Читать книгу Система пожаротушения - Петр Романенко - Страница 3

Павел Иванович Ромов всю жизнь прослужил в штабах. Правда, свою офицерскую карьеру он начинал с командной должности – с командира взвода. Однако он вскоре понял, что хороший командир из него не получится. Командир должен быть требовательным и справедливым. Павлу, обладающему мягким, добрым характером, проявлять жёсткую требовательность было сложно. Он был деликатен, заботлив, справедлив, матерился только в крайних, не терпящих отлагательства, случаях. Бывало, пошлёт кого-нибудь на…, а потом сидит, переживает – дошёл или не дошёл; хоть и недалеко, но слишком неоднозначно. Подчинённые его уважали. Он был красивым, обаятельным молодым человеком, излучал какую-то добрую энергию, что вызывало к нему доверие, уважение, порождало у женщин нежную трепетность и готовность для него на всё чисто женское. Он был атлетически сложен. Спортсменом он не был, но все нормативы, которые положены в армии по физической подготовке, выполнял на «хорошо». Некоторые затруднения вызывали у него силовые упражнения. Но он тренировался – подтягивался, отжимался, качал пресс. При выполнении гимнастических упражнений он «выезжал» за счёт ловкости, гибкости, махов. В гимнастике он больше любил прыжок через коня в длину. А произошло это, как ни странно, из-за того, что в свою курсантскую бытность он не умел прыгать через коня – боялся. Во время первого своего прыжка он сильно ушибся, и с тех пор возник психологический барьер – боязнь коня. Разбежавшись, он в последний момент трусил и пробегал мимо. Так продолжалось долго; над ним подшучивали, смеялись, дружески издевались. И он решил во что бы то ни стало победить коня. Однажды он не свернул в сторону, а, разбежавшись, наскочил и сел на коня верхом; потом дальше, потом еще дальше, пока не перескочил. С тех пор началось. Павел как бы хотел отомстить этому спортивному снаряду – прыгал и прыгал, оттачивая мастерство, приглядываясь к хорошим гимнастам. Он достиг если и не отличных, то неплохих результатов. Короткий сильный разбег, наскок на мостик, сильный толчок и полёт – голова, спина, поясница прямые, ноги в коленях выпрямлены, носки оттянуты. Коня он касался руками на конце, чтобы опереться и сделать соскок – намертво, как вбитый гвоздь, застыв на месте, удерживаясь на ногах.

После окончания училища он попал в коллектив, где многие увлекались игровыми видами спорта – футболом, баскетболом, волейболом. Денег на спортинвентарь не выделялось, поэтому искали различные пути и варианты. Нашли такую лазейку. Существует такое поощрение – объявление благодарности и награждение денежной премией. Выбирался офицер, заслуживающий поощрения, ему объявляли благодарность, награждали денежной премией – благодарность оставалась с ним, а за деньги он только расписывался; на них покупали мячи, сетки и другой необходимый инвентарь. Кстати, в волейбол Павел играл плохо. Такой премией его тоже награждали.

Ромов не лебезил и не пресмыкался перед начальством, всегда держался с достоинством. За это его все уважали – и начальники, и товарищи.

Павел был музыкальным человеком. Нет, он не играл ни на каких музыкальных инструментах, не занимался аранжировкой музыкальных произведений. Он обладал хорошим музыкальным слухом, чувством ритма, хорошим голосом. В курсантские годы он пел в сводном хоре училища. В части, где он служил, часто проводились строевые смотры – командир их был любитель, да и при итоговых проверках вышестоящей инстанцией всегда проверялась строевая подготовка, и проводился строевой смотр, на котором всегда оценивалось прохождение подразделения с песней. Но как военные поют? Все слышали. Хорошо поёт только военный ансамбль песни и пляски. Солдаты поют почти при каждом передвижении строем. Это, наверное, хорошо, это традиция. Но как они поют? Основной критерий – чем громче орёшь, тем лучше поёшь. Даже кадеты на параде в Москве при прохождении с песней не пели, а орали. Уж их-то можно научить петь. Павел помнил, как в училище за каждой ротой был закреплён музыкант из оркестра, который учил петь, тренировал курсантов, репетировал с ними. Поэтому они пели, а не орали.

Офицеров в части Ромова было много, поэтому они проходили с песней отдельной коробкой. Пели они хуже солдат – солдаты хоть поют несколько раз в день, а офицеры построились, и шагом марш. Запевай – никаких тренировок, никаких репетиций. Если в строю шагал Ромов, песня звучала красиво, оценка – «отлично», если Ромова не было, получалось как всегда. Ромов провоцировал хорошее исполнение. Как поёт подразделение? Запевала запевает, все остальные подхватывают песню и тянут вслед за ним монотонно в унисон. Павел же в нужном месте брал на октаву ниже. Все, кто шагал рядом и кто слышал его, невольно сбивались на этот тон и тянулись за ним. Песня распадалась на два голоса – получался красивый двухголосый хор.

