Читать книгу Дочь стеклодува - Петра Дурст-Беннинг - Страница 3

1

Сегодня утром Рут уже дважды поднималась наверх, чтобы разбудить Иоганну, и всякий раз та что-то ворчала в ответ, отчего можно было предположить, что сестра действительно встанет. «И почему я только верю в это?» – с раздражением думала Рут, в третий раз за утро поднимаясь по узкой лестнице, соединявшей кухню и мастерскую с верхним этажом. Ее преследовал запах топленого сала. У слухового окна она встала на цыпочки и поглядела на улицу, откуда доносилось пение Мари. Окно было затянуто паутиной. Даже не взглянув на нее, Рут смахнула паутину рукой. Мари нигде не было видно, впрочем, как и отца. Рут поморщилась. К тому времени как кто-то из них наконец заметит, что на кухне пахнет жареным, картофель и кусочки сала превратятся в уголья!

Пытаясь разбудить Иоганну в прошлый раз, она оставила дверь их общей с сестрами спальни открытой. Поэтому Рут еще с лестницы увидела, что Иоганна до сих пор не встала. Рут молча подошла к кровати, схватила тканое одеяло за уголок и вырвала его из рук Иоганны.

– Да зачем же укрываться в такую жару?

Качая головой, она смотрела на сестру, которая, кажется, наконец-то начала просыпаться. Рут подошла к окну и толкнула обе ставни. Комнату тут же залило яркое сентябрьское солнце, в лучах которого плясала пыль.

Словно страдающая ревматизмом старуха, Иоганна со стоном спустила ноги на пол – большего добиться от нее не удалось.

Бросив на сестру пристальный взгляд, Рут поспешила вниз по лестнице в надежде спасти завтрак. Помешав на сковороде картофель с кусочками сала, она возблагодарила Господа Бога за то, что любит рано вставать.

А вот Иоганна с самого детства просыпалась с трудом. Как часто сестры из-за нее опаздывали на занятия в деревенскую школу! И дело было не только в том, что Иоганна долго вставала с постели, – она обычно не могла прийти в себя часов до десяти утра, когда наконец-то становилась нормальным человеком.

«Как будто вечером я выпила полбутылки водки», – так Иоганна пыталась объяснить свое состояние, хотя ни она, ни Рут еще никогда столько не пили и поэтому не знали, каково бывает после этого. Приходилось учитывать эту особенность Иоганны и распределять обязанности по дому таким образом, чтобы Иоганне ничего не нужно было делать утром. Однако Рут порой задавалась вопросом, помогают ли ей сестры вообще? Будь мама жива… наверное, Иоганна так не выкаблучивалась бы! Анна Штайнманн во многом была более непреклонной, чем ее муж. Осознав, что не может представить себе лицо матери даже на миг, Рут испугалась. Десять лет – это долгий срок.

Вода, которую она поставила на плиту, чтобы сварить утренний кофе, уже забулькала крупными пузырями, что заставило Рут отвлечься от воспоминаний. Девушка поспешно убрала котелок. Корни цикория, опущенные в холодную воду, не должны были свариться, иначе напиток слишком быстро станет горьким. Нужно лишь довести воду до кипения. В этом отношении Рут была ужасно педантичной: от «кофе», который обычно готовили в деревне из толченой сушеной свеклы, она бы с радостью отказалась. Уж лучше пить воду, чем это варево. Разумеется, больше всего ей нравился настоящий зерновой кофе, который, по ее мнению, бывал в доме слишком редко. Каждую пятницу, когда Иоганна ездила в Зоннеберг продавать стеклянные изделия, изготовленные в течение минувшей недели, она покупала немного натурального кофе в зернах. Хотя самому Йоосту Штайнманну было безразлично, какой кофе стоит у него на столе, лишь бы тот был черным и горячим, он разрешал своим дочерям немного побаловаться этим напитком. Поэтому они всякий раз праздновали возвращение Иоганны из Зоннеберга, угощаясь кофе, сладким хлебом и свежей маринованной сельдью, которую она тоже привозила из города.

И как раз подобным семейным ритуалам, дававшим пищу для деревенских сплетен, Йоост Штайнманн был обязан славой подкаблучника. При этом дочери Йооста вовсе не могли делать все, что им заблагорассудится. В четырех стенах своего дома они действительно пользовались большей свободой, нежели другие девушки их возраста. Однако, когда речь заходила о том, чтобы уберечь дочерей от мнимого зла, Йоост становился хуже всякой наседки. Петь в хоре? Невозможно! А вдруг на обратном пути их подкараулят злые парни? Пойти на праздник летнего солнцестояния? Можно даже не просить. Когда несколько лет назад некоторые девушки стали устраивать посиделки, он не разрешил дочерям посещать даже эти безобидные мероприятия.

– Чего доброго, на обратном пути ноги себе переломаете! – пояснял он свой отказ и добавлял: – Сидите лучше дома и учитесь читать-писать.

Как будто книги могли заменить веселую болтовню! Рут судорожно сглотнула. В ноябре все начнется заново. Другие девушки будут два вечера в неделю встречаться у кого-нибудь и прясть вместе, а ей и сестрам придется сидеть дома. После посиделок затеют игру в снежки во дворе, девушки, смеясь и визжа от восторга, бросятся убегать от ребят по улицам, в то время как Иоганна, Мари и Рут будут лежать в своих постелях.

Неудивительно, что молодые парни в деревне поговаривали, мол, Йоост не хочет, чтобы кто-нибудь ухаживал за его дочерьми. Под его недовольным взглядом юноши начинали чувствовать себя не в своей тарелке и больше не пытались звать девушек на прогулку.

Рут обошла стол и опустила руку в ящик, чтобы достать небольшое зеркальце, которое туда положила. Держа его в вытянутой руке, она могла увидеть в нем свое лицо целиком, хоть оно и казалось маленьким. Она была красавицей и знала об этом. Сестры унаследовали от матери правильные черты лица, а та была совершенно неотразимой женщиной.

Расстроившись, Рут опустила зеркальце. Пусть даже она довольна тем, что видит в зеркале, – какой от этого прок? Неужели ее когда-нибудь поцелует мужчина? Скажет ли ей кто-нибудь, что глаза у нее сверкают, словно темные камни янтаря? Или что кожа у нее чистая, словно весеннее утро? Дай Йоосту волю, он их всех оставит в девках!

Единственным мужчиной, регулярно приходившим в их дом, был сосед Петер Майенбаум. С тех пор как несколько лет назад один за другим погибли его родители, Йоост стал считать его едва ли не сыном, однако в качестве потенциального жениха никогда не рассматривал. Ха! Как бы не так! Рут была практически уверена, что Петер уже давно положил глаз на Иоганну. Еще бы, он всегда на нее так смотрит! Однако, судя по всему, никто, кроме нее, этого не замечал, и меньше всех – Иоганна. Рут глубоко вздохнула. Если бы мужчина так посмотрел на нее – она уж точно это заметила бы!

– Иоганна опять носится, словно собака без хвоста! Стоит ей проснуться, как она не может перестать командовать! Каждый день одно и то же! – с этими словами Мари грациозно опустилась на скамью, стоявшую в углу.

Она была так стройна, что ей не пришлось для этого отодвигать стол, как с завистью отметила Рут. Все три сестры были стройными, в отличие от многих деревенских баб, имевших бесформенную фигуру, обвисшую грудь и дряблые жирные складки на боках. Каждая могла благодарить Господа за идеальные пропорции тела, гладкую здоровую кожу и блестящие шелковистые каштановые волосы, не требовавшие специального ухода помимо ежедневного расчесывания по сто раз. Но Мари была самой миниатюрной, тонкой и хрупкой, словно драгоценная статуэтка.

– Как бы там ни было, она уже спустилась. Я уже начала опасаться, что придется снова подниматься на верхний этаж, – сухо произнесла Рут.

После смерти матери они привыкли мыться в одном из прилегавших к дому сараев, там же они и стирали. Даже Йоост совершал утренний туалет на улице, вместо того чтобы мыться в кухне. У всех оставалось личное пространство, что было немаловажно как для девушек, так и для самого Йооста.

– Кстати, куда отец подевался?

– Не знаю. Вчера вечером он засиделся дольше обычного. Он так громко топал по лестнице, что я проснулась и потом долго не могла уснуть! – поморщилась Мари. – Надеюсь, он не мается с похмелья?

Рут пожала плечами.

– Не так уж много он пьет, – словно извиняясь за отца, произнесла она.

При этом Йоост действительно не нуждался в оправданиях. Хотя он каждый вечер заглядывал на пару часов в трактир «Черный орел», однако, в отличие от других деревенских мужчин, ему редко случалось хватить лишку.

Тем временем картофель на сковороде покрылся толстой коричневой корочкой. Рут взяла кусочек и быстро положила в рот. Горячий! Она налила себе и Мари по чашке кофе. Пряный запах напитка было особенно приятно вдыхать этим солнечным утром. Такие теплые дни называли бабьим летом – вроде бы и не осень, но уже и не лето. Не хватало только, чтобы птицы, рассевшиеся на большой груше возле кухонного окна, устроили концерт. Лишь изредка слышалось чириканье черного дрозда или звонкий свист жаворонка. Но осенние туманы вот-вот поглотят и эти звуки. Рут вновь принюхалась к кофейному аромату. Она ненавидела холодное время года.

– Совсем скоро снова придется зажигать свет по утрам, – произнесла Мари, словно подумала о том же.

Часто бывало, что одна из сестер произносила вслух то, о чем думала другая.

Да, после смерти Анны Штайнманн они обо всем договорились – о том, что касалось совместной жизни, да и работы тоже. Конечно же, всегда не хватало еще одной пары рук. Но, как бы ни злословили другие деревенские стеклодувы, производство Штайнманнов, которым «заправляли бабы», было не хуже других. Они изготавливали первоклассные колбы и пробирки для аптекарей. То, что Штайнманны сами производили свою продукцию от начала и до конца, не отдавали в чужие руки ни одной операции – ни шлифовку пробок, ни нанесение надписей, ни упаковку колб, – давало им заметное преимущество. Как и другие стеклодувы, они продавали все свои товары скупщику в расположенном неподалеку городке Зоннеберге. Фридгельм Штробель, сумевший создать для своего предприятия лучшие связи во всем мире, всегда говорил, что готов покупать у Штайнманнов еще больше стеклянных изделий. Но, поскольку в доме был только один стеклодув, производить больше они не могли. «Умелый зять пришелся бы очень кстати», – то и дело говорили Йоосту приятели в трактире. Но тот только отмахивался.

– Моим девочкам нет нужды выходить замуж – и уж тем более ради денег! – повторял он, и в его голосе звучала неподдельная гордость.

Вздохнув, Рут отодвинула чашку и подошла к плите, без труда подняла тяжелую литую сковороду и поставила завтрак на стол.

– Ну все, достаточно! Пойду посмотрю, где… – Она осеклась.

На пороге кухни появилась Иоганна. Она была еще бледнее, чем обычно по утрам, глаза ее были широко раскрыты, будто в коридоре она столкнулась с чертом; девушка прикрывала рукой рот, словно пытаясь заглушить рвущийся наружу крик.

– Иоганна! Господи боже мой! Что случилось? – воскликнула Мари.

В горле у Рут сразу же образовался комок. Две ледяные руки сжали ее сердце, и в этот миг она поняла: произошло что-то ужасное. Однако она не могла произнести ни звука.

– Отец… – На лбу у Иоганны образовалась глубокая морщинка, протянувшаяся от линии волос до самой переносицы. – Он лежит наверху, в постели. И не шевелится.

2

Позже, когда Иоганна вспоминала то утро, на ум ей приходила сказка о Шиповничке[2] – заколдованной принцессе. Мари сидела неподвижно, с приоткрытым ртом. А Рут застыла между столом и угловой скамьей, не сидя и не стоя. Она тоже не могла сделать ни шагу из кухни. Все они как будто окаменели, словно неподвижность могла уберечь их от необходимости иметь дело с этим кошмаром.

Первой пошевелилась Мари. Она бросилась вверх по лестнице, в спальню родителей, к постели Йооста. Крик ее нарушил воцарившуюся в доме тишину и заставил умолкнуть птиц, которые еще пели на улице.

Взгляды Иоганны и Рут встретились над сковородой, а затем девушки тоже побежали наверх.

Деревянные ступеньки, вытоптанные и выцветшие посередине, расплывались перед глазами Иоганны, превращаясь в узкие желтоватые полосы. Она почувствовала, как что-то соленое начало скапливаться в уголках ее губ, и только тогда поняла, что по щекам текут слезы. Иоганна не могла с ними справиться, равно как и с мыслями, которые роились у нее в голове, хотя она их не звала.

Отец мертв.

Позвать врача из Зоннеберга? Нет, зачем теперь врач…

Священника. Да. Надо пригласить священника.

В мастерской нужно убрать.

Обмыть, мертвецов обмывают. А затем положить на носилки.

Из горла ее вырвался всхлип, такой горячий и жгучий, что ей стало больно. Девушке хотелось избавиться от мыслей, превращавших случившееся в реальность. Мари сложила руки Йооста на груди. Слава богу, когда Иоганна нашла его, глаза у него уже были закрыты! Если бы одной из них пришлось закрывать ему глаза… Нет, лучше не думать об этом. Йоосту и пятидесяти не исполнилось. Он был здоров. Кроме поясницы, у него ничего никогда не болело.

– Так мирно лежит, – прошептала Мари, расправляя одеяло Йооста. Под ним его тело вдруг стало казаться меньше, чем было при жизни.

На цыпочках, словно пытаясь не разбудить отца, Рут приблизилась к нему с противоположной стороны кровати. Склонилась над ним, вгляделась в черты лица… Ни следа агонии.

– Может быть, он просто уснул крепче обычного?

Она робко коснулась его лба.

Никто из них не привык прикасаться к отцу. Девушка с удивлением заметила, что кожа умершего не ледяная, как обычно бывает у покойников. Не была она ни влажной, ни шероховатой. Однако кости под ней казались окаменевшими, они словно отталкивали пальцы Рут.

Уже началось трупное окоченение. Рут расплакалась, Мари тоже, а Иоганна судорожно всхлипнула.

– Но почему? Я не понимаю! – Ком раздирал ее горло. – Как отец мог взять и умереть во сне? Быть того не может! – упрямо кричала она.

Однако смерть Йооста пришлось принять как данность. Во сне у него остановилось сердце. Объяснения этому не было. Петер Майенбаум, которого позвала Иоганна, сходив в соседний дом, был потрясен так же, как и дочери Йооста. Нет, вчера вечером Йоост вел себя как обычно. Нет, на здоровье не жаловался, был весел. Как и все остальные, хохотал до упаду над шутками Болтуна Стиннеса.

– Он свое прозвище не просто так заработал. Своими хохмами весь трактир развлекает, – задумчиво произнес Петер.

Иоганна отмахнулась от него. Какое ей дело до Болтуна Стиннеса?

– Нужно положить отца в гроб для торжественного прощания. – Подчеркнуто спокойный тон ее голоса больше подошел бы к какому-нибудь будничному разговору. – Давайте отодвинем в сторону наши рабочие столы в мастерской, а потом спустим вниз отца прямо с кроватью.

– Но почему ты хочешь сделать это? Мы можем устроить… торжественное прощание с отцом и здесь, – сказала Рут, которой становилось жутко от этих слов.

Мари переводила взгляд с одной сестры на другую.

Иоганна покачала головой:

– Нет, нужно поступать так, как полагается. Отец хотел бы этого. Если будут приходить люди… – Она не договорила, всхлипнула и отвернулась.

Рут и Мари беспомощно смотрели на ее подрагивающие плечи. Ни у одной из них не осталось ни капельки сочувствия, слишком угнетала их собственная грусть. Ситуация становилась еще более угрожающей – если это было вообще возможно – от того, что Иоганна, которая так любила задавать во всем тон, оказалась столь же беспомощна, как и они.

Петер откашлялся:

– Я приведу пару мужиков. И тогда начнем…

«И почему никто не может подобрать подходящих слов?» – промелькнуло в голове у Иоганны, пока она вытирала глаза обеими руками. Она никак не могла перестать плакать.

Петер осторожно коснулся ее плеча:

– Неплохо было бы, если бы кто-нибудь спустился вниз и сварил кофе. Для людей и так, просто…

Вскоре он вернулся вместе с тремя мужчинами. Соседи стояли, мяли в руках шляпы, выражали соболезнования и радовались, когда появлялась возможность взяться за работу и уйти подальше от подавленных сестер. Под руководством Петера они положили умершего на пол, потом взялись за кровать и, бормоча под нос проклятия, принялись спускать ее вниз по узкой лесенке. Они без труда установили ее в мастерской, да и покойный не протестовал, когда его несли вниз. Мужчины с облегчением вздохнули.

Едва заслышав о кончине Йооста, жены соседей тоже отложили все дела. Чуть позже в дом покойного пришли и они. Одна принесла миску картофельного пюре, другая – горшок с овощным супом, третья – хлеб, намазанный смальцем и посыпанный солью. Деревянные половицы без устали скрипели, пока женщины искали спички и пытались зажечь свечи, подавали мужчинам кофе и робко поглядывали на умершего.

Вдова Грюн, жившая через два дома дальше по улице, помогла Рут обмыть покойного и переодела его, пока Иоганна и Мари застилали кровать свежими простынями.

Кто-то сообщил о случившемся священнику. Женщины как раз закончили обряжать Йооста, когда тот вошел в дом в сопровождении двух церковных служек, размахивавших кадилами.

Словно в трансе, Иоганна вместе с остальными встала возле кровати Йооста, которую все обступили широким кругом, пока священник читал заупокойную молитву. «Этого не может быть», – промелькнуло у нее в голове.

Люди приходили целый день, чтобы выразить соболезнования и посидеть вместе с девушками рядом с умершим. Надолго не задерживался никто, всех дома ждала работа. На лице у каждого читалось облегчение от того, что это не ему пришлось столкнуться со внезапной смертью члена семьи. Некоторые откровенно говорили об этом, другие пытались скрыть свои чувства. Иоганна не винила соседей за это. Когда прошлой зимой в Лауше свирепствовал тяжелый грипп, унесший Ханнеса Саблю – который был почти на десять лет моложе ее отца – и еще двух человек с другого конца деревни, она тоже думала: «Слава Господу, что у нас все живы!» Возвращаясь из поездок в Зоннеберг и проходя мимо осиротевшего дома, над дверью которого поблескивала сабля медного цвета, она всякий раз вспоминала Ханнеса. Он даже жениться не успел, умер совсем молодым.

И все равно за день выражения сочувствия – похлопывания по плечу, еле слышные соболезнования, вялые рукопожатия – надоели Иоганне хуже горькой редьки! Они жгли ее, словно крапива. Ей казалось, что в глазах опечаленных односельчан она видит нечто большее, чем просто сочувствие. Нечто вроде… ожидания. Волнения.

Три девушки без мужской защиты.

Может быть, люди ждут, что одна из них сломается? Или на их дом обрушится еще одно несчастье? Иоганна отругала себя за подобные мысли. Люди желают им только добра.

3

Только в восьмом часу вечера ушел последний посетитель. Петер Майенбаум оказался единственным, кто предложил побыть с покойником ночью вместе с ними. Иоганна, немного поколебавшись, все же отказалась. Это они должны были сделать сами. Есть никому из девушек не хотелось, поэтому Рут накрыла принесенную еду платками и убрала в шкаф. Девушки сели за кухонный стол, испытывая в прямом смысле слова смертельную усталость.

Иоганна еще раз встала и открыла двери.

– Воздух – хоть топор вешай.

– Это все из-за ладана.

Глаза у Мари были красными.

– Не только. Много людей…

Иоганна слишком устала, чтобы объяснить: ей кажется, что от такого количества гостей их дом словно запачкался. Чужим запахам здесь не место. Невидимым следам, оставленным на деревянном полу чужими ногами, – тоже.

– Может быть, это и от… отца? – Рут покосилась на дверь мастерской.

– Рут! – воскликнула Мари и испуганно взглянула на Иоганну.

– Все знают, что мертвые начинают пахнуть, когда…

– Довольно! – резко перебила ее Иоганна.

Им предстояло просидеть возле тела всю ночь. Не хватало еще глупой болтовни Рут. Иоганна подошла к шкафу и достала свечи. Свет – это хорошо. Свет им не повредит.

– Там лежит не какой-нибудь мертвец, а наш отец, – веско произнесла она.

Рут открыла рот, но проглотила вертевшуюся на языке фразу. В конце концов, нельзя ссориться, когда в соседней комнате лежит покойный.

Неприятное ощущение во рту у Иоганны постепенно проходило. Взгляд ее уже не был прямым и стеклянным, словно у куклы, он оживился. Да и руки, которые она невольно сжимала весь день, постепенно расслаблялись. Девушка откинулась на спинку стула и впервые с самого утра почувствовала, что должна что-то сделать или сказать.

Одного из них не стало.

Чем дольше они сидели здесь в молчании, тем больше им не хватало отца. Его громких криков, если ужин не был готов вовремя или Рут положила слишком мало колбасы в картофельный суп. Его размашистых движений, когда он нарезал хлеб или отрубал кусок копченой ветчины.

Первой нарушила тишину Иоганна:

– Отец всегда словно излучал силу… – Она сжала губы.

Рут кивнула:

– Не такой доходяга, как баварцы, хоть Ганс, хоть Фридмар Грау. Но и не жирдяй, как Вильгельм Хаймер.

– Когда отец входил в комнату, на него нельзя было не обратить внимания. Его появление чувствовалось сразу. – Мари произнесла то, что хотела и не могла высказать Иоганна. – Его все уважали, – улыбнулась она. – Помните историю про двух петухов?

Иоганна грустно усмехнулась:

– Отец купил их для меня у Марцен-Пауля. Надеялся, что, если вместо одного петуха будут кричать два, я стану быстрее просыпаться. А потом Марцен-Пауль напился в хлам, пришел к нам и заявил, что отдал отцу не ту птицу – своего призового племенного петуха вместо обычного – и теперь хочет вернуть его обратно.

– Отец просто встал перед ним, и Марцен тут же поджал хвост.

– А толку от петухов так и не было.

Сестры хмыкнули и снова замолчали.

– Кто же теперь позаботится о нас? – спросила Мари.

Иоганна бросила на нее строгий взгляд: «Не спрашивай об этом! Только не сегодня. И не завтра».

– Когда ты была маленькой, он всегда называл тебя принцессой, помнишь? – спросила она.

Мари навсегда осталась его малышкой.

