Читать книгу Смех от ума (версия 3.0). Интеллектуальные пилюли - Петр Кимович Петров - Страница 4

Стояла чудесная золотая осень. Шёл 1977 год. Леонид Ильич Брежнев ещё страстно целует Эрика Хонекера, памятник Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому ещё горделиво возвышается на Лубянской площади, Борис Абрамович Березовский ещё заведует лабораторией в Институте проблем управления АН СССР, а мрамор для облицовки Манежной площади ещё лежит в земле.

55° 5» 73» северной широты, 39° 4» 40» восточной долготы, излучина Оки. Один из совхозов Советского Союза, какой именно – оставим в тайне, потому что ещё как минимум семь совхозов претендуют быть местом упомянутых в этом рассказе событий, как семь городов претендовали на честь быть родиной Гомера.

Туман, покрывавший в тот день берега Оки, был таким же густым, как и тот, которым покрыта история происхождения Одиссеи.

– Паромщи-и-и-к! Паромщик, твою мать, плыви сюда-а-а-а-а! Нам на тот берег надо! – раздавался басовитый, как пароходный гудок, призывный клич с берега реки.

– А пошли вы… на тот берег … – в том же тоне отвечал паромщик. При этом учтите, что мы передаём только смысл его ответа, который на самом деле был украшен множеством замысловатых нецензурных эпитетов, выражавших отношение паромщика к просящим, к родителям просящих, к парому и, вообще, к жизни. Вся эта квинтэссенция лексики деревенской части нашего общества долго и протяжно разносилась по туманным берегам Оки, создавая неповторимую атмосферу эпохи развитого социализма.

– Плыви, а не то я сейчас тебе глаз… – продолжал мужской бас в том же духе, обещая паромщику участь Гомера.

– Подожди, Кабан, дай мне сказать! – прозвучал с туманного берега мелодичный женский голосок. – Плывите сюда, паромщик, тут вас поцелую-ю-ю-т!

Этот неожиданный приём, как волшебный призыв Лорелеи10, возымел действие, потому что до страждущих переправы путников донёсся стук мотора парома, и вскоре из белой мглы вынырнула его чёрная продолговатая туша.

На укутанном туманом причале паром встречала девушка невероятной красоты. Её внешность – точёная фигурка и белоснежное лицо, увенчанное копной светло-каштановых волос – напомнила бы паромщику облик упомянутой речной девы и судьбу зачарованного ею рыбака, если бы он был достаточно образован для этого. Но на его беду, чего не было – того не было.

– Ну, кто тут меня поцелует? – с надеждой в пропитом голосе спросил плохо знакомый с немецкой мифологией паромщик.

Девушка рассмеялась русалочьим смехом и отступила, а из группы, стоявших на причале людей, выдвинулся огромного роста и неохватного объёма молодой человек, и, приблизив свою небритую рыжую рожу к перекошенному от страха лицу паромщика, процедил сквозь зубы: «Я тебя поцелую. На том берегу, – и после паузы свирепо добавил – если захочешь…»

В группе молодых людей раздался смех и один из них, худой очкарик заумного вида, сказал: «Und das hat mit ihrem Singen Die Lore-Ley gethan11».

Паромщик ещё долго будет злобно курить и заплёвывать Оку, переваривая этот позорный для него эпизод, а мы давайте сделаем небольшую паузу в повествовании и познакомимся с его участниками поближе. Даже если эти личности вам известны, не упускайте этот момент, будет не скучно.

Грубиян на причале и обладатель пароходного баса имел кличку «Кабан». Его обхождение с паромщиком, было самым малым из того, что следовало ожидать от его натуры. В Кабане всё было «чересчур». Он занимал слишком много пространства своим мощным телом, он занимал слишком много времени у окружающих своим чрезмерно пытливым умом. Со стороны, вообще, казалось, что все достоинства и недостатки, которых хватило бы на семерых обычных людей, по какому-то недоразумению природы достались одному её творению. И вот это казусное произведение эволюции пёрло по жизни напролом, не переставая ужасать, удивлять и восхищать своих друзей и знакомых. В силу этих качеств, Кабан почти всегда является промотором всех диспутов нашей компании.

Наша прелестная Лорелея на самом деле была обычной земной девушкой необыкновенной красоты и среди друзей имела прозвище «Семёновна». Семёновна была великолепным образцом рассеянной романтичной девицы. Большую часть времени она пребывала в состоянии возвышенной меланхолии, сдабривая нашу скучную для неё действительность неординарными шутками «чёрного» юмора. Одно время я полагал, что Семёновна как бы случайно забрела в наш земной мир и просто не знает, что в нём делать. Будто бы она вот-вот отрешённо скажет: «Ну, я пошла…» и растворится в пространстве. Что же касается красоты, то наша подруга вполне понимала волшебное действие своей внешности на окружающих мужчин и часто, без угрызений совести, пользовалась этим влиянием как средством для достижения любых целей, как, например, в рассказанном вам эпизоде с паромом.

