не вздумай, красавица, Лешему доносить о том, что здесь говорила. Если, неровен час, узнает, что ты все видела и не сказала ему… Нет, голубушка, он тебя бить не будет – с землей сравняет. – После этих слов Василий быстро вернулся на свое прежнее место и снова погрузился в раздумье.

Кикимора медленно шла к костру. Баба-Яга, подбросив последние сучья в огонь, обернулась на громкие всхлипы и рыдания и, попросту говоря, обомлела.

– Батюшки радимыя! Да куды ж энта тебя, голубушкя, угораздило-то? – Запричитала Яга, сочувственно покачивая головой.

– Ко-тя-ра, гад!

– И ты, что, ему спустила? Нет, я тебя спрашиваю! Ты ему спустила?

– Да я! Да я! – Вдруг опомнившись, засуетилась Кикимора. – Убью гада! Бабка, дай мне что-нибудь. Бабка, дай! Или я за себя не отвечаю.

– Да что же я табе дам-то? Нет, ведь, ничаво. – Пыталась оправдаться Баба-Яга, тем не менее, продолжая выискивать беглым взглядом какое-нибудь орудие, подходящее для броска или для нанесения удара. И взгляд ее случайно упал на брошенную ржавую раму от велосипеда, заросшую беспорядочной травой и сплетенными ветвями орешника. – Вона, голубушкя, гляди-коси, кажися, нашла. То, что надоть! – Обрадованно воскликнула Баба-Яга, указывая пальцем на свою находку.

– Ну-ка-си, пусти, Бабка! – Оттолкнув Бабу-Ягу локтем, крикнула Кикимора. – Я сама! – И буквально, одной рукой, вырвала велосипедную раму из травы и, подняв ее высоко над головой, с диким воплем бросилась на Кота. – Ну, гадина! – Задыхаясь от гнева и ярости, визжала она. – Этого я тебе не прощу! – И что есть мочи метнула свое орудие в Василия, которое с невероятной скоростью пролетело мимо Кота и с треском исчезло в кустах.

– Вы что там, ошалели, что ли? – Раздался всем знакомый бас Хозяина леса, и из кустов показалась небритая физиономия Лешего. – Кто бросал? Я вас спрашиваю, кто бросал? – Волоча за собой сквозь кусты своего пленника, неистово кричал Леший, на ходу растирая ушибленную ногу. – Убью!

– Мил-человек, хорошо, что в тебя попала, правда ведь? А то, если бы, меня шарахнула – всё, поминай, как звали. – Усмехнулся Тимофей.

– Что? – Завопил Хозяин леса и со всего размаха отвесил браконьеру хорошую оплеуху, так, что тот кубарем покатился под бугор.

– Леша, это она! Леша, это она! – Выбегая из соседних кустов, кричал Водяной, указывая на Кикимору. – Эта дура совсем рехнулась. За то, что я только спички попросил, в меня корягой шибанула так, что еле увернулся. С ней надо что-то делать, пока кого-нибудь не убила. Чес-слово.

– Та-ак. Ладно-ть. Разберемся. – Протянул Владыка лесных угодий и устремил свой гневный взгляд на Кикимору. – А ну-ка, полундра косматая, подь сюды. Я из тебя, безобразие ты наше, сейчас запчасти вытряхивать буду.

Кикимора поняла, что пощады не будет, и оправдываться тоже бесполезно, все равно побьет. Разбираться не станет. И ей пришла в голову блестящая мысль: скрыться с глаз долой, пока не поздно, и где-нибудь, вдалеке ото всех, переждать, пока не утихнет гнев этого супостата. Но попытка уйти от возмездия оказалась неудачной. Она подскользнулась на мокрой траве и упала. Леший такой возможности не упустил. Позабыв про боль в ноге, в одном прыжке настиг и оседлал свою обидчицу.

– Ну, теперь-то уж все! Теперь-то не упущу! – Злорадствовал Хозяин леса, занеся пудовый кулак над своей жертвой.

– Леша, костюм-то мерить будешь? Или как? – Послышался голос Кота.

– Владыка лесных угодий поднял голову и увидел перед собой Василия, державшего пиджак и прочее белье, конфискованное у браконьеров.

– А как же, давай сюда, конечно буду. – Вставая с земли и оттирая с коленей грязь, ответил владыка лесных угодий. И, забыв про все на свете, взял у Кота одежду и побежал с ней к ближайшим кустам на примерку.

Кикимора молча поднялась с земли, скверно плюнула Лешему вслед и, глубоко охая и стоная, покачиваясь из стороны в сторону, медленно пошла к костру. Баба-Яга, издали видевшая все происходящее, глубоко вздохнула и сцепленными на груди руками в замок, горько закачала головой.

– Надо же, голубушкя, как же табе нынча не повезло. Ай-яй-яй. И бросила в костер целую охапку сырого хвороста. Поднялся такой дым, что и огня не видно стало.

– Ты что, старая, нас отравить решила? – Крикнул Ляксеич. Пытаясь отползти подальше.

– Действительно, очумела, что ли? – Поддержал своего товарища Тимофей. Который, так же, находился у костра в одной майке и трусах со связанными руками, категорически не пожелавший надевать вдрызг оборванную и мокрую одежду Водяного.

– Ничего, не бояре, не задохнетесь. – Злобно произнесла Баба-Яга. – Вы лучше скажите спасибо, что еще костер развела для вас, поросят эдаких, а то бы сейчас померзли. У-у-у, лихоманкя вас раздери.

Вскоре подошла Кикимора и с горьким вздохом плюхнулась на вязанку хвороста, отмахиваясь обеими руками от едкого дыма. Василий, бес и Водяной встали в круг.

– Ну и накоптила, старая. – Усмехнулся Мокруша. – Дыхать нечем.

– Что, не ндравится? Морда твоя протокольная. Поди, сухих дров-то найди попробуй! А хаить-то и я сумею. – Сказала Баба-Яга искоса поглядев на Водяного.

– А вот и я. – Послышался добродушный бас Лешего.

Все разом обернулись и увидели перед собой мужчину средних лет, нарядно одетого и жизнерадостного, но не бритого и давно не причесанного. Если бы ни эти две детали, то трудно было бы узнать в нем того, который больше походил на ходячую свалку, нежели на живое существо. Белая шляпа была ему к лицу, из под которой свисали темные слипшиеся от пота и грязи тяжелые локоны волос. – Ну, Васька, ну, морда, ну, молодец! Костюмчик-то, как по мне сшитый. Вот только, насчет обувки, плоховато. Жмут немного. В сапогах половчее было бы. Ну, да ладно. Гляди ж, разносятся. – Разглядывая себя со всех сторон в отражении лужи, тешился Леший.

– Конечно, разносятся. – Поддакнул Водяной.

– А ты что, опять в лохмотьях? – Возмущенно пробасил Хозяин леса. – А ну, сбрасывай эту рвань, пока по-хорошему прошу. Эй, Рыжий! – Леший обратился к бесу. – Где одежда Тимошкина?

– Да вон, я ее на кустах развесил. – Куда-то неопределенно кивнул злыдень, и Водяной послушно побежал переодеваться.

– Э-э-э-э, Леша, а галстук-то куда дел? – Усмехнулся Василий.

– Какой еще галстук? – А-а-а-а, веревку что ли? – И Леший стал шарить по карманам. – Где-то был.

– Ха-ха-ха. – Рассмеялся Кот. – Вот чудак. Это же неоценимая вещь, его носят исключительно на шее, для фарса. А ты скомкал, как тряпку какую-то.

– На шее? – Насторожился хозяин леса. – Ты что же, гад, удавить меня хочешь? Ну, уж, дудки! Я как-нибудь и так похожу.

Василий знал, что с Лешим спорить бесполезно и безнадежно махнул рукой.

– Ну и шут с тобою. – Сказал Кот и достал новую сигару.

Но тут послышался хруст шагов и человеческая речь, похожая на брань.

– Глянь-кось, Леша, вроде как крадется ктой-то. – Предупредила Баба-Яга.

– Не глухой, чай, сам слышу. – Рыкнул хозяин леса и оглянулся назад. И сразу же увидел силуэт солидного человека в очках, пробирающегося сквозь гущи кустарников в одних трусах и майке.