– Принцесса и ее воздушный замок в мыльном пузыре… Он говорил, что когда-нибудь придумает для меня сказку. Но так и не успел. – На глаза у Мари снова навернулись слезы.

– Зато он делал тебе мыльную воду для пузырей, – сказала Рут. – Эти ужасные мыльные пузыри… – Она нарисовала в воздухе шар.

– А отец понимал меня. Ему нравилось смотреть на радужные полосы, так же, как и мне. На небе он наверняка увидит множество ярких радуг. Ему понравится. – Мари всхлипнула. – Кроме того, там он будет с мамой.

Ее грусть оказалась заразительной, и сестры перестали сдерживаться.

Через некоторое время Рут убрала мокрую от пота прядь волос со лба и, всхлипывая, произнесла:

– Что-то мне вдруг вспомнился французский заказ от Фридгельма Штробеля, на который нам дали ровно две недели. Это было пять лет назад, в 1885 году.

– Боже мой! – всплеснула руками Иоганна.

От дуновения ветра затрепетали огоньки пламени.

– Заказ для французской парфюмерной фабрики! – Увидев неуверенность на лице Мари, она продолжила: – Неужели ты не помнишь? Они потребовали пять тысяч флаконов. И чтобы на каждом было написано: «Eau de Paris»[3]. – Девушка улыбнулась.

Мари щелкнула пальцами:

– Точно! Отец специально написал для нас эти слова на бумажке. Только мы его каракули не разобрали, и не успел он оглянуться, как мы уже вывели на тысяче флакончиков «Roi de Paris»[4].

– Парижский король. – Рут покачала головой. – Любой другой избил бы своих работниц до синяков, а как поступил наш отец? Хохотал до упаду.

Она бросила взгляд на дверь мастерской. Да, там лежал не какой-то мертвец, а их любимый добрый отец.

– А вот мне было не до смеха, когда пришлось объяснять все Штробелю, – поморщилась Иоганна. – Я только в третий раз ездила одна в Зоннеберг продавать товар и чувствовала себя очень неуверенно! Мне было шестнадцать, я все время запиналась и до конца не верила, что он возьмет наши флаконы.

– Но все же у тебя получилось! – В голосе Мари звучало восхищение. – А пару недель спустя Штробель дал тебе еще один заказ, и на флаконах нужно было написать именно «Roi de Paris»!

– Ха! Наверное, он продал их французам за двойную цену и сделал вид, что это название – его собственная идея! – Рут шмыгнула носом. – Мне тогда так хотелось иметь французские духи! Они мне даже во сне снились. Однажды я проснулась утром, и мне вдруг показалось, что я действительно чувствую запах ландышей и сирени. – Она вздохнула.

– Будь на то отцова воля, ты получила бы целую бутылку, – отозвалась Иоганна. – Он тогда поручил мне спросить от его имени у Штробеля, можно ли заказать такие духи. Не скажешь, что я была с ним согласна! «Зачем духи четырнадцатилетней девчонке?» – думала я. Но отец всегда выполнял твои необычные желания, если это было возможно.

Губы Рут дрогнули, словно она собиралась что-то ответить, но затем решила промолчать.

Некоторое время каждая из сестер предавалась собственным мыслям. Сколько историй было у них…

Когда подбородок Рут уперся в грудь, Иоганна предложила дежурить у тела по очереди, чтобы Рут и Мари могли поспать. Обе отказались, но вскоре на стол легла сначала голова Рут, а затем и Мари. Иоганна вздохнула. В постели им было бы удобнее.

Девушка поднялась из-за стола, стараясь не двигать стул. Она тоже устала. Взяв свечу, Иоганна пошла с ней в мастерскую. Взгляд ее остановился на отцовском рабочем месте, на его верстаке. Новый газопровод, который с недавних пор соединял их дом с построенным несколько лет назад газовым заводом, поблескивал серебром и выделялся на фоне прочих затасканных инструментов, словно инородное тело. Грудь Иоганны сдавило от боли. Чего ей стоило заставить Йооста подключиться к заводу! Отец не любил перемен. Будь его воля, он до конца своих дней работал бы с масляной лампой.

«Почему так рано?» – хотелось ей крикнуть, чтобы этот крик пронзил ночь и унесся к небу. Слезы обжигали ей веки. Девушка глубоко вздохнула.

Когда же оказалось, что с «новомодными штучками» трудиться намного легче, Йоост возгордился так, словно лично все организовал. Высокая температура пламени позволила делать флаконы и бокалы с более тонкими стенками, чем раньше. И с тех пор не проходило и дня, чтобы он не пытался убедить в преимуществах нового метода своих приятелей, с которыми сидел в трактире за одним столом, если они еще не подключились к газовому заводу.

Отец… Как ей будет его не хватать! Уже сейчас девушке казалось, что вместо сердца у нее открытая рана.

Когда умерла мать, ей было одиннадцать, Рут – девять, а Мари – семь. Целый год они могли заснуть только в том случае, если Йоост оставлял в их комнате зажженную лампу. Каждый вечер – вместо молитвы – он рассказывал им, как маме хорошо на Небесах. Несмотря на это, девочки каждую ночь по очереди вставали, чтобы проверить, как там отец. Больше всего на свете они боялись, что и он их тоже оставит. Его такт и терпение в конце концов помогли сестрам совладать со своим страхом, но теперь он снова железными тисками сковывал тело с головы до пят. Однако Иоганна держалась. Она с любовью вглядывалась в лицо отца, освещенное пламенем свечи. Нельзя, чтобы годы, когда Йоост учил их быть сильными, прошли зря.

Йоост Штайнманн, «бракодел». Как-то раз один человек в трактире осмелился назвать его «бракоделом», потому что у него были только дочери, а сына он так и не произвел на свет. Тот мужчина ушел домой с подбитым глазом, который не открывался целую неделю.

«Зачем мне сыновья? – снова и снова повторял Йоост. – У меня есть мои Штайнманны!» – Так он называл ее, Рут и Мари.

Иоганна судорожно сглотнула. Она снова поглядела на него, провела рукой по его щеке.

– Я пока не знаю, как пойдет дальше, – прошептала она, – но одно я тебе обещаю твердо! – Его холодная кожа словно обожгла ей ладонь, и девушке пришлось пересилить себя, чтобы не отдернуть руку. – Мы тебя не посрамим. Чтобы ты, поглядывая на нас с Небес, гордился нами больше обычного!

Когда наступило утро, Иоганна уже выплакала все слезы. Рут и Мари сели к отцовскому ложу, и она решила ненадолго прилечь, но выспаться ей не удалось. До похорон еще многое нужно было сделать.

4

– Ну вот и все! – Рут бросила тряпку, которой вытирала мокрый порог, на груду посуды, громоздившуюся в корыте, и плюхнулась на кухонную скамью рядом с Мари и Иоганной.

День уже близился к вечеру. В это время они обычно сидели, склонившись над своими рабочими столами. Но сегодня уже в два часа, несмотря на проливной дождь, гостей было так много, что Иоганна начала опасаться, хватит ли на всех хлеба и пирогов, испеченных для поминок. Впрочем, большинство гостей попрощалось сразу же после церемонии у могилы – работа не ждет. Поговорить о Йоосте, помянуть его добрым словом за чашкой-другой кофе остались только ближайшие соседи. И все равно крючки в прихожей едва не оборвались под тяжестью мокрых от дождя плащей. Вскоре в доме запахло влажным фетром, на полу образовались лужи. В кухне Рут и вдова Грюн едва успевали кипятить воду для кофе. После похорон ужасно хочется пить, это знали все. Когда опустели тарелки с выпечкой и бутербродами с ветчиной, а воздух стал затхлым и спертым, гости один за другим начали прощаться. Последним ушел Петер Майенбаум. Положив ладонь на ручку двери, он бросил взгляд на опустевшую мастерскую – ему тоже было тяжело смириться со внезапной смертью Йооста.

– Стало так тихо. – Мари огляделась, словно не веря, что все закончилось.

Иоганна кивнула. Гости разошлись, никто не просил подлить еще кофе. Никто не смотрел на них с сочувствием во взгляде.

– А Швейцарец неплохо придумал с этой своей стеклянной розой, – вдруг сказала Мари.

Стеклодув Карл Фляйн по прозвищу Швейцарец положил на могилу вместо настоящих цветов выдутую без помощи механизмов стеклянную розу. Но, как и настоящие цветы, хрустальная красавица показалась Иоганне лишней.

– Речь Вильгельма Хаймера тоже была трогательной, – заметила она.

– Ты права, – кивнула Рут. – Когда он сказал, что всегда чувствовал особую близость к отцу, потому что они оба рано овдовели, я едва не задохнулась.

– Я удивилась, что Хаймер вообще пришел. Он не любит гасить пламя, – поморщилась Иоганна.

Когда ночью гасли все огни, наверху, в доме Хаймеров, еще долго горели газовые лампы. Многие в деревне считали старания Хаймера излишними, а другие просто завидовали тому, что он мог взять больше заказов, чем они, поскольку все три его сына стали умелыми стеклодувами.

– И почему сегодня обязательно должен был пойти дождь? – пожаловалась Рут.

– Я бы не хотела, чтобы светило солнце, – отозвалась Мари. – Лечь в землю, когда солнце ярко светит в голубом небе… Нет, пусть небо тоже плачет.

На это сестры ничего не ответили. Смерть отца, похороны, погода, резко изменившаяся после нескольких солнечных недель, речь священника, который так часто запинался, что многие задумались, не перебрал ли он кагора, – все эти мелочи они подробно обсудили во время поминок. Довольно уже.

Иоганна с тоской поглядела на гору грязной посуды. Огонь в печи еще горел. Можно было нагреть воды и вымыть тарелки. Пока ни одной из сестер не пришло в голову то же самое, она вскочила и принялась за работу. Мари забирала у нее чистые мокрые тарелки, вытирала их и складывала стопкой на столе. Когда посуда была вымыта, Мари и Рут отнесли корыто на улицу и вылили грязную воду. Иоганна принялась наводить порядок в буфете, откуда доставали посуду.

– Его давно нужно было как следует почистить, – сказала она, заметив удивленные взгляды сестер.

Рут села штопать, Мари взялась за платье, которое начала шить несколько дней назад. Но стоило им положить работу перед собой на стол, как руки их сами собой безвольно опустились на колени.

Когда они наконец отправились наверх, на улице еще даже не стемнело. Никто из них не осмелился заглянуть в осиротевшую мастерскую.

Проснувшись на следующее утро, Рут увидела, что по-прежнему идет дождь. Она зажгла газовую лампу над кухонным столом и, как делала это каждое утро, подошла к кладовой, чтобы достать оттуда сваренный вчера вечером картофель, почистить его и порезать на кусочки. И вдруг замерла.

Картофеля не было.

Утро никогда не будет прежним.

На глаза ей навернулись слезы, девушка выбежала из кухни и бросилась в сарай, служивший им купальней. Она энергично дергала за рычаг колонки, набирая воду в синий эмалированный тазик. Вода уже переливалась через край, но Рут этого не замечала. Она опустила руку только тогда, когда вода начала выплескиваться ей на ноги. Громкие рыдания прорезали затхлую тишину.

Вернувшись в кухню, она увидела, что Иоганна и Мари уже сидят за столом. Одна из сестер достала из шкафа хлеб, положила на него масло и мед. Сестры молча жевали бутерброды. Сладкий мед стекал по горлу, но никто не замечал этого, на языке вертелся слишком горький вопрос, который никто из них не осмеливался задать вслух: «Что же будет дальше?»

Дождливая погода, установившаяся в последующие дни, вполне соответствовала тому летаргическому сну, в который погрузился дом. Каждая из сестер забилась в свой угол, ожидая того времени, когда пора будет снова ложиться спать. Иногда к ним заходил Петер, но не оставался надолго. В отличие от девушек, его снедала жажда деятельности. И, хотя ему было ужасно стыдно, он всякий раз радовался возможности оставить за спиной гнетущую атмосферу дома Штайнманнов.

Сестры снова молчали за обедом, но вдруг Иоганна подняла голову и откашлялась:

– Будет лучше, если мы уберем вещи отца.

Рут нахмурилась:

– Не знаю… Разве не нужно подождать с этим?

– Какая разница, уберем мы их сегодня или через несколько дней?.. – Иоганна смотрела на сестер неуверенно, словно хотела, чтобы те отговорили ее от этой затеи.

«Иоганне точно так же не хочется заниматься этим делом, как и нам», – догадалась Рут. Когда бы они ни принялись за него, им все равно будет тяжело. Кроме того, она не знала, сколько еще сможет выносить давящую и парализующую тишину, царившую в доме. Лучше уж взять на себя неприятную задачу, чем не заниматься вообще ничем.

– Ты права, пора навести порядок!

Пока Рут и Иоганна разглаживали рубашки и куртки, чтобы сложить их потом в узлы из платков, в двери то и дело стучали. Даже спустя неделю после смерти Йооста соседи продолжали приносить им еду. Вот сейчас как раз принесли горшочек супа. Соседка с любопытством заглядывала через плечо Мари. Как же справляются сироты? Девушки одни в доме… Где же это видано? Женщине очень хотелось войти к ним, и Мари это поняла, однако, поблагодарив соседку за суп, поспешно закрыла перед ней двери.

Когда Мари уже собиралась поставить суп на стол, крышка немного съехала в сторону и в нос ударил кисловатый запах. Мари вздрогнула. Может быть, бульон испортился? На миг она задумалась, не вылить ли содержимое горшка во дворе, но решила пока убрать его подальше. Пусть Иоганна и Рут решают, что с ним делать. Чтобы избавиться от горшка, она пронесла его через кухню и поставила в мастерской на один из опустевших рабочих столов.

Она хотела снова выйти из комнаты, но замерла на пороге.

Как здесь тихо!

Мари придвинула табурет и опустилась на него.

Никаких призраков. Тем не менее в этой тишине было что-то таинственное. День за днем, целую жизнь пение пламени сопровождало все их повседневные действия.

«Если хочешь, чтобы пламя пело, нужно как следует дуть на огонь», – всегда говорил отец.

Мари почувствовала, как ей вновь сдавило горло. Она с нежностью провела рукой по старой масляной лампе, сиротливо приютившейся рядом с новым газопроводом. Никогда больше не запоет это пламя…

На верхнем этаже послышался грохот. «Навести порядок», – так сказала Рут, а ведь они говорили о жизни отца!

Когда она спросила, что ей делать, пока девушки убирают наверху, она заметила панику во взглядах, которыми обменялись старшие сестры. Что делать? Этот вопрос постоянно висел в воздухе со дня смерти отца, и Мари казалось, что он становится осязаемым. Нет, она тоже не знала, что будет с ними дальше. Но ей было обидно, что Рут и Иоганна не хотят делиться с ней своими мыслями. Ее не принимали всерьез просто потому, что она самая младшая. Так было при отце, и Рут с Иоганной продолжали вести себя точно так же. Что ж, ничего с этим не поделаешь! Девушка вздохнула и направилась на кухню.

Около полудня пришла вдова Грюн и принесла противень с яблочным пирогом. Аромат корицы и аниса поднялся вверх по лестнице, вытесняя запах старой мужской одежды. Густые супы, которые приносили другие соседи, часто застревали в горле у девушек, однако на пирог все трое набросились с большим аппетитом.

– Нужно будет обязательно поблагодарить вдову Грюн, – сказала Иоганна, отрезая еще кусочек.

– Ты права, – поддержала сестру Рут. – Как она помогала мне обмывать отца… Не всякая поступила бы так же.

– Это вообще на нее не похоже – предложить свою помощь. Обычно она старается держаться подальше от всех…

– Ты права, это странно… Она живет всего через два дома от нас, но ее почти никогда не видно! – удивилась Мари.

В Лауше все знали друг о друге буквально всё, и не только потому, что деревушка была маленькой и ее обитатели зарабатывали на хлеб одним и тем же ремеслом. Теснота деревенской жизни не позволяла никому обзавестись своими тайнами. Почти все дома выстроились в ряд вдоль главной улицы, которая круто поднималась в гору. Боковых улиц практически не было – отвесные, поросшие лесом склоны не позволяли поселению расшириться.

– А когда ты можешь увидеть вдову Грюн, если она почти целый день работает наверху, у Хаймеров? – удивилась Рут. – Наверное, у нее просто нет времени на болтовню.

Иоганна покачала головой:

– Гризельда всегда держалась в стороне, даже когда был жив ее муж Йозеф. Думаю, ему не нравилось, если она болтала с соседями. Вот это был упрямец, наверное!

– Интересно, что стало с ее сыном? Его ведь звали Магнусом, верно? – вспомнила Рут, съев еще кусочек пирога.

– Понятия не имею. В какой-то момент он просто исчез. Никто толком не знает, почему и зачем. Но мне тогда тоже было всего тринадцать, и… – Иоганна не договорила, поскольку в дверь снова постучали.

– Только не еда, – простонала Рут.

Но это оказался Петер, который попросил Иоганну выйти с ним на улицу. Мари и Рут многозначительно переглянулись.

5

– Ну как? Все в порядке?

Петер закрыл дверь у них за спиной. Иоганна только плечами пожала.

– Мне очень жаль, что в последние дни я не мог заглянуть к вам, ко мне шел какой-то нескончаемый поток людей.

Петер Майенбаум делал искусственные глаза из стекла. Часто его клиенты приезжали издалека. Если кому-то после несчастного случая требовался искусственный глаз, нужно было спешить. Со временем возрастала вероятность того, что глазница с чужеродным телом воспалится или загноится. Если же стеклянный глаз удавалось вставить очень быстро, шансы на то, что мышцы привыкнут к нему и глаз даже будет двигаться, были достаточно велики.

– Не извиняйся, ты и так заботился о нас больше всех, – отмахнулась Иоганна.

– Это уже другой пункт. – Петер смущенно переминался с ноги на ногу. – Дело в том… Я бы с удовольствием купил инструменты вашего отца, все его заготовки… но я просто не умею ими пользоваться!

Иоганна попыталась улыбнуться.

– Я знаю, конечно, тебе нужны заготовки из цветного стекла, а не наши бесцветные и коричневые. – Она положила руку ему на плечо. – Ты за нас не переживай. Сорняк нигде не пропадет. – И она слегка подтолкнула его. – Эй, кто кого пришел утешать? – Девушка мрачно усмехнулась. – Не умрем мы с голоду, видел бы ты те горшки, которые принесли нам люди! Как будто у нас здесь десять мальчишек, а не три девушки.

Однако Петер не успокаивался:

– Еда – это одно. Но деньги вам тоже нужны. Я совершенно не представляю, как вам быть дальше!

Иоганна вздохнула:

– Мы и сами пока не знаем. Как раз разбираем отцовские вещи. Где-нибудь да найдется заначка, которая поможет нам в первое время.

Однако пока они ничего не нашли, и девушка при всем желании не могла вообразить себе, где еще можно поискать.

– У вас в мастерской стоит несколько ящиков с готовой продукцией – может быть, я отвезу их в Зоннеберг?

– Нет, я сама справлюсь, – поспешно отозвалась Иоганна. – Честно говоря, я буду рада вырваться на денек отсюда. Кроме того, Фридгельм Штробель немало удивится, если ты к нему вдруг явишься! Даже если завтра начнется проливной дождь, я поеду в Зоннеберг и продам остатки. – Девушка вздохнула. – Вообще-то я должна была съездить еще в прошлую пятницу. Но отец тогда как раз умер…

– Пусть только Штробель попробует обмануть тебя, он будет иметь дело со мной! Скажи ему об этом! Да и вообще… – Петер поднял голову. – Если возникнут какие-то проблемы, обращайся. Обещаешь? – Он взял ее за подбородок и пристально вгляделся в лицо.

Иоганна поспешно высвободилась. Что-то, таящееся в глубине души, помешало ей дать это безобидное обещание.

– Мы как-нибудь справимся, – уклончиво ответила она.

Ей не хотелось, чтобы Петер чувствовал, будто он в ответе за нее. Быстро пожав молодому человеку руку, она кивнула ему, а затем ушла в дом. На миг она задумалась, не подняться ли тайком по лестнице и не лечь ли в постель. Долгий разговор и уверенность, которую приходилось при этом излучать, стоили ей стольких сил – почему остальные этого не замечают? Но девушка взяла себя в руки. В конце концов, сестер нельзя бросать одних.

– Ну, чего хотел Петер? – вырвалось у Рут, не успела Иоганна закрыть за собой дверь.

Внезапно у Иоганны возникло странное ощущение. Точно так же она стояла в дверном проеме в тот памятный день. И, прежде чем грусть захлестнула ее с новой силой, она собралась с духом. Им нужно поговорить, иначе нельзя.

– Петер с удовольствием купил бы у нас отцовские инструменты и заготовки тоже, но, к сожалению, ему все это не нужно.

– Может быть, заготовки купит какой-нибудь другой стеклодув? – спросила Мари.

Рут вздохнула:

– Не знаю… Так просто отдать эти вещи… мне нелегко. После этого возврата больше не будет.

– Но ведь это и так ясно! – негромко воскликнула Мари. – Без отца все кончено, нет больше нашей стеклодувной мастерской. – Девушка закрыла рот ладонью. – Что же, ради всего святого, теперь будет с нами?

Этого Иоганна не знала. Со дня смерти отца она только и думала о том, что делать дальше. Уверенность, которую она демонстрировала Петеру, была пустой, как стеклянные бусинки, производством которых занималась половина жителей деревни, зарабатывая себе на хлеб.

Без отца-стеклодува рухнула сама основа их жизни. Без него нечего стало шлифовать, раскрашивать и упаковывать. Все их умения были никому не нужны.

– Завтра я поеду в Зоннеберг и продам то, что осталось из готовых изделий. Много на этих крохах не заработаем, но несколько грошей помогут нам хотя бы как-то перебиться. Нельзя полагаться на то, что люди постоянно будут приносить нам еду. – Иоганна поглядела на Рут, которая мыслями витала где-то далеко, и решила выразиться еще более ясно. Справиться с плохими новостями будет не легче, если подавать их понемногу. – Я осмотрела все щели в отцовской комнате, и, судя по всему, на черный день он не отложил ничего. – Девушка пожала плечами. – Кажется, подключение к газовому заводу съело все его сбережения. – Она закусила губу. Ей самой верилось в это с трудом.

– Может быть, газовый завод вернет деньги, если мы скажем, что подключение нам больше не нужно? – негромко спросила Мари.

Рут нахмурилась. Ее сестра так наивна!

