Читать книгу Смех от ума. Интеллектуальные пилюли - Петр Кимович Петров - Страница 3

Было хорошее весеннее утро. Тёплый ветер, пошумев, для начала в кронах тополей, уносился вдоль 2-й Бауманской улицы, через Лефортовскую площадь и далее, по Волховскому переулку и Ладожской улице, прямо к станции метро. По дороге озорной, как подвыпивший студент, ветер хлопал раскрытыми окнами, которые подмигивали солнечными зайчиками редким прохожим, и завивал маленькие смерчи из окурков и мусора.

Ничто не предвещало тех событий, свидетелями которых вы станете далее.

А ветер-хулиган, вдосталь набедокурив на улицах, врывался в вестибюль метро и там с наслаждением вдыхался пёстрой толпой молодых людей, спешивших на занятия. Плотный человеческий поток бурлил на платформе около эскалатора. И вот тут начались обещанные события.

Внезапно один из бесчисленных атомов огромной толпы, юноша необъятных размеров, с рыжей всклокоченной шевелюрой, подойдя к входу на эскалатор, остановился, раскинул руки и громко крикнул: «Внимание, товарищи, задержитесь! Идёт съёмка документального фильма из жизни студентов!»

Толпа замерла, а толстяк важно добавил: «Съёмка ведётся скрытой камерой».

Под шлагбаум, образованный рыжим студентом, поднырнули трое неизвестных и стали подниматься по опустевшему эскалатору. Несколько секунд толпа внимательно рассматривала их. А посмотреть было на что. Одна из троих актёров была девушкой необыкновенной красоты, с великолепной фигурой, белокожая со светло-каштановыми волосами, повязанными красным платком. Девушка стояла рядом с худощавым блондином миловидной внешности, пожиравшим её восхищённым взглядом. Впереди этой пары на ступенях эскалатора поместился невзрачный молодой человек в очках с прыщавым лицом. Прыщавый юноша снисходительно посмотрел на толпу, на своих спутников, хлопнул в ладоши и скомандовал: «Стату’ю строй!»

По этой необычной команде худощавый блондин и красотка взялись за руки и расположились на ступенях эскалатора в форме скульптурной композиции «Рабочий и колхозница». Красный платок девицы при этом оказался как раз к месту, она сорвала его с головы, и знакомый вам ветер, уже побывавший в ноздрях студентов, начал развевать его, прямо как на скульптуре Веры Мухиной. Но этого нашим актёрам оказалось мало. В сложенных руках вместо серпа и молота они держали два гранёных стакана!

Когда скульптурная композиция сложилась, под дружный хохот толпы прыщавый очкарик с выражением продекламировал:

Одобрительные крики студентов прорезали свистки пришедших в себя контролёров. Скульптурная композиция распалась, толстяк внизу бросился вслед за участниками этой выходки на выход, извините за каламбур.

Ну, вот вам и событие. Да, а кто же его участники? Кому дерзкий весенний ветер надул в голову такую несусветную мысль – соорудить, как сейчас говорят, флешмоб с гранёными стаканами и декламацией стихов? Пока наши друзья спасаются от охраны и поклонников, я, по секрету, конечно, расскажу вам, кто они такие.

Начнём, с замечательной девушки в красном платке. Эта молодая особа имела прозвище «Семёновна». Идея флешмоба принадлежала именно ей. В этом факте нет ничего удивительного, потому что Семёновна была сумасбродной до крайности. «В каждом уме, как соль в еде, должна быть определённая доля глупости…» – говаривала она, рассказывая друзьям замысел очередной проделки. К своей потрясающей красоте наша девица относилась с большой иронией, беззастенчиво используя её для достижения любых целей, которые порождало её бурное, лишённое здравого смысла, воображение. Особое место в картине мира Семёновны отводилось лицам мужского пола, и место это было, мягко говоря, не очень почётным, что часто чувствовал на себе другой герой нашего рассказа – Рыбка.

