Читать книгу Византийский двор - Петр Немировский - Страница 1

Оглавление

Петр Немировский


ВИЗАНТИЙСКИЙ ДВОР


Повесть    









                                              Глава 1


– А поворотись-ка, сын! Экой ты красивый какой! Ангел, да и только! – такими словами встретил Влад своего сына Матвея, вышедшего из церковной пономарки.

На восьмилетнем Матвее блестел стихарь, узорно расшитый по всей ткани серебряной ниткой. Свободно и величаво ниспадали широкие рукава, достигающие Матвею едва ли не до самых запястий, серебряный кант возлежал на плечах и на груди, янтарный шарик-пуговка был застегнут сверху серебряной петелькой.

Матвей, худенький и высокий, по велению отца послушно повернулся. Его лицо сияло неслыханным удовольствием. Еще бы! Сейчас все в церкви смотрели на него в этом новом облачении, мечтать о котором может не каждый.

Жаль, правда, что среди них не было Виктории, недавно предложившей ему стать его герлфренд. Такое предложение застало Матвея несколько врасплох и, растерявшись, он отказался. Но это никак не испортило их отношений: вместе они продолжали играть в церковном дворике, собирали в тамошнем в саду жуков.

Впрочем, было очень рано, служба не началась, Виктория еще могла сегодня появиться в церкви со своей мамой. В любом случае – раньше или позже – она увидит его в этом сиянии. Он ведь теперь – алтарник.

В алтаре, по словам родителей, парят ангелы. Сонмы, тьмы ангелов! Они – подобно стае чаек, кружат в дымном, сизовато-серебристом от каждения воздухе, помогая священнику служить Богу. Теперь в их полку прибыло – влился и Матвей в их небесное воинство.

Ножки его, кривоватые, вытянувшиеся за последнее лето, от самых коленок выглядывали из-под края стихаря.

– Вы в следующий раз, пожалуйста, наденьте ему длинные штаны, а не шорты. Нужно, чтобы у алтарника и руки, и ноги были прикрыты, – важно попросил Влада Савва, подросток лет тринадцати, тоже облаченный в стихарь.

Савва был сыном дьякона, прислуживал в церкви уже не первый год. То ли по поручению отца-дьякона, то ли по велению своего серьезного сердца, решил взять шефство над новопоступившим «ангелом» Матвеем.

– Конечно-конечно. В следующий раз обязательно наденем ему и брюки, и рубашку с длинным рукавом. Я же не знал, что сегодня он начнет помогать в алтаре, – извиняясь, ответил Влад. Голос его звучал серьезно, без тени иронии.

Какая уж тут ирония! Сын – вдруг, в мгновение ока, после неожиданных слов священника: «Скажи своему Матвею, пусть сейчас облачится в стихарь. С сего дня будет мне прислуживать», – простенький мальчуган в шортах и рубашечке – явился в одежде, от которой глаза слепит, как от яркого солнца.

И вышел переоблаченный Матвей подобающим образом. Отозвалось сердце ребенка, услышало, восприняло необычайность и важность случившегося. Вышел неспешно, не оглядываясь по сторонам и не шаркая по полу ногами, не рассеянно и не мечтательно. А вышел чинно, важно и, в то же время, тихо, ровно, с достоинством. Как и подобает всякому алтарнику, какого бы возраста он ни был. Ибо нет у ангелов возраста. Есть только свет.


                                                         ххх 


После службы вдвоем возвращались в машине домой. Ехали быстро, дорога была чистой, лишь в нескольких местах возникли небольшие заторы. Влад – за рулем, задавал сыну вопросы, давая ему возможность выговориться, высказать увиденное и пережитое в новой своей ипостаси.

– И что же, сынок, там, в алтаре, делают? Молятся?

– Да, папа. Иногда кладут поклоны, иногда сидят. Но в основном, стоят.

– Что же, и тебе пришлось всю службу – почти два часа – стоять? Наверное, было трудно?

– Да, нелегко. Один раз мы начали с Саввой переговариваться. Но священник сделал замечание, и я уже потом все время молчал, – признался Матвей.

Говорил он то на своем родном языке – английском, то на русском. К некоторым церковнославянским, интуитивно угадывая их отличие от обычных русских слов, добавлял еще и окончания «ас». Порой звучало забавно: «просфоркас», «кадилас», «святая водичкас».

– А что делает в алтаре священник?

– Ну, разрезает на столе ножом просфоркас. Потом поднимает руки над Чашей.

– О-о, это очень важный момент службы, сынок. В этот момент даже ангелы закрывают свои лица крыльями, так им страшно. Потом все они веселятся и ликуют, потому что Бог пришел в мир, к нам… – сказал Влад и, нажав легонько педаль газа, добавил скорости.

Странное дело – всегда, когда возвращаешься из церкви, машина по шоссе – летит. Влад себя чувствует за рулем легко, спокойно. Едет под семьдесят миль в час, но не от того, что лихач, не из глупого желания показать удаль за рулем. Незачем ему лихачить на шоссе, с восьмилетним сыном на заднем сиденье. Но после церковной службы он всегда как-то особо чувствует дорогу – отлично видит все, владеет ситуацией. И летит его машина, шелестя шинами по асфальту. Летит. Ш-ш-ш…

Матвей, с ногами на сиденье, складывает пластмассовый конструктор «Lego». Из разноцветных кусочков собирает что-то. Пока еще сам не решил – лодку или самолет.

– Папа, а знаешь что? – спросил он в своей манере, немного нараспев.

– Что?

Матвей на миг нахмурился. Много разных вопросов и мыслей носилось сейчас в его голове. Вот, скажем, не было сегодня в церкви Виктории, не пришла. Когда во время службы он выходил из алтаря, неся высокий белый подсвечник с пылающим вверху огоньком, то ожидал увидеть Викторию. У нее один передний зуб еще не вырос, и когда она улыбается, то улыбка ее зияет дыркой. Если бы сегодня она увидела его, в серебристых одеждах, – умерла бы от зависти. Все ее юбки и футболки с блестками, и цепочка, и сережки, и даже иногда накрашенные ногти – ничто, по сравнению с красотами облачения алтарника, несущего зажженную свечу… Но не пришла сегодня Виктория в церковь. Не пришла.