– Как ты себе это представляешь? Неужели ты забыла, что рабочим пришлось три дня копать, чтобы проложить газопровод к нашему дому? Вот за это мы и заплатили. Нельзя же просто так прийти и потребовать деньги обратно. Или можно? – В ее взгляде, брошенном на Иоганну, еще тлела искорка надежды.

Но та лишь головой покачала:

– Нет, на это они наверняка не согласятся! Нет, нет, на те деньги, которые я получу от Фридгельма Штробеля, нам придется выживать, пока… не подвернется что-нибудь другое.

Искорка надежды, промелькнувшая во взгляде Рут, погасла.

– Ах, если бы нам кто-нибудь помог! Если бы кто-нибудь сел за отцовское рабочее место…

– И кто же это сделает? – с горечью усмехнулась Иоганна. – Другим стеклодувам тоже надо как-то справляться со своей работой. И, кроме прочего, как нам платить этому человеку?

Судя по лицу Мари, ей хотелось что-то сказать, но она промолчала – из страха, что ее снова осадят.

– Придется рассчитывать только на то, что мы сумеем устроиться куда-нибудь работницами, – сказала Иоганна.

В ее голосе отчетливо слышалось недовольство. Работницам платили еще меньше, чем служанкам, это знал всякий. Поскольку они получали лишь несколько пфеннигов в час, им приходилось трудиться по десять, а то и больше часов в день, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

В кухне воцарилось недоверчивое молчание. Предприятий, где работали чужие, в деревне было мало. До сих пор никто не предложил им место.

– Есть и другая возможность заполучить в дом стеклодува… – усмехнулась Рут. – Может быть, нам пора подумать о замужестве? В нашей ситуации, видит бог, это не худшая идея, правда?

Она выпрямила спину, словно собиралась тут же взять ручку и бумагу, чтобы составить список потенциальных кандидатов.

Иоганна и Мари посмотрели на нее без особого энтузиазма, думая, что она шутит.

– И где же ты так быстро найдешь нам мужей? – поинтересовалась младшая из сестер.

Казалось, Рут не обратила внимания на иронию в голосе Мари. Она поморщилась и ответила:

– Это действительно серьезная проблема. Отец всех отваживал. Если мы не поторопимся, все парни нашего возраста в деревне будут заняты, а мы останемся старыми девами. Все остальные девушки давным-давно помолвлены! – В ее голосе прозвучала легкая паника.

Иоганне показалось, что она ослышалась:

– Что за чушь ты несешь?

– Это не чушь, а самая настоящая правда, – обиделась Рут. – Из мужчин, которые уже заняты, мне кое-кто мог бы понравиться. Среди них есть первоклассные стеклодувы. Но отец нас даже на Хюттенплац не пускал, кто же мог нами заинтересоваться? Возможно, всех уже давным-давно расхватали!

На Хюттенплац, где располагался стекольный завод, встречалась деревенская молодежь после рабочего дня. Внутри горел огонь плавильных печей, а снаружи на невысоком ограждении сидели девушки и, хихикая, переговаривались. Юноши расхаживали перед ними, задирали друг друга, роняли замечания, курили сигареты, от дыма которых слезы наворачивались на глаза. Молодые люди обменивались заинтересованными, влюбленными или недоброжелательными взглядами, иногда кокетливыми, иногда решительными, иногда просто забавными – в зависимости от того, насколько каждый из них овладел искусством флирта.

Иоганна никогда не жалела, что не может посещать такие собрания, даже совсем наоборот. Взгляды юношей, которыми те провожали ее, Рут или Мари, когда они шли по деревне, были ей неприятны. А Рут всегда говорила, что лучше подождать польского или русского принца, чем иметь дело с неуклюжими парнями с Хюттенплац. И именно об этом Иоганна решила ей напомнить.

– Наверное, это были глупые детские мысли, – отмахнулась Рут, отрекаясь от своих мечтаний. – Мне хочется наконец завести интрижку. Думаешь, мне нравится каждый день заниматься одной только работой по дому? Я хочу прихорашиваться, как другие девушки. Петь в хоре, записаться в театральный кружок, где постоянно наряжаются в красивые костюмы! Или просто сходить на праздник. Может быть, мне встретится не один, а сразу несколько принцев! Однако, если мы будем жить, словно отшельницы, этого точно не произойдет!

Расстроенная Иоганна уставилась на сестру. Ей вдруг показалось, что она слишком мало знает о том, что происходит в душе у Рут.

– Но мы не можем так запросто выйти из дома и отправиться на поиски женихов! – Скептическое замечание Мари нарушило повисшую в комнате тишину. – Мне что-то никто не приходит на ум!

Иоганна вздохнула. Иногда наивность Мари всерьез действовала ей на нервы.

– Мне тоже, по крайней мере для меня… – рассмеялась Рут. – А кто из соседей приходит каждый день, чтобы поговорить наедине с одной из нас?

Мари захихикала.

Иоганна возвела глаза к потолку. Рут давно уже подозревала, что между ней и соседом есть нечто большее, чем просто дружба. Однако Иоганна воспринимала Петера скорее как старшего брата. С ним можно было поговорить обо всем, что приходило в голову.

– Петер – добрый друг. Всем нам! – заявила она, не испытывая, впрочем, ни малейшего желания обсуждать эту тему.

– Может быть, для тебя так и есть. Однако мне кажется, что он смотрит на это совсем иначе… – подняла брови Рут, напуская на себя загадочный вид. – Стеклянными глазами! – вдруг хихикнула она.

– Какая же ты подлая! – набросилась на сестру Мари. – Лично мне кажется, что Петер очень мил. Но, с другой стороны, как можно выйти замуж за человека, фамилия которого – Майенбаум? – Она тоже захихикала, хотя и не так ехидно, как до этого Рут.

– Ах, вы просто глупые курицы! – Иоганна встала, собрала тарелки и отнесла их в раковину. – Мне все равно, можешь искать себе мужа, – сказала она, обращаясь к Рут. – Но стоит мне вспомнить, как обстоят дела в большинстве хозяйств в нашей деревне, как мне начинает казаться, что замужество отнюдь не гарантирует блаженство! Людям хлеба не хватает, и, жена ты или не жена, разницы никакой. Но, как я уже сказала… – она пожала плечами, – если уж ты решила этим заняться, то ищи себе жениха с братом, чтобы сразу пристроить и Мари. А лично я завтра собираюсь в Зоннеберг!

6

На улице было еще темно, когда Рут растолкала Иоганну. Какое-то время девушка не могла понять, спит она или уже нет, но затем вспомнила о предстоящей задаче. Пока Рут спускалась по лестнице в ночной сорочке, Иоганна оделась. Свои вещи она еще с вечера достала из шкафа и аккуратно сложила на стуле. Девушка хмуро покосилась на куртку из плотной шерсти: теплое время года, когда хватало тонкой вязаной безрукавки, осталось позади.

Опустив руки в корыто для умывания, она провела мокрой тряпкой по лицу, расчесала волосы, уже запутавшиеся в грубом вороте куртки, заплела их в косу. Обернув ею голову, как венком, она заколола ее шпильками. Затем повязала платок, концы которого тоже туго стянула, чтобы нигде даже краешек не торчал. С коробом на спине, когда ящики со стеклянными колбами торчат над головой, любая другая прическа только доставит неудобства. Девушка бросила долгий взгляд на свое отражение и увидела лишь огромные глаза. Она всякий раз удивлялась, как сильно меняется лицо, стоит ей собрать волосы. Внезапно собственные губы показались ей слишком большими. На всякий случай она открыла рот, но не зеркало искажало их линию. Верхняя губа действительно изгибалась дугой, да и нижняя тоже была не менее чувственной. Казалось, она хотела послать своему отражению воздушный поцелуй! Иоганна нахмурилась. Отцу наверняка было не по себе, когда он отправлял ее одну в Зоннеберг. При этом он с самого начала настаивал на том, чтобы она одевалась как можно более неприметно. Иоганна не впервые задумалась о том, не из-за своего ли наряда она добивалась совсем не того, чего хотела. Однако, отбросив размышления, она показала язык своему отражению и вернулась в дом.

Рут уже аккуратно разместила ящики, в которых лежали колбы, в деревянном каркасе, который обычно крепился к коробу Иоганны. Вместе они вынесли все это на улицу. Тумана не было, и Иоганна вдохнула с облегчением, окинув взглядом узкую улочку. Привычным движением она взвалила короб на плечи и затянула на поясе ремень. Затем Рут вставила внутрь каркас и привязала его к коробу в четырех местах, после чего крепко стиснула руку сестры.

– В Зоннеберге прислушивайся к разговорам. Может быть, выяснишь, что для нас найдется работа. Или, возможно, Штробель знает стеклодува, который согласился бы нанять нас.

Иоганна кивнула. Деревянный каркас уже сейчас неприятно давил ей на поясницу. Девушка тронулась в путь.

– И попытайся выторговать у этого скряги самую лучшую цену. У нас каждый пфенниг на счету! – крикнула ей вслед Рут.

Иоганна поморщилась. Как будто она сама об этом не знала! Рут умела давать добрые советы, но сама ездить в Зоннеберг боялась.

«Этот Штробель пугает меня. Не хотелось бы встречаться с ним слишком часто», – заявила она после того, как съездила к нему с Иоганной в прошлом году.

Старшей из сестер этот человек тоже не нравился, но что поделаешь? Она вздохнула и двинулась вперед.

Было чуть больше половины седьмого утра.

Проходя мимо вокзала, она испытала сильнейшее искушение зайти внутрь и купить билет до Зоннеберга. С тех пор как четыре года назад открылась железная дорога, посыльные все чаще стали возить доверенные им товары поездом. Но Йоост не любил «вонючее черное чудовище». «Чего доброго, эта штука застрянет на полпути, как было во время первой поездки, и тогда вам всем придется идти пешком!» – эти слова Йооста все еще звучали у нее в ушах. Однако постепенно она начинала задаваться вопросом: а не говорило ли это в нем его неприятие любой новой техники? Или дело было в том, что они просто-напросто не могли себе позволить путешествие на поезде? Так же, как не могли себе позволить и услуги посыльного.

В это время года солнце стояло так низко, что его яркий свет бил ей в лицо сквозь кроны деревьев. Как и до похорон, снова воцарилась необычайно теплая для сентября погода. Скоро Иоганна почувствовала, что ей становится жарко в толстой куртке: вспотели подмышки и спина, которая уже начала чесаться. Девушка попыталась ослабить платок, завязанный слишком туго, чтобы впустить немного воздуха под куртку.

Обычно расстояние в двадцать миль она преодолевала, подсаживаясь на какую-нибудь телегу, однако сегодня девушка отмахивалась от всех, кто хотел остановиться и подвезти ее. Мысль о пустых ящиках в отцовской мастерской не позволяла ей расстаться даже с той парой пфеннигов, которую нужно было отдать вознице.

Дорога в некоторых местах настолько размокла от дождя, что Иоганне то и дело приходилось сворачивать в лес, чтобы не провалиться по щиколотку в вязкую грязь. Тем не менее на подошвы вскоре налипли крупные комья земли, усложняя каждый шаг. На миг она задумалась, не вымыть ли ботинки в Штайнахе, но всегда столь смирный ручей от дождей разбух и превратился в настоящую горную реку: клокоча и разбрызгивая воду иногда до самых макушек елей, он мчался по своему руслу с такой скоростью, что Иоганна испуганно отпрянула и решила идти дальше в грязных ботинках.

Когда девушка пришла в Зоннеберг, был уже двенадцатый час, как выяснила она, бросив взгляд на церковные часы. Она добиралась сюда больше четырех с половиной часов, такого прежде не бывало! Обычно она приходила к Фридгельму Штробелю рано утром, в числе первых. В этом был свой плюс: ей никогда не приходилось ждать слишком долго, пока у него найдется время для нее. Поглядев на свои заляпанные грязью башмаки, она расстроилась еще больше. Штробель не обрадуется, если она запачкает его гладко отполированный паркет!

Как и каждую пятницу, когда она приходила в этот небольшой городок, сегодня ее тоже привело в восхищение царившее там оживление. Из-за ощущения, будто она вот-вот что-то пропустит, Иоганна невольно ускорила шаг, одновременно пытаясь не сталкиваться с другими пешеходами, что было не так-то просто из-за бесформенного короба у нее на спине.

В это время года в Зоннеберге было полно людей, говоривших на разных диалектах и иностранных языках, и эти звуки следовали за Иоганной, словно рой надоедливых комаров. В трактирах почти не было свободных мест. Издалека приезжали скупщики, чтобы посмотреть, что сделали местные ремесленники за минувшие месяцы. Но главной их задачей были закупки для новогодних ярмарок. В торговых домах и лавках Мюнхена, Нюрнберга, а также Санкт-Петербурга, Копенгагена или Брюсселя неплохо зарабатывали на изделиях из Тюрингии. Купцам не приходилось ездить от дома к дому и собирать товары небольшими партиями, поскольку в Зоннеберге уже давным-давно была отлажена уникальная система услуг скупщиков. Таких посредников здесь было не менее двадцати, и их конторы, которые только тем и занимались, что заключали сделки, предлагали широчайший ассортимент товаров.

Однако не следовало думать, что товары лежали на складах магазинов: почти все заказы производились по каталогам, которые скупщики показывали клиентам. В этих толстых каталогах большого формата, считавшихся коммерческим секретом каждого скупщика, были рисунки или фотографии каждого образца с указанием размеров и материалов. Цену не писали, она устанавливалась в ходе переговоров. Фарфоровые куклы с двигающимися стеклянными глазами и настоящими волосами, одетые в самые лучшие шелковые ткани с дорогой вышивкой, входили в число самых популярных изделий. Еще в Зоннеберге продавали жестяные и деревянные, яркие стеклянные шарики, самые разные изделия стеклодувной промышленности, изготовленные кустарным способом, и, конечно же, разнообразные бусины. Если покупателю нравился товар в каталоге, он договаривался насчет цены, желаемого количества изделий и срока поставки. Затем скупщик отправлялся к своему поставщику и заказывал товар.

Сейчас, незадолго до начала рождественских ярмарок, двери у скупщиков не закрывались, покупатели и производители то и дело сталкивались на пороге.

Иоганна с первого взгляда определяла, кто из встречных является покупателем, а кто производит товар: дельцы были одеты гораздо элегантнее, в наряды из тончайшего сукна. Кроме того, они почти никогда не расхаживали в одиночестве, их сопровождали помощники, носившие за ними кожаные чемоданчики. Вполне возможно, что в них находились образцы, которые они предъявляли скупщику: «Вы можете поставить мне такую вазу?» Или: «Сколько будет стоить сто таких деревянных подсвечников?»

Совсем иначе выглядели кустари и стеклодувы. Их лица были не такими свежими, как у дельцов, которые успели отдохнуть в одной из небольших гостиниц и насладиться поданным завтраком. Можно было догадаться, что всю прошлую ночь они работали, чтобы успеть вовремя закончить тот или иной заказ. Если у них вообще оставалось время на завтрак, то он был довольно скудным – быть может, пара картофелин и краюха хлеба. Они тоже спешили – все в Зоннеберге отличались предприимчивостью, – но Иоганна полагала, что этих людей заставляли торопиться не коммерческие дела, а ожидающие их дома дети и работа, из-за которой они не могли терять ни минуты.

Когда Иоганна открыла дверь в лавку Фридгельма Штробеля, при мысли о том, что сегодня она пришла сюда в последний раз, ей стало трудно дышать. Поэтому девушка несказанно обрадовалась тому, что она в очереди не первая и что ей придется ждать, пока стеклодув у стойки закончит свои дела со Штробелем. Сердце гулко билось у нее в груди, когда Иоганна уселась на диван с бархатной обивкой винного цвета, стоявший в другом конце лавки.

Странно, она так часто бывала здесь, однако никогда толком не рассматривала комнату. Вдоль стен, возвышаясь от пола до потолка, стояли шкафы, в которых Штробель хранил образцы, а иногда и партии готовых изделий. Ни на одном из ящиков не было надписей, тем не менее Штробель даже во сне мог ответить, что в них лежит. В самом верхнем ряду вместо ящиков стояли корзины. Там Фридгельм Штробель хранил мыло ручной работы, которое производила одна старуха и две ее дочери, жившие в соседней деревне. Однажды Иоганна присутствовала при том, как Штробель принимал партию мыла, и с тех пор знала, что именно из-за него в магазине витает аромат, напоминающий ладан.

«Я мог бы разложить мыло по деревянным шкатулкам, но его запах отпугивает моль, поэтому так я экономлю на нафталине», – пояснил Штробель, когда она однажды поинтересовалась у него, чем так приятно пахнет.

Девушка наморщила нос, чтобы не чихнуть.

– Миска получилась слишком глубокая, – услышала она слова Штробеля. – В нее поместится не меньше фунта сладостей, но мой клиент собирается класть в нее не больше семи-восьми шоколадных конфет. Я ведь ясно выразился еще в прошлый раз!

Его раздражение и упреки были прекрасно знакомы Иоганне: казалось, его до глубины души потрясала глупость собеседника. Ей часто доводилось присутствовать при том, как он отчитывал подобным образом того или иного поставщика. И каждый раз она страдала вместе с ними.

Не умолкая, Штробель придвинул к себе деревянную лестницу, поднялся на три ступени и открыл один из ящиков.

– Интересно, зачем я показывал тебе образец, если ты не придерживаешься размеров? Вот, посмотри, диаметр совпадает, но дно гораздо меньше! – Он показал собеседнику светло-голубую миску.

Мужчина взял образец и пристально изучил его. Штробель нетерпеливо сопел. Он попытался встретиться взглядом с Иоганной, но та нарочно отвела глаза. Не думает ведь он всерьез, что она объединится с ним против этого несчастного!

– В прошлый раз вы так конкретно не говорили, – заявил тот с напряженным лицом. – Что теперь?

Штробель пожал плечами:

– Разве я виноват в том, что ты меня толком не слушаешь? Я поставляю то, чего хочет клиент.

– Но есть же клиенты, которым нужны такие же глубокие миски, как у меня! Что мне теперь делать с ними, их пятьдесят штук!

На лице мужчины теперь читалось отчаяние. Иоганне даже думать не хотелось о том, что ждет его дома, если он вернется обратно с полной заплечной корзиной!

Штробель похлопал мужчину по плечу.

– Я могу взять этот образец. Может быть, что-то из этого да выйдет, – произнес он, подталкивая мужчину к выходу. Он сказал также, что в следующий раз они уж точно договорятся, и это, видимо, должно было утешить бедолагу.

Едва тот оказался за дверью, Штробель спрятал миску в один из ящиков под столом, не удостоив ее больше ни единым взглядом.

– Иоганна! – Он протянул руки к девушке. – Я уже наслышан о том, какое ужасное несчастье произошло с вами! Прими мои искренние соболезнования!

Рукопожатие Фридгельма Штробеля было жестким и слишком крепким. Кожа вокруг его ногтей была обкусана до крови, кое-где даже гноилась. Иоганна с неохотой протянула ему руку, чтобы тут же отдернуть ее.

– Я приехала продать оставшиеся колбы, – сказала она и показала на короб, все еще привязанный у нее за спиной.

Она не хотела говорить о смерти Йооста со скупщиком. Но Штробель был с ней не согласен.

– Такой старательный, такой умелый стеклодув – и так рано покинул нас!

Он вышел из-за прилавка, положил ладонь на руку Иоганны и подвел ее к столу, где показывал каталоги своим клиентам. Стол был сделан из красного дерева, от полированной поверхности отражался свет люстры, висевшей в центре комнаты. В углу стояли красивые стулья, обтянутые парчой в золотых и коричневых тонах. Обстановка была элегантной и роскошной. Никогда прежде он не приглашал Иоганну посидеть там, но сегодня Штробель буквально заставил ее опуститься на один из стульев и бросил на девушку многозначительный взгляд.

– Колбы мы посмотрим позже, – мимоходом произнес он.

Иоганна едва удержалась, чтобы не возвести глаза к потолку. Сегодня ей было особенно тяжело выносить надменность Штробеля – если бы он дал ей деньги за колбы, то помог бы гораздо больше!

– Вы ведь даже не знали моего отца, как вы можете сожалеть о его смерти? – насмешливо заявила она.

Взгляд скупщика скользнул по платку Иоганны, переместился на ее глаза, затем на щеки, а потом и на губы.

– Разве я так сказал? – спросил он, подняв брови. Иоганна невольно отодвинулась подальше. – Скорее я думал о том, что может значить его смерть для тебя и твоих сестер.

Ох уж этот многозначительный взгляд! Глубокий вздох! Выжидающее выражение лица! Иоганну словно кололи тысячи игл. На языке уже вертелось новое ироническое замечание, но затем она передумала и просто произнесла:

– Для нас, сестер, времена настали непростые. Многое изменилось после смерти отца. – Она затаила дыхание. Может быть, он знает человека, у которого найдется для них работа!

– В конце концов, что такое жизнь без перемен? Предотвратить их невозможно, это ясно. Но иногда их можно подкрутить, как шуруп. – Штробель многозначительно кивнул. – И поэтому, дорогая Иоганна Штайнманн, я хочу сделать тебе предложение!

7

«Я хочу нанять тебя. В качестве… ассистентки». В ушах Иоганны все еще звучали слова Штробеля. Ассистентка – как высокопарно это звучит! Почему Штробель не сказал «помощница» или «работница»? Она все думала об этом, пока не помня себя бежала по улочкам Зоннеберга. Тысячи мыслей пронеслись у нее в голове с тех пор, едва поспевая за ней.

На окраине городка она остановилась. Купить горстку зернового кофе, как обычно, или нет? «Ах, из-за пары пфеннигов мы не умрем с голоду», – решила девушка и свернула направо, в мелочную лавку, куда заходила каждую пятницу. Стараясь не смотреть на серебряный поднос со сладостями, она решительно прошла мимо чана с невероятно нежной маринованной сельдью. Вскоре она вышла из магазина, держа в руках пятьдесят граммов кофе, – аромат свежемолотых зерен он получила совершенно бесплатно.

Стоило ей выйти из города, как дорога стала медленно подниматься в гору. Иоганна шла вперед, словно сомнамбула. Мысленно она снова и снова возвращалась к недавнему разговору.

Штробель сказал, что ему нравится ее настойчивость и он считает, будто у нее есть определенная коммерческая жилка, что бы это ни значило.

Сначала Иоганна лишилась дара речи.

«Я? Помогать вам? – хотелось с удивлением воскликнуть ей. – Я ведь ничего не умею!» Вместо этого она провела рукой по блестящей поверхности красного дерева. И, когда она спросила, в чем будет заключаться ее работа в лавке скупщика, ничто в ее тоне не говорило о том, что она согласилась бы и драить полы. Как бы не так!