Пришёл Ромов в ракетные войска хоть и в начале их становления, но время их создания не застал. Ракетные войска уже росли, крепли, совершенствовались, проводили пуски ракет, испытывали новые образцы. Случались ошибки, неудачи, трагедии. Так в 1960 году при испытательном пуске межконтинентальной ракеты 8к-64 на полигоне Байконур произошёл взрыв и пожар на старте. Погибло 74 человека военных и гражданских. Погиб первый Главком Ракетных войск Неделин.

В 1962 году, через два с половиной года после образования, на долю РВСН выпало решение сложной и ответственной задачи по предотвращению американской угрозы Кубе. Эта операция получила название «Анадырь». Размещение ракет на Кубе – идея лично Хрущёва. Мотивы – защита Кубы, укрепление её обороноспособности, недопущение агрессии США, которая была, по его мнению, неминуемой. Предлагался следующий план – тайно доставить ракеты, развернуть их, а потом уже официально объявить об этом. Это была уникальная операция. На ходу приходилось решать трудные задачи, возникшие при погрузке, разгрузке ракет, развёртывании и приведении их в боевую готовность при наличии скального грунта. К тому же, электрическая сеть на Кубе 60 герц.

Задание было выполнено. На Кубу были доставлены 42 ракеты, 36 головных частей, компоненты топлива, необходимое оборудование и техника для подготовки пуска ракет, около восьми тысяч офицеров, солдат, сержантов и служащих СА. Мир висел на волоске от Третьей мировой войны.

Между тем ракетные войска продолжали развиваться, укрепляться. Ракетчики учились, тренировались, нарабатывали практические навыки и опыт. В войска поступала не только новая техника, но и грамотные обученные кадры. Было сформировано достаточное количество высших учебных заведений, которые готовили командиров, инженеров для ракетных войск. Это академия имени Дзержинского в Москве – главная кузница отличных специалистов, академия имени Можайского в Ленинграде, высшие военные училища в Риге, в Серпухове, в Харькове, в Ростове, и ещё некоторые военные и гражданские ВУЗы, которые готовили инженеров-ракетчиков.

Ромов учился в Харькове. Вместе с ним учились офицеры, прослужившие уже некоторое время в войсках, и ребята после окончания школы. Учиться было нелегко. Преподаватели спрашивали строго, начальство следило за тем, чтобы все учились, чтобы не было задолженностей, чтобы успешно сдавались экзамены. Курсантам было легче – все были холостыми, никакие бытовые и хозяйственные проблемы не отвлекали от учёбы. Да и знания после школы были ещё свежи. После окончания училища и получения дипломов много переживаний и хлопот вызывало распределение по новым местам службы.

Наиболее хитрые искали любые возможности, чтобы пристроиться где-нибудь в Харькове или в другом городе в военную приёмку на завод или другое место поспокойнее и потеплее. Наиболее же умные стремились наоборот попасть подальше в войска, где больше возможностей карьерного роста и продвижения по службе. Честно, своим трудом. И уже оттуда потихоньку двигаться к центру, имея за плечами опыт и заслуженный успех, а на плечах – погоны с более весомыми звёздочками.

Баба Шура жила недалеко от воинской части – учебного центра по подготовке младших специалистов-ракетчиков. Идя в магазин или по другим делам, она проходила вдоль забора части. В беседах с другими старушками она рассказывала.

– Шура, вот скажи, что за часть рядом с тобой? Уж очень секретная какая-то, – спрашивали ее.

– Какие там секреты! Занимаются чёрт знает чем, – отвечала баба Шура. – Как ни иду, постоянно их старшой командует: «Внимание! К столу!». Враз все затопали сапогами – побежали, стало быть, к столу. Видать, места за столом всем не хватает, вот они и бегут наперегонки, чтобы место себе захватить. А через некоторое время слышно: «Первый готов!» «Второй готов!» «Седьмой готов!» Что там у них на столе, не видно, но к полудню они уже все набрались. Песню поют.

– Что, целый день поют?

– Нет. В обед старшой командует: «Строиться на обед!» Построились, он дальше командует: «С места с песней шагом марш!» Запели и пошли обедать. Сколько можно есть!

На вооружение поступали новые комплексы, новые ракеты. Были ракеты с компонентами топлива: спиртом и жидким кислородом.

Старший лейтенант Баранов был заправщиком. Однажды необходимо было подготовить ёмкость к приёму жидкого кислорода. Для этого надо было тщательно обезжирить цистерну, потому что при контакте жидкого кислорода с жиром получалось взрывоопасное соединение. Он поручил это рядовому Полищуку. Тот разулся, надел противогаз и залез в цистерну. Баранов подал ему ведро спирта и чистую ветошь. Было жарко, и в цистерне быстро скопились сильно концентрированные пары спирта. Баранов через горловину наблюдал за Полищуком, готовый в любую минуту прийти на помощь. Когда Полищук уходил в дальний конец цистерны, Баранов постоянно разговаривал с ним и требовал, чтобы он тоже говорил – таким образом он поддерживал связь и контролировал. И вот, находясь на расстоянии, Полищук замолчал.

– Полищук, – позвал Баранов, – почему замолчал, как у тебя дела?