Тяжело ступая голыми ступнями на острые сучки валежника, и прихрамывая на левую ногу, шел предводитель браконьеров. И уже издали выдал свой душераздирающий баритон:

– Вы что, в своем уме?! Да знаете ли, кто я такой? С кем имеете дело? – И, забыв про боль в ноге, быстрым шагом подошел к костру. Его глаза налились кровью, как у быка, который готов был напасть на любого, кто встанет у него на пути. И тут взгляд предводителя неожиданно остановился на связанных Ляксеиче и Тимофее. – У-у-у-у. Вот даже как?! А ну, развяжите! Я кому сказал? Если сию же минуту не освободите этих людей, не вернете одежду, документы и не извинитесь, я вас в тюрьме сгною! Поняли? Я шутить не люблю! Вы у меня света белого не увидите! На все, про все, даю вам ровно две минуты. – И, посмотрев на часы, что красовались на запястье левой руки в браслете из желтого металла, угрожающе произнес: – Или не взыщите. Расплата будет ужасной. Это говорю вам я, Борис Степанович Хитрицов, секретарь обкома!

– А какой? Первый, второй или третий? – Усмехнулся Водяной.

– Какое твое дело, хам?! Я – лицо неприкосновенное! Это понимать надо! – Продолжал неистово кричать на своих обидчиков предводитель браконьеров.

Леший достал из внутреннего кармана пиджака свою курительную трубку, с которой никогда и нигде не расставался и, набивая ее табаком, подошел к Хитрицову.

– А это говорю тебе я, Леший: если ты, поганец, еще хоть одно слово вякнешь, удавлю собственными руками. – Затем, окинув секретаря гневным взглядом с ног до головы, обратился к бесу: – Слышь, Рыжий, поди принеси этому истукану мои шмотки, а то, чего доброго, заболеет. Я их там, на кустах развесил. И, шут с ним, картуз мой отдай. Чего уж там, пусть носит. И сапоги тоже. Не жалко.

– Да как вы смеете? Вы соображаете, что творите?

– Смеем, голубок, смеем. – Раскуривая трубку от горящего сучка, спокойно пробасил владыка лесных угодий – И еще, кроме этого, кое-чего смеем. Например, в землю тебя живым закопать, гниду. Чтобы духу твоего поганого не осталось на этом свете.

В это время бес уже вернулся и, тяжело дыша, протянул секретарю груду рваного тряпья. Или, если можно так выразиться, полный гардероб Лешего.

– Это что? Мне надо все надевать на тело? – С невыразимым удивлением в голосе спросил Борис Степанович. – Ну уж нет! Пусть мне будет плохо, но к этому рванью даже не притронусь. Вам понятно? Или нет?

– А чем это, интересно, тебе моя одежка не по нраву? Я что, ее по-твоему, на помойке нашел, что ли? Если хочешь знать, не первый год ее ношу, и сноса нет. Лучше, по-хорошему, пакость, надевай. И смотри мне! А то, как дам сейчас по плешивой твоей башке, по швам разойдешься! – И Хозяин леса занес пудовый кулак над Хитрицовым.

– Ну что же, как говориться, подчиняюсь насилию до лучших времен. – Глубоко вздохнул секретарь и, взяв у беса одежду, сердито морщась, отошел от костра, с треском проламываясь сквозь кусты. «Не при всех же одеваться, и так на душе скверно», – думал Хитрицов, не зная, где можно найти более-менее подходящее место для такого дела.

Глава 5 «Гость»

– Мир вам. – Послышался голос из темноты.

Леший обернулся и, прищурив глаза, стал всматриваться в силуэт человека, напоминающего Божьего странника.

– Батюшки! – Закричала Кикимора, вскочив со своего места, как ошпаренная. – Это же, Игнатий! Ты ли, Свет наш? Милости просим.

– Какими судьбами? – Приветливо спросил Владыка лесных угодий.

– Да, вот, шел мимо, дай, думаю, зайду на огонек. – Опираясь на клюку, вежливо ответил старец, снимая с головы вязаную шапку и низко кланяясь всей честной компании.

– И куда же ты теперь путь свой держишь? – Спросил Василий, отбросив окурок сигары в сторону.

– А куда Бог велит, туда и иду.

– И куды же он табе велить? – Серьезно поинтересовалась Баба-Яга.

– Пути Господни неисповедимы. – Трижды перекрестившись, промолвил Игнатий.

Тут подошел и Борис Степанович. В Грязных лохмотьях, он скорее, походил на бродягу, нежели на обкомовского работника. Увидев у костра нового человека, подошел поближе и поприветствовал незнакомца:

– Добрый день, уважаемый. – Сказал он, с некоторым пренебрежением осматривая старца с головы до ног.

– Да какой же это день? – Вежливо улыбнулся странник.

– Допустим. – Согласился Хитрицов. – Однако, мне, как человеку не глупому хотелось бы знать, что это за маскарад? И когда он закончится? И какие после него могут быть последствия для меня и моих подчиненных? Поскольку, я вижу, вы имеете какую-то власть над этими жуликами.

– Ровным счетом никакой власти ни над кем не имею. – Разглаживая седую бороду, суховатой, морщинистой рукой, сказал Игнатий. – А доброму слову всякий рад. – Добавил старец и снял с плеча котомку. – Ну что же, давайте трапезничать, что Бог послал.

И на небольшую скатерть, которую расстелил на подсыхающем бугорке возле костра, Игнатий аккуратно выложил из своего аксессуара черные ломти ржаного хлеба, пару луковиц, вареную свеклу и довольно увесистый пучок редиски. Порезав все это перочинным ножом, как положено, стал передавать закуску по кругу, из рук в руки. Дошла очередь и до Хитрицова. Секретарь, брезгливо взглянув на черствый ломоть хлеба, сверху которого в бутербродном порядке, лежали небольшие ломтики лука, свеклы и редиски, сделав кислую гримасу, гневно отвернулся. – Я не голоден.

– А нам? – В один голос зароптали Тимофей с Ляксеичем.

Странник улыбнулся и вежливо обратился к Лешему и всей его компании:

– Посмотрите на этих несчастных. В том ли их вина, что не по своей воли нанесли вам обиду? И потому взываю к милосердию вашему, простите их, пусть и пленники разделят с нами трапезу. Освободите этих людей, сделайте милость. А то, в чем были виновны, придет время, и они осознают и покаются, когда серьезно задумаются над своими поступками.

После этих слов Водяной с бесом поспешили к браконьерам. Пленники были освобождены и с большим аппетитом уплетали эти черствые овощные бутерброды. И когда трапеза была закончена, Леший, дожевав последнее и громко сглотнув, выдал свой могучий бас, предназначенный для странника:

– Свет наш, оставайся с нами, после твоих слов так хорошо на душе бывает, что просто петь хочется.

– Не уходи! Не уходи! Не оставляй нас! – Просили и все остальные. Конечно, кроме секретаря, который стоял все это время в стороне, как бы обдумывая свое положение, в котором, как он считал, оказался по нелепой случайности, да по неосторожности. И, Ляксеича с Тимофеем, что решили вернуться к машине.

– Нет, не могу. Ибо сердце мое зовет в дорогу, значит на то воля Господня. И где конец того пути, только Он один ведает. – С этими словами странник, аккуратно сложив скатерку вчетверо и убрав ее обратно в котомку, встал и уже хотел уходить, как к нему подошел секретарь.

– Старик, я хочу тебя спросить. Ты, случайно, не сектант?

– Нет. Я крещен в церкви. В Православной церкви. И горжусь этим. Верой своей дорожу. Живу на земле, стараясь зла никому не причинять. Читаю Евангелие для того, чтобы через слово Божие постичь истину.

– Какую еще истину? – В недоумении развел руками секретарь и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Есть правда, с ней и живем.

– Э-э-э-э, нет! Правда у каждого своя. И каждый прав по-своему. А вот истины не знает никто, кроме Бога. И потому хочу привести такой пример: Представь себе, что стоят два человека и мирно беседуют меж собой. Один говорит другому:

– Ох, какой же Витька плохой человек. Я попросил у него червонец до вечера. И что ты думаешь? Не дал! Жмотина! Сказал, дескать, у него нет денег с собой. Но я же видел в его бумажнике: и червонцы, и четвертаки и даже полсотенную. Ну ни гад?