– Я сделаю тебя своей правой рукой, – ответил Штробель. – Пока я буду вести переговоры с покупателями, ты будешь составлять списки, записывать заказы, потом передавать их определенным поставщикам. В первую очередь придется много писать – аккуратно вести книги. Строгий порядок при каждой сделке – первое правило в коммерции, – самодовольно добавил он. – Я давно уже подумывал о том, чтобы нанять ассистентку, возможно, сейчас настало время претворить эту идею в жизнь.

Она лишь кивнула. Если бы Штробель предложил ей полировать луну, она не подумала бы, что это слишком рискованно.

– Конечно, я буду платить тебе, – произнес он, поскольку девушка молчала, и добавил: – Однако мы установим нечто вроде испытательного срока, в течение которого зарплата будет ниже обычной. Но когда ты научишься… – Он не договорил, подбросив ей что-то вроде приманки.

Иоганна фыркнула. Как будто в этом была нужда! После его первых слов перед ее внутренним взором возник образ, соблазнительный и волнующий: Зоннеберг, множество приезжих, среди них – клиенты со всего мира, серьезные сделки на сотни единиц товара, лежащего в ящиках и ждущего своих покупателей, и посреди всего этого – она, Иоганна из Лауши. Однако совесть не дремала и тут же принялась донимать ее: как можно так радоваться, когда отец умер совсем недавно?

– Не знаю, смогу ли я, – ответила она, прогоняя прочь видение: она в чернильно-синем платье, с элегантной высокой прической и блокнотом в руке общается с важными клиентами.

Она – ассистентка! Девушка с трудом сумела скрыть волнение, кипевшее в душе, словно суп в котелке.

После этого Фридгельм Штробель схватил ее за руку:

– Если я думаю, что ты сможешь, значит, все получится. Или, по-твоему, я сделал бы такое предложение первой попавшейся девушке?

Иоганна не знала, расценивать ли это как комплимент или как оскорбление. На всякий случай она высвободила руку из его ладони с обкусанными ногтями и встала.

– Мне нужно подумать над вашим предложением, – ледяным тоном ответила она.

Ах, проклятье! Правой ногой девушка пнула кучку опавшей листвы. Почему в присутствии этого человека ей постоянно хочется защищаться? Может быть, дело в том, что он не местный? Кто-то рассказывал ей, что Фридгельм Штробель работал в берлинской торговой фирме. «Может быть, именно там он и приобрел свои жеманные, а порой и высокомерные манеры», – рассуждала Иоганна. При этом с ней он всегда был приветлив, хотя сама она вела себя довольно дерзко, а иногда и нагло. Ей не раз уже приходила в голову мысль, что по какой-то непонятной причине она у него на хорошем счету. И то, что сегодня он предложил ей работу, в очередной раз подтвердило ее догадку.

Иоганна усмехнулась. Сегодня она снова сумела добиться хорошей цены за свои колбы.

Вдалеке уже показались первые дома Лауши. Окружающие горы отбрасывали длинные тени на деревню, домики которой теснились на склонах. Шиферные крыши, поблескивавшие на солнце серебристо-серым, в тени напоминали мрачные черные колпаки.

Прежде чем взять штурмом последний подъем, Иоганна остановилась. Вот удивятся Рут и Мари! Улыбка, расплывшаяся у нее на лице, была немного самодовольной, но разве у нее нет повода гордиться? Как он сказал? «Или, по-твоему, я сделал бы такое предложение первой попавшейся девушке?»

– Первой попавшейся, может быть, и нет, но мне – сделал! – сказала Иоганна сама себе и невольно рассмеялась.

Однако сомнения вернулись снова. Если она примет предложение Штробеля, то не будет ли это означать, что ей придется жить в Зоннеберге? Оставить Рут и Мари одних, приезжать домой только по воскресеньям… Преодолевать каждый день по двадцать миль просто невозможно. А ежедневные поездки на поезде, пожалуй, съедят большую часть зарплаты.

Не давало покоя и кое-что еще: а если она не оправдает ожиданий Штробеля? Если окажется глупой?

С того самого мгновения, как она оставила Зоннеберг за спиной, в груди у нее словно билось два сердца. Она попросила одну ночь на размышления. В конце концов, нужно было поговорить с сестрами. И с Петером. Нет, она не позволит ему собой помыкать! Но он умел четко формулировать свои мысли – вот уж чего не хватало ее сестрам! «Да, после ужина нужно будет зайти к соседу», – решила она и стала подниматься на последний холм.

Фридгельм Штробель тоже снова и снова мысленно возвращался к их разговору. С подчеркнутой незаинтересованностью показывая товары клиенту, фирма которого пользовалась дурной славой из-за нерегулярных платежей, он улыбался сам себе. Как непринужденно она ему отвечала! Как будто в его предложении не было ничего необычного. Плут свое дело знает. Он облизнул губы и, наткнувшись языком на кусочек засохшей кожи, поспешно откусил его. Да, Иоганна Штайнманн – не какая-то запуганная мышка, в отличие от большинства девушек ее возраста. Это видно уже по одной ее сухощавой фигуре без единого грамма лишнего жира: крепкие мышцы говорили о том, что она привыкла к тяжелому труду. Да еще эта прямая осанка, почти мужская, если бы не две гордые выпуклости, – просто великолепно! А большие глаза, которые смотрят на всякого сверху вниз, широкие и высокие скулы – ее красоту не мог скрыть даже ужасный платок, который она вечно повязывала себе на голову. Если снять его, заменить бесформенные опорки на ее ногах на элегантные туфли и представить ее себе в изящно скроенном платье, Иоганна Штайнманн с легкостью затмит всех его покупательниц! У него, Штробеля, на такие вещи нюх.

Кроме того, она неглупа. Она уже доказала, что умеет справляться с непривычными ситуациями. Уверенные манеры, ум, умение приспосабливаться – все эти качества высоко ценились в его профессии.

Но дело было не только в этом.

Называя собеседнику цену на цветочные вазы – в этом случае ни гроша скидки, ясное дело, – скупщик все больше волновался.

Разочарованный непреклонностью Штробеля в вопросах ценообразования, клиент отвлекся от ваз и этажерок. Штробель продолжал листать каталог дальше, покусывая нижнюю губу с такой силой, что вскоре во рту появился металлический привкус крови. Скоро он избавится от этого человека! Скоро. Ему хотелось остаться одному и запереть дверь.

Каждую пятницу он с сожалением провожал взглядом ровную спину Иоганны. Не раз он жалел, что не может встретиться с ней в другой обстановке. Постоянно представлял себе разные варианты. Что ж, теперь, после смерти ее отца, этот миг наступил.

Скупщик с нетерпением ждал возможности взять Иоганну под свое крыло. Она будет послушной ученицей, в этом делец был уверен. Под его руководством раскроется ее талант, и она будет играть в эту игру лучше всякого другого!

«Только глупцы поджигают собственный дом!» – прозвучало где-то на задворках памяти. Это было настолько неожиданно, что Штробель на минутку растерялся, не зная, кто мог произнести эту фразу. Отец! Так говорил его отец, еще тогда…

Внезапно перед глазами у него появилось напыщенное лицо аристократа – словно они виделись только вчера. Скупщик не вспоминал о нем давно. О нем и обо всем, что он олицетворял в жизни Штробеля. Ликование как ветром сдуло.

«Почему именно сейчас? Почему сегодня?» – с раздражением размышлял Штробель. Словно отец издалека снова пытался навязать ему свои правила. Или это лишь подспудная зависть мужчины, не позволявшего ему ни малейшего удовольствия? Или что-то вроде предупреждения?

Штробель перестал листать каталог. Нельзя ведь сравнивать теперешнюю ситуацию с тогдашней, когда он…

Внезапно старая история проступила в его памяти во всех своих деталях, и Штробель позабыл о клиенте. Только настойчивое покашливание заставило его вздрогнуть. Клиент тыкал пальцем в первую страницу каталога:

– Как я уже сказал, я возьму три дюжины этих десертных мисочек по 2 марки 30 пфеннигов! Может быть, вы запишете?

8

Решение, дававшееся Иоганне с таким трудом, в конце концов было принято вместо нее. В ее отсутствие к сестрам приходил Вильгельм Хаймер. Вообще-то он хотел поговорить с ней как со старшей, но решил удовлетвориться общением с Рут. Благодаря новому скупщику он получил множество дополнительных заказов, и вот теперь ему нужна была помощь с упаковкой, серебрением и росписью мисок, бокалов, ваз и бусин – так он сказал Рут и Мари.

– В день похорон Йооста я не хотел об этом упоминать, вы еще не оправились от горя, – добавил он, а в следующий миг предложил им работать на него. Начинать нужно было завтра же. – Отец ваш был бы доволен.

Рут и Мари едва не лопались от волнения, рассказывая Иоганне о предложении Хаймера. Внезапно оказалось, что место работницы – это не позор, а весьма желанная должность.

После этого Иоганна даже говорить не стала о том, что ей тоже предложили место. В конце концов, если в деревне есть работа, уезжать нет никакого смысла. И все же в груди неприятно кольнуло, когда на следующий день она перехватила одну из посыльных Хаймеров и передала с ней записку для Фридгельма Штробеля, в которой сообщала о своем отказе. Прощай, Зоннеберг! Никакого чернильно-синего платья, никаких клиентов из близлежащих городов и издалека.

Вместо этого вскоре она, надев резиновый передник, уже стояла в мастерской Хаймеров у ванны для серебрения и училась у Гризельды, вдовы Грюн, создавать зеркальную поверхность бокалов.

– Смотри, берешь бокал за ножку и вливаешь из этой трубки пару капель раствора нитрата серебра. – Вдова Грюн показала на трубку в стене, где находилась жидкость, а затем на отверстие в ножке бокала с двойными стенками. – Потом добавляешь еще пару капель восстановителя. И только после этого опускаешь бокал в чан с горячей водой. Без внешнего тепла серебро внутри красиво не осядет, понимаешь?

Иоганна кивнула. Она уже спрашивала себя, зачем нужно постоянно греть конфорку плиты, стоявшей рядом с ними.

– А теперь необходимо действовать быстро! Надо как следует встряхнуть бокал с раствором, чтобы вся внутренняя сторона покрылась им.

На глазах у Иоганны прозрачный стеклянный бокал превратился в серебряный.

– Смотри, чтобы раствор не попал на внешнюю сторону, иначе появятся уродливые пятна! – Гризельда показала ей идеально посеребренное изделие. – Вот так это должно выглядеть!

– Как дорого на вид! Совсем не похоже на стекло! – Иоганна удивленно покачала головой.

Гризельда рассмеялась.

– Не зря это называют серебром для бедняков! А теперь смотри внимательно! Когда серебро осядет на стекле, оставшуюся жидкость выливай вот сюда, – она показала на ящик, выстланный толстым хлопчатобумажным одеялом.

Иоганна нахмурилась:

– Зачем такие сложности? Если раствор серебра нельзя снова использовать, то его лучше просто вылить.

– Как бы не так! По этой мутной жидкости, конечно, такого не скажешь, но в ней еще есть немного серебра. И оно оседает на стенках ящика. За год кое-что скапливается, можешь мне поверить. С этой точки зрения этот ящик очень ценен! – Она придвинулась ближе к Иоганне. – А теперь угадай, кто получает содержимое?

Иоганна пожала плечами:

– Старый Хаймер, я полагаю.

Вместо ответа вдова Грюн лишь многозначительно покачала головой и усмехнулась.

Иоганна не стала расспрашивать ее, а вместо этого растерянно уставилась на бутылочку с серебром.

– Тебе не до шуток, верно, дитя? – Вдова Грюн мягко коснулась руки Иоганны.

Девушка судорожно сглотнула:

– Все это так… странно. Со дня смерти отца еще и двух недель не прошло, а мы уже стоим здесь, в чужом доме, за чужим верстаком… Все происходит настолько быстро, что мне кажется, будто жизнь кружится, как карусель.

Старуха вздохнула:

– Я понимаю, о чем ты говоришь. Ты даже не представляешь себе, насколько хорошо! Но ты, дитя, радуйся, что у тебя вообще есть работа. Одинокой женщине нелегко, уж поверь мне на слово.

Иоганна подняла голову и посмотрела на нее.

– Кстати, Хаймер сам догадался предложить нам работу или ты немного помогла ему? – прошептала она.

Краем глаза она заметила, как Хаймер заглядывает через плечо Рут, которой поручили заниматься упаковкой товара. Хоть бы он остался доволен!

– Я? Помогла? – рассмеялась Гризельда. – Да этого человека никто не сможет ни убедить, ни уговорить, здесь происходит только то, чего хочет он, ты скоро поймешь это, – тихо сказала она. – А теперь давай приниматься за работу, не то у нас будут неприятности.

Иоганне очень хотелось еще немного поболтать с соседкой, снова поблагодарить ее за помощь. Может быть, спросить о ее сыне Магнусе, который давно ушел из Лауши. Но, поглядев на стоявшую рядом женщину, она поняла, что мастерская – неподходящее место для такого разговора.

Кстати, мастерская! Девушка все никак не могла осознать, насколько велика эта комната. В сравнении с ней их собственная домашняя мастерская казалась просто крохотной! У Хаймера был единственный во всей деревне трехэтажный дом, но все же места словно бы не хватало: каждый метр был заставлен материалами для работы, заготовками изделий, уже упакованными в коробки товарами, которые должны были вскоре забрать и увезти к скупщику. Воздух тут был спертый, насыщенный запахами всевозможных химикатов, немытых тел и птичьего помета. Иоганна ужаснулась, насчитав целых десять птичьих клеток. Стеклодувы любили ловить лесных пичуг в надежде, что их пение украсит атмосферу мастерской, однако ни Йоост, ни его дочери не разделяли этой любви. Более того, Иоганне было очень жаль крохотных существ, ютившихся в грязных клетках. Она отвернулась от зарянки, уставившейся на нее мутными глазками.

«Что сказал бы отец, если бы увидел все это?» – подумалось Иоганне.

Как и Йоост, Вильгельм Хаймер очень рано потерял жену и растил троих сыновей самостоятельно. Все трое стали стеклодувами, но, в отличие от большинства молодых людей в деревне, они даже не пытались основать отдельные мастерские. Вместо этого они – как и сестры Штайнманн – работали на отцовском предприятии. Однако, несмотря на сходство, семьи мало общались, и это было связано не только с тем, что мастерская Хаймеров находилась в дальнем конце Лауши, но и с тем, что и те и другие были постоянно заняты работой. Хотя Йоост и Вильгельм сидели в трактире за одним столом, в остальном каждый шел своим путем, и пути эти не пересекались. У одного было три дочери, у второго – три сына того же возраста, и, конечно же, в трактире не раз отпускали на этот счет едкие замечания, но, в принципе, все в деревне знали, что девушки Штайнманн предпочитают сидеть дома и не бегают за парнями.

Иоганна вздохнула. Просто безумие! А теперь она работает спина к спине с сыновьями Вильгельма.

Девушка украдкой поглядела на левую сторону мастерской, где стояли три стола. Каждый имел собственное подключение к газопроводу, хотя газовый завод требовал за это немалые деньги. Вот только, судя по горам заготовок, лежавшим на их рабочих местах, сыновья Хаймера без дела не сидели. Когда Иоганна и ее сестры пришли утром на работу, все они уже трудились, склонившись над пламенем. С девушками поздоровался только Томас, и то очень коротко, остальные лишь что-то пробормотали себе под нос, не поднимая головы. И до сих пор никто из них ни на миг не останавливался.

Томас, ее ровесник, был старшим в семье. Среднего звали Себастьяном. Имя младшего Иоганна просто забыла. Себастьян был единственным, кто уже женился, его жену звали Ева, и она была родом из Штайнаха. Сейчас она сидела рядом с Мари и разрисовывала готовые изделия. Когда Иоганна поглядела на них, то не сразу поняла, где чья спина: обе были довольно хрупкими на вид. Мужчины в семье Евы были нищими угольщиками, добывали в карьере уголь и сланец, из которого затем изготавливали грифели для письма. Иоганна вспомнила, что Рут говорила о замужестве, и усмехнулась. Жене Себастьяна дом Хаймеров, наверное, кажется раем на земле! В отличие от изнурительной и грязной работы, которой она занималась дома, то, что ей приходилось делать здесь, наверняка казалось легче легкого.

Иоганна вздрогнула.

Словно из ниоткуда появился Хаймер и остановился рядом со вдовой Грюн. Он положил на пол несколько коробок, проверил некоторые бокалы, насаженные на крючки для просушки, наполнил готовыми изделиями две коробки и оставил их на верстаке, а в следующий миг снова исчез.

Иоганна нахмурилась:

– Это еще что такое?

Вдова Грюн понимающе улыбнулась и пожала плечами:

– К таким вещам тебе придется привыкнуть и не спрашивать каждый раз, в чем их смысл. Так, давай упакуем остальное.

Иоганна с гордостью поглядела на бокал, который посеребрила последним. Никаких разводов, никаких пузырей. Отлично! Работа начинала ей нравиться.

Рут тоже ликовала. Вильгельм Хаймер был ею доволен. По крайней мере, именно так она истолковала его ворчание, когда он взял стакан у нее из рук и проверил, правильно ли подписана этикетка. А ведь она неглупа! Не так уж и сложно определить, какова высота стакана: пять или семь дюймов.

Кроме того, работа не грязная! Да, ей повезло, что Хаймер определил ее именно сюда. Оглянувшись через плечо, Рут сочувственно посмотрела на своих сестер. Резиновый передник яичного цвета, который надела Иоганна, уже сейчас был сверху донизу заляпан омерзительным раствором. Кроме того, судя по внешнему виду передника, в нем было ужасно жарко. Вся комната пропиталась гнилым запахом серебряного раствора. Рут даже думать не хотелось о том, как он бьет в нос тем, кто работает непосредственно с ним, подобно Иоганне или вдове Грюн.

Вместе с Сарой – еще одной работницей – Рут поставили за упаковочный стол, тянувшийся вдоль длинной стены мастерской. «Однако в мои обязанности входит не только упаковка», – подумала Рут, с тревогой глядя на царивший на столе беспорядок. Кто-то постоянно подходил и ставил перед ней все новые и новые партии готовых изделий. От стеклодувов они получали миски и тарелки, которые нужно было упаковывать, не раскрашивая. От Иоганны и вдовы Грюн приходило посеребренное стекло, а от Мари и Евы – расписанные изделия. Скоро Рут уже была не уверена в том, что ее работа так прекрасна, как ей показалось поначалу. Саре этот беспорядок, судя по всему, абсолютно не мешал. Она спокойно выписывала на этикетках буквы и цифры, а затем наклеивала их с той же обстоятельностью.

Вообще-то Рут не собиралась ничего предлагать в первый же день, но, увидев, что гора стеклянных изделий растет, она робко произнесла:

– Может быть, нам стоит сначала рассортировать все, а потом подписывать?

Сара подняла голову, окинула взглядом лежавшие перед ней предметы, а затем пожала плечами. Судя по всему, она не обиделась на предложение Рут, однако ничего не ответила.

У Рут зачесались руки. Медлительность напарницы начинала действовать ей на нервы.

– Если мы не поторопимся, то следующие готовые изделия придется ставить на пол.

Не обращая больше внимания на Сару, она принялась сортировать стеклянную посуду. У нее не было ни малейшего желания краснеть перед Хаймерами. Сара продолжала писать цены на этикетках.

– Если бы я волновалась всякий раз только потому, что заполняется стол… – Она надула щеки, а затем шумно выдохнула.

Через час стол был почти пуст, и Рут немного успокоилась. Еще через час товары снова скопились на нем, и девушки едва успевали делать надписи и складывать изделия в упаковки. Рут пришлось признать, что в спокойствии Сары что-то есть: даже в полной суматохе работница не теряла присутствия духа. А во взгляде Рут, наоборот, мелькала паника, когда она видела Мари, шагающую к ним с подносом, полностью заставленным вазами.

– Вдвоем с этим не справиться, – бормотала Рут себе под нос.

Кроме того, нужно куда-то убрать наскоро сложенные коробки! Может быть, для начала…

В этот миг в дверном проеме появилась высокая полная женщина.

– Обед готов! – звучным голосом произнесла она и тут же снова удалилась.

Никогда еще Рут так не радовалась обеду.

– …будь нашим гостем и благослови то, что Ты нам послал! – Вильгельм Хаймер оглядел собравшихся. – С сегодняшнего дня нас стало больше на три человека, однако никто не должен вставать из-за стола голодным, Эдель об этом позаботилась, правда? – крикнул он, обращаясь к экономке, которая с недовольным видом кивнула в ответ. – Итак, налетайте, приятного аппетита!

Сестры переглянулись. Никто из них не мог принять приглашение Хаймера. Есть из одного котла, словно свиньи какие-то?

Рут обескураженно смотрела на большую миску, которую поставила в центре стола грузная домработница. Кроме того, перед каждым лежала ложка. Тарелок не было. Еда выглядела вполне аппетитно: судя по всему, это был обыкновенный картофельный салат, на котором лежало множество маленьких колбасок, источавших сильный аромат. Рут попыталась не обращать внимания на урчание в животе. Остальные жадно набросились на еду. Всякий раз, когда кто-то откусывал кусочек колбаски, шкурка громко лопалась. «Надеюсь, они не положат обгрызенные куски колбасы обратно в миску?» – подумала Рут, наблюдая за тем, как Михель, самый младший из братьев, облизал жирные руки и тут же потянулся к миске, чтобы взять еще одну колбаску. Возможно, стоит на всякий случай съесть для начала кусок черствого хлеба.

– Что такое? Стесняетесь? Не нужно ломаться! – раздался голос Вильгельма. Он слегка подтолкнул сидевшую рядом с ним Иоганну.

Увидев, что сестра опустила ложку в миску и затем поднесла ее ко рту, Рут тоже взяла себя в руки. День будет долгим, в конце концов, ей нужно что-то есть. Она схватила ложку, незаметно вытерла ее о рукав и храбро опустила в миску, где та громко ударилась о другую. Рут подняла голову и встретилась взглядом с зелеными глазами Томаса Хаймера.

– Надеюсь, с тобой можно есть вишни, – усмехнулся он и потянулся к ее руке. – Или мне стоит опасаться, что ты выплюнешь косточки мне в лицо?

– Я… – Рут почувствовала, что покраснела. Девушка не знала, как ответить на шутку Томаса. Руку словно огнем жгло.

– У нас, Хаймеров, все можно хватать руками! – Томас пристально глядел на нее. – Мы привыкли, что можно брать то, что вызывает аппетит.

