Читать книгу Мятежный век. От Якова I до Славной революции - Питер Акройд - Страница 4

В первые годы правления Якова I провозглашали Юлием Цезарем, царем Давидом, Ноем, царем Иоасом и даже Гомером. Он был вторым Августом, настоящим Иосией, мудрым и набожным монархом. Сложно понять, что может означать такое запутанное богатство сравнений, но одна добродетель короля вскоре вышла на первое место. Его стали называть Rex Pacificus, или Яков-миротворец. Миротворца славословили. Его правлению ничего не угрожало.

Однако не всем хватало радостей мира. «Нет, нет, – как считается, сказал Яков по окончании коронации, – паписты теперь нам не понадобятся». В трудные моменты он искал расположения католиков, а теперь получил возможность избавиться от них. В феврале 1604 года иезуитские священники, полностью подчинявшиеся Риму, были изгнаны из королевства. Наверное, этот шаг стал разумной мерой предосторожности, однако пламенные католики восприняли его как угрожающий знак.

К таким людям принадлежал Томас Винтер (или Винтур), который от лица английских католиков безуспешно обращался за поддержкой к испанскому королю Филиппу III. В том же феврале 1604 года Томас приехал в Ламбет[5] к двоюродному брату Роберту Кейтсби. Кейтсби, по всей видимости, перешел из протестантства в католичество, и поэтому римский огонь горел в нем особенно ярко. Скорее именно он, а не Гай Фокс руководил заговором, который стал известен под названием «Пороховой». Кейтсби рассказал кузену о своем грандиозном плане взорвать парламент при помощи пороха, но для исполнения замысла ему требовались союзники. В апреле Винтер съездил во Фландрию, откуда и привез с собой Фокса. С этого момента мы можем называть их заговорщиками. «Джентльмены, мы будем только разговаривать, – сказал Томас Перси, – и никогда не перейдем к делу?» В следующем месяце они принесли клятву соблюдать секретность, а затем отправились в дом позади церкви Святого Климента на Истчипе, где встретились с иезуитом по имени Джерард и приняли из его рук причастие.

Было решено, что нужно найти помещение в удобной близости от парламента, но подходящее здание подвернулось только в начале декабря. 11-го числа заговорщики въехали в дом с припасами из сваренных вкрутую яиц и запеченного мяса. К Рождественскому сочельнику они сделали подкоп: по словам Томаса Винтера, «делали узкий подход к стене парламента и по мере продвижения укрепляли его деревянными стойками». Предполагалось, что следующая парламентская сессия начнется в феврале 1605 года, но тут стало известно, что заседания отложены до следующего октября. Времени заговорщикам прибавилось. Порох запасли у Кейтсби в Ламбете и, соблюдая строжайшую секретность и условия безопасности, доставили в дом в Вестминстере. Им уже удалось практически справиться с 9-футовой стеной, как их работе помешала вода.

Вскоре после приобретения пороха заговорщики услышали сверху какое-то движение. Фокс вышел на улицу и внимательно осмотрелся. Ему встретилась торговка углем Эллен Брайт, она рассказала, что съезжает из своего помещения. Так случилось, что подвал, где она хранила уголь, находился прямо под самим зданием парламента. Они быстро заключили сделку. Томас Перси, другой заговорщик, взял в аренду освободившееся пространство. Железную решетку между подвальным этажом дома заговорщиков и складом миссис Брайт открыли, и Фокс получил возможность тайно перетащить в соседний подвал около тридцати шести бочонков с порохом. Этого количества пороха было достаточно, чтобы уничтожить тысячи людей.

К сентябрю они переправили новые бочонки пороха, чтобы заменить те, что пострадали от сырости. Однако финансы истощались, и участники заговора сочли разумным включить в свои ряды еще трех состоятельных людей. Таким образом, о заговоре узнало уже тринадцать человек, появилось тринадцать возможностей выдать тайну. Один из новобранцев, Фрэнсис Трешем, очень просил избавить от общей участи мужа его сестры, лорда Монтигла. Монтигл был верным католиком и уже защищал свою Церковь в палате лордов. Другие заговорщики возражали против такого исключения, как бы оправданно оно ни было. 26 октября Монтигл сидел за роскошно сервированным ужином в своем доме в Хокстоне, когда посыльный доставил ему письмо. Лорд взглянул на послание, а потом попросил одного из джентльменов зачитать его вслух.

«Милорд, из любви, которую я питаю к одному из ваших друзей, пишу, чтобы охранить вас. Советую, если вам дорога жизнь, изобрести предлог не присутствовать на заседании парламента…» Так начиналось это письмо. Затем аноним продолжил уточнением, что присутствующие в парламенте «получат страшный удар, но не увидят, кто их ранит». Монтигл тут же отправился в Уайтхолл с письмом в руке. Он нашел Роберта Сесила, уже получившего титул графа Солсбери. Он ужинал с несколькими членами Тайного совета.