– Кто? Витька? Да ты что? Это же мировой парень. – Говорит другой. – Да если бы не он, не видать мне моих «Жигулей», как ушей своих. Вот слушай: подошла моя очередь получить машину, а полторы тысячи рублей не хватает. Я всех своих родственников обегал, ни у кого таких денег не было. Тогда обратился к Витьке. Он взял сберегательную книжку, снял с нее в банке деньги и отдал мне. Даже расписки не взял. Ну, я, конечно, в течение года все вернул, как обещал, под честное слово. А ты говоришь, Виктор плохой человек.

Игнатий замолчал и, пристальным взглядом посмотрев на секретаря, ровным спокойным голосом спросил:

– Так что, хороший человек этот Витька или плохой? Кто скажет?

Борис Степанович, нахмурив брови и заложив руки за спину, пожал плечами.

– Нет. Не знаю. Да и зачем мне это знать? Кому это интересно? Главное, чтобы был человек полезен обществу. А недостатков у всех хватает. А если хочешь уразуметь конкретно, хороший человек Витька, или плохой, предоставь это нашим психиатрам, которые неплохо разбираются в человеческих душах, и быстро выведут на чистую воду, кого угодно. Такая у них профессия.

– Давайте не будем раздувать огонь. Души человеческой, кроме Бога, не знает никто. А если, как вы говорите, психиатры в этой сфере могут заменить Всевышнего, тогда заявляю с полной ответственностью, что это обман и шарлатанство. Я часто читаю Евангелие. Это не просто мудрая книга, а сама мудрость, бездонный колодец, из которого веками можно черпать и не вычерпать ту глубину, которую разумом без сердца не постигнуть. Господь сказал: «Отдайте Кесарю – Кесарево, а Богу – Божье». Я не раз перечитывал эти строки и никак не мог взять в толк, что бы это значило. И тут вспомнил притчу из Нового завета, которую Христос рассказывал своим ученикам. Я попробую пересказать своими словами. «Повелел хозяин своим слугам вспахать и засеять поле добрым зерном. Те так и сделали. Но явился враг и посеял сорняк. И настало время, и взошли добрые колосья, но и сорная трава проросла тоже. Пришли слуги к хозяину и сказали: – Позволь, мы пойдем и уничтожим сорняк.

– Нет. – Ответил хозяин. – Пойдете уничтожать сорняк – погубите много и хороших колосьев. Вот когда настанет жатва, соберите добрые колосья и снесите в амбар, а сорняк бросьте в печь, пусть горит».

И Господь осенил меня. И понял я, что Божье зерно и зерно лукавого, врага нашего, в нас. И слова: «Отдайте Богу – Божье» – это значит, кто взрастит добрый колос, тот и войдет в Царство Божие. Так что, хороший Витька человек или нет, только Бог ведает. И не нам решать. Какой колос в себе растит, такой и будет. Вот теперь послушайте мой второй рассказ: В одной деревне жили два парня: Артем и Николай. С детских лет не любили друг друга. По пальцам можно было сосчитать те дни, когда не было между ними ссоры, или какого-нибудь скандала, часто доходившего до драки. Сколько раз приходил к ним участковый и грозил составить протокол, и даже передать дело в суд. Но, ни угрозы, ни уговоры, не действовали ни на одного, ни на другого. И вот, однажды, зимой, я не знаю, по какой причине, именно в этот день Артем решил проведать свою сестру, которая, выйдя замуж, переехала жить к своему супругу в соседнюю деревню. Путь был не близкий. Пришлось парню запрягать лошадь и ехать берегом реки, чтобы сократить дорогу. Лед был достаточно прочным, чтобы мог выдержать не только человека, но и лошадь, запряженную в сани. И, едва лишь отъехав недалеко от своей деревни, увидел Николая, который переходил реку по льду, не подозревая ни о чем, спокойно насвистывая какую-то мелодию. Кровь закипела в жилах у Артема и он на ходу спрыгнул с саней, доставая из кармана нож, ринулся на своего заклятого врага. Но тут внезапно разломился лед под ногами Николая. И парень стал тонуть, так, что на поверхности едва лишь была заметна черная кроличья шапка. Артем, недолго думая, быстро вернулся к саням, схватил веревку и побежал к утопающему, и спас его. Мало того, отдал ему свою одежду и довез до дома. И с тех пор они стали друзьями, не разлей вода, и по сей день живут и крепко дружат. Недаром было сказано: «Ищи друга своего во враге своем». А ваши, так называемые, психиатры, что могут сказать по этому поводу? Я однажды по радио слышал выступление какого-то шарлатана, который делит все человечество на четыре категории. Я не помню, на какие именно, да и вообще, стараюсь такие глупости не запоминать. А вот Иисус Христос, Господь наш, взял себе двенадцать учеников. Имея большую силу исцелять и даже воскрешать людей из мертвых, не делил человечество ни на какие категории. Но через сердца двенадцати апостолов весь мир видел. Можно встретить двух человек и более, похожих друг на друга характером, и даже лицом, но никогда не встретите два одинаковых голоса. Потому, что голос идет из души. Какой ребенок не узнает свою мать по говору?

– Подожди, старик, подожди, не спеши. – Откашлявшись в кулак, прохрипел секретарь. – Слишком много вопросов. Начнем с того, что два дебошира и драчуна наводили страх, как я понял, на всю округу, а участковый, вместо того, чтобы составить протокол, прохлопал ушами. По какой причине, не знаю, но в этом вопросе надо разобраться. Одно только могу сказать, что такому человеку – не место в рядах Советской милиции. У нас есть закон. И никому не дозволено его нарушать. Теперь второе: Артем и Николай встретились на реке. У одного из них был нож. И, если бы лед не проломился, то окрасился бы большим пятном крови. То есть, было бы совершено убийство. И не надо мне вешать лапшу на уши. Ежели, по твоему рассуждению, мы таким образом будем искать друга во враге своем, то человечество просто исчезнет с лица земли. И, наконец, третье: в какой деревне произошел этот случай, конечно же, не скажешь, так как вся эта история придумана тобой от начала до конца. Неужто думаешь, что я поверю в твои бредни? Слушай, старик, что говорить буду: если б лед под Николаем провалился, Артем просто проехал бы мимо. Такие случаи бывали, и не редко. Однако, слишком гладко поешь. То-то и пугает, что в скором времени образуешь в какой-нибудь глухой деревне секту и будешь людям мозги пудрить. Откроешь церковь, станешь попом. И потянутся к тебе люди толпами, а главное – молодежь. А ведь это подсудное дело, старик.

– Как у Вас все просто. Горько и обидно слушать речи Ваши. Откуда столько зла и ненависти? Столько неверия? По себе весь мир судите. Если Вы лжец, значит, и люди тоже говорят неправду? Сомневаетесь в моем откровении, ладно, Бог вам судья. Но как могли подумать о том, что я хочу открыть свою церковь? Мне Господом не даны таинства, все обряды с моей стороны будут, не что иное, как обман. И не любовь к Всевышнему, а страх завладеет сердцами людскими. Я же просто несу слово Божие. Каждый должен быть на своем месте и в свое время. А что касается сектантов, скажу только одно – это страшные люди. Никого не хотят видеть рядом с Богом, кроме себя. По этой самой причине отвергают любую церковь, а в особенности иконы, прикрываясь такими словами из Евангелие: «Не поклоняйтесь никому, кроме Бога». Но ведь есть иконы, на которых изображены: Пресвятая Богородица – Матерь Божья, и даже Господь наш – Иисус Христос. И мы молимся с рождения и до самых последних дней прибывания на земле. Сектантам это невозможно объяснить. И даже, скажу больше, они никогда и ни в чем не покаются, потому что во всем себя считают правыми. При одной только мысли, что какой-нибудь сектант, когда-нибудь войдет в Царство Божие, мне становится страшно. Так как и там будет вести свою агитацию, даже против Бога, ссылаясь на то, что Всевышний в чем-то не прав или не так что-то делает. И еще они опасны тем, что переманивают людей в свою общину, а ведь это грех и не малый. В нашем мире много церквей, много вероисповеданий. Есть католики, протестанты, православные. Есть ислам. И каждый верующий идет к Богу своей дорогой. Горе тому, кто посмеет сбить его с этого пути, или переманить в свою церковь. Будь то христианин или мусульманин. Как было сказано: «Не только грешен, кто грешит, но и тот, кто до греха доводит, вдвойне грешен».