Он наконец отпустил ее руку. Девушке вдруг показалось, что под кожу заползли тысячи крохотных муравьев. Сидевшие за столом рассмеялись. Рут тоже попыталась присоединиться ко всеобщему веселью, но мышцы на лице словно застыли. Она украдкой обвела взглядом собравшихся. Все остальные были заняты едой и безобидными перепалками, никому до нее не было дела. Томас тоже налегал на салат, но Рут казалось, что он часто поглядывает на нее. Она медленно подняла голову, и их взгляды тут же встретились. Она была права! Внезапно ей показалось, что в груди замахала крыльями целая стайка птиц, они волновались, и из-за них сердце билось быстрее.

Во рту пересохло, словно в пустыне, а когда она решила облизнуть губы, кончик языка едва не прилип к ним. Почему этот жест вдруг показался ей почти неприличным? Девушка собралась с духом и снова опустила ложку в миску, думая о том, сумеет ли проглотить хоть кусочек картофеля.

Томас продолжал наблюдать за ней.

– А ты быстро учишься, Рут Штайнманн! – с усмешкой заметил он.

Томас Хаймер!

Она обратила на него внимание еще утром. В отличие от своих братьев, которые, как и старый Хаймер, отличались склонностью к полноте, Томас был высоким и стройным. Кроме того, он единственный поздоровался с новенькими. «А он не такой олух, как большинство», – вдруг подумалось ей. Его упругая гладкая кожа подчеркивала ровные черты лица и мужественный подбородок. А глаза! Никогда прежде девушке не доводилось видеть мужчину с темно-зелеными глазами.

Негнущимися пальцами она разломила кусок хлеба пополам и одну половинку передала ему. Их взгляды снова встретились и вспыхнули так, что полетели искры.

– Есть вещи, в которых быстро начинаешь находить удовольствие! – сказала она и удивилась, осознав, что этот хриплый голос принадлежит именно ей.

Девушка взволнованно наблюдала за тем, как он впился зубами в краюху хлеба, и, осознав, что ужасно голодна, сделала то же самое.

Кто бы мог подумать, что новая работа окажется настолько волнующей!

9

Плюх! – кисточка нырнула в баночку, где на грязной этикетке значилось: «Ультрамарин». Как обыденно выглядела краска после того, как кисточку вынимали из банки! Пока еще ничто не предвещало бесконечной глубины, которую приобретет синева на фоне посеребренных ваз. Легко взмахнув кисточкой, Мари принялась проводить линии по верхнему краю вазы – так, как показала ей Ева. Кончик кисточки, словно легкий бриз, поглаживал ровную поверхность. Все это не имело ничего общего с химическими обозначениями, которые они наносили на аптечные колбы.

«Фенол» и «глицерин», а еще «эфир» – отец требовал, чтобы они выводили буквы как можно ровнее. Поэтому поначалу Мари не была уверена, что у нее получится рисовать округлые узоры, ведь ничем подобным она никогда прежде не занималась. Но стоило девушке провести первые линии кистью из конского волоса, как с сомнениями было покончено. Она сможет!

– Да, а потом отец сказал, что отдаст следующего ребенка. И мама, которая еще не знала, беременна ли она, расплакалась…

На лбу у Мари появилась крохотная морщинка. С того момента как сегодня утром она села за рисовальный столик, Ева постоянно что-то рассказывала. Мари поначалу радовалась, что жена Себастьяна отнеслась к ней приветливо, но теперь ей страстно хотелось одного: чтобы она хоть на пару минут закрыла рот.

– А потом мама сказала, что она попытается сделать все, чтобы не произвести на свет еще одного сорванца, но…

Ева так откровенно говорила о столь интимных вещах… Мари испуганно огляделась по сторонам, но, судя по всему, болтовня Евы никому не мешала. Иоганна и вдова Грюн занимались тем, что разматывали какую-то нитку с толстой катушки и резали ее на одинаковые куски, а молодые Хаймеры все равно ничего не слышали – сидели, склонившись над своим пламенем… Рут словно бы не видела ни Еву, ни кого бы то ни было еще, взгляд ее терялся где-то за спинами стеклодувов. Вид у нее был… отсутствующий. Не слишком ли много у нее работы?

– Вот, все готово!

Сильным движением запястья Ева завершила узор, соединив два конца линии так, что получилось кольцо. Казалось, ей было безразлично, что во многих местах линия оказалась неровной. Молодая женщина радостно улыбнулась Мари.

– А теперь рисуем зеленые усики и белые цветы. – Она показала на еще закрытые баночки с краской. – Прежде чем сменить цвет, нужно как следует промыть кисточку. Конечно, мой свекор – просто ангел во плоти, однако, если кто-то неправильно обращается с инструментами, Вильгельм приходит в ярость.

Мари увидела, как Ева бросила почти нежный взгляд в сторону двери. Вильгельм Хаймер стоял, широко расставив ноги и перелистывая стопку мятых бумажек. При этом он ужасно ругался. Однако стоило ему поднять голову и увидеть Еву, как лицо его немного расслабилось.

– Тот, кто сразу находит все, что нужно, просто слишком ленив: так всегда говорила моя мать! – с усмешкой крикнула ему Ева.

По мнению Мари, Хаймер был совсем не похож на ангела, более того, выглядел он очень злым, и ей лишь оставалось надеяться, что это никак не связано с их работой. Девушка поспешно вернулась к своему занятию, поскольку, когда у отца портилось настроение, лучше всего было просто оставить его в покое. Ей никогда не пришло бы в голову поддразнивать его, как поступала со своим свекром Ева.

Вскоре орнаменты были закончены, однако болотно-зеленый цвет понравился Мари меньше, чем прежний синий, который напомнил ей чистое небо. Но, когда дело дошло до белых цветов, девушка снова испытала восхищение. Цветы были простыми, с пятью лепестками, словно нарисованными детской рукой, но белый цвет был настолько прозрачен, что в тех местах, где краску наносили более тонким слоем, казалось, будто на бутоны падает тень. Наверное, можно попытаться – конечно же, совсем незаметно – немного изменить их форму… Да, именно так. Пожалуй, цветы теперь выглядят намного изящнее. Девушке вспомнились дикие лилии, которые цвели в конце лета на опушке леса. Их лепестки были слегка загнуты наружу, словно они пытались привлечь внимание пролетавших мимо пчел. Рисуя следующий цветок, Мари еще сильнее вытянула его лепестки.

– Ну что? – пророкотал голос у нее над головой, и к спине вдруг прикоснулось что-то мягкое и теплое.

Вильгельм Хаймер стоял так близко, что касался новой работницы своим огромным животом. От испуга девушка вздрогнула и нечаянно поставила точку в стороне от цветка, после чего поспешно прикрыла ладонью свой промах.

Вильгельм Хаймер радостно улыбался Еве, не удостоив работу Мари ни единым взглядом.

– Показала моя любимая невестка новенькой, как нужно расписывать изделия?

С кем говорит Хаймер, с ней или с напарницей? Мари на всякий случай кивнула.

– Любимая невестка! – рассмеялась Ева. – У тебя ведь всего одна, как ты можешь так меня называть? – Она кокетливо обернулась. – Ты слышал, Себастьян? Твой отец, кажется, весьма доволен твоим выбором, а как насчет тебя?

Ее муж проворчал в ответ что-то невразумительное.

Вильгельм покачал головой:

– Вы, молодые, ужасно неразговорчивы! Какие слова я только ни шептал на ухо вашей матери – пусть земля ей будет пухом!

– Откуда ты знаешь, что Себастьян ей ничего не шепчет? – крикнул в ответ Томас Хаймер, обернувшись через плечо. – Например ночью, когда ты спишь? Судя по шуму, который доносится из их комнаты…

Все расхохотались, и Ева ущипнула свекра за бок.

– Видишь, что ты наделал! – с наигранной суровостью произнесла она. Глаза ее сверкали.

Мари держала кисточку, как грифель. Она не знала, что и думать по поводу этой перепалки. Ей было не по себе. Девушка надеялась, что никто не ждет от нее участия в разговоре. Наверняка будет лучше, если она просто продолжит работу. Младшая из сестер решила так и поступить, но снова замерла, заметив, что напротив Евы стоят всего три, а напротив нее – уже семь расписанных ваз. Не прилагая никаких усилий, она работала гораздо быстрее Евы.

Не успела она и глазом моргнуть, как одна из ее ваз оказалась в руках у Хаймера. Хмурясь, он вертел ее из стороны в сторону.

– Я… – Мари заерзала на стуле. – Я только немного изменила форму, – тихо пискнула она.

Ева потянулась к другой вазе, расписанной Мари. Она уже не смеялась.

– Я тебе не так показывала. – Ее голос стал очень резким, от наигранной доброты ничего не осталось.

Хаймер снова поставил вазу перед Мари.

– Я могу еще раз показать ей, как… – Теперь Ева заволновалась всерьез, но Хаймер поднял руку, велев ей молчать. Он улыбался.

– Да все в порядке, Евушка! У каждой рисовальщицы свой стиль, и скупщики это тоже знают. – Уже уходя, он похлопал обеих по плечам. – Пока вы не рисуете вместо заказанных цветов божьих коровок, я ничего не имею против некоторой свободы творчества.

Мари вздохнула с облегчением. Оказывается, она невольно задержала дыхание. Свобода творчества… В ушах у нее гудело. Ева права, Вильгельм Хаймер – действительно ангел, хотя и довольно толстый. Обрадовавшись тому, что не получила взбучку в первый же день, девушка схватила следующую вазу и принялась ее расписывать.

Ева сделала то же самое, но взгляд, который она бросила на Мари, был далеко не таким приветливым, как прежде.

10

Когда в тот вечер девушки вернулись домой, на улице уже почти стемнело. При мысли о том, что сейчас придется разводить огонь, по коже Рут побежали мурашки.

– У нас еще есть хлеб. И паштет… Не помню, кто его принес. Можем ничего не варить.

Если сестрам хочется поужинать как следует, пусть сами становятся к плите. Но те лишь кивнули.

– Уж поставь перед каждой хотя бы по тарелке… – отозвалась Иоганна.

Рут и Мари захихикали.

– Я глазам своим не поверила. И это один из самых богатых домов в деревне! – Рут, покачав головой, достала из шкафа три тарелки и три стакана. – У них ведь есть деньги, значит, дело не в этом, правда? – продолжала удивляться она.

Иоганна только плечами пожала:

– Думаю, что Эдель не хочет возиться с мытьем посуды. А Хаймеры просто привыкли. – Она принялась нарезать хлеб тонкими ломтиками – это всегда делал Йоост. Девушка заставила себя не думать об этом. – Вы видели, какие у них ногти? Бррр! А миска с картофельным салатом внизу совсем грязная, – добавила она.

– Тьфу! А я не видела! – вздрогнула Рут, накладывая каждому на тарелку паштет.

– Я этому совсем не удивляюсь… – Иоганна многозначительно подняла брови. – Ты смотрела только на одного…

Рут поморщилась:

– Ты, зазнайка! Понятия не имею, о чем ты говоришь!

– Кто это упоминал о замужестве? И о том, что пора кому-то о нас позаботиться? – Иоганна склонила голову. – Если я ничего не путаю, это была ты. Или нет?

– Ну и что? – фыркнула Рут. И почему Иоганна всегда все замечает? – Томас – не самая худшая партия, это ты должна признать. Просто чудо, что до сих пор женился только один из братьев.

Она затаила дыхание и тут же рассердилась на себя за то, что мнение Иоганны настолько важно для нее.

А та как раз откусила большой кусок хлеба.

– Признаю, он не такой олух, как двое других, – жуя, произнесла она. – И петь хорошо умеет. Хотя меня, конечно, удивляет, что им еще не надоело петь, ведь у них столько работы.

– Мне очень нравится, что временами кто-то напевает. И что все ему вторят, – с некоторым упрямством в голосе заявила Рут и тут же рассмеялась. – Поначалу мне это казалось странным – вы помните, когда мы пели в последний раз? Наверное, еще в школе. А остальные знают тексты наизусть. И мы их тоже выучим! – Девушка махнула рукой. – Но скажи же: что ты думаешь о Томасе?

Иоганна возвела глаза к потолку:

– И что ты хочешь услышать? У меня не было времени рассмотреть его повнимательнее.

– Впредь тоже не стоит этим заниматься, – решительно заявила Рут. – Потому что он мне нравится. Эти темно-зеленые глаза… Вы когда-нибудь видели, чтобы у парня были такие глаза? – мечтательно вздохнула она.

– На них я вообще внимания не обратила. Но я видела, что твой стол был завален посудой! – сухо отозвалась Иоганна. – Вот тебе мой совет: выбрось Томаса из головы. Если старик Хаймер будет недоволен нами… – Она многозначительно замолчала.

– Не собираюсь я сразу же вешаться Томасу на шею, – возмутилась Рут и вздохнула. – Я так занята, что мне не хватает времени даже на то, чтобы перекинуться с кем-нибудь парой слов. Как же я умаялась сегодня утром за упаковочным столом! Не всякой так везет, что приходится только цветочки рисовать!

Мари не отреагировала, словно вообще не слушала Рут. Она ничего не ела, лишь выводила ножом узоры на паштете.

Иоганна толкнула ее в бок.

– Ты так смотришь, будто тебе Дева Мария явилась! Можешь объяснить, что с тобой происходит? – спросила она. – Только не говори, что втрескалась в Михеля!

– Какие глупости! Ничего со мной не случилось! – И, словно в подтверждение собственных слов, Мари взяла ломтик хлеба и поднесла его ко рту. Но тут же замерла, не откусив ни кусочка, взгляд ее снова остекленел. – Я все время думаю кое о чем. Если рисовать усики не горизонтально, а вертикально, то вазы приобретут совершенно иной…

Ее сестры переглянулись. Рут фыркнула:

– Наша принцесса опять замечталась.

– Разве это удивительно? – пожала плечами Иоганна. – Если бы рядом со мной целый день сидела такая болтушка, я тоже предпочла бы предаваться грезам. Эта Ева кого хочешь заговорит!

Рут склонилась над столом.

– Кстати, я все поражаюсь, что Себастьян взял в жены девушку из Штайнаха. И что старик настолько без ума от нее, меня тоже удивляет.

– Вот тут я с тобой согласна! – кивнула Иоганна. – Если для него стеклодувная мастерская – превыше всего, было бы логично, если бы он выбрал девушку из нашей деревни. Как там говорится? Кто женится на дочери стеклодува, тому невероятно повезет!

И девушки захихикали.

– Чего прежде не было, еще может случиться, – кокетливо заявила Рут, подмигнув Иоганне.

После ужина ни у кого из сестер не возникло желания заниматься стиркой, готовить еду на завтрак или носить дрова – хотя прежде со всем этим они справлялись играючи. Поскольку это был их первый рабочий день на новом месте, они решили поскорее лечь спать, чтобы хорошенько выспаться. Вот только сон все не шел. Каждой было о чем подумать.

– Кажется, эта Сара – не самая расторопная работница, – снова начала Иоганна. – Всякий раз, когда я смотрела на ваш стол, только ты хоть что-то успевала!

– И ты совершенно права! – донеслось из темноты. Рут села на постели. – Отец заставил бы ее поторопиться, она ведь ползает, как улитка.

– А пиво пьет, как в бездонную бочку льет! – Мари поежилась. – Бррр! Это отвратительное горькое варево! Завтра я потребую воды.

– Я тоже! – поддержала сестру Иоганна. – Удивительно уже то, что, несмотря на выпитое за обедом пиво, мужчины умудряются работать с пламенем. Но то, что женщины пьют ровно столько же… Это уже перебор! Тебе так не кажется, Рут?

– Да кому это интересно? – мрачно отозвалась Рут. Она предпочла бы молча полежать в темноте и подумать о Томасе.

Иоганна вздохнула:

– Ты права! Какое нам дело до того, как принято пить у Хаймеров, не говоря уже о распределении обязанностей? Оно, кстати, тоже странное. Если бы посреди дня старику не взбрело в голову, что нам пора прекращать серебрить и вместо этого резать проволоку, мы со вдовой Грюн сделали бы немало!

– Кстати, зачем вообще нужна проволока? – вдруг поинтересовалась Мари. Сестры думали, что она уже спит.

Иоганна пожала плечами, хотя в темноте никто этого не увидел.

– Думаю, для украшения, но мы до этого не дошли. Когда мы закончили резать, пришлось помогать упаковывать, а потом и вечер настал. – Девушка на миг задумалась. – Да все там странно. Хаймер день-деньской носится по мастерской, проверяет, контролирует и сеет при этом такую тревогу, что мне временами начинает казаться, будто я очутилась на голубятне.

Когда Рут ничего не ответила, Иоганна тоже повернулась на бок и решила попытаться уснуть.

– В любом случае с первым рабочим днем мы, сестры Штайнманн, справились отлично! – пробормотала она себе под нос, а затем тоже уснула.

11

Проснувшись на следующее утро, Мари поняла, что во сне всю ночь рисовала. Девушка с нетерпением ждала возможности приняться за работу. Тем сильнее оказалось ее разочарование, когда Вильгельм Хаймер поручил им с Сарой украшать флакончики для духов.

Девушка с завистью покосилась на Рут, которая сидела сегодня на ее месте рядом с Евой. Она-то, наверное, не оценит своего счастья! А перед Мари лежали толстые мотки блестящей проволоки, которую нарезали вчера Иоганна и вдова Грюн. С недовольным видом взяв их в руку, девушка вынуждена была признать, что неровно скрученная проволока выглядит прелестно. При каждом движении теплый золотистый цвет становился светлее или темнее, в зависимости от того, сколько света на него падало. Флаконы сами по себе тоже были довольно симпатичными. Они напоминали те, которые выдувал отец по французскому заказу, только эти были разноцветными. Для них использовали фиолетовые, голубые и зеленые заготовки из стекла. Никогда прежде Мари не видела такого насыщенного фиолетового цвета. Мрачная туча, сгустившаяся над ее головой, немного рассеялась. Хотя эта работа была совсем не такой умиротворяющей, как рисование яркими красками, но украшать флаконы тоже было приятно.

И девушка с удовольствием принялась наблюдать за Сарой, которая обматывала проволоку вокруг флакона, образуя решетку.

– Видишь, вот так нужно делать! – Сара потянулась за следующим флаконом с таким равнодушным видом, словно занималась заготовкой дров.

Мари пришла в ужас. Многослойная обмотка полностью свела на нет изысканный блеск проволоки! Кроме того, из-за нее флаконы стали почти непрозрачными. Их цвета теперь были практически неразличимы, бутылочки могли с тем же успехом изготовить и из уродливого коричневого стекла.

Мари хотелось выть от отчаяния.

Когда Хаймер посадил Рут рядом с Евой за стол для рисования, она втайне обрадовалась. Какая отличная возможность – побольше узнать о Томасе! Кроме того, здесь она сидела намного ближе к нему, чем за столиком для упаковки, который находился в другом конце комнаты. Однако до сих пор ни то ни другое ничем ей не помогло: хотя рот у Евы действительно ни на минуту не закрывался, поскольку она считала себя чем-то вроде центра семьи Хаймеров, вокруг которого вращается все остальное, повествовала она в основном о своей персоне. О Томасе она не сказала ни слова. Рут постепенно начинала нервничать.

– Когда потом я поняла, что здесь есть домработница, то немало удивилась! – Ева настолько увлеклась рассказом, что у нее покраснели щеки. – Хоть Эдель и старуха, но мне не приходится делать то, чем занимается она! Моя мать всегда говорила мне: «Дитя, бери от жизни все, что можешь! Этого и так слишком мало». – Глаза ее сверкнули. – Что ж, нельзя сказать, что я сделала плохой выбор, – с нескрываемой гордостью произнесла она. – Смотри, это платье Себастьян подарил мне на прошлой неделе. – Она сунула рукав Рут под нос. – Шелк букле! Уверена, он очень дорогой!

Рут поджала губы. Тупая корова! Однако она не удержалась и провела кончиками пальцев по шелковистому материалу.

– Ткань действительно очень приятная на ощупь.

Ева просияла:

– Моя мать всегда говорила: «Дитя, если ты…»

Рут глубоко вздохнула. Ей больше не хотелось слушать советы, которыми одаривала Еву мать. Она с тоской взглянула на столы стеклодувов. Как увлечен своей работой Томас!

Так же, как и вчера, он и оба его брата уже сидели, склонившись над горелками, когда пришли сестры Штайнманн. Томас только на миг поднял голову и кивнул.

Рут окинула свою одежду разочарованным взглядом. Томас не обратил на ее голубую блузку ни малейшего внимания! При том, что блестящая ткань очень плотно облегала ее фигуру, и обычно она надевала эту вещь только на праздники. Доставая блузку из шкафа, она готовилась услышать ехидные слова Иоганны и очень удивилась, когда та промолчала.

Рут решила предпринять еще одну попытку.

– А как ты познакомилась с Себастьяном? – прошептала она, надеясь, что Ева не станет говорить слишком громко.

Та рассмеялась:

– О, это была та еще история! Мы с отцом, сестрами и братьями как раз возвращались домой со сланцевого карьера, когда наша кляча рухнула посреди дороги. Чтобы ты знала, она была жутко дряхлая. Ну и вот, лежит она, кляча-то. А мы не знаем, как донести домой всю эту кучу сланца. А тут как раз Себастьян мимо проходил. И…

Чистой воды случайность! Никаких новых сведений, которые могли бы помочь Рут. От бесконечной болтовни Евы у нее уже гудело в ушах. Она так резко обмакнула кисточку в банку с краской, что расплескала пару капель.

– Смотри, что делаешь, бестолочь! – вскинулась Ева, словно кошка, которую не вовремя тронули. – Вильгельм не любит, когда попусту расходуется краска.

Рут фыркнула, но тут же осознала, насколько неженственно это звучит. Если Томас в этот самый миг поднимет голову от работы и…

Она заставила себя улыбнуться:

– Я научусь, не переживай. В конце концов, не всем дано справляться так же легко, как тебе.

Иоганна, которая как раз проходила мимо с охапкой новых заготовок в руках, вопросительно подняла брови. Рут в ответ скорчила ей рожу. От Иоганны действительно ничего не скроешь! Зато Ева, кажется, совершенно не заметила иронии, таившейся в словах Рут. Она примирительно улыбнулась своей соседке:

– Знаешь что? Я сейчас еще раз покажу тебе, как нужно поворачивать кисточку.

Как и вчера, на обед подали картофельный салат. Эдель поставила на стол еще одну миску, в которой лежали куски селедки. Они образовали довольно причудливого вида гору, распространявшую кисловатый запах. И снова все запивали еду большим количеством пива.