Такой странной кличкой был наделён скульптурный напарник Семёновны. Рыбка обладал смазливой внешностью героя-любовника, но практическими достижениями в этой области не отличался. Тем не менее все существа женского пола он снисходительно именовал «рыбками»: «Прогуливался я как-то раз с одной рыбкой…». Рыбка не мог преодолеть в себе излишне чувственное отношение к женщинам, а к Семёновне его просто тянуло как магнитом, безо всякой, сами понимаете, взаимности. Иногда дело доходило даже до рукоприкладства со стороны нашей красавицы, и такие происшествия были предметами шутливых разбирательств в нашей компании.

Живой шлагбаум во время проведения скульптурной акции был сделан из Кабана. Он выглядел так же, как назывался. Огромное мощное тело, толстые щёки, рыжие волосы и усы торчащей щёткой, циничный и грубый характер. Не дурак выпить и сально пошутить. Однако все друзья знали, что Кабан силён и надёжен, как скала. В его компании мы без всяких опасений могли посещать самые злачные места Москвы и её окрестностей. Покровительством Кабана часто пользовалась Семёновна для защиты от слишком навязчивых поклонников, которых он без жалости распугивал своей брутальной внешностью.

Стихи про стакан принадлежали Венику. По-настоящему его звали Вениамин Видивицын. Веник обладал множеством талантов, среди которых были, в том числе, способности к стихосложению и музицированию (в чём вы сможете убедиться позднее). Широчайшая эрудиция давала Вене основания причислять себя к философам, что мы не будем подвергать сомнению, так как это выгодно с точки зрения изложения событий.

Ну и я – бестелесный дух этого рассказа, безмолвный свидетель достопамятных приключений моей молодости. О себе умолчу.

Восхищённые отзывы знакомых студентов о флешмобе в метро вдохновили Семёновну на новые замыслы. И вскоре, после нескольких дней подготовки, мы вышли на новое дело. Если вы предполагаете новый флешмоб, то вы плохо знаете Семёновну. Её причудливый ум никогда не порождал двух одинаковых мыслей.

В тот день мы зашли в кинотеатр «Художественный» на Арбатской площади. Там в фойе, в промежутках между сеансами, обычно проходили различные музыкальные выступления, для чего имелась эстрада и фортепиано. А это и было необходимо по замыслу Семёновны.

Когда в фойе набралось достаточно зрителей, Веня непринуждённо зашёл на эстраду и сел за рояль. После того, как он сыграл энергичное вступление в стиле буги-вуги, внимание зрителей было обеспечено.

Красивым баритоном под собственный аккомпанемент, Веник запел:

Опершись на руку Кабана, Семёновна вспорхнула на эстраду и подхватила песню своим чудесным серебристым голоском:

Веня сыграл проигрыш на фортепиано, во время которого Семёновна, обворожительно улыбаясь, прошлась по эстраде в лёгком степе, в конце которого она уже стояла, слегка наклонившись, около Вени, и последние два куплета они пропели дуэтом, глядя друг другу в глаза:

Когда последние аккорды песни замерли в воздухе, губы Семёновны и Вени слились в нежном поцелуе. Зрители были в восторге, мои друзья раскланялись под бурные аплодисменты. Перед нами появился администратор со строгим лицом. Вперёд выдвинулся Кабан и попытался взглянуть на это строгое лицо как можно дружелюбнее, получилось плохо.

Вместо длинных разговоров администратор вложил в руку Кабана десятку.

– Это гонорар? – коротко поинтересовался Кабан.

– Не совсем. Это отступные, чтоб я больше вас здесь не видел, – так же лапидарно ответил администратор и добавил, – а кино можете посмотреть…

В кино мы не пошли, а на выходе из «Художественного» Веня поинтересовался у Кабана: «И что мы будем с этим делать?». Он имел в виду деньги.

– А это мы завтра, как положено настоящим лабухам3, пропьём! – безапелляционно заявил Кабан. – Приглашаю всех после четвертой склянки в Кишку4!