Еще Матвею хотелось признаться папе, что не видел он сегодня в алтаре ангелов. Хоть и папа, и мама уверяли, что там – как ни в одном другом месте, ангелов – легионы. Но ни одного настоящего ангела не видел там Матвей. Да, было там множество ангелов, нарисованных на стенах: они толпились вокруг трона, на котором восседает старик-Бог, направляли в невидимых врагов копья и огненные мечи, закрывали крыльями свои лица. Трубили в длинные золоченые трубы.

Когда папа Саввы – дьякон, размахивал кадильницей, то на миг в тех плавающих дымах заволокло и нарисованных ангелов. Матвею почудилось, что всё вокруг как бы приподнялось над землей и поплыло куда-то. И ангелы на стенах тоже сдвинулись со своих мест, устремившись ввысь… Но дымки эти вскоре рассеялись, и все оказались на своих прежних местах. Еще и другой алтарник – Макс, стоящий рядом, почему-то так громко вздохнул, что Матвей окончательно спустился с небес на землю. И… сразу же вспомнил о компьютерной игре DSI, о которой хотел разузнать у Макса. Макс был старше Матвея аж на два года.

Одним словом, не видел он в алтаре настоящих ангелов, ни одного. Однако Матвей и мысли не допускал, что родители его обманули или посмеялись над ним.

В свои восемь лет он уже был достаточно взрослым для того, чтобы понять одну важную вещь: когда речь идет о Боге, то все происходит несколько иначе, нежели в обычной жизни. Всё как бы и взаправду, но – и не совсем. Вернее, правда тогда другая, не такая как в школе или в парке, где он играет с приятелями. В церкви, в книгах о Боге и святых – глазу не всё видно. Оно, невидимое, существует, но его нельзя потрогать. Пока нельзя. Со временем, однако, все изменится, и тогда всего можно будет коснуться и все увидеть – и ангелов, и святых, и угодников Печерской лавры, и, может, даже самого Бога…

А еще Матвею не давал покоя один очень важный вопрос: заслужил ли он, став алтарником, чтобы по дороге домой на 5-м выезде с шоссе они свернули направо, а не налево, и ненадолго заскочили в магазин Toys`Я Us, где Матвей не был целых три недели?

– Да, сынок, сегодня ты заслужил, чтобы мы пошли в твой любимый магазин, бесспорно, заслужил, – промолвил Влад, угадав мысли сына, и рука ребенка, вдавливающая в углубление пластинку конструктора, дрогнула. – Но сначала давай позвоним маме, узнаем, как она себя чувствует. А о том, что ты сегодня прислуживал в алтаре, дома ей скажешь сам. Вот же она обрадуется. Жаль, что не видела тебя сегодня в церкви.

Влад достал мобильник. Поговорил с женой.

– О`кей, дружок, маме вроде бы получше, температура спала. Едем в магазин.

Машина мчалась по шоссе, минуя дорожные указатели, обгоняя другие автомобили. Влад посмотрел в зеркало заднего вида – как там сын. Все в порядке – сияет.

Сегодня, когда Влад увидел сына в стихаре, с зажженной свечой в руках, у него на глазах блеснула слеза. Такое событие! Казалось, только вчера родился, только вчера принесли его из госпиталя, завернутого в пеленку…

– Папа, а знаешь что? – Матвей имел привычку с этой фразы начинать свою речь, о чем бы и какого бы рода они ни была. – Включи музыку – «Роллинг Стоунз» или «Квин».

Через минуту в салоне машины зазвучал рояль, аккомпанирующий великому Фредди Меркьюри. Грянули ударные, гитары брызнули своими переборами.

– We will, we will rock you!..

Оба – отец и сын – стали подпевать солисту «Квин». Сначала вполголоса. Но, вскоре забыв, что это не урок музыки, Матвей перешел на полный голос. Влад – на несколько октав ниже – не хотел заглушать ни сына, ни замечательного вокалиста рок-группы. Когда же настал час прилива и потребовалась вся широта сердца, Влад тоже повысил тон, вдохнул поглубже....

И оба грянули в два голоса, на весь салон, заглушая и ударные, и клавишные, и струнные:

– We are the champions, my frie-е-еnd!..

Машина долетела до 5-го выезда и свернула направо, к плазе с магазинами.


                                                        Глава 2


На вечерней службе в полупустой церкви как-то тише и таинственней горят лампады у икон, отблески перекатываются по старым серебряным окладам, стенам, деревянной фигуре Христа, вознесшего Свои пригвожденные руки над панихидным столиком. У стены на скамеечке сидит жена священника, задумчиво склонив голову в старомодной шляпке. Редко, с тихим переливом, звякает кадильница в руке дьякона. На клиросе не так часто поют – больше читают псалмы.

Мысли потихоньку собираются в одну точку. Самые важные мысли, а таких, пожалуй, не так уж и много. Но в суете будней они – самые важные – как-то быстро забываются. Жизнь повседневная заполнена всякой трухой…

И вот, стоя на вечерних службах, Влад все чаще стал припоминать одно и то же – из прошлого, далекого прошлого, что к его сегодняшней жизни, казалось бы, не имеет никакого отношения.

Сегодня у него дел и забот – пруд пруди. Работа библиотекаря пусть и не слишком напряженная, не изнуряющая, все равно требует внимания. Еще – заочная учеба на степень доктора истории в университете Кентукки. Диссертация. Семья, конечно, воспитание сына. Родители – его и Галины – сами пока справляются, но стареют, все больше нуждаются в помощи. Словом, забот житейских хватает. И, казалось бы, незачем себе теребить душу воспоминаниями о своей беспечной юности в Киеве.

Но что же делать? Куда же деть те проклятые мысли о прошлом? Долго дремавшие под спудом, они вдруг проснулись, восстали в душе. И не оставляют.