Взяв в руки ложку, Иоганна заметила, что даже у картофельного салата появился привкус рыбы. Может быть, если взять с самого края миски, чуть пониже… Не успела девушка оглянуться, как на ложке образовалась огромная гора картофеля.

– Да, Эдель знает свое дело! Такое любому понравится! – Увидев, что Иоганна набрала полную ложку, Вильгельм Хаймер просиял.

Иоганна заставила себя проглотить все.

– Ну, и каково оно – после бабского предприятия оказаться в нашей мастерской? – жуя, произнес Хаймер. – Нет, я не хочу сказать, что дела у Йооста шли хуже… – тут же добавил он.

– Конечно, многое кажется непривычным, – дипломатично ответила Иоганна. И, заметив выжидающий взгляд Хаймера, продолжила: – Мы изготавливали не так много разных форм. В основном это были аптекарские флакончики.

Она поспешно проглотила кусок хлеба.

– Да, вряд ли в деревне найдется мастерская столь же разносторонняя, как наша. Пару лет назад я и подумать не мог о том, что у меня будет пятеро работниц. – Еще чуть-чуть, и Хаймер похлопал бы себя по плечу.

Иоганна попыталась улыбнуться.

– Ты просто из другого теста, все это знают! – Ева подмигнула свекру, и тот громогласно расхохотался. На языке у него подпрыгивали кусочки картофеля.

Иоганна с отвращением отвернулась. Как эта Ева подлизывается! Вдруг какой-то бесенок заставил ее откашляться и сказать:

– Разнообразие действительно уникальное…

Довольное лицо Вильгельма напоминало круглый шарик.

– …но в организации можно кое-что улучшить.

Кто-то проткнул шарик и выпустил из него весь воздух.

Над столом воцарилась мертвая тишина, даже ложки стучать перестали. Волосы на затылке у Иоганны встали дыбом. «Это ты зря», – с некоторым запозданием подсказал ей инстинкт самосохранения.

– Что ты имеешь в виду? – спокойно поинтересовался Вильгельм Хаймер.

Возможно, в этот миг Иоганне стоило бы обратить внимание на Рут, которая изо всех сил подмигивала ей. Взгляд Евы тоже должен был насторожить ее. Жене Себастьяна очень нравилось, когда кто-то впадал в немилость у Хаймера.

Но Иоганна ничего не замечала.

– Конечно, я работаю здесь всего второй день, но уже заметила, что тратится довольно много времени на то, чтобы носить готовые изделия на упаковку от стола рисовальщиц. Кроме того, всякий раз приходится таскать заготовки из подвала… – Она умолкла, увидев, как покраснело лицо Хаймера.

– Заруби себе на носу, Иоганна Штайнманн, – глаза его превратились в узкие щелочки, – я принял вас троих, дал вам работу, потому что считал это своим долгом по отношению к вашему отцу. Не всякий поступил бы столь благородно!

Томас Хаймер продолжал есть салат, остальные сидели не шевелясь, как громом пораженные.

– Но если кто-то из вас думал, что я позволю бабам тут распоряжаться, то вы жестоко просчитались! – Хаймер стукнул кулаком по столу так, что миски подпрыгнули. – Если кому-то у меня не нравится, я здесь никого не держу!

– Иоганна ничего подобного не имела в виду. – Голос у Евы был сладким, словно мед. Она погладила Хаймера по руке, словно пыталась успокоить разъяренного зверя. – Она сказала это просто потому, что работает не так быстро, как я или вдова Грюн. Правда, Иоганна? – спросила она, вскинув подбородок.

Глаза у Евы снова сверкали, и это уязвило Иоганну. Она покосилась на Рут, но раздраженный взгляд сестры ей тоже не помог.

– Я никого не хотела критиковать, – наконец сумела выдавить из себя девушка. – Просто мне нужно время, чтобы ко всему привыкнуть, – добавила она тише, чем ей хотелось.

Боже мой, должна же она иметь возможность высказать свое мнение! Если бы отец так злился всякий раз, когда она ему возражала, она давно сбежала бы из дома!

Судя по всему, Вильгельм Хаймер удовлетворился ее извинениями. Проворчав что-то себе под нос, он выудил из миски хвост селедки и положил его себе в рот.

В этот вечер печь в доме Штайнманнов тоже осталась холодной – после десятичасового рабочего дня никому не хотелось носить дрова и разводить огонь.

Такая же холодность воцарилась и в отношениях между сестрами. Ни Рут, ни Мари не могли так быстро простить Иоганну, которая своей наглостью поставила под удар их право работать у Хаймера. Однако спорить не хотелось никому, поэтому они лишь обменивались недовольными взглядами над наспех накрытым столом.

Вскоре они отправились спать. Но вместо того, чтобы оживленно болтать, как вчера вечером, каждая из них предавалась своим размышлениям.

В принципе, Мари хотела попросить Хаймера, чтобы он снова поручил ей разрисовывать изделия, но после такого скандала уже не могла решиться на это. Как же пережить еще один день, сидя в непосредственной близости от баночек с краской, но не имея возможности заниматься ими? Эта мысль причиняла ей настоящую физическую боль, которая поселилась в животе, словно при ежемесячных кровотечениях.

Томас посмотрел на нее не меньше пяти раз после обеда! Взгляд его при этом надолго задерживался на ее блузке, и Рут от всей души надеялась, что не краснела при этом. Нарочито ленивым жестом она перебрасывала косу через плечо, а он жадно следил за ее движениями. И сейчас, в темноте, она поправила косу, лежавшую под подушкой. Если заплести ее потуже, то за ночь образуются красивые волны. Ах, если бы можно было распустить волосы на работе! Тогда он наверняка обратил бы внимание на их красивый каштановый цвет.

Неужели Томас действительно положил на нее глаз? Или ей это просто кажется? Нет, точно не кажется. Может быть, именно сейчас он лежит в постели и тоже думает о ней? Рут ликовала. То, что Томас Хаймер заинтересовался ею, было слишком прекрасно, чтобы оказаться правдой. Девушка глубоко вздохнула и с радостью отметила, что страшное будущее старой девы, замаячившее было на горизонте, немного отступило. Может быть, все еще устроится! Томас не только привлекателен и умеет петь, но еще и сын самого богатого человека в деревне. Быть женой Хаймера – это очень даже хорошо! У Евы, кажется, всего в достатке – красивые платья, браслеты на каждом запястье и ожерелье на шее. Рут негромко вздохнула. А вдруг Томас тоже скоро начнет дарить ей подарки?

Этот самовлюбленный жирный вспыльчивый грубиян!

Иоганна тоже думала об одном из Хаймеров, но не о Томасе, а о Вильгельме. «Зачем я вообще рот открыла?» – в сотый раз корила себя девушка. Нахлынувшая дерзость улетучилась, на ее место пришло раздражение и недовольство собой. А она ведь прекрасно знала, что не все мужчины столь добродушны, как ее отец. Кроме того, теперь, после рабочего дня, ей показалась глупой собственная затея. Выступить с критикой за столом, при всех! Девушка с трудом сумела расслабить скулы, которые свело, потому что она постоянно скрежетала зубами. Об этом Петеру вообще нельзя рассказывать, он умрет от смеха. Да, если уж ты с приветом, то всегда сумеешь рассмешить людей.

«Твоя нескромность однажды тебя погубит!» – уже не раз говорил ей Петер.

Иоганна глубоко вздохнула. Просто она не подумала… Взяла и выплеснула свое раздражение по поводу Евы, хотя и время, и место были выбраны неудачно. Но завтра она будет молчать целый день, это уж точно.

12

Четыре недели спустя Вильгельм Хаймер выплатил им первую зарплату: целых пятнадцать марок каждой за месяц работы!

Иоганна пришла в ужас. Ни она, ни ее сестры не осмелились спросить у Хаймера насчет жалованья, когда приступили к работе. И, конечно же, они гадали, каков будет результат.

– Думаю, внакладе не останемся, Хаймер-то знает, сколько нужно платить! – довольно желчно заявила Рут, когда Иоганна впервые затронула эту тему.

Как бы там ни было, именно она договаривалась с Хаймером, пока Иоганна была в Зоннеберге. Впрочем, Рут попыталась узнать у Сары, сколько та получает, но у нее ничего не вышло.

Не повезло и Иоганне со вдовой Грюн – видимо, здесь было не принято говорить о заработке.

Теперь же, сидя за накрытым к ужину столом и глядя на крохотную кучку монеток, лежащую среди тарелок, сестры поняли, что с эйфорией последних недель покончено. Они так гордились тем, что справляются со свалившимся на них несчастьем без посторонней помощи!

– Сорок пять марок – этого даже не хватит, чтобы купить продуктов на месяц. Делая покупки в Зоннеберге, я всегда тратила минимум сорок марок. – Иоганна презрительно махнула рукой на деньги. – Кроме того, я уже две недели беру товары в кредит в магазине у госпожи Хубер – этот долг тоже нужно как-то оплатить.

Судя по лицу Рут, она была готова вот-вот расплакаться.

– И что теперь? Как быть дальше? Нам ведь нужна новая одежда. Новые ленты для волос. И мыло. И… – Она не договорила.

– А я вообще-то хотела купить бумагу для рисования и пару грифелей! Целый месяц ждала этого! – вдруг сказала Мари.

– О роскоши можете пока забыть, – резко осадила сестер Иоганна.

– Это еще что такое? – возмутилась Рут. – В конце концов, мы заработали эти деньги так же, как и ты. Мы тоже можем решать, на что их тратить.

– Вы только посмотрите на них! – с раздражением покачала головой Иоганна. – Ленты для волос и карандаши! Поймите же, есть вещи, которые нужны нам намного больше! Например, дрова на зиму.

И, словно в подтверждение ее слов, в этот самый миг по комнате прошмыгнула мышь.

– Если мыши пришли в дом уже в октябре, значит, зима будет суровой, – побледнев, сказала Мари.

– И что? Больше тебе ничего в голову не приходит? – желчно поинтересовалась Рут. – Если бы ты немного потрудилась и поставила пару мышеловок, грызунов в доме не было бы. Но нет же, наша принцесса выше этого! В конце концов, для грязной работы у нас есть я, верно?

– Довольно! – закричала Иоганна. Больше всего ей хотелось расплакаться, но какой от этого будет толк? – Зачем нам ссориться? – Она встала и подошла к шкафу. – В честь такого события я сварю немного кофе, а потом мы спокойно подумаем над тем, как распределить деньги.

В такой ситуации обычно помогает черный кофе, но, увидев жалкие остатки кофейных зерен, Иоганна снова расстроилась. Из этого получится только едва подкрашенная вода! Тем не менее она взяла кофемолку и принялась за дело.

Рут не сводила с нее взгляда.

– Я уже смотреть не могу на то жалкое варево, которое подают у Хаймеров. Кстати, из чего Эдель его готовит? – Она в недоумении пожала плечами. – Может быть, сушит все корешки, которые ей только попадаются под руку, и называет это кофе?

Иоганна и Мари рассмеялись. Если Рут хотела, она могла быть очень остроумной.

Старшая сестра вздохнула.

– В этом вопросе наш отец был слеплен из другого теста! «Жизнь не может состоять из одной только работы, должны быть и маленькие радости», – так он мне всегда говорил. И был совершенно прав! – Она бросила молотые кофейные зерна в горшочек и залила их кипящей водой.

Ароматный запах оказал на них то воздействие, на которое и надеялась Иоганна: Рут уже почти была готова смириться с судьбой, но все же растерянно покачала головой:

– Не понимаю, откуда эта чрезмерная бережливость? У них ведь достаточно денег, они столько стекла продают! Думаете, он платит так мало только нам, или у Сары и вдовы Грюн жалованье не больше?

– Не знаю. – Иоганна закусила губу. – Это нужно как-то выяснить.

– Да какой от этого прок? – спросила Мари. Пока остальные пили кофе, она рисовала в блокноте причудливые узоры. – Не можем ведь мы пойти к Хаймеру и потребовать поднять зарплату, – добавила она таким тоном, словно ей до этого и дела не было.

Иоганна проглотила резкое замечание. Мари снова за свое! Да еще и драгоценную бумагу тратит на какие-то писульки.

– Проблема в том, – сказала она, обращаясь к Рут, – что Хаймеры сами живут скромно. Или ты когда-нибудь видела у них на столе что-то особенное? Например, свежую рыбу? Или пирог? Или хороший кусок мяса? Или…

– Бррр! Только не напоминай мне о мясе. Эти омерзительные потроха, которые снова плавали в супе! Не утешало даже то, что каждому выдали по тарелке для этой бурды. – Рут с отвращением высунула язык. – Но ты права. Старику Хаймеру все равно, он готов каждый день сухари есть. И, несмотря на это, есть человек, у которого всего в достатке…

Иоганна кивнула.

Ева.

Иногда Иоганна всерьез задумывалась над тем, за кем из Хаймеров Ева, собственно говоря, замужем. В то время как Себастьян практически не обращал внимания на жену, старик буквально не отходил от нее. Евушка то, Евушка это – если бы в деревенском магазине продавались золотые ложки, он давно ей такую купил бы!

– Представляете, в конце года она получает ящик с остатками серебра! Я думала, что Хаймер делит его между сыновьями, но куда там! Гризельда сказала, что старик так балует Еву, потому что она очень похожа на его покойную жену. Якобы как две капли воды.

За минувшие недели Иоганна немного сдружилась со вдовой Грюн, хотя за работой времени поговорить толком не было. А по вечерам они были либо заняты работой по дому, либо слишком уставали, чтобы ходить в гости. В лучшие дни Иоганна на минутку заглядывала к Петеру, однако не считала это развлечением.

– Интересно, это единственная причина? – спросила Рут. – Как-никак, она его невестка. Может быть, он думает, что она скорее подарит ему внука, если он будет ее баловать?

– Кто знает, сможет ли эта тощая коза вообще кого-нибудь родить, – заявила Иоганна.

Стоило этим словам сорваться с ее губ, как она тут же пожалела о них и покосилась на Мари, которая была по меньшей мере так же стройна, как Ева. Но младшая сестра либо ничего не слышала, либо не обиделась на Иоганну.

Рут усмехнулась.

– Возможно, пора в доме появиться еще одной госпоже Хаймер. Такой, которая сможет подарить детей старшему сыну…

Иоганна тут же помрачнела:

– Ты знаешь этого парня едва ли месяц, а уже говоришь о детях! Лично мне совсем не нравится то, что ты все время флиртуешь с Томасом.

Рут фыркнула:

– А тебе какое дело? Я могу флиртовать с кем угодно. Став госпожой Хаймер, я уж позабочусь о том, чтобы старик платил вам лучше. А когда командовать будет Томас…

– К тому моменту ты состаришься и поседеешь, – усмехнулась Иоганна. – Хоть Хаймер и вспыхивает постоянно, но это только оттого, что он переедает. Ты ведь и сама не веришь, что в ближайшем будущем он отдаст свое предприятие старшему сыну!

Мари подняла голову:

– Ты так любишь Томаса, что хочешь выйти за него замуж?

Рут резко поднялась:

– С меня довольно. Мне что-то совсем не хочется говорить с вами о Томасе. Пойду пройдусь немного. Сегодня в мастерской воздух был отвратительный! Просто чудо, что мы еще не ослепли от химикатов, с которыми возимся.

Она надела куртку и застегнула ее на все пуговицы.

У Иоганны тоже болела голова, однако девушка не могла понять, из-за чего у нее пульсирует в висках: из-за запаха раствора серебра или из-за тревог о финансовом благополучии.

– Ты собираешься сейчас гулять? По такому холоду? – с раздражением поинтересовалась она.

– Ну и что? Когда ты по вечерам бегаешь к Петеру, никто ведь не возражает! Я тоже имею право побыть одна, хотя бы четверть часа!

И, прежде чем Иоганна успела ответить, Рут уже убежала.

13

– Никогда не видел ничего подобного! – покачав головой, произнес Петер. – Обычно стеклянный глаз держится примерно три месяца. Но у господина Вунзиделя его поверхность изнашивается очень быстро. Это все потому, что у него мало слезной жидкости. Даже в здоровом глазу… – Петер осекся, услышав, что Иоганна вздохнула, и поднял взгляд, отвлекаясь от работы.

Когда она сидела вот так, на лежанке, – закрыв глаза, прислонившись спиной к теплой стене, опустив плечи, – она выглядела очень усталой. Кожа у нее под глазами казалась почти прозрачной. Больше всего ему хотелось обнять девушку и гладить ее по голове, прогоняя прочь все тревоги и усталость.

– Что такое? Тебе скучно слушать мои истории? – то ли в шутку, то ли всерьез поинтересовался он.

Иоганна открыла глаза:

– Нет конечно. Просто так здорово сидеть в тишине… Кроме того, – она подвинулась еще ближе к печи, – от тепла меня немного клонит в сон. Но рассказывай же, почему у этого господина из Брауншвейга такие сухие глаза?

Петер нежно коснулся ее плеча:

– Тебе не обязательно делать вид, что тебе это интересно. Я ведь вижу, что мысленно ты где-то далеко. Что случилось, опять неприятности с Хаймером?

Иоганна фыркнула:

– Неприятности… Смотря что ты подразумеваешь под этим словом. Если ты хочешь знать, не подняла ли я очередное восстание, то нет, неприятностей не было. – Девушка махнула рукой. – Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Слушай! Я ведь твой друг! – Петер ткнул себя пальцем в грудь. – Вместо того чтобы открыться мне, ты прячешься, словно улитка, которую кто-то неосторожно взял в руки.

Иоганна рассмеялась.

– Спасибо за сравнение с улиткой! – отозвалась она, но лицо у нее было уже не таким мрачным, как прежде.

Петер ждал. Заставить Иоганну что-то рассказать было невозможно.

– Ах, я даже не знаю, что со мной! – наконец начала она. – Может быть, все дело в том, что сегодня пятница и я тоскую по своим походам в Зоннеберг.

– Попрошайничество у Фридгельма Штробеля? Видит бог, ты не много потеряла! – презрительно отозвался Петер.

Он не любил скупщиков. Те богатели, а всю ответственность несли стеклодувы, да-да! Кроме того, Штробель был из тех людей, которые предпочитали снижать цену за счет производителя. Ему было все равно, пусть стеклодув хоть в лепешку расшибется, – главное, чтобы он мог договориться с клиентом! А клиентов у него было предостаточно. Говорили, что в мире не найдется крупного города, где Фридгельм Штробель не знал хотя бы одного покупателя стеклянных изделий из Лауши или игрушек из Зоннеберга. Лишь немногие скупщики давали стеклодувам и игрушечникам больше заказов, чем Штробель. И хотя условия у него были просто ужасные, поставщики прямо-таки осаждали его лавку.

– Радуйся, что ты больше не зависишь от этого головореза, – сказал Петер, когда Иоганна промолчала. – Я еще прекрасно помню времена, когда твой отец с трудом выкраивал деньги на заготовки!

– Тут уж ничего не поделаешь. Стеклодувам приходится выкладываться, но зато скупщики заключают сделки. А в этом вопросе Штробелю нет равных, – сухо отозвалась Иоганна.

Петер подошел к камину, открыл выдвижной ящичек и подложил в него немного щепок.

– Ну да ладно. И все же я не верю, что твоя подавленность связана с тем, что ты тоскуешь по Штробелю!

Девушка опустила руки на колени.

– Честно говоря, я тоже не знаю, что со мной. Отца нет всего пять недель, а мне кажется, что прошла уже целая вечность. У нас нет даже времени подумать о нем! Каждое утро уходим из дома до восхода солнца, а когда возвращаемся обратно, уже снова темно. Не успеваем стирать, готовить еду, кругом пыль, в доме холодно. – Она с упреком посмотрела на Петера, словно он был виноват во всех этих неприятностях. – Как-то так получилось, что это больше не наш теплый дом, где приятно пахло жареной картошкой. Вставать, идти на работу, возвращаться домой, ложиться спать – больше ничего мы не успеваем. И все это ради нескольких марок, которых не хватает на жизнь, но и умереть от голода они не дают…

Раздражение постепенно утихало, и девушка снова устало прислонилась к теплой печи.

Петер прекрасно знал, что Хаймер – старый скряга. Он никогда не видел, чтобы Вильгельм дал трактирщице в «Черном орле» хоть один лишний крейцер. И он часто так долго цедил свой бокал пива, словно не мог позволить себе второго. Но что он мог сказать Иоганне? Так оно все и устроено: в принципе, сестрам Штайнманн оставалось только радоваться даже своей маленькой зарплате.

– Если он действительно платит так мало, то наплюй ты на Хаймера! Приходи ко мне, будешь помогать! Моего заработка хватит на двоих.

Ну наконец-то он сказал это! Молодой человек затаил дыхание.

Когда Иоганна ничего не ответила, он добавил:

– Кроме того, у меня есть работа на стекольном заводе.

Два раза в год во время так называемого аврала на стекольном заводе на Хюттенплац топили большую печь. С сентября и до конца года, а затем с марта и до лета Петеру приходилось трудиться над своими заказами по вечерам и ночью, поскольку днем он работал на заводе. На бумаге он назывался «мастером-стеклодувом», однако на деле у него не было ни своего места на предприятии, ни подмастерьев, как у настоящих мастеров. Много лет назад его семья действительно принадлежала к числу самых зажиточных в деревне, однако из-за того, что в предыдущих поколениях родилось слишком много мальчиков, Петеру и его покойному брату досталась только крохотная часть наследства, да и та на бумаге. Петер знал, что Иоганна это тоже понимает. Девушка покачала головой:

– Не сердись, но работать у тебя я не смогу. Я ведь не в состоянии даже смотреть, как ты вставляешь в глаз красные прожилки, – мне тут же становится дурно! – рассмеялась она. – Думаю, твоя работа под силу только тому, кто любит ее так же, как ты. Мое присутствие скорее помешает, чем поможет тебе.

«Наверное, она в чем-то права», – подумал Петер. Люди, которым требовалась его помощь, обычно приходили к нему в отчаянии, они никак не могли смириться с тем, что у них остался всего один глаз. Расположить их к себе было непросто. Точно таким же непростым было и производство стеклянных глаз. Это было не просто ремесло стеклодува, а настоящее искусство, и все же, хоть молодой человек и любил свою профессию, разбогатеть на ней он не мог.