В ответ раздалось. «Дивлюсь я на небо, та i думку гадаю – чому я не сокiл, чому не лiтаю…».

– Полищук, что случилось? Давай, быстро вылезай.

В ответ Полищук только перевернул пластинку: «Розпрягайте, хлопцi, коней, та i лягайте почiвать…», – затянул он. И сам он, похоже, тоже собирался почивать – свернулся клубочком и приготовился ко сну. Полищук – хитрый хохол, видимо, он снял противогаз, чтобы подышать парами и таким образом отметить свои успехи в боевой и политической подготовке. Баранов быстро залез, поднял Полищука и вытащил его наружу. Отправив его в казарму почивать, надел противогаз, залез и домыл цистерну.

Было много всяких случаев – и смешных, и печальных.

Командовал Ромов недолго.

Солдаты были всякие. Некоторые из них до призыва в армию раскатывали на своих машинах, развлекались с девочками, посещали рестораны. В общем, прикоснулись к красивой жизни. У Ромова не было ни машины, ни денег. Это были другие времена и другие офицеры с некоммерческим отношением к службе: ответственные, бескорыстные, самоотверженные. Слова «долг», «честь», «патриотизм» были для них не пустым звуком. Поэтому они довольствовались тем, что давал государь, не ропща на трудности. В уставе записано: «Военнослужащий обязан стойко переносить все тяготы и лишения военной службы». Так они и поступали. Это теперь все офицеры имеют автомобили, денег немного побольше, а тогда автомобиль был большой роскошью. На Полякова, который купил машину, а затем и дачу, смотрели с осуждением и упрёком. Когда же ему заниматься службой, крепить боеготовность, если каждую свободную минуту он будет лежать под машиной – ремонтировать, или работать на даче.

Вот такое отношение было тогда. Оно вполне соответствовало духу того времени.

Вот таких солдат, которые уже видели красивую жизнь, надо было ставить на место, вводить в рамки воинской службы. Эта грубая тяжёлая работа удручала Ромова, отбивала желание служить. Он переживал, терзался, искал выход. Но он был толковый офицер со светлой головой и ясным пытливым умом. Эти качества начальство видело и использовало их с пользой для дела. Его перевели на штабную работу. Всё вполне резонно – другие офицеры наоборот, категорически не любят штабную бумажную работу, хотят командовать, работать с живыми людьми.

С тех пор Ромов всю службу был в различных штабах, поднимаясь по служебной лестнице всё выше и выше. Служил он справно, с личным временем не считался, на часы не поглядывал, находился на службе столько, сколько было нужно. Случалось, что он отдыхал. Однажды ему досталась путёвка в санаторий.

У ракетчиков был хороший санаторий в Крыму – «Фрунзенское». Редкое явление – молодому офицеру дали отпуск летом и путёвку в санаторий. Бред какой-то! Такое случается раз в 220 лет. Наука этот феномен не объясняет. Многие авторитетные учёные связывают это с напряжением в электрической сети.

В армии всегда существовала присказка: солнце жарит и палит – в отпуск едет замполит; на дворе январь холодный – в отпуск едет Ванька взводный. А у авиаторов, у техников самолетов она звучала так: солнце жарит и палит – в отпуск едет замполит; птицы мёрзнут на лету – в отпуск гонят техноту.

Как бы там ни было, но Ромову дали путёвку в санаторий.

В санаторий «Фрунзенское» приезжаешь как на службу – обязательно встретишь знакомых, с которыми давно не виделся – учились вместе, служили раньше вместе или были на каких-нибудь сборах.

До Симферополя Павел долетел самолётом, там, переночевав в эвакоприёмнике (назовут же), автобусом доехал до «Фрунзенского». Прибыл, доложился, разместился. Поселили его в комнате на первом этаже на троих (стандартная норма по тем временам). Для блудливых отдыхающих первый этаж – самое удобное место. «Фрунзенское» – санаторий военный, и порядки там соответствующие. Соблюдение режима и распорядка дня – непременное условие спокойного отдыха.

В 22.30 все двери закрывались, и ни одна мышь не могла проникнуть в корпус. В полночь в палату заходила медсестра со списком и учиняла вечернюю поверку.

– Сидоров.

– Я.

– Хомяков.

– Я.

– Три тысячи тридцатый.

–..?

– Три тысячи тридцатый.

– Это Зозо-грузин.

– Где он?

– В туалете.

– Калёнов… Где Калёнов?

– Где-то здесь, в туалете, наверное.

– Предупреждаю – покрывать никого не буду; я не хочу вылететь с работы, у нас работать больше негде. Вон в 26-й палате одного нет; не знаю, что делать, наверное, доложу.

За неоднократное нарушение установленного порядка выписывали из санатория с соответствующей записью в медицинской книжке.

Опоздавшие и загулявшие отдыхающие попадали в корпус через окна первого этажа, которые по такому случаю проживающими там не запирались.

Через 15 минут после ухода медсестры окно распахнулось, и в комнату ввалился какой-то джентльмен. Недоумённо оглядевшись, он направился к кровати Павла и свалился на неё. Было понятно, что он собирается отойти ко сну. Павел оторопел.