Юношу, который так запросто цитировал Гейне, звали Вениамин Видивицын, хотя друзья обращались к нему по кличке «Веник». Так вот, Веник постоянно жаловался на это прозвище, утверждая, что его чудна’я фамилия и имя уже являются довольно занятной кличкой12. Веня относил себя к философам. Он увлекался наукой и обладал удивительной способностью делать из простейших явлений глубокомысленные познавательные выводы. Иногда это постоянное «умничанье» раздражало его друзей. Впрочем, для описания наших событий это свойство разума Веника будет весьма полезно.

В толпе на пристани находился ещё один забавный персонаж по кличке «Рыбка». Происхождение (этимология, как выразился бы наш умник Вениамин) этого прозвища связано с излишней чувственностью его обладателя. Из остальных черт характера отметим нерешительность, вечные сомнения в себе и окружающих. Рыбка обладал декадентской внешностью, был достаточно начитан, а также хорошо знал французский и, как профессор Выбегалло, любил вставлять в речь французские фразы, к месту и невпопад. Например, это вступление к рассказу он назвал бы «trop artsy13».

О себе я, как всегда, умолчу. Я просто свидетель этих необычных назидательных диалогов, которые пытаюсь донести до вас в занимательной форме, вроде рассказов Апулея, но только без ишака.

Итак, наши друзья заплатили знакомому вам деревенскому Харону по пятнадцать копеек (причём Кабан для общения с ним превратил это мифическое имя в обидный матерный каламбур) и переправились на другой берег Оки.

Чувствую, у вас на языке, дорогой читатель, вертится вопрос: «А как наши друзья тут оказались, и чего они, собственно, взыскались?»

Да просто этой осенью они занимались очень простым и понятным для любого советского студента делом – отбывали трудовую повинность «на картошке». Благородный труд на лоне природы вместо скучных лекций, внесение своего посильного вклада в продовольственную программу Партии и правительства – такими саркастическими рассуждениями утешали себя друзья. Вечером после работы в деревне делать нечего, ужин съеден, телевизора нет, а на Вениной гитаре вчера лопнула струна – вот и все обстоятельства. Да, ещё же танцы. Но там тоже произошла конфузия – один из членов их трудового коллектива, находясь сильно подшофе, или просто «ivre comme une bête14», как выразился Рыбка, заснул на биллиарде, и закрыл этим проступком дорогу в развлекательный клуб.

Солнце садилось, освещая своим золотым светом красоты осенней русской природы. «Расширитель сознания», составленный Кабаном из местных алкогольных суррогатов и заботливо влитый в глотки друзей, постепенно всасывался в кровь и способствовал возвышенному восприятию действительности.

Прогулка как прогулка. Друзья шли вперёд, без особой цели, полагаясь на звериный инстинкт Кабана. Куда же может завести их это неугомонное существо? И вот уже первое препятствие преградило им путь. На холме расположился приземистый длинный барак, в котором любой знаток сельской архитектуры времён СССР легко признал бы свиноферму. Наши приятели такими знаниями не располагали, но по одуряющему запаху свежего навоза легко догадались о назначении этого сооружения. Навоз разливался перед ними безбрежным морем.

– Друзья мои, Кабан привёл нас к себе домой, «cochon sale15» – брезгливо проговорил Рыбка.

– Где же это вы видели свиноферму без навоза? Как говорится, где свиньи – там и навоз, – обиженно оправдывался Кабан.

– Похоже, весь навоз мира собрали здесь. Будем искать переправу через эту навозную реку. Идём налево, вон к той роще, – предложил Вениамин, – мужайся, Рыбон, теперь ты знаешь, как пахнет ремесло колхозника…

Кабан опустился на одно колено перед Семёновной и услужливо предложил: «Scheiße Express abgelegt, liebe Dame!16»

Семёновна сделала книксен, после чего легко взобралась на могучие плечи Кабана, откуда важно произнесла: «Ein Ticket nach Avalon, bitte!17».

Переправа через море дерьма сопровождалась длинной чередой нецензурных высказываний на русском и французском языках. Наконец, друзья с облегчением вступили в заветную рощу.

– Так вот что охраняло навозное море, вот наш Авалон… – подумал я, но вслух произнести не посмел.

