Читать книгу Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС - Петр Шелест - Страница 4

1932 год. Вышло постановление ЦК КП(б)У о направлении в Донбасс группы коммунистов для оказания помощи в работе металлургической и горнорудной промышленности. В число этой группы попал и я. Изъявил желание попасть на металлургический завод и рассказал об этом управляющему «Югостали» Селиванову. Он порекомендовал мне поехать на Мариупольский металлургический завод имени Ильича и тут же написал рекомендательное письмо директору завода Радину.

При встрече с Любой Банной, студенткой нашего института (мы симпатизировали друг другу), я ей сказал, что еду в Донбасс. Она предложила: «И я поеду с тобой, если ты не возражаешь». Я ей ответил: «Приезжай, буду рад». И все это как-то получилось полушутя-полусерьезно, но мы твердо условились писать друг другу.

В конце сентября 1932 года я прибыл на станцию Сартана, на завод имени Ильича. Меня приняли директор завода Радин и главный инженер Кравцов, старый специалист. Тут же присутствовал и Мосяков, заместитель главного инженера завода-шефа «Провиданс». Разговор с руководством завода был хорошим, доброжелательным. Завод имени Ильича был по тем временам огромным предприятием, работали на нем около ста двадцати тысяч человек.

Я и сейчас многих вспоминаю с большой теплотой по совместной работе в то сложное и трудное время. Высокой квалификации был инженер Голубицкий – специалист прокатного производства, заместитель начальника цеха. Он хорошо разбирался в политических вопросах. Когда в 1933 году Гитлер пришел к власти, Голубицкий мне, точно помню и сейчас, сказал: «Ну, теперь войны не миновать». Он очень остро реагировал на все внешние и внутренние политические вопросы, вплоть до критики культа Сталина. Впоследствии мне стало известно, что его в 1936 году арестовали, после чего он бесследно исчез. Жалко, талантливый был человек. Обер-мастером прокатного цеха работал Зуев – это был малограмотный человек, но прокатное производство на практике знал лучше любого инженера. В цехе работали его четыре сына. Это была настоящая рабочая династия. Старшим сварщиком всех нагревательных печей работал высокой квалификации своего дела Шумаков, довольно грамотный и начитанный. Заведующим мастерской калибровки и расточки прокатных валков был Яготинский, специалист своего дела. Главным механиком всего завода был мой однофамилец Шелест, работавший на заводе 35 лет и знавший каждый уголок заводской территории, все механизмы и инженерные сооружения. На заводе он был непререкаемым авторитетом по всем машинам и заводским коммуникациям. Шелест ко мне относился очень хорошо, и это помогало нам решать многие вопросы по нашему цеху. Всем этим и многим другим инженерам, мастерам, рабочим я обязан, от них я многому научился и перенял хорошее.

Затребовал документы из Харьковского инженерного института и в порядке перевода поступил на третий курс вечернего отделения Мариупольского металлургического института на факультет по горячей обработке металлов. Учиться и работать было нелегко. Я как-то быстро вошел в жизнь завода и был избран членом правления клуба ИТР. Добавилась мне общественная работа.

С Любой мы переписывались почти регулярно, я ее приглашал приехать. Она обещала. И вот я получаю телеграмму: Люба приезжает! Я ее встретил, разместил в гостинице. Ей обстановка понравилась. Договорились, что она приезжает ко мне насовсем, переводится в Мариупольский институт. Мне выделяют комнату в общежитии ФЗО, но там жить и заниматься было совершенно невозможно – страшный шум, зимой неимоверный холод, нет удобств. Вскоре мы с Любой расписались. Оба учимся в вечернем институте, и оба работаем. Меня назначили заместителем начальника цеха – повысился ранг, но жить, по существу, негде. Все же добиваюсь квартиры из двух комнат в коттедже. Это уже хорошо, тем более что мы ждем «наследника»: почему-то решили, что будет обязательно «он» – мальчик. Устраиваемся, обживаемся, работа, учеба, общественные обязанности. Я по-прежнему в правлении клуба ИТР. Люба участвует в художественной самодеятельности, поет, и неплохо, имеет успех, даже популярность. Все постепенно налаживается.