И не оставят, пока не посмотришь на них спокойно и твердо, без стыда и всякой боязни. И только тогда сможешь понять, или это – отголоски прошлого, канувшего навеки, или же – часть настоящего, которое несешь в своем сердце долгие годы, через всю жизнь.

Ага, вот откуда они, эти мысли, – из Евангелия. История Иуды. Вот что навеяло Владу воспоминания, которых он так долго стыдился и избегал. Иуда. Предатель. Страшное слово! Страшное преступление – предательство, страшнее нет. И страшны муки души человеческой, предавшей кого-то. И страшно отчаяние отступника.

Всю жизнь после того случая Влад жил с чувством, что он – предатель. И потому в глубине души никогда не уважал себя и не верил себе. Знал о себе: человек он – ненадежный.

Предал не за деньги, а из трусости. Впрочем, какая разница? Суть предательства от этого не меняется.

…..........................................................................................................................................

…В Киеве у него были друзья детства, отрочества и юности – Юрка и Сашка. Вместе росли в одном девятиэтажном доме.

Они жили в районе, ныне называемым Голосеевским, но прежде – Московским, а еще раньше – Сталинским. Район был не центральным в городе, но и не окраинным, сплошь окружен ярами да рощами.

Все втроем – Влад, Юрка и Сашка – ходили в одну школу. Ловили бабочек и стрекоз, собирали пчел в банки, надеясь получить от них мед. Праздновали дни рождения. Когда подросли, посещали яхт-клуб на Днепре. Приглашали девчонок со школы или со двора к себе домой на вечеринки, когда чьи-то родители уходили в гости или в кинотеатр. Начали пить – сначала винчик. Сашка всем алкогольным напиткам давал ласкательные названия: винчик, портюшок, сухарик.

Сашка питал слабость к алкоголю. Никогда так ласкательно не называл ни одну девушку, как бутылку вермута или водки. Он и пил всегда больше, чем Юрка с Владом, а пьянел меньше их. Вот змей. Любил он, когда булькает из бутылки, так радовался, что, казалось, это не из бутылки, а из сердца Сашкиного выбулькивает радость.

Сашка часто приносил во двор, в их дружную компанию, новые словечки из лесу. Неподалеку от их дома находился старый Голосеевский лес, с многочисленными ручьями да озерами. Там были места благоустроенные для отдыха и развлечений: лодочные станции, карусели, кафе. Но были и места дикие, глухие, где собиралось хулиганье и блатари с округи. Там пили водку, дрались, дрессировали своих овчарок, делились последними новостями о том, чей брат или друг сел в тюрьму и на какой срок. Словом, в том лесу было настоящее разбойничье кубло, где среди мужчин крутились и подростки.

Вообще-то Сашка изначально должен был ходить не в те бандитские места, а в музыкальную школу. Школа тоже находилась в Голосеевском лесу, к ней прямехонько, между молодых дубков и сосенок, вела асфальтовая дорожка от троллейбусной остановки. Сашка брал там уроки игры на фортепиано и сольфеджио.

Родители его были не из интеллигентов: тетя Надя работала обычным бухгалтером в трамвайно-троллейбусном депо, отец токарем, и по возрасту уже вышел на пенсию. Сашка у них был поздним ребенком. Жили они бедно, отец Сашки к тому же пил. Вряд ли сами бы сдали сына на музыку, но у Сашки была «боевая» тетка, сестра его матери. Большая общественница, она заседала в разных местных советах и комитетах, своих детей не имела, вот и голубила племянника, как родного сына. Устроила его в музыкальную школу, надеясь, что в будущем он пойдет в консерваторию, а потом станет вторым Рихтером или Шостаковичем.

У Сашки и вправду был исключительный музыкальный слух. Но душа его слышала не только волшебные звуки, исторгаемые фортепиано. Годам к четырнадцати Сашка, выходя из троллейбуса, почему-то шел не по прямой асфальтированной дороге в ту чудесную музыкальную школу, а стал частенько сворачивать влево, где в мураве вилась узкая тропинка. Оказалось, что в его большой папке из плотного картона, между нотных листов очень хорошо умещается бутылка портюшка, которую он нес туда, за зеленую горку, где собиралась блатная малина. Находиться среди хулиганов в душегрейках и с овчарками Сашке почему-то нравилось больше, чем среди одаренных мальчиков в чистых костюмчиках в музыкальной школе.

Муз-школу он все-таки с горем пополам окончил, хотя в последний год появлялся там крайне редко. Но ни о какой консерватории, к великому огорчению Сашкиных родителей и его всемогущей тетки, и речи быть не могло. Да и в обычной средней школе Сашка учился из рук вон плохо. В последний год после третьей четверти даже был вынужден уничтожить школьный журнал с оценками, где напротив фамилии Демин почти по всем предметам стояли двойки. Журнал утопили в общественном сортире, неподалеку от школы. Юрка и Влад учились в параллельном классе, но Сашке помогли провести операцию по похищению журнала из учительской и уничтожению оного. Ведь они – друзья, а друзья должны выручать один другого.

Так вот, из того самого леса, где гуляли соловьи-разбойники, Сашка приносил во двор, в их компанию, блатные словечки и приблатненные замашки.

Его отец – дядя Витя, когда-то сидел в тюрьме. Несмотря на преклонные годы и на то, что много пил, мужик он был все еще крепкий, нрава крутого. Когда узнавал, что сын снова прогулял урок в музыкальной школе или когда из обычной школы поступали жалобы (мол, не учится, еще и курит за забором), дядя Витя хорошенько давал Сашке по шеям, приправляя экзекуцию суровым воспитательным словом. Сашка наказание сносил без ропота, зная, что виноват. Отцу он никогда не перечил и очень его уважал.

Совсем иная атмосфера царила в доме Юрки. Его мама – тетя Лена, работала учительницей математики в вечерней школе, а отец – дядя Алеша, в отделе кадров какого-то НИИ.

Вся их квартира была уставлена книжными полками. Книги теснились рядами, от пола до потолка, во всех комнатах, даже в прихожей. Дядя Алеша был настоящим библиофилом, разыскивал раритеты в «Букинистах» и на блошиных рынках. Дома принесенную книгу бережно оборачивал в белую бумагу или целлофан и, присвоив ей номер, ставил на полку, в определенное место.

