Читать книгу Виктор Йог на прозе.ру. Избранное - Петр Тушнолобов - Страница 7

В верхнем ящике письменного стола лежит небольшая чёрно-белая фотография. На ней изображён мой отец в компании пятерых подвыпивших мужиков. Он стоит с краю, едва доставая до плеча приятелю, который смотрит в объектив так, как будто хочет взглядом прожечь его. Четвёрка резко отличается от отца. Каждый нацепил серьёзную маску и приготовился к фотографированию. И только отец стоит, уперев левую руку в бедро, слегка отведя полу клетчатой рубахи, распахнутой на груди. Майка с глубоким вырезом обнажает волосатую грудь. Он улыбается, горизонтальные морщины пересекают высокий лоб. На голове две глубокие залысины, из нагрудного кармана рубахи выглядывает пачка «Беломорканала». Ему явно хорошо, потому что он уже подвыпил по случаю привезённого сена.

Он умер, когда мне было семнадцать, и я учился на первом курсе института. На похороны не успел… Пока дошла телеграмма, и ехал двести двадцать километров, всё было уже кончено. Отца, как мне тогда казалось, я не любил. Но чем больше живёшь, тем больше понимаешь, что не всё так просто с этой пресловутой любовью…

Он был алкоголиком. В нем таились хорошие задатки, но он их не реализовал. Учился в мединституте, но его выгнали за участие в кружке истинных коммунистов. Во время войны его ранили в ногу. Работал учётчиком, бухгалтером, заведующим чайной, грузчиком. Однажды он занял казённых денег своему родственнику на строительство дома. Растрату обнаружили и его посадили. На зоне он так грамотно писал прошения за сидельцев, что дела некоторых из них пересматривали, и они оказывались на свободе.

Мы жили в селе. Отец пьянствовал и дрался с матерью. Однажды он бросился на мать и чуть не задушил её. Соседи едва его оттащили. Мать частенько сама его провоцировала. Но когда он бывал трезв, на провокации не поддавался, а читал, курил и молчал. А вот когда выпивал… Как-то раз он стал избивать мать, и я с ножом кинулся на него… Двенадцатилетний тощий кощей. Мать едва меня успокоила.

Он ничего не хотел делать руками. Поэтому в деревенском хозяйстве всё разваливалось. К моменту моего рождения был построен дом. Но что это был за дом?! Крыша резко отличалась от всех остальных, так как была покрыта чёрным прорезиненным шифером, плохо спасавшим от дождя. Углы дома имели выпиравшие неровно брёвна. Печи пожирали массу дров и не могли согреть в лютые сибирские морозы две убогие комнатки. Стайки для живности были какими-то покосившимися и сделанными на скорую руку. Изгородь свободно пропускала куриц в огород. Туалет был сделан в стайке и сиял дырками. По-моему, материальный мир вообще не существовал для него.

Однако папа многому научил меня. Он пил и говорил, чтобы я не шёл по его пути. Папа часто повторял, что его сын станет Человеком. Он рассказывал, что за свою жизнь выпил цистерну водки. Я до сих пор не люблю вкуса алкоголя. Самое неприятное для меня на работе – это всевозможные праздники, дни рождения и юбилеи. Однажды он напоил меня и соседскую девчонку бражкой. Ему было скучно пить одному, и он подключил нас. Этот, казалось бы, антипедагогический акт привёл к тому, что я до двадцати одного года на дух не мог переносить спиртное.

Папа привил мне любовь к книге, и я стал читать с пяти лет. Я до сих пор помню его завораживающие рассказы об Алексашке Меньшикове и царевиче Петре. Он упоминал названия книг, которые звучали для меня как музыка: «Пещера Лейхтвейса», «Белый клык», «Граф Монте-Кристо»…Он ещё до школы научил меня считать и решать примеры в пределах начальной школы. Уходя на работу, прикалывал листок с примерами на гвоздик, а когда приходил, проверял и ставил мне оценки. У него за плечами была десятилетка, и он помогал мне решать задачи до восьмого класса. Благодаря ему я научился играть в шахматы. Папа был хорошим рассказчиком и своими историями возбуждал во мне тягу к знаниям.

Он не воспитывал, не наказывал, не формировал, но я каким-то образом научился отличать доброе от дурного. Учёба давалась мне легко, и я вместе с пацанами самостоятельно учился плавать, играл в карты и лапту, шлялся по лесу, травил анекдоты, пытался курить, лазил по огородам… Он почти не обращал на меня внимания. Он осознанно давал мне свободу или просто не мешал жить? У меня были постоянные обязанности. Я должен был дать коровам сено, убрать навоз, привезти воды. Быстро сделав домашние работы, бежал в библиотеку. Библиотекарь давала мне книги и на отца. Я был у неё любимым читателем.

Папа умер легко, во сне. После того, как подгулял у соседей, сел дома за столом, уткнулся лицом в ладони, уснул и ушёл.

И только, когда мне исполнилось тридцать три, на одном из тренингов, выполняя технику «Зеркало», в изменённом состоянии сознания, я попросил прощения, принял и простил его. Во время процесса побывал в шкуре своего отца. Я чувствовал его боль в ноге при ранении. Я понимал, как при каждой очередной сталинской «сотке» спиваюсь, но ничего не могу с собой поделать. Иначе выдержать весь этот ужас было невозможно. Я под градом пуль и осколков, ежедневно рисковал жизнью, доставляя деньги солдатам.

Он сделал всё, что мог. Ну, не умел он жить по-другому. Это была его жизнь и судьба. Мне кажется, он чётко осознавал, что происходит в стране. Его не стало в шестьдесят два года. Тогда-то я и понял, что он ни в чём не виноват.

И НИКТО НИКОГДА НИ В ЧЁМ НЕ ВИНОВАТ. Или все всегда во всём виновны.