– Думаю, мы просто не привыкли работать вне дома. Когда отец был еще жив, мы успевали заниматься хозяйством, а теперь это невозможно. Сама работа – это не проблема! – отмахнулась Иоганна. – Конечно, она довольно тяжелая, но жить можно. И то, что выдувают молодые Хаймеры над лампами… уму непостижимо, такое разнообразие! Хотя почти все изделия, на мой вкус, просто ужасны. – Девушка рассмеялась. – Но, кажется, на всякий товар найдется свой купец.

Петер все никак не мог понять, с чем связано ее недовольство.

– Так где же собака зарыта? Дело в самом Хаймере?

Она кивнула:

– Эта его манера постоянно подкрадываться сзади и смотреть через плечо бесит невыносимо! Неужели он думает, что мы весь день пробездельничаем, если он не будет все время контролировать нас? – Глаза ее сверкнули. – А суматоха какая! Мне кажется, у пчел в улье больше порядка. На прошлой неделе закончилась краска, сегодня, например, не хватило заготовок. Вместо того чтобы послать кого-нибудь на стекольный завод за новыми, старик просто определил стеклодувов в упаковщики. Ты представляешь? – Она искренне недоумевала. – В конце концов оказалось, что нечего расписывать, серебрить и упаковывать. Но Рут была в восторге! – Ее брови насмешливо выгнулись. – Она могла целый день работать бок о бок с Томасом. – А теперь Иоганна нахмурилась. – Я просто не понимаю, почему никто из сыновей и слова не скажет, когда старик начинает путаться. Видно же, что в этом доме не умеют планировать и организовывать!

– Младшие слишком глупы, а Томас Хаймер ничего не может поделать с отцом. Так чего же ты ожидаешь? – равнодушно пожал плечами Петер. – Смотри, опять сболтнешь лишнее.

Он легонько подтолкнул ее в бок и улыбнулся.

– Это ты так думаешь, а я уж лучше задохнусь в своих добрых советах!

– Ну так что? Что нового скажешь о Рут и Томасе?

– «Ты когда-нибудь видела, чтобы у мужчины были такие красивые зеленые глаза?» – передразнила Рут Иоганна. – При этом он постоянно таращится на нее, словно забыв обо всем! – Девушка поморщилась. – Не хватало еще, чтобы он язык вывалил, словно запыхавшаяся собака! Но, если хочешь знать мое мнение, не похоже, чтобы Томас подыскивал себе невесту, иначе он давно женился бы, как ты считаешь? Однако Рут уже видит себя в роли будущей госпожи Хаймер! Честно говоря, я даже не знаю, нравится ли мне эта идея. Они совершенно не подходят друг другу… – Девушка подняла брови и добавила: – Сейчас она якобы пошла гулять – неужели Рут считает меня совсем тупой? Конечно же, она встречается с ним. Надеюсь, Рут знает, что делает!

Петер промолчал. Он не любил Томаса Хаймера не только потому, что тот, в отличие от него, мог обеспечить женщину. Главная причина заключалась в том, что он знал обе стороны старшего сына Хаймера. В повседневной жизни, по его мнению, Томас был немного замкнутым, но вполне сносным человеком. Однако, выпив слишком много на празднике или на танцах, он становился очень агрессивным, нес откровенную чушь и готов был затеять драку с первым попавшимся человеком. Поскольку Иоганна и ее сестры при жизни Йооста редко выходили из дома, они об этом, разумеется, не знали.

– Нравится тебе это или нет, если им что-то нужно друг от друга, ты не сможешь им помешать! Да, Рут знает, что делает. Если ты будешь вести себя, словно наседка, она заупрямится еще больше.

– Тебе легко говорить! – возмутилась Иоганна. – Тебе приходится заботиться только о себе. Но если я не буду присматривать за сестрами, это закончится плохо!

Будь на месте Иоганны кто-то другой, молодой человек подумал бы, что тот задается. Но девушка искренне верила в свои слова, и Петер об этом знал. Он сказал:

– Плохо, что ты все время думаешь только о других. Пусть они сами о себе думают!

Та фыркнула:

– Если речь идет о повседневной жизни, от моих сестер многого ожидать не приходится. – Она помрачнела. – И я такая же дура! Я совершенно забыла запасти дров на зиму, когда их еще можно было купить дешево. Теперь я не знаю, где взять на них деньги. Нечего и ждать, что Рут и Мари мне чем-то помогут!

– А я? На меня ты совсем не рассчитываешь?

– Рассчитывать на тебя? Ты… ты ведь за меня и наши дела не в ответе.

«Хотя мне хотелось бы этого», – подумал Петер.

– Тем не менее я мог бы помочь, верно? Если речь идет о дровах, то вопрос решится легче легкого! У меня еще остался запас с прошлого года. Раньше я просто оставлял лишнее в лесу, но теперь все будет по-другому!

– Ты серьезно? – недоверчиво переспросила Иоганна. – Неужели на заводе тебе разрешат отдать кому-то свои дрова?

Петер отмахнулся:

– Да им все равно. Сотни лет назад было установлено, сколько дров полагается каждому мастеру-стеклодуву в год. И мастера всегда уносили часть домой.

В глазах Иоганны промелькнула искорка надежды.

– Конечно же, вам придется таскать их вместе со мной, – вызывающим тоном заявил Петер.

Иоганна не любила принимать помощь от других людей. Если же ей самой придется в этом участвовать, согласиться с его предложением ей будет легче. Молодой человек не знал, по какой причине, но в характере девушки он разбирался отлично, намного лучше, чем в своем собственном!

И действительно: Иоганна улыбнулась.

– Так когда же мы пойдем в лес?

Петер рассмеялся.

– Да как скажешь, хоть завтра!

14

На эту мысль ее натолкнула корзина с овощами. Отливающая фиолетовым краснокочанная капуста, темно-зеленые огурцы, наверняка горькие, тугой пучок морковки, весь в коричневых комьях земли, и стручки гороха, который еще нужно было почистить, – все это вываливалось из корзины на выскобленный кухонный стол Эдельтрауд. Мари случайно бросила взгляд на корзину, когда шла мимо, и больше ни на что не могла смотреть. Фиолетовый и зеленый, зеленый и оранжевый – эти цвета были так не похожи друг на друга, и в то же время отлично сочетались. Вернувшись на свое рабочее место, Мари уставилась на стопку стеклянных мисок, на которых белой эмалью нужно было нарисовать полоску по краю. Простая посуда, по словам Хаймера, предназначалась для кухни одного из отелей Дрездена. Интересно, что выйдет, если нарисовать корзину с овощами – или фруктами – на широком дне миски? Прежде чем она сумела развить эту мысль до конца, как обычно, словно из ниоткуда возник Вильгельм Хаймер. Он принес целую коробку посеребренных подсвечников. Весь остаток дня они с Евой рисовали на них мелкие цветочки. Но с тех пор она никак не могла забыть корзину с овощами и стеклянные миски без узора.

Мари огляделась по сторонам. Только теперь, когда вокруг стало тихо, она заметила, как мешала ей постоянная болтовня в мастерской. Разговоры, разговоры, разговоры – и так целый день! Мари даже слушать было трудно. Девушка вздохнула.

Почему все не могут работать молча, сосредоточившись на своей задаче?

На миг ей показалось, что Иоганна останется дома, – после того как Рут отправилась подышать свежим воздухом. Ах ты, боже мой! Неужели старшая сестра действительно считает себя обязанной водить каждую из них за ручку?

Девушка задумчиво взяла в руки чистый лист бумаги и грифель. Нет, он слишком остро заточен для такой цели. Она взяла другой, проверила его указательным и большим пальцами. Этот хорош – получится мягкий контур. Мари начала рисовать круг примерно того же диаметра, что и дно стеклянной миски. Какое-то мгновение она просто смотрела на него. Значит, рисунок должен быть такой величины, не больше и не меньше. Нужно расположить корзину так, чтобы с другой стороны можно было нарисовать высыпавшиеся из нее овощи, а наверху оставить место, чтобы изобразить огурцы вертикально. Размышляя о структуре своего натюрморта, она принялась легкими движениями водить грифелем по листу.

Мари почувствовала, что ее захлестывает ощущение тепла, снисходившее на нее всякий раз, когда она видела перед собой забрызганные краской баночки в мастерской Хаймеров. Судя по всему, Хаймер догадывался, как ей нравится рисовать, поскольку вот уже несколько дней поручал ей исключительно эту работу, а остальным каждый раз давал новые задания.

Девушка отодвинула лист бумаги на расстояние вытянутой руки. Хорошо! Но, чтобы окончательно убедиться в этом, она встала и отошла от стола на два шага. Мари улыбнулась. Даже отсюда корзину и ее содержимое вполне можно было разглядеть. Она подтащила к себе стул и села. Теперь важно не ошибиться с красками. Цвета для овощей она уже выбрала. Фиолетовый для капусты она получит, смешав чернильно-синий и карминный, оранжевый выйдет, если в лимонно-желтую краску, которую она не очень любила, добавить капельку красного. Мари не терпелось увидеть, как краски перетекают одна в другую. Но вот корзина! Это задача. Коричневый будет плохо смотреться на прозрачном или посеребренном стекле. Слишком уж грязный цвет. Как будто посуду поставили в шкаф, забыв предварительно вымыть.

Мари закусила губу. Голубая корзина будет выглядеть неестественно, красная тоже. Может быть, стоит взять белую эмаль? Девушка попыталась представить себе будущую композицию. Нет, все это цветовое многообразие потеряется на фоне белизны, корзина будет напоминать фарфоровую миску.

Когда забили висевшие на стене часы с маятником, Мари вздрогнула. Уже девять! Скоро вернутся Рут и Иоганна. Она спрятала эскиз и грифели в ящик стола – сегодня они ей уже не понадобятся. Но корзина… Мари с наслаждением вызвала будущую композицию перед внутренним взором. И тут же пришло решение: золото! Она возьмет золото, которым рисуют стебли и мелкие цветы. Если его нанести негустым слоем, оно будет настолько прозрачным, что сама по себе появится игра теней. Такой цвет смотрится благородно, ярко и подходит ко всем остальным цветам, которые она собиралась использовать.

– Вот только… как преподнести это Хаймеру? – вслух спросила Мари и услышала собственный смех.

Она нарисует корзину. В этом она ни капли не сомневалась. Даже если придется купить одну из стеклянных мисок!

Когда она собралась ложиться спать, была уже половина десятого. Ни Рут, ни Иоганна еще не вернулись. Мари немного удивилась тому, что Рут долго гуляет по такому холоду. Может быть, она тоже решила заскочить к Петеру, надышавшись свежим воздухом? Мари поплотнее завернулась в одеяло и устроилась поудобнее. Цвета и формы, придуманные девушкой, все никак не шли у нее из головы. Мари сомневалась, что у одной из ее сестер мог выдаться столь же хороший вечер.

– Ты такая красивая! Такая нежная. И… женственная.

Пальцы Томаса запутались в волосах Рут. Он провел ладонью по ее груди. В животе ее поднялись невысокие жаркие волны. Она негромко застонала. Поглаживания стали слабее, пальцы Томаса лишь мягко касались ее груди. Странно, но от этого волны только взметнулись выше.

– Так приятно… В тебе все прекрасно. – Он сжал ее крепче.

Словно у газовой горелки, пламя которой можно было регулировать с помощью рычажка, внутри у Рут тоже что-то вспыхнуло. Как это, оказывается, чудесно – быть желанной для мужчины, она и представить себе не могла! Она не знала, как называются те странные ощущения, которые растекались по ее телу, но понимала, что теперь в ее жизни появился новый смысл. Интересно, другие женщины чувствуют то же самое? Девушка подставила ему губы.

Поцелуй был слишком крепким – ее губы плотно прижались к его зубам, и это было неприятно. Рут слегка отвернулась, и они отодвинулись друг от друга. Ей хотелось, чтобы он целовал ее нежнее. Не так грубо. Пламя внутри у нее погасло.

– Нет. – Она мягко отстранила его руку, пальцы которой уже взялись за пуговицы на ее блузке. Почему он не может просто ласкать ее, бормоча приятные слова?

– Но почему? Тебе ведь тоже нравится. Ну же, давай. Я кое-чего хочу от своей девушки! – Томас прижался к ней, пытаясь просунуть правую ногу ей между бедер.

Последовала неловкая возня, от которой у Рут заболела спина. Томас засопел с такой силой, что ей стало не по себе.

– Томас!

Она вымученно улыбнулась, сумев наконец отстраниться от него.

Чтобы успокоить молодого человека, она подставила ему губы и позволила себя поцеловать. Тот жадно впился в них, и молодые люди потерялись друг в друге.

Но вскоре она почувствовала его пальцы на своем холодном бедре. Ее страсть заметно ослабела.

Только не это.

Запустив руку под юбку, она поймала его ладонь и убрала прочь. Одеяло, которое Томас расстелил на полу склада, уже было таким же ледяным, как и пол, на котором оно лежало. Как же здесь холодно! Внезапно Рут задрожала.

Но Томас не замечал перемен в ее настроении, он снова обнял ее.

– Не будь ты такой упрямой, – зашептал он ей на ухо.

Рут резко отодвинулась.

– Если ты еще не заметил, я ужасно замерзла! Надеюсь, что не заболею! – с упреком в голосе заявила она, поправляя блузку и разглаживая юбку.

Томас непонимающе уставился на нее.

– Я бы тебя согрел, но ты ведь не хочешь. – Он перевел взгляд на бугорок, появившийся спереди на его штанах.

Рут едва не расплакалась.

– Иногда мне кажется, что тебе на меня наплевать. Каждый раз ты тащишь меня сюда. Хоть бы спросил, нравится ли мне в этой мрачной дыре!

Она сама не знала, почему вдруг стала реагировать так резко.

– Что за чушь ты несешь? – На лице Томаса читалось непонимание. – Здесь отличное место для встреч, а не какая-то там мрачная дыра. Кроме меня, ключ есть только у отца, но он в такое время точно не придет. И тут вовсе не жуткий холод – так, свежо.

– Но… мне почему-то кажется, что у нас все происходит слишком быстро!

Ну вот, она и сказала это! Как им втолковывал Йоост? Женщину, которая не бережет свою честь, мужчины уважать не будут.

– Но ведь мы любим друг друга! Как еще мужчина может показать девушке, что она ему нравится?

«Лично я знаю другие способы», – мелькнула в голове у Рут беспощадная мысль.

– Мы могли бы заняться чем-нибудь вместе! Например, сходить в Зоннеберг, посмотреть на витрины. Иоганна говорила, что там есть…

– Не понимаю я тебя! – перебил ее Томас, покачав головой. – Почему вдруг тебе пришло в голову гулять среди зимы? Единственное, что…

Рассердившись, он сложил одеяло, которое принес сюда несколько дней назад, и снова спрятал его на нижнюю полку. До сих пор ему не встречались такие требовательные женщины, как Рут: здесь слишком холодно, там слишком мрачно. Однажды она даже пожаловалась, что его рубашка царапает ей щеки! Иногда молодому человеку казалось, что он просто ничем не может ей угодить. А это становилось проблемой: никогда прежде он не желал женщину так страстно. Сам факт, что он встречается с одной из самых красивых девушек в деревне, еще больше подстегивал его страсть. К тому же она была девственницей. Как часто они с приятелями рассуждали, мол, неплохо бы показать одной из сестер Штайнманн, что к чему! Ха, какое там! Она так бережет свою невинность, словно между ног у нее золото! При мысли об этом в штанах у него снова стало горячо.

Молчание затягивалось, каждому из молодых людей хотелось, чтобы другой первым пошел на компромисс.

– Мне пора, – произнесла Рут.

Она вспомнила, что дома не растоплена печь и нельзя будет взять из нее нагретый кирпич, чтобы положить его в свою постель, и это не добавило ей бодрости. Девушка дважды обернула шарф вокруг шеи и уже взялась за ручку двери, когда Томас обхватил ее сзади.

– Ну, брось, не обижайся ты так. Что насчет завтра, мы увидимся? – Молодой человек улыбнулся.

Она убрала его руку со своего плеча.

– Завтра суббота. Сомневаюсь, что у меня найдется время для тебя.

Даже если ей придется целый день драить полы вместе с Иоганной и Мари, пусть Томас не думает, что Рут Штайнманн так легко заполучить!

Но стоило ей выйти в переулок, как тоска по Томасу вновь захлестнула ее. Может быть, она была слишком груба с ним? Больше всего на свете ей хотелось вернуться и броситься в его объятия. В конце концов, она тоже его любит. Вот только зачем он так настойчив каждый раз?

15

И действительно, весь субботний день Рут занималась физическим трудом, но вместо мытья полов возникла более актуальная задача – заготовка дров.

Утром в дверь их дома постучал Петер и повел их за собой. Едва они успели застегнуть куртки, как он уже распределил инструменты: две большие пилы и огромные щипцы, которые Петер назвал секатором, вязальную проволоку и с полдюжины корзин. Кроме того, он надел на плечи рюкзак.

– Там наш полдник, – пояснил он. – Захочется перекусить, когда по лбу потечет пот!

Рут и ее сестры рассмеялись. Петер и его шуточки! Корзины были не тяжелыми, солнце светило из-за прозрачных туч, и веселая компания тронулась в путь, словно собиралась на пикник.

Ни Рут, ни ее сестрам никогда прежде не доводилось «таскать палки», как называли заготовку дров стеклодувы. Во-первых, Йоост Штайнманн не входил в число заводских мастеров, а значит, не имел права получать дрова по сниженной цене, а с другой стороны, эта работа считалась мужской. Раньше дрова для хозяйства Штайнманнов всегда закупали у Кривляки Пауля. Свое имя тот получил не просто так: никто другой не умел корчить такие страшные рожи, а к спине у него словно приросла корзина с дровами – по крайней мере, без этой корзины его никто еще не видел! В детстве они прятались за шкафом, когда Кривляка Пауль сидел за столом вместе с отцом и подсчитывал сумму, которая причиталась ему за доставленные дрова.

В этом году Рут ничего не имела бы против того, чтобы остаться в одной комнате с этим жутким стариком. Она очень скоро поняла, что поход за дровами – это не прогулка, а тяжкий труд. Тот участок леса, где имел право рубить дрова Петер, находился на отвесном труднодоступном склоне, заросшем подлеском. Она пробиралась между деревцами и балансировала на скалах, словно горная козочка. Ноги постоянно соскальзывали, пока она пыталась выкопать ямку в земле каблуком сапога. Прежде чем она сделала это, сверху послышалось: «Ловите дрова!» – в следующее мгновение раздался треск, и вот уже в нескольких футах от нее о землю ударилась толстая ветка. И еще одна. И еще. Рут попыталась вжаться в склон. Предыдущая палка угодила ей в плечо, и с тех пор у нее болел локоть, стоило ей вытянуть руку. Наверное, она замечталась и пропустила команду. Ха! Рут догадывалась, что команды не было вообще. Скорее всего, эти двое ворковали там, наверху, а потому и забыли предупредить ее. Иоганна могла не притворяться встревоженной, когда спустилась, чтобы осмотреть руку Рут.

Сверху перестали падать ветки, и Рут, спотыкаясь, принялась собирать их в кучу.

Как это похоже на Иоганну – вызваться работать вместе с Петером! Небось бездельничает там, пока он горбатится на нее!

– Я сейчас снова буду сбрасывать вниз дрова! – крикнула она Мари, стоявшей на двести метров ниже. – Ты слышала? – спросила она, когда сестра не отозвалась.

И только после ответа Мари Рут бросила вниз первую ветку. Резкая боль в локте заставила ее негромко вскрикнуть. Девушка увидела, что Мари полезла наверх. Проклятье, она снова не смогла бросить ветку на нужное расстояние! Когда Петер показал ей, как нужно кидать ветви, чтобы они не запутались в подлеске, а покатились вниз по склону горы к Мари, ей показалось, что это легче легкого. Поначалу у нее все отлично получалось, она видела, как дрова летят прямо под ноги Мари, и той оставалось только собрать их в корзины. Но вскоре плечо Рут начало жечь, словно огнем, силы оставили девушку.

Швыряя вниз следующую ветку, она попыталась не вытягивать руку полностью. На этот раз палка преодолела необходимое расстояние, но Рут готова была плакать от отчаяния. Это уже слишком. Они ведь отправились на заготовку дров, даже не отдохнув. Позади была целая неделя тяжелого труда, а по вечерам они стирали одежду, убирали, готовили и занимались тысячью других вещей, с которыми раньше легко справлялись мимоходом. Как и в течение всех предыдущих недель, у них практически не оставалось времени на то, чтобы отдохнуть. Всякий раз, когда ей хотелось встретиться с Томасом, Рут была вынуждена делать это украдкой, словно воровка. Вспомнив о вчерашнем неприятном вечере, она на миг расстроилась еще больше, но потом в ушах у нее зазвучали его ласковые слова. Он, сын самого богатого стеклодува в Лауше, считает ее красивой! Неужели ее грудь действительно прекраснее, чем у других женщин? Так говорил Томас. Вдруг Рут испытала ревность, задавшись вопросом, сколько же девушек он видел нагими? На миг она закрыла глаза и провела по своей куртке холодными пальцами. Интересно, каково будет, если он коснется ее обнаженной кожи? Может быть, разрешить ему это во время следующей встречи?

– Лови дрова! – послышалось снова.

И не успела она оглянуться, как рядом рухнула целая охапка ветвей.

– Черт тебя побери! Я не справляюсь одна! Может, кто-то из вас спустится ко мне? – закричала Рут, убирая со лба волосы.

Вот опять Иоганна придумала им мороку! Наверняка есть какой-то другой способ заготовить дрова на зиму – Рут была в этом совершенно уверена.

Ни Петер, ни Иоганна не отозвались.

– Что ты сказала? – крикнула вместо них Мари.

Рут бросила вниз недовольный взгляд:

– Тебе – ничего! Все в порядке!

Когда речь шла о тяжелой работе, от Мари многого ожидать не следовало, для этого она была слишком хрупкой. Рут невольно вспомнила Еву. Та тоже довольно стройная, но руки у нее жилистые, все тело подтянутое, как у мальчика-подростка, который лазает по деревьям и прыгает через ручьи. Ей приходилось трудиться вместе со своим отцом с раннего детства, подпиливая, нарезая и затачивая грифели, отчего пальцы у нее стали крепкими и сильными. Поменяться местами с грифельщицей – да ни за что в жизни! Но Ева получила более чем достойное вознаграждение за все несчастья, выпавшие на ее долю в детстве: шипы сменились бутонами, стоило ей оказаться в доме Хаймеров. «И как это у нее получилось?» – в очередной раз задавалась вопросом Рут, потирая ноющую спину.

