Читать книгу Наперегонки с Эхом - Петр Владимирович Лидский - Страница 4

На восходе заспанный возница загнал кибитку во двор хутора. В ее задней стенке, за драпировкой обнаружилось миниатюрное живое окно. Усевшись на крыльце и потягивая горячее молоко с медом, мальчики смотрели, как Дун слой за слоем накладывает на него защитные чары, не позволяющие посторонним ушам узнать о содержании предстоящего разговора. Когда все было готово, окно зажглось оранжевым огнем и в нем, как сквозь толщу воды, проступила знакомая комната, заваленная книгами и прочим хламом. Оноди Нотия вполоборота сидел за своим столом в одной лишь ночной сорочке и грел босые ступни над небольшой жаровней, стоявшей у него в ногах.

– Ну, рассказывайте, – сказал он вместо приветствия, и стиснул в кулаке конец своей нечесаной бороды.

– Две дурная новость, – отрапортовал Дун, – крестьянин была заколдована, внешний край сохранен, чтоб следы путать, все остальное внутри – новая, много непонятная. Центральный часть Карты, включая Истинное Имя крестьянин, разрушил непонятная сила. Поэтому мальчик Карта не открывать. Само тело посмотреть – похоже, что сначала заколдовать, а потом убивать. Возможно – чтобы концы обрубать и запрещенная магия скрывать.

– Клянусь Летающими Островами, это не-ве-ро-ят-но! – протянул старый волшебник, – Наша магия пока не знает способа уничтожать Карту только изнутри. Как добраться до вишневой косточки не повредив кожуру? Хм… Если твои наблюдения верны, мы имеем дело с чем-то совершенно не известным. Кто-то или что-то совсем рядом с нами располагает силой, которую мы совершенно не понимаем.

– Мы должны немедленно сообщить об этом Его Высокомогуществу, – встрял Хура.

– Неужели? – усмехнулся Нотия, – насколько я знаю Рамиса, он не слишком обрадуется тому, что вы пошли против его воли и самочинно продолжили расследование… Необъяснимые случаи такого рода происходили и раньше, хотя нечасто… Я полагаю, грандмаг возобновит это дело только в том случае, если будет убежден, что ему самому, Школе или княжеству грозит неминуемая опасность. Зачем ему лишний раз рисковать своими позициями при дворе? Он не тот, кто пойдет на это из-за смерти одного крестьянина.

– Что же тогда делать? – спросил Авик.

– Во-первых, похоронить этого несчастного. Во-вторых, нам следует собрать побольше сведений о происходящем. Когда я услышал заключение совета о капкане Черных Куниц, я не поверил своим ушам. Я еще помню времена, когда магические капканы не были редкостью в наших лесах. Большинство из них Куницы расставляли, чтобы насылать морок, и тогда жертва бесконечно блуждала в чаще леса, или иногда с помощью капкана человека лишали сил и доводили до истощения, но я ни разу не слышал об ожогах и уж тем более о перманентной магии. Племя Черных Куниц одно из древнейших в наших краях, но они слишком постоянны в своих привычках. Их капканы не менялись, по меньшей мере, со времен основания Хорива. Более ранний период просто не отражен в летописи… Однако в данном случае нельзя исключать, что Рамис прав. Хотя магия Куниц стара, и подчас больше напоминает деревенские обряды, в ней есть много вещей, которые мы никогда до конца не понимали. Столкнувшись с необъяснимым, я тоже прежде всего думаю об их возвращении. Барджигин-оол Дунже, не окажете ли Вы нам еще одну услугу? Нам бы очень пригодись сведения о движении северных племен…

– Не могу отказать, учитель, – тихо ответил степняк.

«Так вот оно что, это его ученик», – подумал Авик, а Хура так и подпрыгнул на месте.

– Но как Вы знать моя положение, не можно сделать это в Хорив.

– Мы все осознаем, что вы подвергаете себя риску, и очень ценим вашу самоотверженность – так же тихо произнес Нотия.

– Я должна отъехать до Черная Десница. Это мала-маленько три дни.

– Я буду Вам крайне признателен, Дунже, – повторил старый волшебник, Дун лишь молча кивнул головой.

– А вас, молодые люди, я жду в Хориве с записями мастера Дунже. Кстати, Авик, я побеседовал с наставником Одшу об истории твоего ученичества, – продолжил волшебник, скрывая улыбку, – как ты, наверное, знаешь, я давно не беру учеников. Однако мне нужен плотник, садовник и библиотекарь. Я никогда не держал прислуги, но сейчас у меня совершенно нет сил заботиться о доме и саде. Питанием и кровом ты будешь обеспечен. Жалованье я платить не буду, но вместо этого обучу тебя магии. Если захочешь, конечно.

Хура ткнул Авика локтем в бок:

– Соглашайся, увалень, – прошептал он. Тот, робея, начал бормотать слова благодарности.

– Ну, вот и хорошо, – хлопнул в ладоши старый волшебник, – да, и еще, когда будете проезжать мимо этой вашей полянки, наловите мне полевок. Дунже, напишете молодым людям заклинание призыва?

– Конечно, учитель.