Назавтра, в соответствии с планом Кабана, после полудня, наши друзья отправились в Кишку. Перед этим они, как водится, они посетили некий заветный полуподвал, сакральное для многих поколений студентов место.

– У каждого ада должно быть преддверие… – говаривал про это место Вениамин. Тусклый белый кафель с грязными потёками окружил нашу неразлучную компанию. Вдоль стен в таинственном полумраке громоздились штабели винных ящиков. Ящики были покрыты многолетней темно-коричневой осклизлой патиной и издавали кислый запах винной бочки. Где-то капала вода. Многоярусный алтарь этого храма алкоголя демонстрировал последние достижения винно-водочной промышленности Советского Союза. Достижения эти были неважнецкими ни на вид, ни на вкус, и друзья знали это не понаслышке.

– Господа! Из напитков только «Зося5» и портфель6! – пафосно произнес Кабан. Стоявшее у алтаря и опиравшееся на обшарпанную кассу существо неопределенного пола и возраста в замусоленном сером халате мрачно хрюкнуло. «Портфель» марки «Акдам» или «овощной коньяк» по классификации Кабана вызвал гримасу отвращения на лицах его друзей и большинством в два голоса был отвергнут. Веня хотел приобрести шампанского персонально для Семёновны, но та заявила, что поглощать этот благородный напиток в пивной противоестественно. Тогда она ещё не знала, что в этой пивной всё противоестественно.

Затарившись «Зосей», друзья направились в Кишку. Расположено было это заведение тоже в полуподвале, во дворе Елоховской церкви и служило для отправления самых низменных желаний представителей алкогольной субкультуры советского общества. Это была пивная самого что ни на есть низкого пошиба. Пристанище алкашей и падших женщин.

Табачный дым слоями стоял в воздухе. Лучи дневного солнца, проникавшие в полуподвал сквозь грязные стекла окон, застревали во всклокоченных волосах жриц платной любви и серебрились на многодневной щетине алкашей. Голубая пена от очистителя окон, которой завсегдатаи этого жутковатого места сдабривали кислое пиво, с тихим шипением пузырилась на немытых столах.

– Что это такое? – Семёновна показала на пену и посмотрела на Кабана расширенными от ужаса глазами.

– Это, душа моя, последняя стадия деградации, – зловещим голосом отвечал ей Кабан, задумчиво рассматривая жриц любви, – наша «Зося» по сравнению с этим – амброзия олимпийских богов. Мы в одном шаге от преисподней…

Как ни странно, но в этой обстановке, напоминавшей более картины Босха, чем место возлияний Бахусу, «Зося» пошла хорошо.

И вот там и тогда, под пьяные выкрики упившихся алкашей, и услышал я тот памятный диалог.

Как всегда, тему для беседы определил неугомонный Кабан.

– Вот как ты считаешь, что руководит людьми? Тобой, вот этими богомерзкими деградантами. Почему их тянет в этот притон? И почему мы здесь? – обратился он к Рыбке.

Миловидное лицо Рыбки искривилось в брезгливой гримасе:

– Ты намекаешь, что нами всеми управляют низменные постыдные желания? Ты это хочешь сказать? Что мы грязные животные, лакаем эту отвратительную «Зосю» в компании таких же грязных животных и рассуждаем о том, какие мы грязные?

– Рыбон… – произнёс Веня с французским прононсом, – слишком много грязи даже для этого места. Но ты, в общем, прав, мы – животные. Более того, скажу я тебе, в каждом из нас два животных и два человека.

– Налей и поясни, – лапидарно отреагировал Рыбка.