Книги он не просто коллекционировал, но и читал. Он обладал феноменальной памятью, наизусть знал целые главы из «Онегина», помнил в подробностях многие сцены из романов Достоевского и Толстого.

Их двухкомнатная квартира не могла вместить полчища постоянно прибывающих книг, поэтому часть из них дядя Алеша был вынужден сдавать напрокат, вернее сказать, арендовал помещение у соседей. Неудивительно, что все книжные полки в квартире Влада тоже были заполнены книгами дяди Алеши.

А еще в серванте у дяди Алеши хранились больших размеров альбомы с фотографиями знаменитых западных актрис и просто соблазнительных красоток в бикини. Верхний альбом открывался эпиграммой, сочиненной самим хозяином:

«Ни от кого я не скрываю и говорю открыто всем,

Что я завел себе гарем и раз в полгода в нем бываю.

В моем гареме стражи нет. Всем, кто войдет в него, – привет!

Но если сердце Ваше слабо, лучше сюда не заходить,

А то начнет оно ходить, как тарантас среди ухабов,

И чего доброго для Вас наступит вдруг последний час!»

Стиль, конечно, навеян Пушкиным, но очень выпукло отражал натуру дяди Алеши, его тонкий юмор, душевную шаловливость и вкус, чуждый всякой пошлости.

Сердца Юрки, Влада и Сашки о ту пору были сильны, бояться инфаркта им было нечего, поэтому они регулярно «заходили в тот гарем», переворачивая листы с новыми фотографиями пленительных дам. Компьютеры тогда только-только входили в жизнь, эротика и порнография еще была не так доступна для подростков.

По национальности дядя Алеша был татарином, родом из Казани, а тетя Лена – украинкой. Юрка же в своей внешности вобрал черты обоих родителей. В нем была заметна азиатская кровь – в широких скулах и узком разрезе карих, чуточку раскосых глаз. Нос же его был вздернутым, как у матери. Волосы – темно-каштановые, пышные, с естественным отливом; не такие, как у дяди Алеши – черные, жесткие и короткие.

От природы Юрка был гибок и пластичен, своей пластикой чем-то напоминал пантеру. Одно время занимался спортивной гимнастикой и, наверняка, при таких физических данных преуспел бы в спорте. Но гимнастика Юрку не привлекала, и он ее бросил. Как оставил и многие другие студии – художественную, театральную, яхт-клуб. У него была кипучая, увлекающаяся натура, в рамках какой-то одной секции ему было тесно. Поэтому он быстро, безо всякого сожаления, бросал одно и пробовал другое.

У Юрки было врожденное чувство стиля, вероятно, унаследованное от эстета-отца. От него без ума были многие девчонки в школе и во дворе, а после окончания школы у него сразу появились женщины постарше.

Сашка же подобным шармом не обладал. Черты его лица были невыразительны и грубоваты. Из-за своей мешковатости он получил прозвище Мешок. Сашка был куда проще, чем Юрка. Зато обладал житейской сметкой и проницательностью, и, несмотря на свое странное тяготение к лесному хулиганью, натуру имел незлобивую. Музыкальная школа для Сашки тоже не прошла даром: в Сашкиной душе не только булькали портюшок и вермунька, но и звучали возвышенные сонаты Моцарта и Шопена.

У Сашки дома стояло пианино, купленное теткой. А Юрка приобрел себе гитару. С появлением гитары Юрка сразу понял свое призвание, понял, для чего рожден.

У него тоже был исключительный музыкальный слух, а гитара открыла в нем усидчивость и упорство. Он просиживал дни напролет, осваивая аккорды и гитарные переборы. Рок-музыка отныне в его квартире звучала, не смолкая. Из динамиков магнитофона и проигрывателя неслись ураганные мелодии «Роллингов», «Квинов», «Дорз». Ухо самоучки-Юрки улавливало малейшие нюансы игры соло-гитаристов. Он истязал себя до кровавых мозолей на подушечках пальцев, пока не удавалось добиться идентичной игры с оригиналом. Почти не владея английским, на слух разучивал слова песен, а потом исполнял под гитару.

Сомнений не оставалось – во дворе восходит новая рок-звезда, которая воссияет на небосклоне рока в созвездии других мировых – Меркьюри, Моррисона и Джаггера. Кстати, внешне Юрка был чем-то похож на Мика Джаггера своей широкой улыбкой и широкими скулами. И артистизмом.

Он попросил Сашку, чтобы тот помог ему с нотной грамотой. Порой они пытались что-то изобразить вдвоем – Юрка на гитаре, Сашка – на пианино. Но Сашкин отец не переносил ни рок, ни поп-музыку, а только русские романсы. Поэтому репетиции не получили ходу, а фортепиано из дома ведь никуда не потащишь.

Влад с Юркой жили в одном подъезде, Сашка – в другом. Как-то повелось с детства, что Влад считал Юрку своим первым другом, а Сашку – вторым. Хотя такое деление было очень условным. Но к Юрке и к его родителям Влад испытывал куда более сложные и разнообразные чувства, чем к семье Сашки.

Родители Сашки – из простых, часто ругались между собой, грубили друг другу. Дома у них было постоянно накурено. Бедненькая обстановка: старая мебель, потертые покрывала на диванах. На фоне этой серости и бытового убожества эдаким аристократом выделялось черное полированное пианино, над которым висела большая фотография в рамочке – Сашка-подросток в костюме и с бабочкой. Маэстро!

Так случилось, что отец Влада сошелся с дядей Витей: их объединила рыбалка и любовь к водке. Поэтому отец Влада в доме Сашки был частым гостем.

А вот душа Влада льнула в дом Юрки, уставленный книгами, с тонким запахом лаванды, где открываемая дверца «гарема» издавала чарующий звук, а дядя Алеша собирал свою бессмертную библиотеку.

