Читать книгу Кочевые народы степей и Киевская Русь - Петр Толочко - Страница 2
Введение
ОглавлениеДля вас – веха, для нас – единый нас.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас —
монголов и Европы.
А. Блок
Приведенный в качестве эпиграфа прекрасный поэтический образ Александра Блока как бы продолжил мысль Александра Пушкина о том, что образующееся европейское просвещение было спасено от монгольских варваров растерзанной Русью.
Несмотря на попытки ряда историков изменить это хрестоматийное представление о характере нашествия монголо-татар на Русь и даже переложить вину за их кровавые походы на самих же русских, как это делал Л. Н. Гумилев, реальная жизнь, отраженная в письменных и археологических источниках, подтверждает правоту гениальных русских поэтов. Более того, сказанное ими справедливо и по отношению к предшествующим периодам взаимоотношений славян и Руси с кочевым миром степей. Со времен Великого переселения народов по XIII в. восточные славяне вынуждены были вести изнурительную борьбу с гуннами, аварами, хазарами, болгарами, утрами, печенегами, торками, половцами, монголо-татарами.
Объективно, славяне и Русь действительно заслонили собой европейские народы от опустошительных вторжений кочевников. Осознавала ли это просвещенная Европа? Несомненно. Примером этому может служить, в частности, утверждение византийского историка Никиты Хониата о том, что христианский русский народ спас от нашествия половцев Византию.
Пушкину, а вслед за ним и многим историкам, казалось, что Европа не оценила по достоинству этот великий подвиг Руси. Возможно, это и так. Однако предъявлять ей счет за это, как, впрочем, и кочевникам за их нашествия, мы вряд ли вправе. История была такой, какой ей предопределено было быть, и историки должны не судить, а лишь объективно представить ее ход, объяснить, по возможности, причинно-следственные ее связи.
Длительное противостояние кочевых народов степей и оседлых славянорусов было исторически и географически обусловлено и не зависело от злой либо доброй воли его участников. Периодические выходы огромных масс кочевников из Азии в степи Восточной Европы обусловливались объективными факторами, главными из которых были: давление избытка населения на производительные силы, а также природные катаклизмы. Палеоклиматологами установлена определенная цикличность теплых и засушливых, а также прохладных и влажных периодов в прикаспийско-причерноморских степях. Аналогичные процессы происходили и в азиатских степных регионах. К счастью для кочевых народов, климатические ритмы в различных регионах не совпадали. Эти же факторы во многом объясняют и поведенческие стереотипы степного населения по отношению к оседлому. Особенно агрессивными становились кочевники в засушливые периоды, когда от знойного солнца выгорали травы, пересыхали небольшие степные реки и озера. В такие периоды степь не могла прокормить своих насельников, и они устремлялись в лесостепные районы, занятые земледельцами. Столкновения, часто кровавые, становились неизбежностью.
Эти события достаточно полно отражены в русских летописях, а также в хрониках других стран. В ряде исследований, посвященных трудным взаимоотношениям кочевников и Руси, идея принципиального их противостояния объявлена искусственной и надуманной, идущей от Русской православной церкви[1]. Эта мысль, впервые сформулированная В. А. Пархоменко, была поддержана и развита в наше время Л. Н. Гумилевым. Он полагал, что «куманофобия» родилась под пером русских церковных книжников уже в XII в., причем была, на его взгляд, позаимствована ими у католической церкви[2]. Искусственно усложненной считал Л, Н. Гумилев и ситуацию с монголо-татарским нашествием. По мнению Гумилева, масштабы катастрофы Руси сильно преувеличены летописцами и последующими историками, а, кроме того, монголы искренне хотели мира с русскими, но после предательского убийства их послов в 1223 г. и неспровоцированного нападения на Калке мир стал невозможен. Завоевание Руси, однако, не состоялось, поскольку оно якобы и не замышлялось. Правда, русские называли монгольского хана царем и платили в Орду ежегодный «выход», но зато были избавлены от вмешательства ханов во внутренние дела[3].
Как же тогда квалифицировать выдачу ханами ярлыков русским князьям на владение русскими же землями? Как оценить жестокое истребление непокорных князей и бояр, периодические кровопускания на Руси, требования разрушить до основания русские города-крепости? Это разве не вмешательство во внутренние дела русских княжеств?
Можно было бы отнести исследовательскую экстравагантность Л, К Гумилева на счет его неприятия господствовавшей официальной оценки роли кочевников в истории Руси, Но такой, по сути, никогда и не было, Если С. М. Соловьеву, В, О. Ключевскому, Н, И, Костомарову казалось, что «борьба со степным кочевником, половчином, злым татарином, длившаяся с VIII почти до конца XVIII в, – самое тяжелое историческое воспоминание русского народа[4], то П. В. Голубовский, В. Г. Ляскоронский, М. С. Грушевский отмечали и положительные моменты в истории русско-кочевнических отношений. Аналогичная ситуация имела место и в советской историографии. Наряду с утверждениями об извечной борьбе «леса и степи» и ее негативной роли для жизни славян и Руси, содержавшимися в трудах А. Н, Насонова, В. Т. Пашуто, Б. А. Рыбакова, Г. Г. Литаврина и других историков, высказывались также мысли и о конструктивном начале русско-кочевнических контактов. Кроме В, А. Пархоменко своеобразной «простепной» ориентации придерживались М. Н. Покровский, А, Ю. Якубовский, С. В. Юшков. Справедливости ради следует отметить, что в большей мере эти оценки относятся к печенегам и половцам. «Представлять себе половцев в виде некой темной азиатской силы, тяжелой тучей висевшей над представительницей европейской цивилизации – Киевской Русью, – писал М. Н. Покровский, – у нас не будет ни малейшего основания»[5]. Б. Д. Греков рассматривал печенегов не только как внешнюю силу, но и как внутреннюю. Много их осело на территории Киевского государства и растворилось в русской массе[6].