– Тогда до встречи, – старый маг тряхнул седой шевелюрой, и живое окно погасло.

Дун на своем наречии отдал распоряжение вознице, и тот принялся собирать гамак и сундуки. Сам маг тем временем вырвал два листка из своего фолианта, на один из них он быстро перекопировал Карту Атрака, а на другом своим аккуратным почерком набросал несколько Имен – заклинание призыва.

– Я бы в Хорив не спешить, – сказал он отдавая Хуре листки, – Там ваша знакомый-плащ гвоздичка сильно хотеть, а та лысая негодяя теперь совсем злой ходить, шишка монетка прикладывать – Хихикая он подсчитал что-то на пальцах, – два дни на три… будет пятница и торжище большое. А вы – одеваться в крестьянский одежда и тихонько в Хорив пробираться. В Хорив вы у Оноди Нотия укрываться, пока мы не решим с этим маленький проблем.

Выпив по крынке кефира, степняки укатили по своим делам. Мальчики же, взяв лопаты, оправились на опушку леса и принялись ковырять еще не оттаявшую, полную корневищ землю. Только к полудню неглубокая могила была готова. Авик срубил две молодые осинки и соорудил из их стволов какое-то подобие носилок. Обливаясь потом, мальчики понесли замотанный холстиной и перехваченный бечевой труп к опушке. Проститься с усопшим пришло всего несколько соседей, да еще старичок – деревенский колдун. Мавка стояла у изголовья могилы, упрямо сдвинув брови. Ни она, ни ее мать не проронили ни слова и не пролили ни слезинки, а просто смотрели, как комья глины постепенно съедают обернутый в холстину кокон.

После недолгих и немногословных поминок гости разошлись, и в доме воцарилась гнетущая тишина, лишь из-под пола раздавалось печальное треньканье сверчков. Мальчики тоже неловко откланялись и отправились на авиков хутор – кормить кур, оголодавших за три дня и как будто даже слегка облезших от тоски. После Хура вернулся к своим урокам, а Авик принялся заколачивать ставни, прятать утварь по сундукам – скоро ему предстояло оставить этот дом надолго, если не навсегда.

Один кирпич у основания печи отодвигался, и Авик, просунув руку в образовавшееся отверстие, достал несколько серебряных монет и бабушкину камею с мраморным профилем прекрасной южанки на иссиня-черном фоне. Простая оправа была поцарапана в нескольких местах, а кусок черного оникса отломан, но это лишь подчеркивало утонченное изящество вещицы. Налюбовавшись, он засунул свои скромные сокровища в поясную сумку и принялся заговаривать стены: иначе жучки превратят дом в труху за три-четыре зимы… Сборы сделали дом чужим и неуютным, поэтому вечером, когда друзья ели свой холодный ужин, разговор у них не складывался.

– Слушай, – сказал наконец Авик, извлекая злосчастный браслет из голенища, – а что мы будем делать с этой штукой? Вдруг эти трактирные действительно за ней охотятся? Может, они связаны с убийством?

– Мне кажется, в твоем сапоге ей отлично живется, – ответил Хура. – Дун сказал, что со смертью она не связана, значит это вряд ли важная улика. Но проверить надо.

Авик поскреб бронзу пальцем.

– Ни клейма, ни гравировки. Одна надежда – что удастся расшифровать заклятие.

Хура в ответ только утвердительно погудел набитыми щеками.

На следующий день Авик отправился проститься с Мавкой. Хотя возвращение в Хорив и возобновление ученической жизни было его заветной мечтой, ему страшно не хотелось снова покидать хутор. Он все спрашивал себя, почему за эти четыре дня Мавка, которую он знал чуть не с рождения, стала так много значить для него.

Не застав девушку дома, он отправился на опушку, к свежей могиле. Она сидела неподалеку на сухом стволе упавшей березы и задумчиво сосала соломинку.

– Здравствуй, Авик, – поздоровалась она, – знаешь, мне до последнего момента казалось, будто что-то должно случиться, и папа окажется живым. Так странно…

Авик не нашелся, что ответить, и пару минут они молчали.

– Знаешь, а я в Хорив опять уезжаю. Надолго, – наконец выдавил он несколько слов. Мавка грустно покивала головой. Он сел на стволе рядом с ней и достал из поясного мешка камею. – Вот, это тебе… на память… – Мавка медленно взяла брошь в руку и поднесла к лицу.

– Очень красивая, – сказала она, – но ты же будешь приезжать?

– Ну да…

– А мне нечего тебе подарить. Хотя нет, постой, вот возьми, – она сняла с пальца простое деревянное колечко. Авику оно налезло только на мизинец. Испещренная темными прожилками древесина пахла можжевельником. Снова повисла неловкая пауза.

– Слушай, а когда вы хоронили папу, вы сняли с него веревку? – спросила вдруг Мавка.

– Нет, – ответил Авик.

– А почему же она здесь лежит, – Мавка указала рукой на грязный клубок, спутанной черной змеей затаившийся у вывороченных корней дерева.