Ко всему прочему, дядя Алеша был еще и шахматистом – любителем, но играл очень сильно. Участвовал в городских турнирах, однажды получил в приз шахматную доску с костяными фигурами, за которой на протяжении многих лет сыграл с Владом, пожалуй, тысячу партий, а то и больше.

Случалось, к ним в гости из Казани приезжал младший брат дяди Алеши. Гость часто с юмором вспоминал, как дядя Алеша когда-то поехал в Киев на три дня на конференцию и не может вернуться обратно вот уже пятнадцать лет. Он говорил на русском, но порой (присутствующие дети ведь знать должны не всё) переходил на татарский.

Когда в их доме появлялся «татарский» гость, рассказывал о Казанской жизни, звучала татарская речь, Влад видел Юрку несколько иначе. Юрка родился в Киеве, в Казани никогда не бывал. Но в те вечера возникало странное ощущение,  что Юркины корни не только в Киеве, но и в Татарии. Неспроста же он получил в школе восточное прозвище – Багир.

Влад любил дядю Алешу, любил и Юрку. И завидовал ему. Завидовал многому: Юркиной смелости и дерзости, его музыкальным и художественным способностям, успеху, каким он пользуется у девчонок. Словом, всему, всему.

И не то, чтобы Влад вовсе не ценил своих достоинств. Но в те юношеские годы желал обладать такими же яркими талантами, которые сулили Юрке славу.

Влад дерзким и отважным не был, хоть и трусом его не назовешь. Гитару себе тоже купил, что-то тренькал, но такого рвения, как Юрка, не выказывал и упоения от игры не получал. За девушками ухаживал, порой небезответно, но таким успехом у них, как Юрка, не пользовался.

В школе Влад учился чуток получше своих друзей. Однако не мог понять, в чем, в какой области лежит его настоящий интерес. Пока однажды дядя Алеша не дал ему прочесть книгу А. С. Норова: «Путешествие по Египту и Нубии».

Авраам Сергеевич Норов – известный русский востоковед, в первой половине XIX века предпринял несколько путешествий-паломничеств по странам Ближнего Востока, Азии и Европы и потом описал увиденное в путевых заметках.

Многое в его рассказах о знаменитых местах древности Владу, правда, тогда было неясно, поскольку от читателя требовалась хоть маломальская историческая подготовка. Но Влада сильно впечатлил переданный в книге дух Византийского Востока: развалины гигантских статуй, монастыри в пустынях, дикая природа. Конечно же, больше всего ему тогда понравилось приключенческая часть, где Норов описывает, как охотился на крокодилов, скакал на верблюдах и едва не потерпел кораблекрушение. Влад запоем прочел все пять томов путевых заметок. После этого просил у дяди Алеши книги только по Византийской тематике. Его окончательно перестали интересовать все другие предметы. Только история Византии.

Давая Владу очередную книгу, дядя Алеша требовал взамен сыграть с ним еще одну партию в шахматы. Он относился к Владу с большой симпатией, прочил ему светлое будущее.

В это время Юрка в соседней комнате истязал гитару или брал у Сашки уроки нотной грамоты.

– Локти будете себе кусать за то, что выросли такими балбесами, – укорял их дядя Алеша. – Попытаетесь укусить свой локоть, а не достанете зубами, вот так, – для большей убедительности дядя Алеша демонстрировал будущие тщетные попытки Юрки и Сашки укусить свои локти: подносил локти к самому лицу, словно пытаясь укусить их. – Зато мистер Влад (так он шутливо называл Влада) станет большим человеком, профессором истории. А вы, дундуки, будете стоять с гитарой, с протянутой рукой, и просить: «Влад, друг, помоги нам…»

Юрка старался не обращать внимания на отцовские увещевания. Но наступал момент, когда терпение его иссякало, или же требовался небольшой перерыв в музыкальных занятиях.

Он снимал гитару и бережно передавал ее Сашке: «Подержи, Сашок». Поднимался со стула и со словами: «Ну, батяня, ты меня достал своими занудными проповедями», – направлялся к отцу, закатывая рукава рубашки.

В этот вечерний час дядя Алеша, как правило, был одет в спортивные штаны и белую майку. Легонько улыбнувшись, вставал с дивана, извинившись перед Владом за вынужденно прерванную партию. И выходил на центр комнаты, огороженной, как боксерский ринг, книжными полками. (Тетя Лена в это время была на работе в вечерней школе.)

И они начинали бутузить друг друга. Дядя Алеша, укрываясь от Юркиных ударов, громко сопел:

– Ах ты, дундукович! Ах ты, шакальмасов! – вставлял свои любимые, им же придуманные, словечки.

Влад с Сашкой – болельщики, поддерживали то одну, то другую сторону. И оба в душе завидовали, что у Юрки такой отец: их отцы в это время играли в домино во дворе, или рыбачили на Днепре, или лежали на диванах перед телевизорами. Или пили водку.


                                                        Глава 3


Воспитание детей – занятие весьма хлопотное. Ни покоя, ни отдыха. Одни только переживания: как же дитё справится с водоворотом современной жизни? Как во всем разберется? Ведь должен не обмануть родительские чаяния и надежды. Должен быть и умным, и отличником, и прилежным, и музыкальным, и спортивным. И чтоб не связывался со сверстниками, которые могут дурно повлиять и сбить с правого пути. И чтоб был упорным в достижении цели, и чтоб не сидел целыми днями у компьютера, и чтоб, и чтоб, и чтоб…

Рождаются эти чаяния и заботы в родительской душе с первым криком ребенка на Земле, а, может, и того раньше, когда он еще в материнской утробе. Лежит там себе тихонько, в тепле, и горя не знает. Не догадывается еще, бедное чадо, что родители уже крепко задумываются над его судьбой, уже мысленно начертывают жизненные дороги, по которым ему идти.

Так и Влад – мало чем отличался от других родителей, желал Матвею счастья. С тех пор, как Матвей встал на ноги и пошел, Влад внимательно приглядывался, стараясь понять, каков же он – его сын? И как его воспитывать?