– Э! Ты кто? Это моя кровать.

– Гвардии старший лейтенант Кочетов; извините, я немного не в форме. – В подтверждение этого он выразительно икнул. – Но кровать эта моя, я прекрасно помню – деревянная, рядом тумбочка, два полотенца; так что я дико извиняюсь.

– Ну, это просто из «С лёгким паром», – изумился Павел. – В какой ты комнате живёшь?

– В 26-й.

– А это 15-я.

Было уже далеко за полночь, когда Павел справился с гвардии старшим лейтенантом – отвел его на второй этаж в свою комнату.

Павел понимал Кочетова, который долго сидел где-то в лесу; нет, не на дереве, а под деревом, неся боевое дежурство, и сейчас вырвался на волю к людям – обалдел от свободы. Он вспомнил Кочетова. Это старший лейтенант из читинской дивизии, прицельщик. Ромов однажды ездил туда на сборы. Старший лейтенант Кочетов демонстрировал технологию прицеливания и новые приборы. Ромов прицеливание не знал, но понимал, что прицельщик отсчитывает определённое количество импульсов и вводит их в полётное задание. Делать это было нелегко – нужно уловить и выделить среди шумов эти импульсы. Кочетов был лучший прицельщик. Перед прицеливанием он выпивал стакан спирта; все чувства и ощущения обострялись, и он прицеливал ракету лучше всех – это отмечали все комиссии, которые периодически проводили контроль прицеливания.

На следующий день решили пойти на танцы. Был новый заезд, приехали новые женщины, поэтому надо было произвести разведку и рекогносцировку. Танцы проходили в большом просторном зале. Были и открытые площадки, но они ещё не были готовы к сезону.

Вошли в зал; он был залит морем света, гремела музыка. Павел не любил полумрак на танцах – он не всегда был уместен. А здесь как раз всё правильно. Женщины пришли в дорогих нарядах, красивые, ароматные – им надо было показать и наряды, и себя, и посмотреть на других. Много света – это то, что надо. Женщин было много. Павел невольно вспомнил того фермера, который после тяжких трудов приехал отдохнуть на море. Увидев с балкона отеля пляж и сотни женщин на нём, он простонал.

– Во, блин! Приехал отдохнуть, а тут работы непочатый край!

Похожие мысли теснились и в голове у Павла, он так же подумал. И вот он увидел в конце зала девушку; чисто ангел небесный – нежная, хрупкая, застенчивая и грустная. Лицо бледное с не совсем здоровым румянцем, черты утончённые, благородные. Русые волосы были зачёсаны назад и собраны в пучок, отчего её головка была похожа на молодую ядрёную редиску. Огромные, живые глаза только подчёркивали это сходство. Она была взволнована и находилась в каком-то напряжённом ожидании. Была она в обществе другой девушки постарше и дамы лет 50-ти.

Семья Климовых была благополучной и счастливой. Глава семьи Геннадий Васильевич был главным инженером на предприятии, его жена Светлана Фёдоровна была врачом. Детей у них долго не было. Принимались все меры, были испробованы все средства, консультировались у лучших врачей у нас и за границей, но детей не было. Наконец, они обратились к Богу. Молились. Долго, усердно. И вот Бог услышал их молитвы – дал им дочь, не дочь, а своего ангела. Она действительно была божественна, как пишут в сказках – ни в сказке сказать, ни пером описать. Назвали Катенькой. Надо ли говорить о том, что родители её боготворили – всё для неё, вся жизнь, все средства. Но и она, к её чести, росла девочкой послушной, скромной, трудолюбивой; отца очень любила, а отец в ней души не чаял. Её обучали музыке, танцам, вокалу, хорошим манерам, иностранным языкам. В общем – принцесса. Отец пророчил ей большое будущее. Он постоянно ей внушал, что, получив образование, она должна непременно выйти замуж за нефтяного магната, банкира, короля или шейха; на худой конец – за принца на белом коне.

– Такой бриллиант должен быть в золотой оправе, – говорил он.

Она невольно привыкала к этой мысли. Именно поэтому, окончив школу с золотой медалью, поступила в институт иностранных языков, готовясь к счастливой жизни за границей. Так они и жили: мечтали, работали, учились – были счастливы. Но скоро судьба им напомнила, что в жизни бывает не только счастье, но и беда. «Беда подступила, как слёзы к глазам».

Геннадию Васильевичу понадобилось съездить на дальний объект их объединения, расположенный в горах – там возникли проблемы, требующие вмешательства и помощи. Водитель был на больничном, и Геннадий Васильевич решил съездить на своей машине. Машина была хоть и не старая, но иногда барахлили тормоза – надо было посмотреть, но всё недосуг. Накануне поездки отца Катя плохо себя чувствовала, ходила сама не своя – её терзали какие-то страхи, какая-то тоска, уныние, всё валилось из рук, на душе было тяжело, болела голова. У неё было нехорошее предчувствие. Она решила во что бы то ни стало отговорить отца от поездки; даже пошла на обман, сказала отцу, что его якобы вызывают в институт.