– Ах да, наверное, сняли… а я забыл – произнес Авик, в панике вспоминая заклинание геопии. Сделав вид, что закашлялся, он отошел в сторону и, встав за стволом, молниеносно пробормотал несколько Имен. Как сквозь толщу мутной воды, он увидел корни, норы лесных зверьков, рыхлую глину свежей могилы. Тело было на месте. Облегченно вздохнув, он вернулся к задумчивой Мавке.

«Что со мной? То глаза в темноте мерещатся, то про веревку забываю?» – думал он.

– Прости, Авик, что я такая невеселая сегодня, – сказала девушка, – я буду по тебе очень скучать…

Он нежно погладил Мавку по ее длинным распущенным волосам. Она не отстранилась и лишь печально покачала головой. Так они молча сидели бок о бок на стволе березы, слушая весеннее щебетание птиц и чуть слышный шум не проснувшихся еще от зимнего сна деревьев. Авик чувствовал какую-то странную воздушную легкость в груди, в районе солнечного сплетения.

***

На следующий день мальчики поднялись затемно, рассовали свои робы и сапоги по котомкам, а сами нарядились в авиковы крестьянские обноски. Долговязый Хура, почти на голову выше своего приятеля, намотал онучи почти до колен, чтобы голые голени не выглядывали из-под слишком коротких ему штанов. Авик запер дверь и зачаровал щеколду простым, но надежным заклинанием. Зайдя в курятник, он выловил и попарно связал сонно квохчущих куриц. Так, с котомками за плечами, курами и глиняным кувшином для полевок, друзья вышли на Северный Тракт.

Было очень свежо и по-весеннему ветрено. Вскоре из-за поворота показалась крестьянская телега, запряженная парой немолодых коренастых коней и груженная какими-то мешками. Правил лошадьми потрепанный сутулый мужичок с виноватыми глазами. Мальчики знаками попросили его остановиться. Авик со своим крестьянским говором принялся торговать подвоз до Хорива в обмен на курицу. Крестьянин оказался не жадным, и через несколько минут мальчики уже тряслись по ухабам вместе с мешками, между которых обнаружилась спящая жена возницы и его дочь-подросток. Хура сперва тоже завалился спать, а Авик смотрел на проплывающие мимо кроны и загадывал, скоро ли ему вновь придется ехать этой дорогой в обратном направлении.

Груженая телега катилась медленно, крестьянин был разговорчив, и к полудню, когда ветерок стих, а весеннее солнышко начало слегка припекать, друзья очень подробно представляли себе как содержимое мешков, так и точное его происхождение. Не желая выслушивать полное жизнеописание коней, везущих телегу, Хура соскочил на землю и быстрым шагом пошел по обочине.

– Скажи, а почему у тебя одежда крестьянская, а говоришь ты по-городскому? – спросил его крестьянин, видимо, не хотевший терять слушателя.

– Так я и живу рядом с городом, ездил вот ему помогать по хозяйству, – почти не соврал Хура.

– Не ближний свет-то, – отозвался крестьянин. – Мне бы кто так помог. Три сына у меня, да со скотиной работы столько, что на пасеку вообще рук не остается. Сосед раньше помогал, пока с ним беда не случилась. А тех, кто подальше-то живет, тех пойди еще уговори. Так что в следующий раз, – он подмигнул Хуре, – милости просим.

– А что с вашим соседом случилось? – осведомился Авик.

– Да ничего. Был-был – и нету, пропал, да и канул в Лету.

– То есть как это?

– Как-как. Той осенью уехал тоже в город, на ярмарку, один. Уехать-то уехал, а приехать забыл.

– И не нашли его?

– Не, не нашли, да не шибко-то и искали, он вдовый был и бездетный. Лошадей видели потом на конском базаре.

– Может, он в торговые люди подался?

– Угу, задал корове корм на три дня и в торговые люди подался. Не… Если только золото где нашли россыпное… А они все его мыть сбежали, – крестьянин завистливо пожевал губами.

– Они все?

– Да просто поветрие какое-то… Человека три, а то и четыре. Нет, не вместе – каждый сам по себе уезжал, и ни слуху потом, ни духу. Вон, меня жена моя, – он недовольно мотнул головой в сторону полусидящей на телеге женщины, – теперь на ярмарку одного и не пущает.

Мальчики испуганно переглянулись.

– И давно это началось? – спросил Хура.

– Да никак, с осени, – потянул крестьянин. Тут настроение у него испортилось, и желание вести разговоры пропало.

Когда большая часть дня была позади, небо затянуло облаками и начал накрапывать холодный мартовский дождик. Дорогу изрядно развезло, и лошади пошли совсем медленно, то и дело опуская широкие головы и выпуская из ноздрей клубы пара. Теперь уже все четыре пассажира спешились и шли по обочине вслед за телегой. Так что когда путники достигли того самого луга, на котором друзья отдыхали шесть дней назад, никто не возражал против привала. Лошадей укрыли от дождя в густом ельнике, который начинался приблизительно в ста шагах от проселка. Телегу накрыли просмоленной мешковиной, несмотря на негодование все еще связанных кур. Жена крестьянина серпом выкосила под подводой жесткий травяной сухостой, а мальчики разложили поверх поверженных стеблей свеженадранный еловый лапник. Девочка раскатала четыре потертые коровьи шкуры. Крестьянин окопал телегу неглубокой водоотводной канавкой. Когда дождь вошел в полную силу, путники уже сидели или полулежали под полком, глядя, как холодные капли сбивают с высоких колес дорожную грязь.