Сын – красавчик. Когда крестили его, священник взял на руки ребенка, завернутого в белую пеленку, верхний уголок которой случайно накрыл личико Матвея, и от такого дискомфорта малыш расплакался. Приподняв край пеленки с лица, священник на миг замер:

– Бат-тюшки, какой красавец! Просто писаный Иван Царевич. Хоть в Голливуд отправляй. Такая красота для мальчика – большой соблазн.

Возле них стояла купель – большая металлическая чаша, полная воды. И опустили в нее раба Божьего Матвея, голяком, головой вниз, только пятки сверкнули…

Красота, конечно, это – хорошо. Хотя, с духовной точки, для мальчика и соблазн – быть очень красивым. Но пока Матвей еще слишком мал, чтобы будоражить сердца женщин. Пока его красота милует глаз только родным, соседям и учителям в школе.

Рисунок губ у него – мамин, и разрез голубых глаз – мамин, а русые густые волосы и ровный нос – папины. Худенький, гибкий, ростом чуть выше среднего. Несколько раз Владу и Гале предлагали снять сына в рекламе детских товаров, но Галя не согласилась: лицо ее сына будет на упаковках памперсов или детского противовоспалительного крема – зачем это надо?

Так что, пока пребывает Матвей в безвестности. Ждет его красота своего часа.

Как-то постепенно, день за днем, месяц за месяцем, начал Влад замечать в своем сыне многие качества друга Юрки. Нужно сразу оговориться: никаких поворотов сюжета с тайными изменами, где потом вдруг откроется, что папа ребенка – вовсе не тот, кто по документам, а совсем другой дядя – верный папин друг! Ничего подобного в этой истории нет и в помине. Родители Матвея – Влад и Галя, родители и по плоти, и по документам. А Юрка – друг детства – далеко-далеко, в Киеве. Галю в своей жизни видел лишь один раз – на свадьбе, когда она выходила замуж за Влада.

Но явные артистические наклонности, как когда-то у Юрки, Влад все чаще обнаруживал в своем сыне. Матвей обладал чувством стиля, все в нем дышало артистическим самолюбованием. Устраивал шоу перед зеркалами: скажем, с зачесанными назад волосами, в солнцезащитных очках и с детской гитарой в руках. Подергает струны гитары, поорет. Затем примет эффектную позу и воскликнет:

– Супер-стар!

Имел ребенок и явные художественные задатки: просто так, от нечего делать, вдруг брал чистый лист бумаги и карандаши, садился к столу и быстро, почти без исправлений, рисовал пестрого попугая или леопарда. В необычном колорите, в правильных пропорциях, с передачей движения.

Отвели его к преподавателю музыки, проверили слух:

– Ля-ля… Ре-ре… А теперь: до-ре-ми. А попробуй еще выше: ля-ля…

У ребенка чудесный музыкальный слух.

Словом, вундеркинд, с гуманитарным уклоном. Стали водить его и на музыку, и в студию рисования, и на секцию гимнастики.

Влад будто вернулся в свое детство, словно стал для него Матвей-сын – другом детства Юркой. Влад порой ловил себя на мысли, что как-то странно завидует ему – родному сыну, как когда-то завидовал Юрке. Даже такое проскальзывало в его душе.

Еще, незаметно для себя, стал Влад и «дядей Алешей». Во время игры в шахматы, вдруг прерывал партию, выходил на средину комнаты. Сын тут же радостно спрыгивал с дивана. И они начинали сражаться на кулачки. В боксерской манере дяди Алеши, Влад отводил назад за спину свою левую руку, а правой наносил меткие удары-укусы противнику:

– Ах ты, дундукович! Ах ты, шакальмасов! Родного батьку бить!..

А Матвею-то радости: кулачками – в отцовский живот.

Как и дядя Алеша, старался Влад жене по хозяйству помогать. Собственный отец для него авторитетом никогда не был, хоть он и любил его. Отец работал водителем автобуса, круг его интересов ограничивался работой и рыбалкой. Книг он не читал, только газеты. По хозяйству маме почти не помогал, считал – с него достаточно того, что он зарабатывает деньги и семья материально не нуждается. С Владом им всегда было трудно найти общий язык.

Отношения между родителями в их семье Владу тоже не нравились: родители между собой часто спорили по мелочам, не раз собирались развестись. Но принадлежали к тому типу пар, которые разводятся на протяжении всей своей совместной жизни, однако до окончательного разрыва дело так и не доходит, а потом один из них очень тяжело переносит потерю ушедшего супруга…

По вечерам, когда Матвей лежал в своей кровати, перед сном Галя читала ему разные книги на русском: сказки или жития святых. Слушая мамино чтение, Матвей в это время имел привычку что-то вертеть в руках – плюшевого котенка или фигурки пластмассовых рыцарей. И так засыпал. Он, конечно, не против бы в это время поиграть и в электронную игру, но такое мама не допустит. Мама вообще настроена против всех компьютерных игр. Отстала от жизни.

Сказки и жития, конечно, интересны. Но не менее интересны истории папы о его детстве: «Приключения Юрки, Влада и Сашки».

Порой Влад ложился рядом с сыном в его детскую кровать. Благо, кровать была достаточно широкой, на такой и двум взрослым места хватило бы. (Иногда в выходные, когда Матвей ни свет ни заря вбегает в комнату родителей и сразу включает все, что можно включить: телевизор, компьютер, лэптоп, музыкальный центр, а солнышко едва-едва взошло и в окошке только рассеивается ночная мгла, Влад с Галей спасаются бегством, – шасть в детскую, и оба – в кровать Матвея. И молча, молча, без слов, с закрытыми глазами, чтобы не улетел тот легкий и пугливый утренний сон выходного дня…)

Так вот, порой лежит Влад вечером рядом с сыном и рассказывает ему страшные, холодящие душу, но всегда – со счастливым концом – истории трех друзей.

Юрке в этих историях всегда отведена роль заводилы, вожака, лидера. Юрка – дерзкий, отважный. Ничего не боится. Прыгает с крыши высокого дома, на Днепре дерется с пиратами, залезает с горящим факелом на вершины гор. Юрка непромокаемый, несгораемый, непотопляемый. Как Ниндзя. Юрка побеждает любых монстров, его боятся ведьмы и колдуны, на него жалуются соседи.