– Как вы знаете, друзья мои, биология – это моё давнее хобби. Так вот, я вычитал у Ромера и Парсонса7, что в любом позвоночном животном заложен один и тот же архетип. Древние позвоночные существа проходили личиночную стадию развития в подвижном состоянии и оседлую стадию в неподвижном, прикрепившись к субстрату. В воде, само собой разумеется. От личиночной стадии у всех существ осталась так называемая соматическая часть тела, с позвоночником, головой и хвостом, – Веня энергично ткнул пальцем в обглоданные останки рыбы, лежавшие в куче мусора на столе. – От оседлой стадии существования в любом сложном позвоночном осталась висцеральная часть – живот, кишечник и прочие органы брюшной полости.

Тут Веня ткнул пальцем в брюхо Кабана, Кабан обиженно хрюкнул:

– Так вот, никто из вас не задумывался, почему у человека две нервных системы – симпатическая и парасимпатическая? Анатомически они сильно различаются, расположены в теле различно. Раньше их считали антагонистическими, одна управляла сжатием, другая – расслаблением органов. Потом физиологи установили, что действие обеих видов нервных систем одинаковое! Два тела в одном животном.

– И зачем? – спросил Рыбка.

– Не зачем, а почему, – поправил его Веня, – почему следы этого разделения остались и не были стерты эволюцией, как жабры, например, превратившиеся в челюсти у высших существ?

– Что-то нашего Кабана язык не поворачивается назвать высшим существом, – тонким голосом протянул Рыбка. Семёновна рассмеялась, а Кабан поперхнулся «Зосей».

– И, тем не менее, это так, – продолжал Вениамин. – Два существа – два таксиса или стремления. В молодости быть подвижным и предприимчивым. Ищущим всего – знаний, удовольствий, приключений, к старости – ищущим пристанища, консервативным и оседлым. Чувствуете, насколько глубоко эти стремления заложены в человеке. Вся его жизненная философия является всего-навсего отражением эволюционного атавизма, заключенного в его анатомии. Но это еще не все. Наверное, вы слышали о бикамеральном строении мозга человека. Я, когда занимался физиологией мышления, читал об этом.

– Неокортикс, большие полушария мозга человека, внешне, анатомически, подобны. Как две половинки грецкого ореха. Эти две половинки соединены центральной комиссурой или мозолистыми телом. Считается, что левое полушарие управляет правой рукой и является «орудийным», то есть отвечает на последовательные логически связанные действия. А правое полушарие, управляющее левой рукой, является местом появления интуитивных выводов или озарений. Логически необъяснимых, непонятных самому человеку. Блум и Лейзерсон8 считают, что все-таки, не смотря на разные стили мышления, мозг, в его высших проявлениях, един. Разные стратегии рассуждений – и единое сознание. Загадка не в этом. Не здесь находится первое «я» человека. Оно находится в лимбической системе.

– Не только ты читал Блума, – перебил Веню Рыбка, – лимбическая система не способна к рассуждениям. И вообще, это центр эмоций и мотиваций, центр удовольствия и наслаждения. Это самая старая часть мозга, доставшаяся человеку от животного.

– Почему-то ты, Рыбка, отождествляешь способность к рассуждению и разум, – не смущаясь, продолжил Веня. – А вот ты представь, что именно в лимбической системе сосредоточена душа человека, его первое «я», его желания, его «хочу». Эта часть человека не способна к рассуждениям, она также безгласна. Ты никогда не сможешь её понять, потому что она не манипулирует понятиями. И вот эта часть твоего существа тобой и управляет. В твоё второе «я» только интерпретирует и объясняет выбор лимбической системы, но объясняет по-своему. Ну, например, идёт девушка. Твое первое «я», твоя молчаливая душа определила, что девушка тебе подходит. И все тут. То есть она тебе «по душе». И ты, точнее твое второе «я», неокортикс, почему-то решаешь, что девушка хорошенькая, что у неё красивое лицо, длинные ноги, и что тебя непонятно почему тянет к ней как магнитом. А чего тут думать-то. Все уже решено за тебя, дружище. И теперь ты будешь мучиться, если не познакомишься с ней и не уговоришь выйти за тебя замуж. Называется это – душевный разлад.