– Папа, – обратилась она к отцу, – ты можешь завтра не ездить? Мне нехорошо, я предчувствую беду; моя интуиция меня редко подводит. Нам с тобой завтра надо обязательно сходить в институт, у меня возникли проблемы, помоги мне.

– Нет, Катя, ехать надо обязательно, там меня ждут, сами не справятся. Вернусь – и сходим в институт. А насчёт предчувствия – не думай о нём, на этот раз оно тебя обманывает. Здесь недалеко, я за полдня смотаюсь.

Отец никогда ни в чём ей не отказывал, а тут не соглашается. Это ещё больше пугало Катю, она видела в этом дурной знак, какую-то фатальную неизбежность.

Уехал. Вопрос решил быстро, а на обратном пути это случилось. Горная дорога петляла между скал. Слева были отвесные каменные глыбы, справа – обрыв. Машина безмятежно катила вниз, мотор работал на малых оборотах. Но вот крутой поворот – Геннадий Васильевич нажал на тормоз. Но что такое? Скорость не уменьшается. Он надавил педаль до отказа – машина несётся. Всё! Отказали тормоза! Это он понял мгновенно. Паники, однако, не было, наоборот – мозг работал как часы, быстро оценивая обстановку и вырабатывая решение. Он попробовал, прижимаясь левым бортом к скале, погасить скорость. Некоторое время ему это удавалось, но вот на пути оказался валун. Машина врезалась в камень и разлетелась на части: капот – в гармошку, левую дверцу оторвало, всё помялось, искорёжилось. Геннадия Васильевича выбросило из машины, он ударился головой о камень – получил травму, несовместимую с жизнью.

Катя ночь не спала, её трясло; момент аварии она почувствовала – её как током ударило.

Матери не было – была в отъезде; на опознание пригласили Катю. Катя шла, как в бреду; она ожидала самого страшного. Одна мизерная, почти нереальная надежда чуть-чуть теплилась – может быть, это всё-таки не он. Когда сняли с лица простыню, всякая надежда улетучилась. Это он! Самый родной, самый любимый, самый лучший на свете человек – её обожаемый папочка! На мгновение она онемела, не могла вымолвить ни слова; у неё вдруг мелькнула мысль – если попросить его о чём-нибудь, он встанет, поможет, он никогда ей не отказывал.

– Папочка, – попросила она сдавленным голосом, – вставай, помоги мне: ты обещал ходить со мной в институт.

Слёз пока не было, было одно бескрайнее, навалившееся всей тяжестью горе. Зазвенело в ушах, к горлу подступила противная тошнота, в глазах потемнело – Катя потеряла сознание.

Два дня она находилась в коме, два дня врачи не отходили от неё ни на шаг. Когда она пришла в себя, оказалось, что ноги у неё не работают – парализовало. Они лежали неподвижно, как два тяжёлых бревна – слишком сильный стресс перенесла. Беда одна не ходит.

После похорон отца, после того, как оклемалась поседевшая за одни сутки мать, началась долгая и трудная работа – борьба за восстановление здоровья, борьба за жизнь. Катей занимались лучшие врачи. Каждый день массаж, физиолечение, капельницы, уколы, таблетки и ещё многое другое. Через год начали шевелиться пальцы ног, а ещё через год таких усилий – физических, душевных, моральных – Катя стала становиться на ноги и, держась за стол или стул, делать шаг или два. Это было большое достижение, но это всё – дальше этого не шло. Её возили по разным клиникам у нас и за рубежом, но положительных результатов не было. Массаж и физиолечение продолжали делать, чтобы поддерживать тонус мышц ног, чтобы они не атрофировались совсем. Все врачи сходились на том, что команда из мозга не доходит до ног. В Германии даже измерили величину команды головного мозга, измерили тонус мышц ног. Они оказались вполне удовлетворительными. То есть, ноги здоровы, сигнал мозгом выдаётся, но он до ног не доходит. Решили, что образовался какой-то тромб – препятствие на канале связи мозга с мышцами ног. Этот тромб несомненно психологического происхождения. Предлагали разные варианты решения этой проблемы.

Наконец, все – и народные целители тоже, сошлись на одном мнении: клин надо вышибать клином. То есть, нужно было перенести такой же сильный стресс, но обратной полярности – положительной. Легко сказать, но где найдешь море положительных эмоций, если Катя постоянно пребывала в большом унынии, глубокой депрессии – жить неохота, ничего делать неохота; жизнь закончена, впереди мрак и тоска. Она каждую неделю просила свозить её на могилку к отцу, где она рассказывала ему о своих бедах, переживаниях, ощущениях, плакала. Её постоянно поддерживали, подбадривали, помогали мать и сиделка Наташа, заходили друзья из института. Они часто напоминали ей о желании отца видеть её счастливой, и чтобы она вышла замуж за короля, нефтяного магната или за банкира. Они напоминали Кате, что отец твёрдо верил в это; а раз так, то это и произойдёт. Надо только бороться, трудиться, трудиться и верить. Мало-помалу Катя начинала утверждаться в мысли, что так и будет. В её подсознании глубоко засела эта надежда отца, этот его наказ. Он помимо её воли как-то согревал её, светил во мраке, подогревал надежду. Лицо Кати потихоньку светлело, разглаживалось, она постепенно начинала верить в хорошее. Появилась мысль о выходе к людям, в свет. У неё опять появилось предчувствие чего-то, но теперь уже светлого, желанного, захотелось жить, бороться. Она съездила на могилку к отцу, рассказала ему о своих раздумьях, намерениях, предчувствии, посоветовалась с ним.