Сашка – тот на Юркином буксире. Сашка – солдат, не командир. Верный оруженосец конного рыцаря. Не такой проворный и ловкий. Мешок. Дундук, одним словом. Все приключения придумывает Юрка: развести костер на крыше, отправиться в путешествие на плоту, натолочь серы из спичек для бомбочек. Сашка помогает самоотверженно, но почему-то ему потом и больше всех достается. Сашку порой бьет его папа – больно по заду, и ставит в угол.

Влад в этой веселой троице – посередине. Не устроитель всех этих забав, скорее, он – главный советник Юрки. Влада редко наказывают за их проделки, он всегда каким-то чудом выпутывается.


                                                         ххх


«…И выкопал он себе пещеру в горах, сотворил молитву и поселился там. И вел строгую подвижническую жизнь. В пищу употреблял только сухой хлеб да воду, и то через день, а иногда даже и через два. Нередко же Антоний не принимал пищи и целую неделю. Многие, узнав о святой жизни подвижника, приходили к нему, изъявляли желание жить с ним…»

Читала мама, а Матвей, теребя плюшевого кота, слушал, то задирая коту хвост, то скрещивая его лапы на груди.

Где-то там, за океаном, в Киеве, находятся эти таинственные пещеры. Страшные, темные. И какой-то монах-отшельник, в черной одежде, с бородой до живота и длинными волосами, пришел в Киев от святой Афонской горы. Взобрался на горы над Днепром и зачем-то выкопал там себе пещеру. Не искал клад – ни золото, ни доллары. Выкопал пещеру, в которой много лет жил и молился Богу. Вот диво-то! И зачем в пещере жить, если можно жить в квартире? В квартире есть и телевизор, и компьютер. Но молиться Богу лучше в глубокой, темной пещере. Бог тогда лучше тебя слышит. И ангелов в пещере много. Ангелы не только в небе живут. Чем глубже пещера, тем больше там ангелов.

Следом за Антонием, тем бородатым стариком, выкопал неподалеку себе пещеру и другой старик – Феодосий. Правда, когда Феодосий пришел туда, на горы, он еще не был стариком, – убежал от своей мамы в монастырь против ее воли. Старики от мам не бегают. Но все-таки трудно себе представить Феодосия без длинной бороды.

И зажгли они там, глубоко под землей, свечи, и стали молиться. И почти ничего не ели и не пили. Ни глотка пепси-колы. Про Макдоналдс и говорить нечего.

Страшно там им было, холодно. Ветер носился, завывая над древними кручами, и крутилась лодка в бурю на волнах Днепра, и летел сорванный кленовый лист, и тревожно кричали чайки. А Антоний и Феодосий сидели в своих пещерах, молились. «Госпо-оди, помилу-уй…» – отвечали им многоголосые ангелы из подземных ходов. «И весь живот свой Христу Богу предади-им…» – повторяли Антоний и Феодосий.

И от этого «весь живот» у Матвея самого в животе всегда холодеет, когда слышит эти слова. Ведь не шутка же, не шутка это. Не ноготь пальца, не волосы, а живот – весь свой живот! – Богу отдать. Как же потом жить-то, без живота?!..

Потом к двум киевским пещерникам спускается третий – Матвей Прозорливый. Тоже с длинной бородой и в черной рясе. Матвей Прозорливый все видит и все знает наперед. Он видит бесов. Бесы то мчатся на свиньях по городу, то бросают в монахов какие-то желтые дурманящие цветы, то дико визжат, чтобы монахов испугать. Но не боятся их бородатые пещерники. Они бесам могут и по шее дать, и тумаков им, дундукмасовым и шакальмасовым.

Пока Матвей ненадолго увлекся плюшевым котом, пока припоминал что-то важное, под мамино чтение уже все горы наполнились монахами. Все пещеры! Пришли туда и Агапит, и Алипий, и Нестор. И началось там такое, такое… Церковь взлетала в небо, и разбойники каменели от одного прикосновения к ним монашеской руки, и затворников, избитых бесами, выносили из пещер.

Там, в пещерах, порой появлялись и Юрка с Сашкой, непонятно, правда, в какой роли, – то ли угодников, то ли разбойников. И кот Матвея – черный, плюшевый – тоже туда проникал, кудесил там и шалил, задувая свечи и громко, жалобно мяукая, будто обиженный тем, что все его забыли. И сам Матвей тоже появлялся в пещерах. Хотел поймать сбежавшего кота, гонялся за ним, ползал на коленках по холодному земляному полу. Иногда во время погони попадал в келью какого-то бородатого монаха, склоненного над книгой. Подолгу смотрел на него – молящегося, перебирающего в руках четки. «…И весь живот свой Христу Богу преда-а-дим…»

Антоний, здравствуй! Хэлло! Это я, Матвей, твой друг из Чикаго! Привет, Феодосий! Это я, Матвей из Чикаго. Юрка и Сашка, и вы тут?!..

Выпал из застывших пальцев ребенка плюшевый кот. Рот Матвея приоткрылся, веки его легонько вздрогнули.

– Спи, спи, сынок…


                                                        Глава 4


Все-таки Влад добился своего. Не сломался. Выдюжил. А мог-то и – буль-буль – опуститься на дно, на самое донышко.

Первое время по приезде в Штаты он страдал от иммигрантского шока. Конечно, жалел, что поддался на уговоры родных и уехал в Америку со всеми (Галя – еврейка). Кому в Чикаго нужен украинский историк? Никому не нужен. Вешай диплом на гвоздик.

Он и повесил, и пошел по славному пути многих мужчин-иммигрантов в Америке. Такси. Эх, прокачу.

Ничего другого придумать для себя не мог. И потихоньку начал выпивать. Заливать свое иммигрантское горе-горюшко, оплакивать неудавшуюся, потерянную жизнь. Конечно, обвинял не только себя, но и родителей, и Галю. Жена, как никак. Тоже должна нести ответственность за страдания мужа.