– Хорошо, старик, давай подумаем и об этом. Ответь, только честно: помогла икона хоть кому-нибудь? И не сто лет назад, в эти небылицы я не верю, а вот именно сейчас, в наше время?

– Да, помогла. – Ответил Игнатий, не сходя с места, с тем же серьезным выражением лица, глядя в глаза секретарю. – Это было примерно год назад, на Пасху. Отстояв службу, я вышел из церкви. Народу было немного, да и те, преклонного возраста, старухи, да старики, вроде меня. Молодежь нынче в церковь не ходит. И потому мой взгляд случайно остановился на одной молодой женщине, лет тридцати, которая сидела на скамье, с небольшим узелком. Мне стало интересно, что привело ее сюда: вера в Господа, или же что-то другое? Подойдя поближе, попросил разрешения присесть. И, как бы невзначай, начал свой разговор издалека. Не помню уже, о чем мы вели беседу, но постепенно затронули и тот вопрос, что заставил меня нарушить прибывание в одиночестве молодую прихожанку. Много лет назад моя собеседница вышла замуж, но детей иметь не могла. Такой диагноз поставили врачи. Сколько было пролито слез, только Богу ведомо. В полном отчаянье стала ходить в церковь. Неистово молилась пресвятой Богородице и Господу нашему, Иисусу Христу. Взывая о помощи, всегда говорила такие слова: «Господи, если ты есть, помоги, пошли мне ребенка, я буду служить Тебе до самой смерти, пребывая на этом свете, и на том, если будет в том воля Твоя. Клянусь!». Вы, конечно, можете мне не поверить, но через год та женщина понесла и родила мальчика. На радостях хотела назвать его Иисусом, но, к счастью, встретила хорошего доброго человека, глубоко верующего, который от этого ее отговорил, ссылаясь на слова Христовы: «Горе тому, кто мной соблазнится, кто назовется именем моим». То есть, в мире нашем, да и в Царстве Божьем, должен быть только один Иисус – Иисус Христос. Врачи, которые, прогнозировали бесплодие и утверждали, что она никогда не родит, были настолько поражены, что сочли это чудом. Хотя никогда в церковь не ходили и в Бога не верили.

– Старик, и опять ты все это придумал на ходу. Женщина понесла. Да мало ли таких случаев? Бывает, что через несколько лет рожают при совместной жизни, и причин для этого много. И не надо приплетать сюда иконы, церковь. Мы же с тобой взрослые люди. Но, если уж на то пошло, тогда ответь, куда смотрел Бог, когда началась вторая мировая война? Двадцать миллионов погибло! Среди которых были, и женщины, и дети, и старики, то есть, ни в чем не повинные люди. Что же Он не пришел и не обрушил свой гнев на врагов наших?

– Не Богохульствуй. Богохульство – страшный грех. – Сказал Игнатий, и, глядя на небо, трижды перекрестился. – Лукавый, враг наш, делает все, чтобы Всевышний нарушил хотя бы одну из своих заповедей. И мне даже жутко подумать, что может тогда произойти. Я не знаю, что именно, но что-то очень ужасное и непоправимое. Возможно, это и будет концом света. Земля полетит к солнцу, а может быть, наоборот, в противоположенную сторону. Начнется в космосе Хаос. Звезды погаснут. Планеты рассыпятся в прах. Чтобы этого не случилось, Всевышний, видя людские страдания, терпит. И ни на кого не пролил и не прольет своего гнева, так как слишком добр к каждому из нас. Кто знает, может быть, смирением, да верой своей, Богу силу придаем. Как было сказано: «Даже, если на земле останется хоть один праведник, мир будет спасен».

– Старик, ты, видать, совсем ополоумел. А если придут враги? Будут насиловать наших жен, сестер, дочерей, а нам, значит, терпеть? – Хитрицов повысил голос и, грозя пальцем перед лицом странника, гневно сквозь зубы процедил: – Прекрати вести такую пропаганду! Слышишь, старик, запрещаю!

– Я этого не говорил и никогда не скажу. – Нахмурив брови, произнес Игнатий. – Врагов пускать на родную землю нельзя. За Родину погибнуть – это великая честь. Сказано было: «Кто не боится потерять душу свою, тот ее не потеряет». А вот вторгаться на чужую землю, то есть защищать интересы политиков – грех не малый.

– Стой, старик, ты же сам себе противоречишь. Взять, к примеру, убийцу. Он тоже не боялся потерять душу. Стало быть, ее не потеряет? А на войне сколько таких убийств? Ты же сам зашел в тупик и нас за собой туда тянешь.

– Эхе-хе-хе-хе. – Тяжело вздохнул Игнатий. – Трудно говорить с тобой на эту тему. Ты же ничего не понял. А для того, чтобы понять, надо думать душой, а не глазами. То есть подключить к голове сердце. И помнить заповеди Божьи.

– А меня агитировать не надо, я коммунист! – Гордо произнес Хитрицов. – И в бабушкины сказки не верю!

– Да-а-а-а. – Усмехнулся старец. – Когда-то, очень давно, мне приходилось встречать людей преданных своей партии и народу. Вот, помню, был такой случай: пришел поезд, к нему был прицеплен вагон с продовольствием, а сопровождающий умер с голоду на ящиках с тушенкой, но чужого не взял, вот он был истинным коммунистом. И еще, помню, когда в сорокаградусный мороз комиссар отдал свой тулуп женщине с ребенком, а сам замерз насмерть. Похоронили его в чистом поле. Сказать по правде, я и место то забыл, где его могилка. Уж так давно это было. А вы могли бы сделать тоже самое?

Хитрицов отвернулся от старца и, понизив голос, пробормотал – сейчас времена другие.

– Не надо ссылаться на времена. – Продолжал Игнатий. – Как сказал Господь наш Иисус Христос: «Не удивляйтесь ничему, что произойдет, ибо все это исходит из сердец ваших». А вы, к большому сожалению, лукаво смотрите на жизнь. Любите извлекать из нее выгоду. Ну, разве я не прав? Если не будет соблазнов, и жизнь вам станет не в радость.

– Хе. – Усмехнулся секретарь. – Любой нормальный человек стремится продвинуться по службе, Сделать себе карьеру. Или побольше заработать денег, чтобы был в семье достаток. И я считаю, что это нормально. А без того жизнь была бы пустой и неинтересной.