Золотистые лучи заходящего солнца пробивались сквозь багряную листву. Земля была устлана жёлто-красным покровом. Чёрные стволы клёнов уходили в бесконечность. Роща была пустой и безмолвной. Жёлтые листья отрывались от веток и, кружась, медленно падали на пёстрый полог леса. Под ногами в такт неверным шагам шуршал чистый пряно пахнущий ковёр. Семёновна побежала между деревьев и закружилась, раскинув руки. Её проникновенный голос зазвучал в тишине рощи:

Волшебная роща осталась позади, а в моей памяти она осталась навсегда. Никто из нас не произнёс больше ни слова.

С границы обагрённой листвой земли нашему взору открылось бесконечное пространство. Пологий склон уходил к самому горизонту и там, в сизой дымке, серебрилась река. Неясно виднелись вдалеке какие-то дома и белая церковь с ярко блестящими золотыми куполами. Склон был зелёным и ровным. Ряды круглых стожков сливались в красивой шахматной перспективе. Огромное тусклое солнце висело над этим чудесным пейзажем. Время остановилось, и, казалось, что этот закат никогда не кончится…

– Вот это красота… – выдохнул Вениамин, окончательно стряхивая с себя наваждение багряной рощи. – Давайте присядем в стожке, передохнём, не хочется идти дальше, – предложил он. Все молча согласились.

Друзья предались созерцанию великолепного пейзажа. Наконец, как всегда, первым заёрзал Кабан, и я услышал то, ради чего пишу этот рассказ.

– Какая великолепная картина! Даже не верится, что мы, человеки, способны так полно воспринимать действительность… Как говорится, во всем объёме…. – забросил он пробный шар для Вени.

– Ты ошибаешься, Кабан, наше восприятие действительности весьма ограничено. Эта красивая картинка – совсем не то, что есть на самом деле, – с готовностью откликнулся Вениамин, демонстрируя действие «расширителя сознания.

– А что же есть на самом деле? Ты хочешь сказать, что мы неправильно воспринимаем мир? Пространство, время, материя, физические законы, причинность, наконец, – понимание всего этого привело к успешному выживанию человечества и бурному прогрессу. Это не может быть неправильно! – вмешался Рыбка.

– Физические законы как мера причинности – всего лишь жалкая попытка человека соотнести между собой явления этого сложного мира, упростить эти явления до уровня своего ограниченного понимания, – быстро отозвался Вениамин, – и сейчас я докажу это с помощью мысленного эксперимента на Кабане.

– Опять я. Это что, месть за навозное море? Как говорится, «vengeance18»? – обиделся Кабан и заслужил восхищённый взгляд Рыбки.

– Кабан, мужайся. Из всех нас у тебя самое упрощённое восприятие действительности. Ты очень удобный «Guinée lapin19», точнее «Guinée pig20», – подбодрил Кабана Рыбка.

– Очень остроумно, ну, начинай… – проворчал Кабан.

– Понеслась. Вот скажи, Кабан, ты же очень хорошо представляешь пространство, длину, расстояние. Так? – начал Веня.

– Ну да, это же, как говорится, первичная категория, её все представляют, – отозвался Кабан.

– А теперь – элементарная физика. Первая производная от расстояния по времени – это что? – Веня повернул лицо к Кабану и сверлил его глазами безжалостного экспериментатора.

– Это скорость. Она видна, её можно оценить визуально.

– Вторая производная от расстояния по времени? Как ты её воспринимаешь?

– Это ускорение. Оно чувствуется при разгоне, например, автомобиля, – торжествующе произнёс Кабан.

– Летим дальше. Третья производная. Скорость изменения ускорения. Как её можно ощутить?

– Ну, например, по скорости отклонения стрелки спидометра, и то косвенно… – замялся Кабан. – Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь. Четвёртую производную уже не представить. Но ты сводишь понимание к возможности визуального или какого-нибудь другого представления. А как же законы физики и их представление при помощи математических выражений? Механика полностью соотносит показатели пространства и времени. Вот и, как говорится, понимание.

– Итак, Кабан, в результате нашего мысленного эксперимента ты пришёл к мысли, что ограниченность твоего восприятия и понимания пространства поможет преодолеть математика, точнее, физические законы, основанные, в свою очередь, на понятии причинности и использующие такую первичную категорию, как время, – выпалил Веня.

– Переведи дух. Так же, как я, думали все физики до 20-го столетия, – отвечал Кабан.