Однажды в июле в санаторий приехала новая партия отдыхающих. У Кати, чувственной, страстной натуры, сердце заныло: что-то будет, – почувствовала она.

И вот Катя попросила отвезти её на танцы. Она хорошо запомнила этот день – это был День святых апостолов Петра и Павла, 12-е июля. Эта просьба была принята с восторгом: наконец-то, Катя начинает оттаивать, – подумали мать и Наташа. На танцы поедем обязательно. Вечером они приехали в танцевальный зал. Нашли удобное место в конце зала, откуда всё хорошо видно, сели в кресла.

Павел некоторое время смотрел на девушку, любовался ею. Катя рассматривала зал, посетителей, слушала музыку. Вдруг она нутром почувствовала, что на неё смотрят. Она обернулась и увидела Павла. Сердце её заколотилось. Это он! – электрическим разрядом пронеслось в мозгу.

Но вот заиграли медленный танец. Павел решил пригласить девушку на танец: подержать её в руках, ощутить запах её волос, теплоту её тела, упругость груди.

– Разрешите пригласить вас на танец, – сказал он, подойдя и галантно поклонившись.

На лице девушки отразились испуг, радость, надежда.

– Мне очень жаль, – ответила она с грустью, – я не могу; у меня болят ноги.

Но Павлу уже неудобно было отступать, да и не такой он.

– Пойдёмте, пожалуйста, я вас очень прошу; мы потихонечку, здесь с краю, просто подвигаемся на месте.

Глаза Кати загорелись решимостью и надеждой. Павел протянул ей руку. Катя встала, сделала шаг, потом второй, потом третий. Остановилась, не веря в чудо. Павел манил её дальше, она сделала ещё три шага и, поддерживаемая крепкими руками Павла, закачалась в такт музыке, переступая с ноги на ногу. Она прошла шесть шагов, да ещё и танцует! Катя была как в каком-то волшебном сне, в душе её бушевала буря чувств, она дрожала от восторга, радости, ликования, надежд – от всех, обрушившихся на неё, как божий дар, положительных эмоций. Танец закончился; от счастья Катя была близка к обмороку. На своё место она шла гораздо уверенней. Подойдя к матери, она бросилась ей на грудь и разрыдалась. Павел был чрезвычайно удивлён, озадачен и не знал, что делать. Почему она рыдает? Подойти и спросить? К нему подошла Наташа. Она отвела его в сторону и рассказала печальную историю Кати. Павел был поражён, его потрясла судьба Кати. Получается – он стал невольным её спасителем. Он подошёл, представился, познакомился поближе с этими милыми людьми.

– Катенька, – сказал он, – можно я вас приглашу на все танцы; вы должны согласиться, потому что я знаю ваше положение и буду с вами очень аккуратен и бережен.

Она с восторгом и благодарностью согласилась. Они танцевали весь вечер и оставшиеся до окончания отпуска дни проводили вместе. Катя продолжала реабилитацию; теперь, когда лёд тронулся, восстановление шло хорошо. Постепенно Павел и Катя проникались друг к другу чувством, несколько большим, чем хорошие отношения. Павлу Катя очень понравилась, он с радостью забрал бы её с собой. Катя была в восторге от него. Она в него ещё не влюбилась, но была на грани этого. Если Павел будет и дальше таким же хорошим – она пропала. И прощайте тогда короли, шейхи, нефтяные магнаты. Катя рассказала об этом матери, поехала на могилу к отцу и поделилась своими мыслями с ним.

– Папочка, я встретила принца. Он не на белом коне, но в сапогах. Это военный. Сейчас он в штатском костюме, но в своей части он, наверное, носит сапоги. Он мне нравится, и я могу в него окончательно влюбиться.

Павел и впрямь часто ходил в сапогах – он любил полевую форму одежды. У него она всегда была хорошо подогнана, опрятна, сапоги начищены до блеска. Павел был стройный, широкоплечий, с тонкой талией. Он всегда потуже затягивал ремень, расправлял складки гимнастёрки. Это подчёркивало его стройную спортивную фигуру. Он часто над собой шутил.

– Как надену портупею – всё умнею и умнею.

Женщины на него посматривали. Светлана Фёдоровна всё понимала и боялась. Не дай бог, Катя влюбится в него и захочет с ним уехать. Этого нельзя было допустить никак. Ей нужно было находиться под наблюдением врача, по крайней мере, первое время. А у него в лесу – какие врачи? Павел поправлял:

– Не в лесу, а в Жангиз-Тобе – в степи в Казахстане. И есть у нас санинструктор, рядовой Потехин. Он может оказать первую медицинскую помощь, измерить давление. Этого, конечно, недостаточно, но вот, что имеем.