– Зря вы так считаете. – С горько опущенной головой произнес странник. – Послушайте старую притчу, когда-то мне рассказал ее хороший человек. Вот только, не знаю, поймете ли вы? Это было давно. Жил на свете барин. Имел много друзей. Но пришла беда. Заболела у него единственная дочь. Каких только лекарей ни приглашал, никто не мог излечить ее от такого недуга. И вот как-то раз постучалась к нему в дом старушка. Попросила милостыньку. Разозлился барин и велел гнать ее со двора. И так, мол, горе большое, да еще и нищенка приплелась. Не к добру это. А старушка и говорит: «Я уйду, а кто же тебе скажет, как дочь твою можно исцелить? Ведь недуг к ней, через дела твои, да через обиду людскую пришел. Скольких людей обманул?! Скольких пустил по миру?! Излечить ее может только тот человек, который жизнью своей доволен. Пусть отдаст свою нижнюю рубашку. Этой рубашкой накрой дочь свою, и она тотчас исцелится». Так сказала старушка и ушла своей дорогой. Обрадовался барин, приказал запрячь самых быстрых лошадей и поехал к друзьям, таким же богатым, как он сам. И вот приезжает к первому другу и спрашивает его: «Доволен ли ты своей жизнью?». А тот ему отвечает: «Да разве же это жизнь? Людей много, а земли маловато. В этом году урожай плохой собрали. Кругом одни проблемы. Как бы бунта не было». Опечалился барин и поехал дальше. Всех объездил, кого знал, но не нашел среди них того, кто бы жизнью был доволен. Так, ни с чем, и назад вернулся. И только стал подъезжать к своему имению, как вдруг слышит, кто-то на дудочке играет. Рассердился барин и велел доставить того молодца. Не прошло и пяти минут, как привели слуги пастуха. Испугался пастух, в ноги упал, разрыдался. Прости, мол, если что не по-твоему вышло. Посмотрел на него барин и спрашивает: «По какому поводу играешь, пастух? Или радость какая?». А пастух и отвечает: « Как же мне не радоваться?! Гляди, какое небо сегодня ясное! Как птицы поют! Солнце светит так, что душа сама на волю рвется». Удивился барин: «Уж не хочешь ли ты сказать, что жизнью своей доволен?». «А как же, – отвечает пастух, – не быть довольным?! Сейчас пасу коров, а вечером стадо назад погоню. Меня люди всей деревней встречать выйдут. Домой приду – ужин готов. Попью, поем, да и спать лягу. Проснусь чуть свет, еще солнышко не выйдет, а я уже здесь и коровки при мне. Лягу под кустиком, достану дудочку, и снова играть буду. Благодать! Обед дочка принесет. Разве у меня плохая жизнь?». Обрадовался барин и говорит: «Дай мне свою нижнюю рубаху. Сказано было, найти человека, который доволен своей жизнью. Накрыть ею дочь, и она тотчас исцелится». Тут пастух и отвечает: «Не прогневайся. Отдал бы я тебе нижнюю рубашку, да нет ее у меня, и никогда не было».

– Мда-а-а-а. – Протянул Хитрицов. – Хорошая притча, и мысль глубокая. Честно говоря, она мне нравится. И вообще, люблю народную мудрость. Но пойми, старик, чтобы ты там ни говорил от имени своего Бога, времена поменялись. И ходить в нищите, дабы быть довольным своей жизнью, это, знаешь, просто смешно. Нужно создать такие условия, чтобы все были счастливы. Вот это – наипервейшая задача, ради которой живу и работаю. Мы, коммунисты, делаем все для народа.

Глава 6 «Спор»

Кот Василий все это время стоял недалеко от Игнатия и секретаря и внимательно слушал весь разговор от начала до конца, выкуривая очередную сигару, пока остальные жители леса, кроме Лешего, занимались своими делами: кто собирал хворост, а кто подбрасывал его в огонь. Хозяин леса, расположился на пне и прислонившись к большому дубу, крепко спал, подложив под голову руку, что в данный момент служила ему подушкой, а другая свисала и плавно покачивалась в такт душераздирающему храпу. Бес, не раздумывая, подошел к Водяному и вложил ему в руку коробок спичек.

– Иди, Мокруша, не дрефь. – Сказал он. – Видишь, у Лешего, рука свисает?

– Вижу. И что?

– Пойди, вставь спичку между пальцев и подожги ее.

– Зачем?

– Да затем, что он проснется, да как начнет трясти пальцами, словно на балалайке заиграет. Умора! Обхохочешься!

Невыразимая радость злорадной улыбкой пробежала по физиономии Водяного, и он без лишних слов направился к Лешему. Подойдя к нему, что есть мочи, во весь голос, прокричал прямо в ухо: – Леша, а Леша, ты все спишь! А Рыжий-то, знаешь, что сказал?

От такой неожиданности Владыка лесных угодий свалился с пня. Тут же вскочив на ноги, еще не придя в себя растеряно забормотал: – Что? Где? Кого?

– Да, нет, Леша, это я. – Пытался успокоить Хозяина леса, Водяной. – Я говорю, вот ты, все дрыхнешь! А знаешь, что мне сейчас, Рыжий-то сказал?

Владыка лесных угодий больше не стал слушать и сильнейшим ударом в челюсть послал Мокрушу в нокаут.

– Нет, вы только посмотрите, что твориться-то?! – Выдал свой могучий бас Хозяин леса, обращаясь ко всей честной компании. – Ему что-то Рыжий сказал, а он, гад, меня будит. Ну, ни сволочь?! Я вас спрашиваю!

– Старик, что там случилось? – С ощутимой тревогой на лице поинтересовался секретарь.

– Да ничего страшного. – Невозмутимо за старца ответил Василий, который, по-прежнему, продолжал стоять рядом и слушать мирную беседу между странником и Хитрицовым и одновременно любоваться шалостями своих компаньонов. – Просто кто-то что-то Лешему сказал, а ему это не понравилось. Обычное дело. А вот твои слова, ехидна ты, поганая, не только взволновали, но и разбудили во мне зверя. И терпеть больше не буду. А потому отвечу так: все то, что тобой здесь говорилось – это вранье. Как можно болтать о пламенной любви к своему народу, на который, в сущности, тебе наплевать? Я не верю ни единому твоему слову. Мне приходилось часто бывать в городе. Там познакомился со многими интересными людьми. Заходил, и в кафе, и в рестораны, прейскурант там настолько скуден, хоть волком вой. К примеру, взять столовую, между прочим, ни где-нибудь, на окраине, а в центре, в самой сердцевине. Висит на стене скромный листок с меню, прикрепленный обыкновенными канцелярскими кнопками. И что же там написано?! Первые блюда: щи или суп вермишелевый с курятиной. А на самом деле, с маленьким кусочком куриного хребта. На второе: макароны или картошка-пюре. Кстати, почему она какого-то темного цвета, а не белого, как должно быть? Вдобавок, тянется, как клей? И, причем, не вкусная? Ладно, проехали, все равно не ответишь, так, как и сам не знаешь ни фига. Котлеты отвратительные. Пахнут, не поймешь чем, только не мясом – это точно тебе говорю. Я всегда обедал примерно на рубль. Выходил из столовой, вроде, сытый, с полным брюхом, а часа через два снова есть хотелось. И, что самое невероятное, никто не жаловался. Понятное дело, привыкли к таким харчам и обслуге. Вот и молчат, не возмущаются. Да, совсем забыл, третье блюдо: чай с пирожками или кисель с каким-нибудь коржиком или коврижкой. И все. В магазинах тоже ассортимент не богатый. Кроме консервов и плавленых сырков закусить хорошему человеку нечем. И тогда решил узнать, как кормят в обкомовской столовой тамошних «великомучеников». Но запросто туда не пройдешь – у ворот охрана в милицейской форме. Морды такие, что глаз не видно, на обезжиренных не похожи. На животах пуговицы не застегиваются. Кроме того, без специального пропуска не пустят. Охраняют, как секретный объект. Пришлось прибегнуть к шапке-невидимке. А что делать? – Развел руками Василий. – Соблазн был настолько велик, что не сдержался. Таким образом, ни кем незамеченный, прошел все преграды. Подошел к столу, где лежала папка с листами бумаги, на которых было отпечатано «меню». Если все это читать, дня не хватит. И чего там только не было! Рыба любая от кильки до кита, даже про которую я и не слышал, там была. Долго размышлять не стал, заказал себе: суп с телятиной, картошку с печенкой и говяжьим языком, какао и пирожок с мясом. За все это, заплатил восемьдесят шесть копеек. Приносят в алюминиевой чашке суп, если мерить по стандарту городской столовой – две порции, не меньше. Я ложкой ткнул – нейдет. Как подцепил, а там кусок телятины, чуть поменьше моего кулака. Все это ел без хлеба и все равно наелся. А тут, вдогонку, несут в такой же посудине картошку. Порций пять, если не больше. Огромный кусок говяжьей печени и, примерно такого же размера, язык. Еле-еле съел. Кое-как допил какао, пирожок на карман, и тягу. Как оттуда вышел – помню с трудом, но ту трапезу во веки веков не позабуду. Нет, на свой аппетит никогда еще не жаловался. Но, чтобы переесть обкомовского служащего? Это никому не под силу будет. Говорю с полной ответственностью. Ведь, кроме первого, второго и третьего, они еще заказывали и холодную закуску: карбонат, или буженину, или еще какой-нибудь деликатес. Там всего много. И заметьте, на тарелки накладывали верхом. И обязательно, вдобавок брали по полному стакану сметаны, да по пирожному, кофе и пирожки с мясом или с ливером. Сжирали все. Не в одном ресторане такого деликатеса не подавали. Народная мудрость гласит: «Человек должен есть, чтобы жить». А вы живете для того, чтобы жрать. Ну, какая, спрашиваю Вас, – Василий обратился к Игнатию – может быть работа? Заглатывали так, что по спине бугры шли. А после такой трапезы, придут в кабинеты, плюхнутся в кресла, расплывутся в них, как медузы, и дремлют. У меня сложилось такое впечатление что у этих гадов, так разработаны желудки, что втроем или вчетвером, запросто уговорят годовалого бычка. Костей и шкуры не оставят. Ох, как же я мучился после эдакого обеда, с непривычки. Ужинать не смог. На завтрак тоже не пошел. Да что там завтрак, всю ночь глаз не сомкнул, болел животом. Тошнило, думал, концы отдам.