Монтигл вызвал Солсбери в соседнюю комнату и показал ему полученное послание. Поначалу граф был склонен считать дело ложной тревогой, но, посоветовавшись с коллегами, стал обсуждать возможность нанести «страшный удар» при помощи черного пороха. Лорд-камергер граф Саффолк в малейших подробностях знал помещение парламента, в частности, ему было известно об обширных сырых подвалах под зданием. Он и другие члены Тайного совета согласились, что подвалы нужно обследовать до начала сессии, которую еще раз перенесли на 5 ноября, однако они не хотели действовать слишком поспешно, чтобы не спугнуть заговорщиков.

Король развлекался охотой в Ройстоне. Когда в начале ноября он вернулся в столицу, ему показали письмо. Яков сразу согласился, что имеется в виду «какая-то хитрость с огнем и порохом». Во второй половине дня в понедельник 4 ноября Саффолк и Монтигл начали свое обследование под предлогом, что ищут какое-то королевское имущество. Дверь подвала открыл Гай Фокс.

Саффолк. Кому принадлежит этот уголь и хворост?

Фокс. Мистеру Томасу Перси. Он пансионер его величества.

Томас Перси, конечно, был известным католиком, да еще во времена, когда существовал страх перед недовольством католического населения. Король приказал провести дальнейший и более тщательный осмотр. В одиннадцать часов вечера в подвал спустился член магистрата Вестминстера сэр Томас Ниветт с несколькими солдатами. Дверь снова открыл Гай Фокс. Ниветт начал разбрасывать уголь, вязанки хвороста, и тут обнаружились бочонки с порохом. Фокс не делал попыток бежать или сражаться. Он признал, что следующим утром намеревался взорвать обе палаты парламента вместе с королем. По-видимому, Фокс приготовился зажечь запальный фитиль, затем бежать в Уоппинг, чтобы сесть там на судно, отправляющееся во Францию, в Гравлин. Когда позже, во время официального допроса Тайным советом, его спросили, зачем было заготовлено так много пороха, он ответил, что хотел «доставить шотландских нищих обратно в родные горы». Королю доложили о поимке Фокса, и Яков возблагодарил Бога за свое чудесное спасение.

Однако весьма вероятно, что чудо здесь вовсе ни при чем. Фрэнсис Трешем и лорд Монтигл могли договориться по поводу письма, чтобы добиться благосклонности короля. Кроме того, выдвигалось предположение, что сам Солсбери знал о заговоре, но позволил делу развиваться, чтобы поймать католиков с поличным. Это маловероятно, но полностью этой возможности исключать нельзя.

Слухи об аресте Фокса и провалившемся заговоре быстро разлетелись по городу. Роберт Кейтсби и другие заговорщики бежали из Лондона в надежде создать условия для восстания католиков, однако дворяне католического вероисповедания не были готовы совершать самоубийство. Тогда главные беглецы укрылись в Голбич-Хаусе на границе графства Стаффордшир. Там случайная искра или отскочивший уголек подожгли порох, который они привезли с собой. Двое-трое получили ранения и посчитали, что этот несчастный случай – знак Божьего гнева. Один из них выкрикнул: «Будь проклят этот день!» Потом они на коленях молились перед образом Богоматери. Шериф Вустера уже напал на их след. Его люди окружили дом и открыли огонь по находившимся внутри. Некоторых убили, а раненых повезли обратно в Лондон. Кейтсби оказался среди застреленных.

Других участников заговора нашли в течение нескольких последующих дней. 27 января 1606 года Гая Фокса и еще семь человек доставили на судебное разбирательство в Вестминстер-Холл, где все, кроме одного, заявили о своей невиновности. Через несколько дней их казнили. Иезуиты, которые попустительствовали, если не потворствовали заговору, достаточно скоро тоже оказались на плахе. Так завершился «Пороховой заговор». Семь лет спустя обнаружилось, что в кабинете библиофила и антиквара Роберта Коттона хранятся некоторые части мощей заговорщиков, включая палец руки, палец ноги и фрагмент ребра.

Сам король, несмотря на чудесное спасение, не обрел покоя. Венецианский посланник докладывал, что «Яков в страхе, нигде не появляется и не обедает в обществе как обычно. Он живет в самых дальних комнатах, окружив себя исключительно шотландцами». Король казался подавленным и мрачным, иногда давая выход своему гневу в отношении католиков. «Мне, конечно, придется обагрить руки их кровью, – говорил он, – пусть и совершенно против моей воли». До такого дело не дошло.