1933 год. Началось строительство металлургического завода «Азовсталь». Его контуры с каждым днем все ярче вырисовываются, и это все видно из нашего прокатного цеха с территории «Провиданса». В ночное время беспрерывно вспыхивают молнии от сварочных аппаратов, идет сварка конструкций будущего металлургического гиганта «Азовсталь». На новое предприятие набирают кадры. Предложили и мне перейти на «Азовсталь» – отказался. Надо закончить институт, защитить диплом, а там будет видно. Мне пошел двадцать четвертый год, Любе – двадцать второй. Мы уже вполне самостоятельные люди, тем более по тем временам. Жить приходится самостоятельно, да еще помогать моей матери, которая живет одна в Харьковской области, и живет впроголодь, несмотря на нашу помощь. В то время – 1932–1934 годы – на Украине был страшный голод. На селе вымирали от голода семьями, даже целыми деревнями. Во многих местах было даже людоедство – это была трагедия. Все же когда-нибудь станет известно, сколько же от голодной смерти в эти годы погибло людей. Это было просто преступление нашего правительства, но об этом стыдливо умалчивается, все списывается на успехи и трудности «роста».

Мы живем впроголодь, но все же не голодаем, оба получаем продовольственные карточки. Я получаю по карточке 600 граммов, Люба 400 граммов хлеба – килограмм на двоих, да еще кое-какие консервы, яичный порошок, селедку. В общем, жить как-то можно.

16 августа 1933 года родился у нас сын. Это была большая радость и вместе с тем огромная забота: надо было подкармливать Любу, чтобы она могла кормить малыша. Я подрабатываю – читаю курс лекций по комплексу прокатного производства на курсах повышения квалификации. Многие мои слушатели на практике знают больше своего «учителя», но теоретических знаний у них явно маловато. Приходится популярно излагать теорию прокатки, калибровку валков, работу и процесс сварочных печей, силовые установки прокатных станов, химический и механический состав, содержание разных металлов, которые прокатываются на прокатных станах завода имени Ильича. Это была большая практическая и теоретическая школа подготовки как для мастеров, так и для меня. И вместе с тем большая материальная поддержка.

Сын наш растет очень неспокойным мальчиком. Любе надо работать и заниматься, а оставить ребенка не на кого. О детских яслях тогда только мечтали, так же как и сейчас во многих местах. Люба решила пригласить к себе в помощницы младшую сестру Лену. (Ей было тогда лет пятнадцать – шестнадцать, хорошая девушка.) Нам стало значительно легче. Втроем выбираем имя нашему малышу. Решили, что имя Борис в сочетании с отчеством созвучно: «Борис Петрович». В метрической записи у Бориса в графе: «Где родился?» – записано: «Ст. Сартана, на заводе Ильича» – одним словом, настоящий заводской парень.

В командировку на наш завод приехал мой соученик по рабфаку С. В. Сурель. Он работает управляющим харьковской конторы «Судморснаб». Разговорились. Ему, оказывается, нужен начальник отдела черных и цветных металлов. Должность приличная, неплохой оклад, Харьков – все это, вместе взятое, не могло меня не взволновать, когда Сурель предложил мне занять такую должность, тем более в моем родном с юношеских лет городе. Но как это сделать? Ведь с завода меня никто не отпустит. Это можно сделать только переводом вышестоящих инстанций, Сурель обещал решение этого вопроса взять на себя, но просил только моего согласия. Я дал согласие, но, откровенно говоря, мало было веры в реальность этого дела.

Прошло около трех месяцев, как у нас с Сурелем состоялся разговор. Я уже и не ждал, и не надеялся на решение этого вопроса. Работы много, тем более поговаривают, что Рудаков не возвратится в цех и мне быть начальником цеха. Ну что ж, перспектива неплохая, людей я знаю, они ко мне относятся хорошо, производство я освоил неплохо. Теперь уже дипломированный инженер, в заводоуправлении я тоже на хорошем счету.