Лицо Хитрицова, побагровело. Глаза налились кровью, словно получил удар ниже пояса. С трудом сдерживая гнев и ярость, с невыразимой злобой, почти шепотом, процедил сквозь зубы:

– Замолчи! Я не знаю, кто тебя пропустил в нашу столовую, но это не повод, обсуждать моих подчиненных! Ты, мерзавец, мизинца каждого из них не стоишь. Да! Есть такое! – Продолжал секретарь, повысив голос, действительно, обкомовская столовая снабжается продуктами по высшей категории. И это – не моя идея, и не моя блажь. А как ты думал?! Люди умственного труда должны поощряться. И ответственности у них побольше, чем у тебя, дармоеда.

– Это кто дармоед?! Я, что ли? Да за такие слова я тебе сейчас кукушку снесу твою бестолковую! – И Василий уже стал сжимать кулаки, но сдержался. – Скажи спасибо, что Игнатий рядом стоит. Не хотелось бы, чтоб он видел твою протокольную морду в синяках да ссадинах. Вы лучше в детские сады отдали бы эти деликатесы. Ведь дети! Дети же! А вы, хамы, даже об этом и не думаете. Только о себе и печетесь. Козлы. – С этими словами Кот уже хотел пойти к костру, но Леший, услышав бранную речь Василия, поспешил на выручку.

– Ты что тут хамишь? – Грозно наступал хозяин леса на Хитрицова. – Сколько от таких, как ты, горя! Луга распахали, деревни загубили! Леса гниют. Реки не поймешь чем пахнут. Глаза мои всего этого не видели бы!

– А ты отвернись и не смотри. – Коротко оборвал Лешего, секретарь.

– Да куда же смотреть, чтоб отвернуться-то?

– Что ты кричишь? – Засуетился Хитрицов. – Знаю, проблем много. Рук не хватает. И, тем не менее, строим очистные сооружения. Затраты колоссальные. Но, поймите же вы, Робин Гуды хреновы, в конце-то концов, не от меня все это зависит! Намечена программа нашей партии, и мы стараемся ее выполнить. Но, если река не промысловая, то ее никто чистить не будет до такого состояния, какой была лет триста назад. Если лес не строительный, делать вырубку – это большие затраты, а прибыль – ноль. И на этот счет у нас есть, и лесники, и егеря, которые следят за порядком. И, по моему мнению, неплохо справляются со своими обязанностями. Но я повторяю: не хватает рук. А вот с деревнями, действительно, палку перегнули. И сейчас стараемся восстановить их. Строим новые, крепкие дома. Осваиваем новые земли. Чтобы зарплата была достойной. Все это намечено в программе. Строим, и школы, и детские сады.

– Нет, наверное, не успеете. – Горестно произнес Игнатий.

– Это почему же? – Насторожился секретарь.

– Не любы вы народу. Недовольства растет среди людей. Сместить могут вас.

– Да ты что, старик, в своем уме? Что говоришь-то? Да за такие слова… Это же чистой воды пропаганда. Знаешь ли, чем это пахнет? Мы, коммунисты, делаем все для своего народа. И лозунг наш: «Народ и партия – едины». В какой другой стране есть такие права: «учиться, созидать, работать»? Что молчишь-то? Разве при царе было что-то подобное? Нет, нет и нет. Сплошное рабство. Только при социализме человек свободно вздохнул. Почувствовал себя хозяином. Это понимать надо. Все для молодежи, для науки, для культуры. Одним словом – прогресс. И как же народ посмеет свергнуть такую власть? Тех, кто для них, ни здоровья, ни жизни своей не жалеючи, прокладывает путь к светлому будущему? К коммунизму! И наша партия ведет нас вперед.

– Что ты врешь! – Неистовствовал Василий. – Что ты врешь! Партия ваша – это есть, не что иное, как кормушка для неудачников, да голодранцев, которые без нее не только свою семью – себя не прокормят.

– Как ты смеешь такое говорить? Что же, по-твоему, я неудачник или голодранец? – Кричал Хитрицов. – Я имею высшее образование! За моими плечами два института!

– Что толку от того, что ты такой, да эдакий?! – Пытался перекричать Василий секретаря. – Если подумать, то непременно выяснится, что Ваша светлость ни фига не понимают, ни в сельском хозяйстве, ни в производстве. Я такое могу рассказать, что ахнешь. Вот, к примеру, был интересный случай, на заводе, на каком именно, говорить не буду. И про цех, тоже, пожалуй, промолчу. Начальник ушел на заслуженный отдых – на пенсию. Выдвинули на его место толкового, умного мужика. Но беда в том, что не был членом вашей партии. И считался всего лишь И. О. – исполняющий обязанности. Стало быть, и без вашей поддержки крепко стоял на ногах. Потому что – мужик. Вдобавок ко всему, хорошо знал производство. И все-таки, не смотря на все его заслуги, так как был беспартийным, сместили в мастера. А на его место поставили такого обалдуя, какого свет еще не видел. По правде сказать, и молодой, и с высшим образованием, и в партии состоял, и взносы партийные платил исправно, и все-таки, остолоп. За то его папа работал в обкоме. Какой там у вас пост занимал, да и по сей день, наверное, занимает, не знаю, врать не хочу. Да и, честно говоря, мне это все до лампочки. Однако, рабочие зароптали. Это было и никуда от этого не денешься. Как ни помогали тому охламону, и план снижали, да чего только ни делали, все равно со своими обязанностями не справлялся. Я даже помню его имя и отчество: Виктор Викторович Рябов. А рабочие меж собой звали его мальчиком. Что поделать, другого не заслужил! «Куда же его приткнуть?» – думал директор завода. О другом так не суетился бы, но ссориться с обкомом не хотел. И наконец, после недолгих раздумий, решил выдвинуть, этого папиного сынка, на партийную работу. А именно, – парторгом. «Пусть вешает лапшу на уши своему родному коллективу». Пришлось старого парторга сместить. За что? Сказать не могу. Не ведаю. И как только этот дурень, получил кабинет с креслом, сразу же ринулся в бой. Сколько висело плакатов на самых видных местах! И «досрочно выполним план» какой-то пятилетки, уже не помню, какой именно. И так далее и тому подобное. Но одна вывеска меня настолько поразила, что я не сдержался и смеялся до слез. Это же надо, такое придумать! Дословно цитировать не буду. Многое позабыл. Только помню такие слова: «сегодня день трезвости». Ни какого числа, ни месяца, ни года. Просто сегодня, и все. Как можно было такое написать, если вчера, к примеру, была получка и большая часть рабочих пришли в цех с глубочайшего похмелья? Глаза, как у жареных судаков – на выкате. Головы, что батоны за тринадцать копеек, тупые-тупые, хочь убей. А во рту сушняк, да отвратительный запах, словно конская часть стояла. Кому горе, а нам с бесом радость. И все благодаря тому, что водкой начинают торговать не с утра, а с одиннадцати часов дня до семи вечера. Вдобавок ко всему, продавщицы все знакомы, но это отдельный разговор. И только наступило утро, и часы пробили, сколько им положено, мы с Рыжим были уже в гастрономе. Естественно, водки на витрине не было, но только не для нас. По четыре рубля за пол-литру из-под прилавка или, как народ любит выражаться, из-под полы, – это недорого. Переплатили тридцать восемь копеек – не обедняли. За то, в любом цеху, мы знали, что толкнем по пятерке за штуку. И все это благодаря нашей дорогой и любимой партии.