Члены палаты общин приступили к обычной работе в тот самый день, на который было назначено их уничтожение: учредили комиссию по торговле с Испанией, рассмотрели ходатайство от одного из парламентариев с просьбой освободить его от заседаний по причине подагры. Однако в конце мая 1606 года они приняли закон, «чтобы активнее обнаруживать и сдерживать папистских рекузантов»[6]. Одна из статей этого закона содержала составленную архиепископом Бэнкрофтом Клятву верности, в которой Яков признается законным королем, и низложить его вне власти папы. Закон обязывал католиков посещать службу Англиканской церкви и принимать Святое причастие не менее одного раза в год. Наказания за нарушение закона предусматривали штрафы или конфискацию имущества. Рекузант не имел права приближаться к Лондону ближе чем на 16 километров, к тому же был восстановлен статут предыдущего правления, запрещающий рекузанту отъезжать от своего дома дальше чем на 8 километров. Рекузантам запрещалось вести адвокатскую и врачебную практику.

Эти меры не привели к смене вероисповедания. Католики просто отказались от политической деятельности во время правления Якова и в основном вели себя тихо и спокойно. Большинство из них с готовностью приносили Клятву верности, чтобы защитить и свой покой, и собственное имущество; только люди, склонные к иезуитству, по-прежнему страстно желали поддержать притязания папы римского. Сам Яков сказал по поводу Клятвы верности, что он хочет провести четкую границу между католиками-доктринерами и теми жителями, «кто хотя в остальном и находится под влиянием папы, но сохраняет в сердце естественное уважение к своему монарху». Предыдущие санкции против пуритан вводились нерешительно или частично, такую же осторожную политику теперь повели и в отношении католиков. Яков вовсе не стремился превращать своих подданных в мучеников. В любом случае в начале XVII века было значительно легче устанавливать правовые нормы, чем воплощать их в жизнь.

Двор Якова I, излишества которого были уже известны всем, теперь прославился распущенностью. Пьянство и притворство, продажность и сексуальная неразборчивость стали главными дворцовыми привычками. Свобода нравов была единственным правилом. Граф Пембрук испытывал непреодолимое отвращение к лягушкам, так король посадил омерзительное земноводное прямо ему на шею. Сам Яков до ужаса боялся свиней, и поэтому Пембрук привел животное в королевскую спальню. Один придворный принес во дворец в Уайтхолле «громадный пудинг, к которому были привязаны четыре только что зажаренных поросенка в упряжи из сосисок». Сосиски разбрасывали по залу, а шуты и карлики двора в это время скакали друг у друга на плечах.

В трагедии «Падение Сеяна», представленной в первый год правления Якова, Бен Джонсон намекал на придворных, когда писал:

У нас нет ни смены лиц, ни раздвоенных языков,

Нет мягких и клейких тел, которые способны прилипнуть

Подобно улиткам к разукрашенным стенам…[7]

«Если бы я действовал, как ваша республика, – говорил король послу Венеции, – и начал наказывать тех, кто берет взятки, то скоро оказался бы без единого подданного».

Сэр Джон Харингтон рассказывал, что в момент приезда короля Дании летом 1606 года придворные в Уайтхолле «купались в животных удовольствиях», а леди, «забыв о воздержанности, заходились от пьяного смеха». Для двух монархов устроили большой праздник, на котором показывали представление о Соломоне и царице Савской. Дама, изображавшая царицу, несла королям подарки, «но, забыв о ведущих к балдахину ступеньках, уронила шкатулки на колени его величества короля Дании, а сама упала к его ногам… Потом король поднялся и пошел танцевать с царицей Савской, но сам упал и опозорился перед ней. Его унесли во внутренние покои и положили на королевское ложе». Других актеров спектакля, например изображавших Надежду и Веру, «сильно тошнило, и они блевали в нижнем зале». Джон Харингтон заключил: «Страх взрыва полностью улетучился из наших голов». Ему еще не приходилось видеть «такого беспорядка, распущенности и пьянства», как на том празднике. Он затосковал о времени своей крестной матери, королевы Елизаветы, когда при дворе царили величавость и строгость.

Нет никаких сомнений, что новый двор разительно отличался от предыдущего. Король славился тем, что больше посвящал себя удовольствиям, чем тому, что считалось его обязанностями. Дважды в неделю он посещал петушиные бои во дворце Уайтхолл и, как его предшественница, любил ежедневные прогулки верхом и охоту. Когда Яков настигал загнанного оленя, он спешивался и быстро перерезал животному горло, давал собакам насладиться оленьей кровью, а затем вытирал свои окровавленные руки о лица товарищей.

Скоро стало ясно, что ему не нравится присутствие зрителей при его развлечениях. В отличие от Елизаветы он не любил и даже не выносил толпы. Когда вокруг него собирались люди, он обычно ругался и кричал: «Что им надо?» Однажды ему ответили, что народ пришел выказать ему любовь и уважение. На что король заявил с сильным шотландским акцентом: «Богом клянусь, я сейчас спущу штаны, пусть они увидят мою задницу». В качестве приветствия Яков нередко использовал «Черт вас побери!» или «Чума на вас!». В результате эти вспышки гнева привели к тому, что короля, по словам венецианского посла, стали «презирать и даже ненавидеть».