Так они прождали больше часа, однако дождь все не утихал. Тогда прямо под дождем из нескольких валунов соорудили простой очаг и разожгли чадящий, кашляющий от влажной бересты костер. Крестьянка зарезала петушка и принялась его потрошить, а Авик побежал в лесок, поискать подходящей глины. Отойдя на достаточное расстояние от стоянки, он немедленно прочитал заклинание, сделавшее его рубаху и порты непромокаемыми под дождем. Капли, блестя при соприкосновении с одеждой, скатывались по грубой льняной ткани и падали в коричневую лесную подстилку.

Судя по уклону, тут должен был быть овраг с небольшой речушкой. И точно – в ложбине, вздувшийся от дождя и талой воды, прямо через заросли дягиля бежал мутный журчащий поток. Авик пошел вниз по течению и шагов через триста нашел то, что искал – отвесный, скользкий обрыв на подмытой ручьем излучине. Свесившись с его края, он принялся раскапывать грязную красноватую землю своей мозолистой пятерней. Слепив ком размером с собственную голову, он обвалял его в опавшей листве и зашагал обратно вверх по утоптанной тропинке. Лишь когда она растворилась в сухих еловых иголках, а запах костра защекотал ему ноздри, Авик подумал: «А откуда тут эта тропа? И куда она вообще ведет? Места-то тут не населенные».

Оставив глиняный ком под корнями вывороченной ели, он бросился обратно. Миновав обрыв, тропинка шла вдоль ручья, пока вдруг не оборвалась на подтопленной прибрежной полянке. Авик осмотрелся. Тропа продолжалась уже на другом берегу: то ли мостки снесло течением, то ли в нормальную погоду через ручеек можно было просто перешагнуть. Чертыхнувшись, он разулся и перешел вброд ледяной поток, утопая по щиколотку в чмокающей грязи, казавшейся теплой по сравнению с талой водой, проносившейся над ней. Быстро вытерев ноги от налипшего ила и обувшись, он побежал дальше. Шагов через двести он увидел просвет между деревьями и убавил шаг.

Тропа вела к высокой полуразрушенной ограде какой-то усадьбы. Авик подошел поближе и заглянул в щель между досками. Его взгляд уперся в черную груду обгорелого дерева, а в нос ударил тяжелый запах свежего пепелища. Найдя дырку в заборе, он проник во двор. Внушительных размеров изба, занимавшая большую часть двора, сгорела практически полностью. Крыша рухнула, стены по большей части обвалились и лишь кое-где возвышались над землей, достигая, самое большое, плеча мальчика. Дождь прибивал пепел к земле, превращая его в густую серо-черную кашу. Авик прошел через то, что было когда-то дверным проемом и, переступая через упавшие балки, стал пробираться к почерневшей громаде печи. Несмотря на дождь, пепелище все еще сохраняло свой смертоносный жар и жгло даже через влажные чуни. В печи все еще стоял здоровенный глиняный горшок, весь растрескавшийся из-за пожара. Авик осторожно коснулся края сосуда и попытался было вытащить его наружу, но тот приплавился к полу горнила – и от приложенного усилия рассыпался на куски. Внутри обнаружились обугленные остатки пищи. Авик в задумчивости отступил на шаг, все еще держа в руках почерневший черепок. Вдруг под ногами раздался треск обгорелых досок, и через мгновение он летел вниз в душную темноту, увлекая за собой обуглившиеся головешки. Очнулся он, лежа на куче пепла. Нос и рот были забиты, а за шиворот ему сквозь дыру в потолке струилась зола вперемешку с дождем. Света, проникавшего вниз через дыру, было достаточно, чтобы понять, что он провалился в неглубокий хозяйственный погреб. Прочистив глаза, уши и нос, он зажег холодный огонь и в ужасе отпрянул, стукнувшись головой о почерневший потолок, – прямо на него, раскрыв рот в беззвучном крике, смотрело обезображенное лицо человека. Спекшаяся кожа побурела и покрылась пузырями, волосы выгорели, а глаза почернели от жара. Руки трупа были заведены ему за спину. Сквозь смрад пожарища, Авик почувствовал отталкивающий запах горелой плоти. Не помня себя от ужаса, он как белка вскарабкался по стенке погреба и, подтянувшись на руках, выскочил наружу. Выбравшись из пожарища, он остановился под дождем, чтобы перевести дыхание. Он обнаружил теперь, что падая в погреб, ушиб локоть и разбил губу. Где-то тревожно закричала птица. Авик повернул голову, – сквозь шум дождя с той стороны усадебного участка до него донеслось чуть слышное ворчание и тяжелые шаги. Неожиданно, высоченная ель, растущая в перелеске, в десяти шагах от забора злополучной усадьбы, заходила ходуном, разбрасывая вокруг себя капли воды и роняя продолговатые шишки. Это было уже слишком. Авик выскочил обратно сквозь дырку в заборе и бросился наутек, вспоминая попутно защитные заклинания, которым он так как следует и не научился.