Павел прекрасно понимал Светлану Фёдоровну и в душе был с ней согласен.

Но вот срок пребывания в санатории подошёл к концу. Уезжать Павлу было очень тяжело – сердце рвалось назад: задержаться хоть на день, хоть на час. Он влюбился. Кате было ещё тяжелее – она тоже влюбилась. Она с болью в душе почувствовала, что они расстаются навсегда.

Они расстались. Долго потом переписывались, перезванивались до тех пор, пока Павел совсем не потерялся, переезжая из гарнизона в гарнизон. А Катя всю жизнь хранила в сердце светлый образ своего возлюбленного, своей первой любви. Она жаждала с ним встречи, мечтала хоть взглянуть на него. Каждый год до самой старости 12 июля Катя приходила в этот танцевальный зал, садилась на то же самое место и молча сидела весь вечер, вспоминая тот незабываемый танец, того красавца, молодого офицерика, и глаза её застилала нежная благодарная пелена. Больше они не виделись, и встретились только на погребении.

Последние 13 лет Ромов служил в довольно крупном армейском штабе. К этому времени он накопил приличный опыт штабной работы. В малых штабах он занимался планированием боевой подготовки, составлял расписания занятий, графики нарядов, занимался другими бумагами.

Он всё время прослужил в ракетных войсках. В крупном штабе, да ещё в отделе, который являлся задающим генератором, мозгом штаба, задачи усложнялись, приобретали творческий характер. Здесь он занимался организацией боевой учёбы войск, боевого дежурства, разрабатывал замыслы и планы учений, тренировок, анализировал и писал большим начальникам тексты их выступлений на разборах итоговых проверок, учений, подведениях итогов и постановке задач. Он писал так же отчёты в вышестоящий штаб о результатах проверок, учений, тренировок. Вот здесь и требовались творчество, фантазия, выдумка. Так, текст для выступления перед офицерами проверяемых частей неизменно начинался словами «…добились определённых успехов, однако…» – на этом об успехах больше не говорилось ни слова, перечислялись одни недостатки, которые сводили на нет все эти определённые успехи. В выступлении перед подчинёнными надо было всех ругать, всячески доказывать, что никто ничего не делает, все даром едят казённый хлеб, надо было стращать, угрожать; писать в формате: «Матерь вашу, всех сгною!»

Вообще, в армии, на взгляд Ромова, сложилась какая-то порочная система управления, руководства, воспитания, взаимоотношений с подчинёнными частями. По содержанию техники, боевым вопросам – боевому дежурству, боевой подготовке, оперативной подготовке – претензий к войскам было мало. Основные претензии были по воинской дисциплине, по неуставным взаимоотношениям, дедовщине. Большой грех командиров и начальников состоял в сокрытии грубых нарушений воинской дисциплины. С этим боролись, выявляли такие нарушения, наказывали за это. Вызывала недоумение методика «воспитания» командиров, у которых дела шли плохо. Такого командира полка вызывали на заседание военного совета и устраивали ему большую взбучку с угрозами и унижениями. Считали, что кашу маслом не испортишь – битый командир будет злее, строже, ответственнее относиться к укреплению воинской дисциплины и порядка. Да и урок для других.

– Скажите, вы в состоянии командовать полком? – спрашивали его под конец. – Если через месяц положение не исправите – снимем.

Иногда заседание кончалось инфарктом. Ромов недоумевал – почему бы не разобраться по-деловому, указать командиру на недоработки, помочь ему, подсказать, посоветовать, не доводя его до инфаркта.

Так было везде в ракетных войсках.

Чашин был командиром полка ракет подвижных комплексов. Полк трудный – много техники, много людей; не сравнить со стационарными шахтными комплексами, которые никуда не перемещаются. Не всегда всё было гладко – офицеров не хватало, приходилось самому часто дежурить, другие вопросы упускались. Вызвали на военный совет, пропесочили.

– Если в кратчайшее время состояние не улучшится – снимем.

– Снимайте.

Сняли. Прислали с понижением – на подполковничью должность в оперативный отдел, где служил Ромов.

– Ребята, – сказал Чашин, прибыв в отдел, – я ничего не умею, с бумагами не работал, и не работать бы никогда. Но выбора у меня нет, поэтому помогите мне войти в курс дела.

Поучиться было у кого, да и Чашин был толковый, грамотный, опытный офицер; он сам быстро разобрался со штабной «кухней» и скоро уже работал, как все.

Для доклада в Москву о недостатках надо писать в стиле: «Ещё кто-то кое-где у нас порой…». Надо было писать: «…ещё имеются отдельные недостатки и недоработки», писать в обтекаемой форме, сглаживая острые углы, указывать такие недостатки, которые никого ни к чему не обязывают, типа: «ещё не до конца выполнены требования Главкома…» (их до конца никогда не выполнишь), или: «требует дальнейшего совершенствования…» (совершенствованию нет конца) и т. д.

За 13 лет Ромов отшлифовал такое мастерство – любой текст в любом формате, смотря куда писать, вверх или вниз. За пару ночей он мог написать это даже в стихах.