Но вот как-то меня вызывают к главному инженеру и сообщают, что по решению вышестоящих организаций откомандировываюсь в распоряжение судостроительной промышленности. Тут же мне главный инженер завода говорит, что если я напишу заявление с отказом ехать в Харьков, то он все сделает, чтобы я остался на заводе имени Ильича. Но я этого не стал делать. Итак, мы всей семьей переезжаем в Харьков. Работа есть, но жить пока что негде. За счет Главморсудснаба снимаем комнату в частном доме в районе Конной площади. Дом чистенький, хозяева приветливы, но все это без удобств. Люба с Борей на несколько месяцев уезжает к родным в Днепродзержинск.

Я поглощен новой работой, отдел мой в Главморсудснабе основной, составляет 70–75 % всего объема снабжения судостроительной промышленности. Работа мне нравится, живая, оперативная, захватывающая. Приобретаю дополнительный опыт уже более крупного масштаба. Одно мучает: нет у меня с семьей своего собственного угла. Предпринимаю меры к приобретению собственного жилья. В коммунальной квартире (во флигеле) по улице Иванова, № 36 за наличный расчет покупаю одну маленькую комнату в 10 метров, с печным отоплением, без особых удобств. Но все же есть свой угол и приют для нашей маленькой семьи. Люба с Борей на лето 1936 года вновь уезжают в Днепродзержинск. Из письма я узнаю, что родной брат Любы, Банный Николай, – научный работник Харьковского инженерно-экономического института, арестован по политическим мотивам. Это меня страшно огорчило, а по тем временам особенно, так как это обязательно отразится на всех родственниках и даже знакомых.

Срок моей военной брони истек. Я получил предписание военкомата явиться для уточнения данных. По занимаемой мной должности я имел право на получение брони, но от нее отказался. Решил, что рано или поздно надо отслужить действительную военную службу в рядах Красной армии и получить воинское звание. Семья остается в Харькове, благо есть какой-то угол. На работу Любу нигде не берут, ибо она сестра репрессированного по «политическим» мотивам брата, чуть ли не «врага народа». Все же с большим трудом, и то только потому, что я, кормилец, ухожу в армию, определил Любу на работу термистом на патефонный завод. Сам я ухожу в команду одногодичников проходить действительную военную службу в рядах Красной армии.

Осень 1936 года. Скомплектована команда одногодичников в количестве 96 человек. Я назначаюсь старшим. Мне вручаются все документы, и мы должны отправляться в воинскую часть. Первая разнарядка была на Дальний Восток, затем окончательно определились: город Днепропетровск, 30-й отдельный учебный танковый батальон. Все мы, курсанты 25–30 лет, все с высшим образованием – инженеры, конструкторы, технологи, уже с довольно солидным практическим опытом командной работы. Но военная служба заставляла делать все: стоять в карауле, дежурить на кухне, убирать казарму, мыть полы и чистить места общего пользования. В то же время нам надо было за один год пройти курс нормальной трехгодичной военной школы, знать уставы, разбираться в тактике, самостоятельно решать тактические задачи, в совершенстве изучить материальную часть танка Т-26, научиться водить автомобиль, трактор, а затем и танк, отлично владеть стрелковым оружием, хорошо стрелять из станкового пулемета и пушки, изучить и знать парковую службу. Да еще многое надо было изучить и знать – ведь через год нас должны будут аттестовать командирами-танкистами.

Комиссаром полка, в который входил 30-й танковый батальон, был Руденко, грамотный, обаятельный, интересный человек. В первые же дни нашего прибытия в полк он меня пригласил для обстоятельной беседы. А через несколько дней приказом я был назначен политруком роты курсантов-одногодичников, оставаясь сам рядовым курсантом. Первым политическим занятием с курсантами у меня было изучение сталинской конституции 1936 года.