Брод он преодолел бегом, не разуваясь, оставив одну чуню в чавкающей грязи и чуть не поскользнувшись. Изо всех сил он мчался вверх по тропинке, боясь обернуться. Ему казалось, будто совсем рядом звучат шаги неведомого преследователя и слышится его хриплое дыхание. Заклинание, наложенное на одежду, распалось, когда он упал в погреб, поэтому на полянку к своим попутчикам он выскочил насквозь вымокший, перепачканный в золе и глине, и вдобавок босой на одну ногу.

– Что это с тобой? Ты где пропадал столько времени? Мы уж и глину накопали, – изумленно глядя на него, спросил его Хура.

– Ехать нам пора, – ответил Авик, – место плохое тут.

Начинало смеркаться, телега была обложена лапником уже со всех сторон, – крестьяне готовились заночевать прямо на этом лугу. Рядом с очагом лежали черепки от разбитой глиняной оболочки с впекшимися в нее перьями приготовленного петушка. Возница, смотревший на Авика из-под телеги округлившимися от удивления глазами, обсасывал сочное крылышко. Хура отломил кусок грудинки, вытащил из костра печеную луковицу и протянул Авику.

– Что стряслось? – спросил он.

Авик отвел его в сторону и рассказал о своей находке и бегстве. К концу рассказа он уже стучал зубами от холода. Хура сделался мрачным, как грозовая туча.

– Так, ты пойди, поешь и обогрейся. Я пока наловлю полевок, и едем, – сказал он.

Пока Авик, обжигаясь, заглатывал свой кусок грудинки, Хура отошел на другой конец луга, достал листок Дуна, прочитал заклинание и бросил кусок пергамента в кувшин. Несколько минут ничего не происходило. Потом Авик увидел еле заметное шевеление среди прибитых дождем стеблей, словно серый ручеек потянулся к лежащему на боку сосуду. И вдруг бурая волна поднялась и захлестнула кувшин, а вокруг его горла образовалось куча-мала из копошащихся зверьков. Хура ловко привел свою ловушку в вертикальное положение, вытряхнул половину мышей и заткнул горло деревянной пробкой с высверленными отверстиями для воздуха. Полевки, оставшиеся снаружи, еще какое-то время пытались запрыгнуть в кувшин или вскарабкаться по его отвесной стенке, однако вскоре прекратили это занятие и разбрелись по своим делам – видимо их сородичи внутри ловушки изгрызли пергамент, и заклинание перестало действовать. Хура поднял кувшин обеими руками и понес его обратно к телеге. Крестьяне, сидевшие под ней, так ничего и не заметили, однако на потрепанного Авика, сушившего у костра свои порты и рубашку, все еще смотрели с некоторым удивлением.

Дождь превратился в безобидную туманную морось, однако и солнце уже почти совсем закатилось. Хура попытался убедить пригревшегося у костра усталого крестьянина, что нужно сниматься со стоянки, однако тот был совершенно не в настроении продолжать путь в темноте. Пожары и погорельцев он повидал на своем веку вдоволь, а от Черных Куниц ночью все равно не удерешь. Мальчикам ничего не оставалось, кроме как нести ночное дежурство. Первым очередь бодрствовать выпала Авику. Он присел на край телеги.

Вышедший из-за облаков молодой месяц освещал убегающий вдаль проселок и чернеющую на краю луга полосу ельника. Авик принялся поправлять лапник, сходил проведать лошадей, досыпал им фуража. Зачерпнув пригоршню овса, он вернулся к телеге и, приоткрыв кувшин с полевками, тоже закинул туда зерна. Кувшин заходил ходуном от мышиной беготни так, что Авику пришлось взяться за ручки, чтобы не дать ему упасть. Из любопытства он открыл кувшин пошире и зажег внутри него крохотный холодный огонь, немедленно приковавший внимание десятков крохотных черных глазок. Авик принялся рассматривать суетливо жующие усатые мордочки. Почти у всех зверьков на голове виднелись едва заметные бугорки. Они были намного меньше тех, которые он обнаружил неделю назад – видимо, за это время заклинания успели ослабнуть. И все же, кому понадобилось повторять одно и то же простенькое упражнение несколько сот раз и зачаровывать всех полевок на этом лугу? Кто-то готовит целую армию магов? Но это же невозможно сделать незаметно. Он в задумчивости потушил огонь и заткнул кувшин. Небо окончательно очистилось. Чтобы не заснуть, Авик стал играть сам с собой в «угадай созвездие». Помнил он их плохо, поэтому игра не клеилась. Когда Росомаха зашла наконец за кроны деревьев, он залез под телегу и растолкал Хуру. Тот был уже и не рад идее ночного караула, но поделать ничего не мог. Когда он, потягиваясь и шепотом кляня свою судьбу, полз к выходу по лапнику, со стороны ельника раздалось тревожное лошадиное фыркание. Хура быстро выскочил в ночь, но лошади снова затихли. Сквозь налетевшую дремоту Авик слышал, как его приятель ходит вокруг телеги, переминается с ноги на ногу, громко хрустит онемевшими пальцами. После тяжелого дня сон навалился на него сразу, темный и глухой, как заброшенный колодец.