– Ах, вот оно что?! Значит, это ваша дель?! Это ты рабочий народ спаиваешь?! – Грубо высказался голос секретарь.

– Кто? Я? – Возмутился Василий. – Как ты смеешь говорить такое, свинья? Это вы, спаиваете свой народ, а я вам только подыгрываю. Помогаю, так сказать, вашей гребенной политике.

– Какой еще политике? – Ты в своем уме?

– Ладно, хватит. – Продолжал Василий. – Меня на мякине не проведешь. Знаю вас, подонков. Неужели, думаешь, что я поверю, как вы стоите за трезвый образ жизни. При одной такой мысли мне становится смешно. Вот, лет двадцать назад, можно было поверить в ваши лозунги, когда функционировали закусочные, да прочие забегаловки, где продавали на разлив, и водку, и вино, и пиво с открытия и до закрытия. Скажи, кому бы пришло в голову, где-то там, за углом, на шара мышку, втихаря, чтобы никто не видел, распивать пол-литра на троих или на двоих и закусывать какой-то жамочкой, а то и вовсе, липовым листочком? Я подчеркиваю, не тополиным. Когда в любом шалмане, каждый работяга мог себе позволить выпить и не дурно закусить. И придти домой без шума и без скандала. Но для вашей политики – это настоящее бедствие. Пьянства не было, пьяных днем с огнем не сыщешь, за исключением отдельных индивидуумов. А убытки-то какие?! Жутко подумать. Вытрезвители пустовали – это раз. На прогрессивку не наказывали, премий не лишали, тринадцатую зарплату, и то, отобрать не за что было, ни у кого: ни выговора, ни прогула – это два. Старушки, да немощные старики, которые, когда-то работали в колхозах, да совхозах, те, что жили в деревнях и мизерную пенсию получали, теперь не ходят по квартирам, не клянчат ни у кого, милостыньку, за ради Бога, а собирают пустые водочные и винные бутылки и сдают их на сборном пункте. Вот и получается неплохая прибавка к их мизерной пенсии, на которую лилипут блоху не прокормит. И голову ломать не надо – это три. Ну, что пойдем дальше?

– Ну-ка, ну-ка. Интересно. – Усмехнулся секретарь.

– Ну что же, продолжим. Мне, ведь, на твои насмешки наплевать. Ни на того нарвался. Не знаю, кто придумал продавать спиртягу с одиннадцати часов дня до семи вечера, но скажу только одно, хоть он и сволочь редкая, но свое дело знает туго. Взять, к примеру, бутылку водки, которая стоит три рубля и шестьдесят две копейки. Казалось бы, ничего особенного. Но, благодаря тому, что она по утрам и поздним вечерам в дефиците, то из этого можно извлечь большую выгоду, если где-то, кто-то страдает похмельем, да и вообще, просто захотелось выпить. Этим продавцы и живут. Зарплата у них рублей сто двадцать, плюс-минус. Разве можно нормально существовать, получая такие гроши? За квартиру заплатить надо, детей обуть-одеть, тоже целая проблема, не считая того, сколько денег уйдет на харчи. Вот и гонят из-под прилавка по четыре рубля за пол-литра так, что в месяц выходит рублей двести, а то и двести пятьдесят. И что вам думать об этом?! Когда идет все своим порядком. А, ежели, ревизия, какая нагрянет, тоже не беда – откупятся. Так что, и те, кто проверяет магазины, тоже с голоду не умрут. Другими словами говоря, вы одним выстрелом четырех зайцев бьете.

– Вот смотрю на тебя, и думаю, – тяжело вздохнул Хитрицов, – на дурака, вроде, не похож. – И с этими словами устремил свой гневный взор на Василия. – И, в то же время, несешь такую ересь, что слушать противно. Наша партия – не враг своему народу. За рабоче-крестьянскую власть люди кровь свою проливали. О стариках, которые нищенствуют, нам хорошо известно. И мы делаем все, что в наших силах. Строим дома для престарелых, где одинокие пожилые люди живут не плохо. Но пойми, дурья твоя голова, жаль, конечно, что точной статистики не знаю на данный момент, но скажу только одно: у нас очень много денег идет на вооружение. Взять, к примеру, подводную лодку, вместо которой, можно было бы построить два, а то и три микрорайона города. А сколько стоит десять, двадцать таких лодок с ракетами и прочими установками? А сколько стоят реактивные самолеты? Танки? Которых у нас выпущено не мало. А сколько сделано снарядов, бомб? И так далее и тому подобное. Так, где же, я тебя спрашиваю, взять столько денег, чтобы повысить пенсии? Остановить оборонную промышленность? Да нас в порошок сотрут наши недруги, которые так и ждут, когда мы ослабеем. Поэтому, не хочу, да и не желаю, касаться этого вопроса.

– Конечно, не хочешь. – Злорадствовал Василий. – Еще бы. Вот вам пенсию начисляют по полной программе, на это деньги есть. И пенсию не малую. Как она называется? Министерскою, что ли? Хамы вы, последние. И говорить об этом, можно долго. Только толку чуть. Все равно вы, гады, не поделитесь со своим народом, который вас кормит, одевает и обувает. Ну куда вы без него?

– Ладно, хватит. Знаю, куда ты клонишь. – Махнув рукой, забормотал Хитрицов. Лучше расскажи про парторга, товарища Рябова. Интересно послушать, тем более, отца его, хорошо знаю.