Выводы П. В. Голубовского, Б. Д, Грекова, А, Ю, Якубовского об определенной этнической интеграции кочевников и русских, особенно в зонах их постоянного взаимодействия, нашли дальнейшее развитие в трудах Л. Н. Гумилева. Справедливо предположив, что «переход трех пассионарных групп, выделившихся из трех степных народов: кангалов (печенеги), гузов (торки) и куманов при столкновении с Киевским каганатом создал ситуацию этнического контакта»[7], он затем довел эту мысль до абсурда. «Ситуацию этнического контакта» Л. Н, Гумилев возвел в ранг «единой этно-социальной системы», или «симбноза», причем распространил этот вывод не только на печенегов, торков и половцев, но также и монголо-татар[8].
Одним из главных аргументов этого явился авторский тезис «экономико-географического единства региона, в котором сочетались зональные и азональные ландшафты» и определялась «необходимость создания целостной хозяйственной системы, где части не противостоят друг другу, а дополняют одна другую»[9]. Приходится признать, что и эта мысль, не лишенная рационального зерна, слишком абсолютизирована. Безусловно, региональный взаимообмен имел место, Но в течение всего Средневековья южнорусские степи представляли собой отдельную не только естественно-географическую, но и этнополитическую систему, которая хотя и взаимодействовала с лесостепной земледельческой, но никогда не составляла с ней единого хозяйственного целого.
В историографии XX в. постепенное ослабление Киевской Руси нередко связывалось с длительным кочевническим давлением, в том числе и половецким, Н И. Костомаров полагал, что свою отрицательную роль в этом сыграли и оседавшие на землю печенего-торческие племена. «По мере того как Южная Русь наполнялась инородными этническими группами, “южнорусы” были вынуждены переселяться в другие районы Руси и тем самым, вероятно, ослабляли свой элемент в отечестве»[10],
С появлением широкой базы археологических источников тезис о запустении Среднего Поднепровья уже в XII в. потерял свою убедительность, Археология не только не подтвердила его, но и показала, что Южная Русь оставалась вплоть до монголо-татарского нашествия одной из наиболее экономически развитых русских земель. Колонизационное освоение Волго-Окского междуречья осуществлялось за счет избыточного населения древней Русской земли и не могло иметь для нее отрицательных последствий.
Ситуация изменилась коренным образом во времена монголо-татарского завоевания Руси, от которого наиболее пострадала Южная Русь. Разумеется, тотального опустошения и обезлюдения края, как казалось М. П. Погодину и его последователям, не произошло, но урон, понесенный им, был во многом не восполним. И речь здесь не только об огромных материальных и людских потерях, которые при определенных обстоятельствах сравнительно легко восстанавливаются, но прежде всего – о духовно-интеллектуальных. Подвергнув террору княжеско-боярские и высшие церковные круги русского общества и фактически уничтожив их, монголы, по существу, обезглавили народ.
Л. Н. Гумилев объяснил причины бедствий, перенесенных Русью в XII дыханием биосферы. Монгольский этнос, согласно Гумилеву, пребывал в это время на подъеме, тогда как русская этническая система вошла в стадию старения[11]. Возможно, это и так. Но ведь нельзя же обвинять жертву только за то, что она оказалась слабее разбойника и не смогла защитить себя.
Безусловно, славяне и Русь не только воевали с кочевниками. Были годы, и даже десятилетия, мирных взаимоотношений, в продолжение которых торговые люди обменивались товарами, заключались династические браки, происходило оседание кочевников на землях Руси и их интеграция в славяно-русский этнос. Заимствовались также и культурные достижения двух противостоявших миров. Многое из этого имело место также и в эпоху монголо-татарского порабощения Руси, И все же, если суммировать приобретения и потери от тысячелетнего взаимодействия славян и Руси со своими степными соседями, окажется, что потери были неизмеримо большими. По существу, именно кочевники в значительной мере изменили этнокультурную систему восточнославянских народов, надолго изолировав их от европейского мира.
1
Пархоменко В, Л, У истоков русской государственности (VIIl-XI). Л., 1924. С. 69–71,
2
Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М, 1992, С. 323–330.
3
Там же. С. 14, 339, 358.
4
Ключевский В. О. Курс русской истории, М, 1956. Т. L Ч. 1. С. 67,
5
Покровский Ж, Я. Русская история с древнейших времен, Л, 1924, Т. I С. 102–103.
6
Греков Б, Д. Киевская Русь и проблема генезиса русского феодализма у М. И. Покровского / / Историк-марксист. 1937. № 5/6. С. 73.
7
Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. С. 330.
8
Там же. С, 323, 370,
9
Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. С. 316.
10
Костомаров И. И. Черты народной южнорусской истории // Исторические монографии и исследования, СПб., 1903. Т, L С, 112–114,
11
Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь, С. 341–342.