***

Разбудил его резкий и высокий крик, несущийся со стороны ельника. Лошади испуганно заржали и застучали копытами. Было слышно, как скрипят и лопаются ремешки лошадиной сбруи, которыми они были привязаны к коновязи. Крик неожиданно сменился утихающими клокочущими подвываниями. Авик выбрался наружу и подскочил ко вглядывающемуся в темноту Хуре. Месяц был снова скрыт облаками. Кто-то тяжелый, сопя, понесся по лугу. У Авика душа ушла в пятки.

– Ты что, не слышишь, конь сорвался с привязи, – крикнул ему Хура, бросаясь наперерез невидимому в темноте животному. Из-под телеги стрелой выскочил разбуженный возчик и во все лопатки помчался за ним, спотыкаясь на скользкой траве. До Авика донеслась приглушенная ругань вперемешку с увещеваниями. Судя по топоту, конь закружил вокруг телеги, потом замедлил бег и пошел шагом. Наконец из темноты показалась конская голова. На узде буквально висели Хура и возчик. Последний одной рукой гладил бедное животное по чувствительному месту посреди лба, между распахнутыми от ужаса глазами.

– Что это был за вой? – спросил Авик.

– Две сойки лягушку не поделили, – неуверенно предположил крестьянин, утирая пот со лба. Он потрепал дрожащего коня по холке и протянул руку к темному горизонту, – светает уж, давайте-ка в путь-дорогу…

Мальчики с облегчением принялись собирать свои пожитки и запрягать беспокойных коней. Было еще темно, когда они выехали на тракт. Лошадей даже не пришлось подгонять, они сами припустили по темной дороге так, что мокрая от дождя грязь летела из-под колес во все стороны. «Скорей бы эта ночь закончилась», – думал Авик, теребя мавкино колечко. Хура вдруг схватил его за рукав и показал головой в сторону. Там, в залитой туманом низине, между молоденькими елочками виднелось что-то напоминающее человеческую фигуру, наполовину скрытую в клубах тумана. Когда лощина скрылась за поворотом, он повернулся к Авику:

– Ты видел? Он стоял на четвереньках, а увидев нас встал, как будто зверь на задние лапы.

– Оборотень? Кадавр?

– Или Черная Куница.

– Черные Куницы низкорослые и вроде бы как сутулые, – вдруг тихо вставил крестьянин, – а этот был высокий и прямой. – Он взмахнул вожжами, и лошади понесли еще быстрее.

– А вы встречали Черных Куниц? – удивился Авик.

– Давно дело было. В детстве, – быстро отозвался тот и еще раз подстегнул лошадей.

Вскоре восток заалел, и наконец, на горизонте показался узкий, обжигающий взгляд, краешек дневного светила. Туман начал рассеиваться, а страхи уходить. Навстречу попалась крестьянская подвода с седым как лунь стариком на козлах. Мальчики и дочь крестьянина встретили его восторженными криками, старик посмотрел на них удивленно, но ответил вежливым приветствием. К полудню, когда по сторонам дороги замаячили верстовые столбы, счастливая обыденность всего вокруг вернулась в свои привычные берега. Утомленный Хура дремал, наполовину засыпанный мешками, а Авик, отгоняя сон, пытался восстановить и запомнить все события прошедшего дня. Мысли путались и наползали одна на другую. С высокой ели вместе с каплями дождя сыпались полевки, а вместо коня по полю топал кто-то огромный, мохнатый, с зелеными светящимися глазами. Он сам не заметил, как провалился в сон.

***

Проснулся он от того, что кто-то больно толкнул его в бок. Телега уже не двигалась. Прямо над ним нависало грузное лицо городского стражника с маленькими красными глазками под тяжелым шлемом. Тупым концом пики от щупал лежащие на телеге мешки.

– Просыпайся, холоп, – от стражника повеяло винным перегаром, – нечего спать, когда благородный господин с тобой разговаривает. – Понаползли в город сегодня, не проехать по улицам, – обратился он к крестьянину заплетающимся языком.

– Так ярмарка же, сударь, – возразил тот.

– Так и что, что ярмарка, у нас распоряжение. В княжеских интересах. Высочайшее повеление. А то негоже благородным господам и между телегами-то. Вот если пару куриц уступишь для государственной важности, то, стало быть, и можно будет сделать исключение. Или, вот, если твоя дочурка меня поцелует – я ведь жених хоть куда, – бренча доспехами, он подкрутил один ус. Девчонка заревела, а крестьянин принялся хмуро разворачивать коней.