– А сейчас, друзья мои, вы услышите забавный парадокс: мы знаем больше, чем физики начала 20-го столетия, а понимаем меньше, – возразил Веня и продолжил: – Следите за движением мысли. Начнём с такой категории как время. Она вовсе не первичная, как ты может быть думаешь, Кабан. Время – это абстракция, выдуманная человеком для упорядочения последовательности явлений. Времени объективно не существует. Вы не можете его понять, как Кабан не смог понять четвертую производную от расстояния по времени. Прямое ощущение времени связано с биологическими ритмами, субъективно и зависит от возраста, скорее всего, это ощущение зависит от интенсивности биологических процессов у человека. У Артура Уинфри есть прекрасные исследования на эту тему21.

– Значит, если время – выдумка человека, то машину времени построить невозможно. И все путешествия во времени с нарушением причинности так и останутся литературными приёмами… – разочаровано протянула Семёновна.

– Давайте рассуждать так: события происходят в определённой последовательности и каждый раз таким образом, чтобы энтропия Вселенной увеличивалась. Это и есть направление стрелы времени в понимании Стивена Хокинга22. Мы все вплетены в эту цепь событий, и повернуть их вспять или ускорить их течение равносильно тому, чтобы вернуть или восстановить распавшуюся Вселенную, или ускорить её распад. Ни то, ни другое невозможно, – задумчиво произнёс Вениамин. – Да чёрт с ней, с машиной времени. Всё намного страшнее. Вот ты, Семёновна, упомянула причинность. А это как раз краеугольный камень науки. К сожалению, весьма шаткий. Причинность есть следствие одних событий из других. Если человек устанавливает повторяющиеся следствия, по предшествующие им события могут считаться причинами и по их наступлению можно предсказать наступление следствий. Предсказание следствий и является основным способом поведения человека в этом мире.

– То есть, все физические законы отражают меру причинных связей между явлениями, – перебил Веню Кабан.

– Смотришь в корень, Кабан! Вот только есть одна загвоздка: причинность соблюдается не всегда… – не смущаясь, продолжил Веня.

– Ты хочешь сказать, что физические законы иногда соблюдаются, а иногда нет? Что за ересь! – возмутился Рыбка.

– Да, именно так. Видимо, у причинности, как у способа познания мира, есть свои границы, – тихо произнёс Веня. – И мы уже перешли их, когда взялись понять микромир. Там причинность не действует. Вспомните соотношение неопределённостей Гейзенберга, или поведение электрона перед потенциальным барьером, или этот одиозный мысленный эксперимент с кошкой Шрёдингера. Нет причинности – нет законов как отражения причинности. Эти руины классической физики хорошо описаны у Фейнмана23. И возможны чудеса! Кто может гарантировать, что причинность не нарушается в макромире?

– Так, ну физику ты, как говорится, раздолбал. Из краеугольных камней науки осталась ещё математика. На святое покусишься? – ехидно спросил Кабан.

– Математика, други мои, – это совсем просто. Пусть сейчас икает любимый нами профессор. Математика основана на интуиции, почитайте Стивена Клини24, и является противоречивой синтактикой25. Согласно теореме Гёделя, любая математическая теория содержит как минимум одно противоречие. К тому же, как и любой синтактике, математике не обязательно соответствовать действительности, достаточно внутренней непротиворечивости, но и её, как я уже сказал, нет. Ну а поскольку математика всего-навсего соотносит с мерой нашу причинность, все проблемы с причинностью и её пониманием отражаются на математическом описании законов мира. Это же усугубляется возможными противоречиями в самом описании, – торжествующе завершил Вениамин.

– Ты, Вениамин, monstre monstrueux26, – картаво, с прононсом, произнёс Рыбка. – Только что ты обрушил всю науку и провозгласил непознаваемость мира…

– А вот, по-моему, – перебила Рыбку Семёновна, – принципиальная непознаваемость мира и эта, как сказать, «инструментальная недостаточность» человека – это своего рода… надежда, что ли… Перспектива появления чего-то нового и продолжение жизни. Хотя бы потому, что завершённость и конечность – это смерть…

Словно услышав это, в непонятном пространстве Вселенной непознаваемое время сдвинулось, наконец, вперёд, фатальное разложение Метагалактики продолжилось, и мы увидели, как солнце красиво садится за горизонт.

Я с грустью смотрел на угасающий мир вокруг меня, но мне достаточно было понимания того, что завтра снова будет рассвет…

Закатное небо плавно переходило в ровную, как зеркало, гладь Оки. Где-то вдали, против течения, зажегся одинокий бакен.

– Паромщи-и-и-к! Паромщик, твою мать, плыви сюда-а-а-а-а! Тебя поцеловать забыли-и-и… были…. были… – отражался от крутого берега призывный клич. Какие-то молодые люди кричали это хором, вперемежку со смехом, чувствовалось, что им было весело и хорошо…