– То есть ты хочешь сказать, что душа человека неспособна к высокому, потому что не умеет думать, а умеет только желать и наслаждаться? – внёс свою лепту Кабан.

– Именно так, Кабан! – назидательно продолжал Вениамин. – И не налегай ты так на «Зосю», нам ещё не надоела твоя компания. Наше первое «я» от животного, и его желания не всегда моральны, потому что оно не знает морали. Но зато её знает наше второе «я», совсем человеческое. И задача моральной части нашего существа сдерживать и воспитывать нашу животную часть.

– Ах, эта постоянная борьба так изматывает, – вздохнул Рыбка, – в общении с женщинами я чувствую, что верх в этой борьбе все время берет мой «животный человек».

– А не надо бороться с самим собой. Надо любить своё животное начало, своего «животного человека», хорошо ты выразился, Рыбон, надо развлекать его, баловать иногда, но держать в строгости, как любимую собаку, – разволновался Веня и громко провозгласил: – Любите, люди, животное в себе – именно это, союз двух животных и двух человеков – душевного и рассудительного, подарит вам счастье!

«Зося», видать, добралась и до этого строгого ума и вывела его из строя.

Последствия этого громкого лозунга Вениамина не заставили себя долго ждать. Пока наши друзья произносили торжественный тост за «два животных и два человека», к ним шаркающей походкой приблизился один из обитателей «дна жизни», в котором они устроили свой научный диспут. Судя по внешнему виду, этот обитатель не воспитывал своё животное начало, и оно преобладало во всех проявлениях, в том числе и на запах.

– Ппп …ппппп…. – произнёс обитатель.

– По-моему, он хочет что-то выразить словами, и не может. Значит, им руководит «животный человек»! – засуетился Рыбка и участливо спросил:

– Пппп… – это привет? Или, пожалуйста, вы хотите сказать?

А вот, по-моему, он хочет не выразить, а выразиться, – встрял в этот безумный диалог изрядно пьяный Кабан. – Ну, выражайся, ты, ублюдская кегля!

– Ппп….пошел ты, ппп…. падла, – наконец выдавила из себя «ублюдская кегля».

– Видите, пошло…. – торжествовал Кабан.

Торжество это было недолгим. В возникшей паузе друзья с ужасом увидели множество повёрнутых к себе бледных лиц завсегдатаев притона.

И тут у Семёновны проявился побочный эффект от потребления «Зоси».

Семёновна начала икать со скорострельностью винтовки Мосина.

– Кабанч… ИК! Ты же добрый мальч… ИК! Помоги… – с трудом протелеграфировала она.

– Для начала, Семёновна, перестань говорить слова на «ик», икота и пройдёт, – иронически посоветовал Рыбка.

– Это не ИК… ота, это т… ИК! – возразила Семёновна.

Кабан начал спасать подругу.

– Ну, что уставились, господа алкоголики? – обратился он к местному собранию представителей винно-водочной субкультуры. – Икоты не слышали? Ну-ка, напугайте девушку!

– Гы-гы-гы-гы… – хором засмеялись алкаши. Лично мне стало страшно от этих замогильных звуков. Семёновне, видимо, тоже.

– Ой! Всё прошло, бежим отсюда… – скороговоркой произнесла она.

Кабан решительно ломанул на выход, прокладывая Семёновне дорогу через толпу алкашей. Я и Рыбка потащили Веню, прикрывая арьергард. При этом Веня, волочимый под мышки в позе боярыни Морозовой, продолжал читать свою странную мораль изумлённым обитателям этого храма Бахуса.

На улице я посмотрел вверх и увидел, как солнце золотило купола Елоховки. Тёплый вечерний ветер развеивал невыносимый пивной смрад по Бакунинской. Всё это вызвало у меня в памяти когда-то сказанные Веней слова: «Animas in homine, ut nobilis, et humilis9».

Два животных и два человека внутри меня пребывали в согласии, и от этого было хорошо…