Были в жизни Ромова во время службы и плохие моменты, о которых ему не хотелось вспоминать, но которые всё-таки вспоминались. С горечью. Ему было стыдно до сих пор. Начальник штаба объединения, в котором последнее время служил Ромов, был человеком старой закваски, фронтовиком. Выражения он не подбирал и не стеснялся – крыл всех трёхэтажным. Раньше на начальном этапе становления ракетных войск он занимался строительством и обустройством частей, городков, технических позиций. В этом он преуспел, имел богатый опыт. И потом, спустя некоторое время, будучи уже генералом, начальником крупного штаба, он по инерции больше занимался строительными работами, чем организацией боевой учёбы, боевого дежурства, боевого управления. Этим занимался оперативный отдел. У него в приёмной через дверь только и слышно: «А вы посчитали, сколько нужно кирпича, цемента, песка?..»

И вот он повернулся к боевому управлению лицом. Он решил поруководить командно-штабной тренировкой. Так всегда и должно было быть. Разрабатывалась необычная командно-штабная тренировка. Разработчик решил максимально приблизить обстановку к боевой. Разрабатывал эту КШТ майор Ромов. В ракетных войсках приблизить обстановку к боевой трудно – много ограничений, да и объективно многое сделать нельзя. Нельзя, например, создать обстановку после ядерных ударов противника. Всегда существовали ограничения по использованию средств радиосвязи: нельзя было задействовать одновременно больше 50 % средств. А между тем, радио – основное и, скорее всего, единственное средство связи после ядерных ударов противника. Да и будет ли оно работать в условиях сильной ионизации атмосферы и сильных помех? Поэтому надо тренироваться. На этот раз решили работать только по радио. Созвонились с Москвой, испросили разрешения, договорились. Звонил, договаривался и начальник штаба. Договорились и о создании радиопомех.

По замыслу тренировки проводился пуск ракет в ответном ударе – самый невыгодный вариант, то есть, приказ на пуск передавался после ядерных ударов противника. Это значит, что все проводные каналы связи были выведены из строя. Приказ передавался по радио в условиях помех.

Началась КШТ. Передан по радио приказ на пуск – заранее заготовленная Ромовым закодированная радиограмма. Все напряжённо ждут от соединений подтверждения получения приказа. Начальнику штаба не терпится больше всех – что получится? Но вместо подтверждения идут радиограммы: «Ваша кодограмма не расшифровывается». Быстро взяли кодограмму, раскодировали – и точно, она составлена с ошибкой. Под одной словарно-цифровой величиной закодировано два сигнала. Всё раскодируется, но это неправильно, и такой приказ к исполнению не принимается. Сердце у Ромова оборвалось. Если бы был пистолет, он, наверное, застрелился бы. Что было потом, Ромову вспоминать не хочется – тяжело. Много заслуженных, неприятных, обидных, унизительных и даже оскорбительных слов было брошено ему в лицо. «За такое на фронте головы летели», – закончил начальник штаба. Ромов ходил как в воду опущенный – подвёл всех, загубил такую тренировку. Начальник штаба молчал. На Ромова, готового застрелиться, обратил внимание секретарь партийной организации Петухов Борис Иванович. Он пошёл к начальнику штаба.

– Товарищ генерал, что с Ромовым будет? Сильно переживает.

– Может быть, ему благодарность объявить? – раздражённо буркнул генерал.

После Петухов сказал Ромову.

– Никодимыч (так называли между собой начальника штаба) сказал начальнику отдела: «Этого… (он правильно назвал Ромова, будучи матерщинником) больше никогда не допускать к разработке таких ответственных тренировок».

Начальник оперативного отдела Малашенков – умный и деликатный человек. Он не сказал Ромову об этом и ни разу не упрекнул его – он видел состояние Ромова, видел, что Ромов сам себя казнит сильнее всяких взысканий. Малашенков знал, что это не от плохого профессионализма, а от банальной невнимательности и чрезмерной загруженности. Ромов был творческим и очень грамотным офицером.

Но вот вскоре опять нужно было разрабатывать КШТ, она проводилась по плану Москвы. Малашенков втихаря поручил это опять Ромову. Конечно, он понимал, что узнай об этом начальник штаба – было бы очень плохо. Но свободных офицеров не было, и поручить это было просто некому – выхода не было. И потом, за одного битого двух небитых дают. Уж эту КШТ Ромов разработал безупречно.

Вспоминалось Ромову и командно-штабное учение, проводимое Главным штабом ракетных войск. Командно-штабное учение отличается от командно-штабной тренировки большим объёмом отрабатываемых задач, реальным выводом и развёртыванием войск. Для контроля за действием управления армии на КШУ прибыл посредник из Москвы – генерал. У командующего он сразу потребовал.

– Дайте мне толкового офицера, который будет писать отчёт о каждом этапе учения – что отработано, что хорошего, какие недостатки.

Он брал этот отчёт и шифром отправлял в Главный штаб. Ему дали Ромова. Командующий (тогда был Егоров) сказал Ромову, чтобы он этот доклад сначала показывал ему. Ромов так и делал.