1937 год. Как-то меня пригласил к себе комиссар полка Руденко. У него сидел военный, в петлицах которого было по три «шпалы». Оказалось, это был представитель особого отдела дивизии. Разговор со мной шел о том, известно ли мне, что родной брат моей жены Банный Николай арестован, находится под следствием и скоро предстанет перед судом «тройки»[20]. Я ответил, что мне известно об аресте брата жены, но какое предъявляют ему обвинение, мне неведомо и я об этом ничего не знаю. Мне был задан вопрос, встречался ли я с Банным и какой был у нас с ним разговор? Я ответил, что встречался, и не один раз, а разговоры были общие. Не было определенной темы в разговоре. Затем меня спросили, писал ли я книгу о молодежной рабочей коммуне на опыте харьковского завода «Серп и Молот»? Я ответил, что такая брошюра была написана и вышла в свет. Писалась она по заданию ЦК ЛКСМУ, и я в этом ничего плохого не вижу. Представитель особого отдела мне сказал, что меня обвиняют в «левацком загибе». Я возразил, что написана она, брошюра, была с санкции партийных органов, да и с тех пор прошло более пяти лет, почему же этот вопрос поднимается сейчас? Беседующие со мной обошли мой вопрос молчанием. После этой «беседы» со мной на эту тему больше никто никогда разговора не вел. Отношение ко мне командования и политорганов части осталось по-прежнему хорошим.

Подходил срок нашего выпуска и аттестации как командиров. Некоторых из нас командование приглашало остаться в кадрах Красной армии. Была и со мной такая беседа. Ее проводили комиссар полка Руденко и новый командир полка (старший к этому времени был арестован). Моя кандидатура командование интересовала особо: считалось, что я политически хорошо подготовлен, партийный стаж мой был уже приличный – девять лет, я имел практический опыт работы с людьми на производстве, и в качестве политрука роты аттестация как курсанта и будущего командира-танкиста была хорошей. Мне предлагали остаться в кадрах на должности командира танковой роты с хорошим окладом, квартирой. Выпускают меня старшим лейтенантом. Обещали, что через год я буду командиром танкового батальона, а там, говорили они, и полк поручат. Заманчивое дело само по себе, но кадровым командиром я не собирался быть, у меня есть специальность инженера и практический опыт работы на производстве.

В октябре 1937 года всю команду одногодичников демобилизовали, а меня и инженера-механика Кузьмина задержали до декабря, все уговаривали написать заявление и отдать в кадры. Наконец нас тоже демобилизовали, сказав при этом, что если мы надумаем остаться в кадрах Красной армии, то часть всегда примет нас как своих питомцев.

После демобилизации надо было срочно устраиваться на работу. Семья хотя и маленькая, но живем мы довольно скудно, кое-когда нам помогают родители Любы, я же сам должен помогать моей одинокой матери. С жильем у нас тоже далеко не благополучно: тесно и неблагоустроенно, об этом тоже надо было думать. Я решил теперь идти только на завод – это более постоянное, почетное и уверенное дело. Когда я становился на военный учет, то мне порекомендовали по поводу работы обратиться в Харьковский горком КП(б)У в отдел кадров. Так я и поступил. Но здесь мне стали предлагать «руководящие» должности – нач., зам., пом., зав. – и все в учреждениях и организациях. Но я твердо стоял на своем: только на завод. На меня смотрели с каким-то недоумением и, очевидно, думали: «Вот чудак! Ему предлагают руководящие должности, а он просится на завод».

15 декабря 1937 года. Итак, издан приказ по заводу: я назначен начальником кузнечно-штамповочно-заготовительного цеха. Завод «Серп и Молот», где работало около десяти тысяч рабочих, официально считался заводом сельхозмашиностроения. Он выпускал молотилки разных конструкций и модификаций, веялки, триера, культиваторы, бороны и ряд другой сельскохозяйственной техники. Это была, так сказать, открытая продукция завода. Кроме того, была большая номенклатура специальной продукции: артиллерийские снаряды из сталистого чугуна и стальные штамповочные головки к ним, их выпускалось миллион, специальные санитарные повозки и автофургоны для перевозки раненых; сотнями тысяч изготовляли носилки для переноски и транспортировки раненых. Изготовляли скорлупы фюзеляжа из специального шпона для самолетов конструктора Сухого, которые выпускались Харьковским авиазаводом. Много было и другой специальной продукции. Ее общий удельный вес в производстве завода составлял около 45 %.