Но со временем поосмотрелся, пообвыкся к новой жизни в чужой стране. Слезами и водкой горю не поможешь, сколько ни лей. Закончил годичные курсы и получил специальность библиотекаря. Тут и диплом его пригодился. И работу нашел – в центральной публичной библиотеке Чикаго, там неплохая секция славянской литературы.

Работа библиотекаря, в общем, не сложная, многие наверняка мечтают о такой: сносная зарплата, медстраховка, длительный отпуск, больничные. Государственная работа – островок коммунизма в бушующем океане рынка.

Одно плохо – скучно, неинтересно. В основном, требуется лишь умение пользоваться электронной системой внутрибиблиотечной городской сети. Что должен делать библиотекарь? – Вносить информацию о новых поступлениях, помогать посетителям находить книги, CD– и DVD-диски, расставлять книги и кассеты на полках в конце рабочего дня. Посещать бесконечные рабочие заседания. Пожалуй, все. Еще выслушивать панические слухи коллег о грядущем сокращении.

И так – день за днем. Спустя некоторое время на кухонном столе в доме Влада снова стала частенько появляться бутылка, правда, уже не дешевой водки, как несколько лет назад, когда нуждались в деньгах, а напитка поизысканней – рома или коньяка. Небольшие сверкающие бутылочки объемом пол-пинты, что в пересчете на русскую систему мер – в аккурат граненый стакан, под краешек.

И снова зазвучал ропот Влада и его жалобы на жизнь. Галя, конечно, к нему ближе всех остальных. Как и полагается любящей жене, ей первой и удар сносить.

Не пожирала Влада ностальгия, как прежде, и в Киев, вроде бы, уже не так сильно тянуло. Однако ничего не радовало. Рождение сына не укрепило семью, не помогло Владу обрести душевный покой, а наоборот, еще больше усугубило его тоску и гнев на себя и на весь мир. Смутно догадывался: все из-за того, что не может он жить без дела настоящего, достойного, чему бы стоило себя посвятить.

Так зашатало и затрусило его, так сдвинуло со всех опор, что начал пить едва ли не каждый день. Сложности в отношениях с Галей подошли к таким рубежам, что замаячил развод.

Галя и сама не ожидала, что Влад, по натуре спокойный, сдержанный, трезвомыслящий, – так «выскочит из мерки» и пойдет вразнос.

Уже оба побывали у адвоката и проконсультировались насчет юридических деталей развода. Уже спали в разных комнатах и не разговаривали неделями. Тогда-то появилась в жизни Влада церковь.

…В Киеве он к Православию пришел благодаря Стасу – приятелю-однокурснику, когда учился в Киево-Могилянской академии. Влад и прежде интересовался христианством, но, скорее, из любопытства, чем по потребности души. Крестился, когда учился в академии. Вместе со Стасом стал посещать церковные службы.

Стас тогда верой горел, подумывал даже бросить академию и пойти учиться в духовную семинарию – хотел стать священником. Вот и воспламенил он тогда приятеля Влада, поднес свою свечечку к его свечке, ожидавшей огня… Кстати, под влиянием Стаса, и Галя – хоть еврейка – тоже покрестилась.

Тогда, в середине девяностых, Украина переживала религиозное возрождение, и студенческие годы Влада совпали с этим временем. Вместе со Стасом ходили и в Лавру, и в древнюю Китаеву пустынь, где новые монахи расчищали заваленные старые пещеры. И на Лукъяновское кладбище ходили, где один светлый душой иеромонах служил панихиды по всем киевским новомученикам сталинского лихолетья.

Стас рылся в архивах КГБ, встречался детьми репрессированных священников и уцелевших очевидцев. Хотел собрать и составить летопись тех страшных лет. Начиная с 1933-го года, репрессии против духовенства были поставлены на поток: расстрелы проводились в подвалах Лукъяновской тюрьмы, потом ночью из тюрьмы, будь она трижды проклята, трупы вывозили на телегах и закапывали во рвах Лукъяновского кладбища. Много тогда было загублено священников, монахов и профессоров духовных академий. Много невинной крови впитала та земля старого киевского кладбища…

Стас и бороду себе отпустил лопатой, как у священника. И прозвище у приятелей получил – Борода.

Влад бороду не отпускал, брился аккуратно и волосы стриг довольно коротко. Но душой тогда впервые прикоснулся к вере, ощутил тот страшный, сладкий холодок и тепло…

И вот, спустя десять лет, когда все это уже отошло за дальние горизонты – и Киево-Могилянская академия, и Борода, и те молебны, и Киев, унылый, хмурый, отделенный от Московии заборами и тынами, снова, уже в чикагской жизни, Влада появилась церковь.

Сам не знал тогда, как церковь сумеет помочь ему. Но пришел с надеждой. Ведь не хотел расставаться ни с женой, ни с двухлетним сыном. Бывает так – сорвало человека и понесло, помимо его воли. Хотел бы остановиться, да не может.

После работы приезжал Влад в церковь на вечерние службы. Слушал чтение псалмов. Слушал, но не слышал. Все решал: сделать ли ему последний шаг и начать спать с Ритой, коллегой в библиотеке? Рита давно была в разводе, дочь ее выросла, поступила в колледж и жила в студенческом кампусе. Рите явно надоело флиртовать с Владом и уже без всяких обиняков приглашала его к себе домой.

Встретил он случайно там, в полупустой вечерней церкви, одного художника – обрусевшего грека, родом из Одессы. С необычным именем – Гурий.

У Гурия тоже была борода лопатой, правда, уже поседевшая, хотя Гурию не было и пятидесяти. По натуре – молчун, смотрел он мрачно исподлобья. Во время служб стоял, не шевелясь, застыв, как изваяние. Худое, бородатое изваяние. Только порой руки его вздрагивали и делали вдруг странные движения: то резко выбрасывали из кулака все пять распрямленных пальцев, то судорожно разворачивались кистями. Странные руки! Руки художника.

Византийский двор

Подняться наверх