– Может, лучше я тебя поцелую? – раздался вдруг голос Хуры. Стражник слегка оторопел от такого неожиданного предложения, и от того, что это было сказано чистым городским говором. Насупив пьяные брови, он несколько мгновений пристально рассматривал Хуру. Крестьянские обмотки, торчащие из-под коротких портов, быстро развеяли его сомнения, и он, сделав шаг вперед, начал заносить пику для того, чтобы ударить мальчика тупым ее концом. Авик, сразу соскочивший с телеги, со страхом глядел то на наливающееся кровью лицо стражника, то на черное от ярости лицо друга, бешено шепчущего руны. Он попытался было перехватить пику, но вскрикнув, отдернул руку: металл был раскален докрасна. Через мгновение жар через кольчужную перчатку дошел и до руки стражника. Взревев, он выпустил оружие и принялся срывать раскалившуюся рукавицу. Когда тугие завязки, не поддававшиеся трясущимся от хмеля и ярости пальцам, были перекушены, он вдруг охнул, и забыв про перчатку, принялся отчаянно высвобождать ногу от медленно краснеющего бронированного щитка поножей. В воздухе запахло палеными волосами и немытой плотью. Авик перевел взгляд на Хуру. Тот, нахмурившись, продолжал шептать.

Не справившись с доспехами и воя от боли, несчастный пьяница с разбегу сиганул в мелкую канавку, когда-то бывшую частью оборонительного рва, а теперь заполненную грязной талой водой напополам с помоями. Щиток с шипением ушел под воду, но судя по крикам трезвеющего на глазах блюстителя закона, жечь не переставал. На вопли барахтающегося в грязи тут же собралась толпа зевак из числа торговцев, нищих и просто прохожих. Расталкивая их, на помощь своему товарищу уже спешили другие стражники. Пока двое, проклиная нестерпимую вонь, вызволяли все еще орущего караульного, остальные обступили телегу выставив вперед острые концы своих пик. Крестьяне в телеге окоченели от ужаса. Хура сделал шаг навстречу блестящим на солнце металлическим наконечникам и поднял открытую ладонь с загнутым вниз безымянным пальцем. Авик последовал его примеру. Стражники, увидев приветствие волшебников, отступили на один шаг.

– Я бы хотел видеть начальника караула, – величественно заявил Хура, строго сдвинув брови, – почему пьяный на посту?

– Они обедать-с изволят… – заблеял в ответ тот, кто, видимо, был старшим в группе, – но оно-с извинительно-с: Вы, Ваше Мудрейшество, так необычно одеты, что…

Пики заметно задрожали. Крестьяне смотрели на своих попутчиков огромными глазами.

– Не вашего ума дело, как мы одеты, – оборвал его Хура. – А начальника караула, когда они изволят-с закончить-с свою трапезу, пришлите в Школу Волшебников для доклада. И чтобы не терять времени, можете заготовить пару охапок хороших ивовых прутьев.

Опустив пики и пряча злобные глаза, стражники расступились, а мальчики, взобравшись обратно на телегу, въехали в город. Всю дорогу до ярмарочной площади крестьянин с тревогой косился на своих пассажиров.

– Уж и задали вы мне страху, благородные господа, – наконец произнес он. – Как бы эти судари на обратной дороге на мне не отыгрались.

– Выезжай через другие ворота, – скупо отрезал Хура. – И сегодня им будет не до тебя.

На площади они распрощались с крестьянами. Авик быстро распродал оставшихся куриц и, звеня медными монетами, друзья отправились в харчевню перекусить. Завернув за угол, они неожиданно для себя оказались небольшой толпе, окружавшей непримечательного вида толстенького человечка в черной робе без пояса, стоявшего, отставив ногу, на перевернутой бочке. Близко сдвинутые свиные глазки строго смотрели из-за оплывших щек, а бородка в три волосинки возмущенно дрожала.

– Кругом всеповсеместная измена и околопреступное недопочитание, – восклицал он визгливым голосом. – Доколе мы будем запускать магов вовлекаться в священнодейство Божественного провожения? Что они возомнили о себе, эти книжнозлостные возмутители? Человеки из земли родяшеся и в землю возвратяшеся. Так было предначертано испокон веку, и так будет до закругления времен. Кто смеет оборонишеся против того, чему суждено совершишеся? Вот ты можешь восстать супротив молнии грозовой? – он обратился к одному из слушателей, средних лет мужчине в костюме ремесленника. Тот, польщенный вниманием, энергично закивал и замотал головой одновременно. – А супротив весеннего ледохода? – продолжал оратор. – То-то и оно, что можешь, да только живым да здоровым тебе не быти. А разве судьбина человеческая светлее неба грозового да спокойней ледохода? – слушатели одобрительно загудели. – Нет, не светлее и не спокойней. Так кто, окромя богов, достоин заправлять наше предначертание? Неужели эти высокоумцы, которые в щелку что-то подглядели, у небесных освещателей через плечо подсмотрели да от спеси возгордились? Грех это страшный, высокоумие. Все мы во грехе ходим, всем нам покаяться надобно.

– Ученый человек, а мои пальцы – тоже грех? – спросил один из слушателей, поднимая руку. Все пальцы кроме мизинца были заменены магическими протезами.

– Грех, сын мой, страшный грех, – резко отвечал толстяк.

– Да как же я без них плотничать-то буду? – расстроился прохожий.

– Тебе разве боги не дали пальцев? – переспросил проповедник.

– Боги-то дали, да только оторвало мне пальцы мялкой.

– А мялка та заговоренная была? – быстро отреагировал толстяк.