– Ну, что же, решил тему сменить? – Невозмутимо пожал плечами Василий. – А жаль. Как же вы боитесь правды. Я еще, конечно, кое-чего мог поведать бы. А что толку, все равно ничего не изменится, пока неудачники, да голодранцы к власти рвутся. Вот и этот парторг, которому бригаду штукатуров доверить страшно, людьми руководит по партийной линии. Однако, я отвлекся. Значит, когда мы с Рыжим отоварились водкой, десять бутылок купили. Шутка ли?! Рассовав все по карманам, да потайным местам, вышли из гастронома, сразу же двинулись прямиком к заводу. Перелезть через забор (дело нелегкое, да и не безопасное), поверх которого была натянута колючая проволока. Но мы воспользовались своим старым, испытанным лазом. Небольшим отверстием, напоминающим пробоину в стене, так как забор был сложен из бетонных плит. А что касается тамошней охраны, то на нее можно вообще не обращать внимания. Там работали, да и по ныне, трудятся старики, старухи, да инвалиды. Это естественно. Какой здоровый, здравомыслящий человек согласится пахать за сто сорок рублей в месяц? Думаю, таких желающих не найдется. И мы с Рыжим, как только оказались на территории завода, спокойным шагом пошли к ближайшему цеху, где был парторгом товарищ Рябов, по прозвищу Мальчик. И тут нас заметила вахтерша. На вид пожилая женщина, лет шестидесяти, невысокого роста. А сколько темперамента! Едва увидев нас, сразу же, с диким воплем: «Стой! Руки вверх! Стрелять буду!» со всех ног устремилась за нами, переваливаясь с боку на бок, как бочонок. Она бежала, а мы шли. Поняв, что ей нас не догнать, остановилась, плюнула нам вслед и, тяжело дыша, вернулась на свое прежнее место. Без особых усилий, открыв дверь металлических ворот, мы оказались внутри цеха на центральном проходе, по обе стороны, которого, широкими коридорами, затуманенными от ядреного запаха керосина и прочих масел, простирались участки с токарными, фрезерными и сверлильными станками, за ними бурно работали люди с глубочайшего похмелья. Тут мне как раз и попался на глаза тот самый плакат с надписью: «Сегодня день трезвости.» Он висел, прикрученный, невесть какой проволокой, к стальным балкам и грузно покачивался от сквозняков. С водкой проблем не было. Распродали быстро. Кроме одной бутылки, что припас на всякий случай, для хороших знакомых. А именно: для Федора Шерешева и Владимира Смирных, по прозвищу Мустафа. Кто дал ему такое погоняло, не знаю! На татарина не похож ни каким боком. Человек русской национальности, с русыми волосами и прямым небольшим острым носом. Они работали слесарями по ремонту оборудования в группе механика. Я знал, где их искать. На третьем участке. Там должны были ждать меня, возле сверлильного станка, что давно был списан, и не подлежал никакому ремонту, но до сих пор, по какой-то причине, не отвезен и не отдан на металлолом, а продолжал стоять с обрезанными по обе стороны проводами. Мы с Рыжим направились туда. Я несколько был удивлен, когда увидел рядом с Федором и Мустафой электрика Василия Ивановича Абросимого, с тормозком. Наверное, решили пить на троих, однако странно. Ну, Федор и Василий Иванович и от ста пятидесяти грамм захмелеют. А вот Смирных?! С его комплекцией килограммов в сто двадцать и всей бутылки маловато будет. Подойдя к ним поближе, обменялись дружескими рукопожатиями. Друг у друга справились о здоровье и под этим «соусом» я передал поллитра «Столичной» за пятишку, – за пять рублей, Владимиру. Никто во всем цеху не мог так точно разлить на троих, как Мустафа. Хладнокровно сорвав пробку, Смирных стал не спеша наполнять водкой граненый стакан. Первым пил Абросимов, за ним Федор. Я стоял возле металлического ящика, наполненным ветошью, пустыми консервными банками и прочей мурой. И вряд ли кто из начальства мог меня заметить, так как там не горел свет, да он и не нужен был никому, в том крыле никто не работал. Отослав беса в «гастроном» за водкой, ну что ему мелькать своей рыжей мордой, я сел на край металлического ящика и спокойно наблюдал за всем происходящим. Наконец, очередь дошла до Владимира. Он поднес стакан ко рту и стал медленно сквозь зубы процеживать за глотком глоток самую дорогую на всем свете влагу. Конечно, это надо было видеть! Но не в этом дело. А дело в том, что, парторг товарищ Рябов, собрал всех мастеров и даже механика с энергетиком прихватил, и решил самолично сделать обход. Проходя по центральному проходу со всей своей многолюдной свитой, неожиданно свернул к нам, и быстрым спортивным шагом неумолимо приближался, проходя мимо фрезерных и токарных станков, что издавали невыносимый гул и грохот, здороваясь с каждым рабочим персонально, чуть заметным кивком головы. Мустафа стоял спиной и не мог этого знать. Когда оставалось не больше десяти метров до нас, Федор, отбросив в сторону недоеденный помидор, коротко отрапортовал: «Шухер»! Смирных, не раздумывая ни секунды, отбросив уже пустой стакан, в металлический ящик с ветошью, ловко схватил провода обеими руками, что свисали, обернутыми в металлический рукав, со списанного сверлильного станка, и изо всех сил стал в них дуть, издавая гулкий вой, похожий на гудок: «У-у-у-у», и тут же прикладывать их к уху, как врач, прослушивающий больного через стетоскоп. Мастера, далеко отставшие от товарища Рябова, к счастью не видели эту сцену, они заняты были разговорами о дальнейшей, своей непутевой жизни, под чутким руководством этого остолопа. Но зато не могли не заметить механик с энергетиком, которые шли рядом с парторгом, не отставая от него ни на шаг. То, что делал Владимир с проводами, крайне заинтересовало парторга. И он аккуратно обойдя Смирных стороной, подошел к электрику и с тихой осторожностью спросил: «А что это он делает?»

Василий Иванович, смахнув со лба капли холодного пота, которые неумолимо накатывались ему на глаза, почти на ухо прокричал сквозь гул и рокот работающих станков: «Это он провода прозванивает!».

«А-а-а-а», – протянул товарищ Рябов и добавил, по-дружески похлопывая электрика по плечу: «Ну ладно, ребята, давайте скорее, сделайте на совесть. Этот станок, как воздух нужен. Работайте, работайте». Затем резко развернувшись, пошел назад к центральному проходу. Я по-прежнему продолжал стоять у того же металлического ящика, не замеченный ни кем. И видел, удаляющегося парторга с целой ватагой мастеров, энергетика, который чуть не упал от смеха, но успел удержаться за токарный станок, что стоял неподалеку, и, тем не менее, продолжал сдерживать свой нарастающий хохот, прикрыв ладонью рот. Но это ничего, по сравнению с разгневанным до предела механиком, у которого ото всего увиденного и услышанного им, изо рта выпала папироса. «Вы что, ошалели?!», – кричал он на слесарей. «Вы хоть понимаете, чем это дело пахнет? Он же дурак!», – механик кивнул головой вслед удаляющемуся парторгу. «А если бы понял, чем вы тут занимаетесь? И на ваши идиотские шуточки серьезно бы отреагировал? По тридцать третьей статье полетели бы под гору, как фанера по ветру?».

«Ну что ты, Сергей Иосифович, сердишься? Все же обошлось», – пытался успокоить механика Федор, закуривая папиросу и крепко затянувшись, добавил: «Да всему цеху известно, что он дурак. Вон, Иван Данилович смеется».

«Кто дурак?» – Переменил тему разговора механик. «Я тебя спрашиваю: кто дурак?».

«Да вы же сами только что сказали…» – Пытался заступиться за своего друга Владимир.

«Кто? Я?!» – Лицо Сергея Иосифовича побагровело. «Я ничего не говорил. Вы меня в эту историю не впутывайте». Затем, уже пониженным голосом добавил: «Значит так, ребята, ровно через час жду вас на ковре, в своем кабинете. Там и поговорим, о вашей дури несусветной». И после этих слов быстрым шагом направился вслед за энергетиком догонять парторга.

Уже где-то, через полчаса, о случившемся знал весь цех, благодаря Мустафе. Всем хорош, один недостаток – язык, как помело. А главное, мог так приукрасить, как никто другой даже додуматься не смог бы. Все рассказал. И что было, и чего не было. Работяги смеялись до слез. А токарь, Юрий Абрашин, по прозвищу Хвост, я попрошу заметить, это один из лучших токарей цеха, а то и всего завода. И если говорить по большому счету, то можно смело сказать – художник, другого слова не подберешь. Какую бы работу ему не дали, ни один контроллер придраться не мог. Однажды даже умудрился на своем стареньком токарном станке шестеренку выточить. Как ему это удалось, не знаю. Однако, сделал. И под шпонку паз продолбил резцом, и зубья нарезал. Но была у него одна слабость – любил подзадорить кого-нибудь, да так, чтобы потом белый свет не милым стал. Не язык, а прямо сказать, настоящее змеиное жало. Вот и в тот раз, Абрашин подошел к парторгу и сказал: «Виктор Викторович, пришлите, пожалуйста, Владимира Смирных, по прозвищу Мустафа, пусть он на моем станке провода прозвонит». Парторг почувствовав в его словах насмешку, резко развернулся и быстрым шагом, направился в сторону своего кабинета. А Юрий еще долго стоял и смеялся ему вслед осипшим сухим смехом. Я не знаком с отцом парторга, товарищем Рябовым-старшим, и не могу судить, умный он человек или нет. Но раз работает в обкоме, значит, умишко кое-какой имеет. Есть такое народное изречение: якобы природа отдыхает на детях. Так вот, что я скажу: эта самая природа, так развалилась на его отпрыске, что просто дышать нечем. И, к большому сожалению, не единственный случай с проводами. Был и еще, похлеще прежнего. Я как раз пришел в тот цех по своим делам, да и просто повидаться кое с кем. Федор с Мустафой ремонтировали фрезерный станок. И, вроде уже сделали. Осталось только запустить и проверить, как он покажет себя в работе. А электрики, все до одного, были на аврале. И тут появляется он: парторг, товарищ Рябов, который, не разбираясь ни в чем, любил лезть во все дырки. Его энергии хватило бы на десять человек, а то и больше. Ему бы хорошо работать грузчиком на вокзале. Цены бы не было. А он, дурень, в руководители поперся. Теперь уж ничего не поделаешь, что есть – то есть. Одним словом, подошел этот обалдуй к Смирных и спросил, почему, дескать, станок не работает? А Владимир – человек с большим юмором, так ему и ответил: «Тока нет?» И указал на пустое грязное ведро, в котором, по всему видимо, держали керосин для промывания деталей. «А в кладовой без механика не дают. Слишком большая ответственность. И никто не хочет ее брать на себя. А Сергей Иосифович на совещании. Вот, сидим и ждем».