Едва они оказались наверху, Петер велел Иоганне собирать ветки, которые он отпиливал, а самые мелкие связывать в пучки. Вскоре Иоганне надоело ждать, пока для нее найдется работа. Она незаметно заглянула ему через плечо, а затем тоже взяла в руки пилу.

Рукоять удобно легла в ладонь, когда Иоганна поднесла пилу к ветке под нужным углом, но вместо того, чтобы плавно пройти сквозь дерево, как получалось у Петера, зубцы пилы крепко застряли в нем.

Девушка думала, что он ее высмеет, потребует, чтобы она положила инструмент на место, но Петер продолжал работать, словно это его не касалось. Иоганна обратила внимание, что он отводит руку дальше, чем она, и, кроме того, запястье у него при этом совершенно не двигается, у нее же оно дергалось из стороны в сторону, словно хвост у коровы. Иоганна решила предпринять еще одну попытку. На этот раз она сумела продвинуться дальше, прежде чем лезвие опять застряло в древесине. Петер обернулся на нее, когда она негромко выругалась, но снова ничего не сказал. Девушка посмотрела на кривую линию, оставленную ее пилой. Нужно резать ровно! Поэтому, взявшись за следующую ветку, она стала поддерживать лезвие большим пальцем другой руки. И это помогло.

– У меня получилось! Я умею пилить дрова! – ликуя, провозгласила она.

Петер кивнул.

– Берись только за те ветки, которые толще дюйма, остальные я позже отрежу секатором, – сказал он.

Впервые за долгое время у Иоганны возникло ощущение, что она дышит по-настоящему. И не только благодаря пряному, пахнущему зеленью лесному воздуху, но в первую очередь из-за того, что никто ею не командовал.

Она снова поднесла пилу к ветке, направила ее с помощью большого пальца левой руки и ровными движениями принялась водить ею по дереву. Вскоре она отрезала ветку от ствола поваленного дерева, положила ее к остальным, а затем взялась за следующую. Пение пилы чем-то напоминало гудение газового пламени, его монотонность успокаивала и ни капли не утомляла.

Некоторое время каждый занимался своим делом. Собрав несколько веток, Петер привычным движением сбрасывал их вниз, к Рут. Отнести дрова в руках они бы не смогли, но бросать их тоже было непросто. Стоило Иоганне заняться этим, как она буквально взмокла от пота. Она пилила и бросала, пилила и бросала – и очень скоро выработала наилучший ритм, который подходил именно ей.

Она так увлеклась этим занятием, что не заметила, как Петер отложил пилу и подошел к ней. Почувствовав его руку у себя на плече, она испуганно вздрогнула. Пила криво вошла в плотную древесину и застряла.

– Извини! – усмехнулся он. – Но я звал тебя три раза! Ты собралась поставить рекорд? Что с тобой происходит?

Иоганна резко выдернула пилу из дерева. Только теперь она заметила, что у нее дрожат предплечья.

– Я думала, мы пришли сюда работать! – упрямо заявила она, намереваясь пилить дальше, но Петер остановил ее.

– Ты вниз не смотрела? Рут и Мари уже не справляются с тем, что мы им бросаем! – Он подвел ее к стволу, уже лишенному всех веток, и мягко заставил присесть.

В глубине души Иоганна вынуждена была признать, что сделать небольшую передышку действительно стоило.

Только сейчас она заметила, что в горле у нее пересохло. Проведя языком по губам, она поняла, что те слиплись. Петер тут же протянул ей бутылку яблочного сока.

– Ты умеешь читать мысли? – Девушка сделала большой глоток. Сладкий сок щекотал горло. – Ты и правда продумал все! – вздохнула она.

Петер пожал плечами:

– Немного сока, хлеб и ветчина – что в этом такого? Если бы я мог, я сделал бы для тебя намного больше!

Иоганна посмотрела на него. Как бывало всегда, когда он сердился из-за чего-то, поперек его лба к переносице протянулась вертикальная морщина.

– Ах, Петер, не нужно думать, что ты перед нами в долгу. Кроме того, в отношении еды мы совсем не избалованы. Ты бы видел, что нам дают у Хаймеров!

Молодой человек промолчал.

– Знаешь, – сказала она спустя некоторое время, – хуже всего то, что предприятие Вильгельма можно было бы сделать процветающим. Нужно только навести порядок и…

– Иоганна! – воскликнул Петер. Внезапно его лицо очутилось совсем рядом, оно казалось взволнованным, словно горный ручей после грозы. – Забудь о Хаймере и его свинарнике! Иди ко мне! Ты же видишь, как нам отлично работается вместе! Я… – Не успела Иоганна и глазом моргнуть, как он обнял ее и привлек к себе. – Ты и я, – прошептал он, – это было бы чудесно.

Грубая фетровая ткань его куртки царапала ей щеки. Голова запрокинулась, ей было больно. Казалось, кто-то выбил почву у нее из-под ног. Петер – ее сосед. Ее друг. Что же делать?

– Петер… – растерянно произнесла она.

К счастью, в следующее мгновение он отпустил ее. Воцарилось подавленное молчание.

– Я… – начала Иоганна.

– Мне очень жаль, – в тот же миг произнес Петер.

Девушка смущенно рассмеялась.

– Не нужно сожалеть, – негромко отозвалась Иоганна. – Ты ведь мне тоже нравишься.

Только не так.

Иоганна сжала его руку, страдая от ощущения, что она не оправдала его ожиданий. «Что теперь?» – гулко стучало у нее в голове. Что сказать, что сделать, чтобы он мог сохранить лицо?

Молчание затягивалось. Иоганна вполуха прислушивалась к тому, что происходило внизу. Почему Рут не спрашивает, где следующие дрова?

– М-да, что ж, будем продолжать работу, пока разреженный воздух снова не ударил мне в голову! – Петер поднялся. Смущенная улыбка появилась у него на лице, и он глубоко вздохнул. – Что? Собираешься рубить корни?

Он криво усмехнулся и протянул Иоганне руку. Та ухватилась за нее. Молодой человек помог ей подняться.

– Когда закончим с этим деревом, примемся за полдник. Думаю, остальные тоже устали, – произнес Петер, словно ничего не случилось.

Склонившись над пилой, Иоганна то и дело украдкой поглядывала на него. Как великодушно отнесся Петер к ее отказу! Казалось, он совершенно не стыдился проявленных чувств, словно поставил их выше всего остального. И вдруг девушке показалось, что она поступает глупо, думая о других.

Она не успела отвести глаза, и их взгляды встретились. Петер пожал плечами.

– Тут такое дело… – На его лице промелькнула хитрая улыбка. – Не могу обещать тебе, что ничего подобного со мной больше не случится. Насколько я себя знаю, я не в последний раз попытал счастья.

Девушка покачала головой и тоже усмехнулась:

– Ты невыносим!

И они стали работать дальше рука об руку, размолвки как не бывало. Они остались друзьями, в этом ничего не изменилось.

16

Следующие несколько недель сестры трудились не покладая рук. Когда девушки уходили из дома на работу, солнце еще не показывалось над горизонтом. А когда возвращались из мастерской Хаймера вечером, на улице снова царила кромешная тьма. Иоганна то и дело ловила себя на том, что ей хочется развесить белье при свете дня или вытереть пыль. Но работой по дому никто в деревне не занимался, и на то были свои причины. Все жители Лауши перед Рождеством были заняты только одним: выдували стекло и готовили его к продаже, трудясь до изнеможения. Мастерская Хаймера не стала исключением.

Коммерсанты со всей страны, так нерешительно закупавшие товары осенью, теперь оббивали пороги зоннебергских скупщиков в поисках предметов для предновогодней продажи. Сейчас торговались не столько за цену, сколько за сроки поставки, каждому хотелось, конечно же, получить товар в ближайшее время. Скупщики же, в свою очередь, передавали их нетерпение производителям, заставляя тех как можно скорее выпускать игрушки, резные фигурки и стеклянные изделия, – причем бо́льшую часть прибыли они получали сами.

В мастерской Хаймеров заказов было хоть отбавляй. Томас и его братья с утра до вечера без перерыва сидели над лампами, пока работницы раскрашивали, серебрили, клеили ценники и упаковывали. Вскоре в мастерской стало тесно – повсюду стояли ящики с товарами. К двум посыльным, которые постоянно работали на Вильгельма Хаймера, присоединился крестьянин из соседней деревни, который каждый день забирал готовые изделия и относил их в Зоннеберг.

Нанизывая двадцать бусинок на нитку и связывая концы, Иоганна строго запрещала себе думать о своих прежних предрождественских походах в Зоннеберг. Но ее занятие было скучным, а по мере того, как гора блестящих бус росла перед ней, Иоганна понимала, что никак не может прогнать воспоминания.

Множество огней, которыми освещались небольшие гостиницы, толпы на узких улочках… Иностранных купцов в это время в Зоннеберге было немного – успеть отправить их заказы за границу незадолго до Рождества было невозможно. Зато на улочках слышались диалекты со всех концов Германии. А аромат! Воспоминания о нем были настолько реальными, что у девушки потекли слюнки. Перед домами в такие дни стояли женщины, которые грели красное вино на горелках, приправляя его корицей, анисом, перцем и прочими пряностями, другие продавали пряники – к большому недовольству зоннебергских пекарей, которые ничего не могли поделать с этой предрождественской конкуренцией, выходившей за пределы цеха. Кто-то жарил миндаль, и этот аромат соперничал с запахом тюрингских сосисок. Все лакомства были нарасхват, поскольку никто из закупщиков не мог отказать себе в этом удовольствии. Да уж, жители Зоннеберга очень предприимчивы! Прежде Иоганна всегда заражалась их деловитостью и возвращалась в Лаушу, полная новых сил и жажды деятельности.

На миг она опустила руки на рабочую поверхность. Поблескивающие серебром бусинки расплылись перед глазами. Как всегда радовались Рут и Мари, когда она приносила им из Зоннеберга пакетик миндаля или пряник! Отец никогда не возражал против дополнительных расходов, даже не пересчитывал деньги, которые отдавала ему Иоганна после продажи товара.

Девушка бросила ядовитый взгляд на Вильгельма Хаймера, который что-то взволнованно говорил Себастьяну. Доверие было чуждо их новому работодателю, который каждый вечер скрупулезно подсчитывал изготовленные за день товары. Как будто кому-то нужны его уродливые вещи – за исключением тех, которые создавала Мари! «От Хаймера украшения – по всей стране веселие!» – презрительно пробормотала она себе под нос.

В этом году они не смогут полакомиться пряниками или чем-то подобным, вместо этого им придется глядеть на пустой отцовский стол. Им не захочется петь рождественские песни, раз им не будет вторить его звучный голос. Иоганна постепенно начинала понимать, почему Рождество больше всего не любят те, кто потерял кого-то из близких. Пустота, остающаяся после смерти родных, в отблесках пламени рождественских свечей только разрастается.

Но на душе было тяжело не только из-за траура по Йоосту. Больше всего ее утомляла вечная забота о деньгах. Каждый месяц они были вынуждены жестко экономить, чтобы заработка хоть как-то хватало на жизнь. До сих пор они ни разу не легли спать голодными, но в конце прошлого месяца до этого чуть было не дошло. Это случилось не только потому, что Хаймер выплачивал им жалкие гроши: с тех пор как они начали работать вне дома с раннего утра до позднего вечера, они стали тратить больше, в том числе и на хлеб, и на суп. Раньше Рут утром по средам замешивала огромную миску теста, чтобы к обеду отвезти тележку к пекарне и вернуться с шестью буханками, которых семье хватало как раз до следующей среды. Хотя с тех пор, как умер отец, девушкам было достаточно всего трех буханок в неделю, но из-за нехватки времени их приходилось покупать. А это выходило намного дороже, чем печь самим. Времени на то, чтобы сварить суп из костей, купленных в лавке, у них тоже не было, зато в кладовой всегда стояла баночка с крепким мясным бульоном.

Иоганна поглядела на ненавистные бусинки. Она совершенно не представляла себе, кто захочет платить за подобную мишуру. Деньги, деньги, деньги – ни о чем другом она и думать не могла. Однако сестры отнюдь не были ей благодарны за то, что она распоряжалась их средствами. Рут постоянно ныла, что видеть уже не может картофель и хлеб со смальцем, что ей хочется обжаренных косточек или свежей селедки. Иоганне все время приходилось объяснять сестрам, почему нельзя потратить деньги на альбом, цветные грифели, заколку для волос или гребешок, – как будто это она виновата в их нищете! Впрочем, Иоганна была вынуждена признать, что подобные пожелания в последнее время звучат все реже. Наверное, сестры наконец сумели понять, что она не может достать все это из воздуха. Девушка снова вздохнула. Может быть, Хаймер прибавит им пару марок в честь Рождества? На миг она задумалась, не расспросить ли об этом Гризельду, но тут же отбросила эту мысль. Она не хотела показаться наглой, к тому же Гризельда постоянно напоминала ей о том, что женщина должна радоваться, сумев найти хоть какую-то работу. Женщина… Иногда Иоганна задумывалась над тем, нельзя ли сравнить свою принадлежность к женскому полу с тяжелой болезнью.

Желание сбросить бусины со стола на пол было настолько сильным, что Иоганне пришлось встать. Проклятье, нельзя думать о предстоящем Рождестве!

В отличие от Иоганны, Рут была полна оптимизма. Томас намекнул, что приготовил для нее подарок, поэтому Рут большую часть времени ломала голову, пытаясь угадать, что именно он ей купил. Она не отказалась бы даже от стеклянных бус, которые Иоганна презрительно называла мишурой. Флакончик для духов, наподобие тех, которые они упаковывали на протяжении последних нескольких дней, ей тоже пришелся бы по душе, хотя Рут не представляла, чем можно его наполнить. Самый лучший подарок Томас сделал бы ей, предложив выйти за него замуж, но поступит ли он так?.. Рут была девушкой достаточно рассудительной, чтобы не слишком надеяться на это. Впрочем, Томас даже в такое сложное время постоянно упрашивал ее как можно чаще встречаться с ним на складе и не скупился на слова, описывая свои чувства к ней. Он то и дело напоминал ей о том, как прекрасно ее тело, ее волосы, ее кожа. Но на людях он все так же делал вид, что между ними ничего нет. Когда она пыталась коснуться его за обеденным столом, он торопливо убирал руку. Кроме того, он так и не вывел ее в свет – даже в таверну с ней не сходил, не говоря уже о Зоннеберге. Рут стояла на своем: пока Томас открыто не признается в любви к ней, она не пустит его под свою юбку. Отчасти она даже понимала его нарастающее раздражение. Ей ведь тоже нравилось ощущать его руки на своем теле, слышать, как ускоряется его дыхание. Все это казалось ей настоящим признанием в любви, в отличие от смешных пауз, которые постоянно возникали во время разговора между ними.

– Болтать можно всегда, – отмахивался молодой человек, когда она пыталась что-то ему рассказать.

Может быть, действительно пора сделать еще один шаг? Вот Томас удивится, когда она вдруг перестанет сопротивляться!

Или лучше вместо этого тоже вручить ему подарок на Рождество? Но только как это сделать, если у нее нет ни единого пфеннига?

17

За два дня до сочельника Вильгельм Хаймер подозвал Рут к себе. Под недовольным взглядом Евы она последовала за ним на второй этаж, в жилые комнаты семьи.

Хаймер закрыл за ней дверь.

В гостиной, которой почти никогда не пользовались, пахло пылью, и Рут чихнула.

– Окажи мне услугу, и я заплачу тебе за это, как за обычную работу, – произнес Хаймер, все еще тяжело дыша и сопя после подъема по лестнице.

Польщенная, Рут кивнула:

– Я с удовольствием помогу вам!

Интересно, почему он выбрал именно ее?

Хаймер указал на стоявший позади стол:

– Это подарки для Евушки. И для всех остальных, – добавил он. – Что ж, поскольку в доме появилась женщина, Рождество снова должно стать особенным праздником. Как тогда, когда моя собственная жена, да упокоит Господь ее душу, еще была жива. Но не могу же я попросить Евушку упаковать подарки для самой себя! – Он указал на листы темно-красной бумаги с тиснеными золотыми ангелочками. – Я не позволил себя одурачить! Это самая дорогая бумага, которую я сумел найти.

Рут кивнула, стараясь не проявлять интереса. Хаймер не должен был заметить, что от восторга у нее чуть глаза на лоб не вылезли. Девушка украдкой покосилась на стол. Там стояла круглая банка, лежало что-то шерстяное, еще она заметила какие-то маленькие бутылочки и…

Она перевела взгляд на Хаймера.

– Вы позаботились даже о табличках с именами и золотых ленточках! – Рут с трудом сумела скрыть потрясение. Такого от старого скряги она не ожидала.

Круглое лицо Хаймера просияло:

– У Евушки всего должно было вдоволь!

Он велел Рут положить упакованные подарки на комод и, громко топоча, спустился по лестнице.

Евушка, Евушка! Рут возвела глаза к потолку, хотя ей не терпелось посмотреть на то, что купил для своей невестки Хаймер.

Оставшись в одиночестве, девушка бросилась к столу. Пудреница! С красными и золотыми розами на крышке. Рут, повозившись с замочком, сумела открыть коробочку. Внутри она увидела зеркальце. Рут изучила пудреницу со всех сторон, а затем сделала вид, что пудрит лицо. Закрыв глаза, она попыталась представить себе, каково это, когда пудра ложится на кожу, словно шелковое покрывало.

Нашла она также шерстяную вязаную кофту зеленого цвета – такие носили охотники. Рут усмехнулась. В ней Ева будет выглядеть бледной молочницей. Но это! Девушка вздохнула. Это же тончайшие плауэнские кружева длиной не менее трех локтей. «Их хватит не только на вырез блузки, но еще и на лиф, и даже не один», – с завистью подумала Рут, гладя пальцами накрахмаленные контуры этой чудесной вещицы ручной работы. Внезапно в горле появился ком, которого прежде не было. Все для Евы. Как несправедливо! Рут отодвинула в сторону коробку, из которой вывалились кружева. Не найдя больше ничего с подписью «для Евы», девушка вздохнула с некоторым облегчением. Она взглянула на маленькую бутылочку. Ага, ликер для глухой Эдель. Тут не больше двух стаканов. Вот старый скряга! Рут отодвинула бутылочку в сторону и взяла в руки вторую. Еще один ликер, и на этот раз на этикетке было написано имя Сары. Значит, работницам тоже кое-что причитается. Девушка посмотрела на третью. И действительно, она предназначалась для Гризельды. Затем Рут обыскала весь стол, но ни для Томаса, ни для его братьев, ни для нее с сестрами подарков тут не оказалось. Девушка попыталась взять себя в руки и не слишком разочаровываться. «Это можно объяснить по-разному, – размышляла Рут, заворачивая кружева в упаковочную бумагу винно-красного цвета. – Либо Вильгельм приготовил для своих сыновей и для нас что-то особенное, либо… мы вообще ничего не получим. Нет, этого просто не может быть», – сказала себе Рут, разглаживая бумагу.

Несмотря на то что было всего два часа пополудни, ей пришлось зажечь свет. Из-за темной мебели комната казалась еще более мрачной. Рут положила на стол рождественский подарок Эдель. Когда она станет госпожой Хаймер, то первым делом примется за эту комнату! Здесь понадобятся полосатые обои, да! Еще нужно повесить новые шторы. Может быть, ей разрешат даже заменить мебель. Она приложит максимум усилий, чтобы превратить ее в уютное помещение. Этот дом сможет похвастаться тем, что в нем есть изысканно обставленная гостиная!

А может, ей придется жить не здесь, а в одной из пустующих комнат над складом? Всего несколько дней назад Томас мимоходом обронил, что этот дом тоже принадлежит его отцу. Наверное, можно будет осторожно намекнуть ему на это?

Рут очень хотелось, чтобы время летело быстрее.

Единственной, кто не задумывался о приближающемся Рождестве, была Мари. Для нее сейчас каждый день был похож на Рождество. С тех пор как она собралась с духом и показала Хаймеру набросок для миски, он не только разрешил ей воплотить его на стекле, но и велел сделать еще три таких же. Поскольку была зима, она предложила рисовать на посеребренных бокалах кристаллики льда. Блестящие золотистые нити, которые поначалу казались ей такими уродливыми, тоже вдохновляли девушку. Если не наматывать проволоку толстыми слоями, а укладывать ее аккуратно, флаконы выглядели просто восхитительно. Стекло, краски, материал для украшения – для Мари мастерская Хаймеров стала огромной палитрой всех цветов радуги, предоставляя бесчисленное множество вариантов творческих решений.

Теперь ей не нужно было ждать подходящего момента, чтобы показать Хаймеру свои эскизы, поскольку тот сам взял за правило раз в день подходить к Мари, работавшей за столиком рисовальщиц.

– Ну, какое яичко снесла моя художница сегодня? – интересовался он.

Скоро эта фраза всем приелась, но всякий раз он ожидал, что на нее ответят смехом. Если Мари после этого предлагала внести небольшие изменения в существующие узоры или показывала один из эскизов, он ничего приятного ей не говорил. В этом он был похож на отца, который обычно руководствовался принципом «Не отругал – значит, похвалил». Но для Мари важнее громких слов было то, что Хаймер разрешал ей действовать.

– Пока ты успеваешь выполнять свою норму, я ничего не имею против того, чтобы ты время от времени создавала что-то новенькое! – заверял он ее, хлопая по плечу.

Ева ревниво наблюдала за ними и весь остаток дня обычно не произносила ни слова, что, безусловно, очень нравилось Мари.

Тем не менее похвалы так и сыпались на нее, хотя и не оттуда, откуда она ожидала: скупщику так понравились миски, на которых Мари нарисовала овощи, что он в тот же день стал предлагать их всем своим клиентам. Однажды вечером посыльная Хаймера принесла Вильгельму заказ на три сотни таких мисок! У того едва глаза не вылезли из орбит. Всю следующую неделю Томасу и его братьям пришлось задерживаться на час, чтобы справиться с дополнительным заказом. И Мари вдруг с удивлением осознала: то, что она нарисовала ради собственного удовольствия, под влиянием импульса, будет радовать сотни людей.

С тех пор девушку не оставляла мысль о том, что со своим художественным талантом она способна на большее.

18

За два дня до Рождества Фридгельм Штробель подумал, что больше не выдержит ни минуты в своей тесной лавке. В этих четырех стенах, среди огромных шкафов, высящихся до потолка, он напоминал себе дикого зверя, которого вырвали из привычной среды обитания и заставили жить в клетке. «Что я вообще здесь делаю? – спрашивал он себя с гневом, который пугал его самого. – Что, ради всего святого, я забыл в этой провинции?»