– Да как же, ясное дело, что заговоренная…

– Вот, – торжествующе вскричал толстяк, указывая пальцем ввысь – грех никогда не проникает сам по себе. Спервоначально он пришел чрез нечестивую мялку, ведь она ж, небось, и не освящена была в установленном святым законом порядке? – прохожий хмуро кивнул, и этим так раззадорил толстяка, что тот начал подпрыгивать на своей бочке. – Боги дали этому человеку знак, чтоб он одумался, покаялся и отзынул от высокоумных нечестивцев. Но нет! Не таков лихолютый род человечий…

Вдруг Авик заметил, что Хура тихонько подбирается к бочке. Подойдя к ней, он рухнул на колени и, воздев руки к небу, возопил:

– О горе мне, великому грешнику! Хочу покаяться во грехе! Ведь я долгие годы изучал высокоумие в Школе Магии под руководством этого старого высокоумца Рамиса Ацетуса.

Толстяк, принявшийся неистово подпрыгивать с началом хуриной исповеди, несколько притих, как только услышал имя грандмага. Хура понял, что заехал немного не туда, и поспешил сменить тему. Совершая земные поклоны и ритмично раскачиваясь из стороны сторону, он произносил нараспев:

– Не сотворял я молитв, страдал ослеплением ума, не чтил святых святынь, был своенравен, самоугодлив и самочинен, не приходил за благословением, не жертвовал, был ретив, предавался вкусноедению и сладкопитию, громкопению и веселоплясанию. Но спала теперь пелена, морок развеялся! Спасибо тебе о, мудрейший из мудрых – жизнь моя по-другому пойдет, другим путем, сообразно воле богов, а не каких-то книжновредных выскочек.

Когда Хура дошел до веселоплясания, прыжки толстяка стали уже слишком заметно попадать в такт словам исповеди, и казалось, что он с трудом сдерживается, чтобы не начать выкидывать коленца. Тут Хура как бы случайно подтолкнул бочку, и проповедник потерял равновесие и со всего маху шлепнулся на мостовую, широко расставив ноги. Полы робы задрались, и взору публики предстали две упитанные лодыжки в облегающих бархатных панталонах и щегольских замшевых сапожках. Хура молниеносно подскочил к низверженному оратору, сдернул с него сапожки и, запрыгнув на бочку, поднял их высоко над головой.

– Последняя мода: пурпурные самоплясы с нефритовыми пряжками, – звонко провозгласил он. – Покупайте сапоги, стачал сапожных дел мастер Фрадволь, заговорил заклинатель Гарбор-старший, оба промышляют в Хориве, в Торговом квартале, направо от кожевенных рядов, – зачитал он выбитые на каблуке слова, а от себя добавил, – Святые отцы плохого не посоветуют.

В толпе радостно загоготали. Особенно удивлялся беспалый плотник, он ударял себя руками по бедрам и, мотая головой, сквозь смех повторял:

– Ой, да как же это так! Как же так!

Хура бросил сапоги почерневшему от злости толстяку, все еще не пришедшему в себя после падения и позорного разоблачения.

– Шел бы ты, добрый человек, прямо на свои потанцульки. Черт тебя дернул по дороге искру веры высекать. А вы чего уши развесили? – он повернулся к толпе, – Это же даже не священник, у него и пояса-то нет, просто дурак в черной робе!

Прохожие загомонили и начали расходиться. Хура с Авиком отошли в сторону и быстро растворились в толпе. Здесь, среди снующих поваров и перебравших по случаю удачной торговли простолюдинов, все события прошедших дней казались причудливым сновидением. Лишь рогатые полевки, скребущиеся в кувшине, напоминали о том, что все это было явью.

– Я понял, что на нем самоплясы, как только он начал подпрыгивать, – говорил Хура, уплетая копченое свиное ухо, – когда в городе ярмарка, по вечерам на площади обычно устраивают танцы, вот он и принарядился.

– Борзо ты сегодня начал, сначала со стражником, теперь с этим типом, – сказал Авик.

– Терпеть это все не могу, – притворно поморщился польщенный Хура.

Через час, подобревшие и повеселевшие от вкусной пищи и жизнерадостной суеты, мальчики пошли на подол, нанести визит Нотии. Они снова поплутали в безлюдных проулках, но в конце концов вышли к нужному тупику. Здесь, привалившись к коновязи, стоял какой-то странный человек и энергично махал им руками. Незнакомец имел густую шевелюру и широкий задранный кверху нос. Поравнявшись с ним, мальчики поняли, что он нем. Человек отчаянно жестикулировал, хлопал Хуру по груди и показывал то на дом Нотии, то на что-то на узкой тропинке между глухими оградами имений, как бы уговаривая пойти туда вместе с ним. Глаза его умоляюще смотрели то на одного, то на другого. В нерешительности мальчики сделали несколько шагов по узкой тропе. Вдруг незнакомец издал пронзительный свист, и тут же с обеих сторон, выламывая доски изгородей, высунулись по две пары мускулистых мозолистых ручищ в защитных браслетах и скрутили мальчиков. Последним, что запомнил Авик, был звон разбитого кувшина и радостный писк вырвавшихся на свободу полевок.