Он оправдывал свои занятия охотой тем, что его энергия – это «благополучие и благосостояние для всех них», несомненно имея в виду и двор, и народ. Пусть чиновники изнемогают в кабинетах или за столом заседаний Тайного совета. Король должен быть сильным и храбрым. В любом случае, по его словам, он в состоянии сделать за один час больше дел, чем все советники за день; он проводит меньше времени на охоте, чем другие монархи, развратничая с женщинами. Однажды из своры исчезла любимая собака Якова Джоулер. Следующим утром собака снова появилась, а к ее шее была привязана записка. «Дорогой мистер Джоулер, просим вас передать королю (поскольку он каждый день вас слышит, а нас нет), чтобы его величество соблаговолил вернуться в Лондон, в противном случае страна погибнет». Когда в конце концов Яков все-таки приехал в Уайтхолл, то проводил время в пирах и за картами, растратив массу денег.

Король был постоянно и глубоко в долгах. Поначалу он думал, что попал в Эльдорадо, но вскоре обнаружил, что кошелек опустел. Точнее, он слишком быстро опустошал свой кошелек. Яков без счета покупал обувь, шелковые чулки и касторовые шляпы. Дворцовый церемониал стал более затратным с прибытием «столь роскошных джентльменов», как никогда ранее. При дворе возникла мода на азартные игры – «золотую забаву». Король любил маскарады и пышные пиры, которые для него стали непременными иллюстрациями верховной власти. Он пожелал устроить бал-маскарад в Рождественскую ночь, но ему сказали, что так не принято. «Что значит – не принято? – воскликнул король. – Я сделаю это модным».

Яков покупал столовое серебро и ювелирные изделия, которые потом раздаривал своим приверженцам. Поговаривали, что одному-двум людям он вручил больше, чем его предшественница даровала придворным на протяжении всего периода своего правления. Граф Шрусбери заметил, что Елизавета «из каждой пожалованной мухи делала… слона, а у теперешнего государя так не происходит». Исключительная щедрость короля по отношению к своим фаворитам и придворным не идет ни в какое сравнение с любым другим периодом английской истории.

Первый конкретный фаворит появился весной 1607 года. Роберт Карр, двадцати одного года от роду, был образцом любезности и умения держать себя, а кроме того, отличался поразительно привлекательной внешностью. Во время рыцарского турнира в присутствии короля лошадь его сбросила, и молодой человек сломал ногу. Король очень взволновался и приказал своему личному врачу позаботиться о здоровье пострадавшего. Карра доставили в больницу на Чаринг-Кросс, где король навещал его каждый день. Пациенту назначили особую диету и, по настоянию Якова, окружили докторами. Придворные тут же поняли, что этот человек заслуживает повышенного внимания. «Боже! – написал современник событий сэр Энтони Уэлдон. – Как первые люди королевства бросились навещать больного и возносить у его постели непомерные хвалы…» Яков сильно привязался к молодому человеку, и вскоре Карр получил титул и был назначен лорд-камергером. Король решил не только продвигать его, но и повысить его образование. Яков сам давал ему уроки по латинской грамматике и европейской политике. И разумеется, король осыпал своего фаворита золотом и драгоценными камнями. Было замечено, что Яков «обнимает его, щиплет за щеки, поправляет на нем одежду…».

Сэр Джон Харингтон, всю жизнь прослужив Елизавете, по-прежнему искал выгодной должности при дворе. Томас Говард, граф Саффолк, взял его к себе и дал несколько советов. Харингтону было сказано, что король «очень уважает умные разговоры» и «чрезвычайно восхищается хорошим стилем в одежде». Ему подсказали «завести новый камзол, хорошо окантованный и не слишком короткий, потому что король говорит, что любит свободную одежду. Важно, чтобы костюм не был весь одного цвета, а разнообразно окрашен, воротник пусть несколько ниспадает, а складки должны быть многочисленны и хорошо накрахмалены». Уже восемнадцать придворных потеряли свои должности, потому что не отвечали вкусу короля в мужском костюме.

Саффолк рассказал Джону Харингтону, что во время беседы ему не следует задерживаться слишком долго на одной теме, а вопросов религии вообще касаться только слегка. Никогда не говорить «это хорошо или плохо», а скромно формулировать, что «если ваше величество согласны, я бы рассудил так-то и так-то». Не задавать вопросов. Не обсуждать личности и характер никого из придворных. Не забыть похвалить чалую испанскую лошадку короля. Обязательно отметить, что звезды достаточно ярки, чтоб послужить серьгами для ушей Роберта Карра, а чалая лошадка лучше Буцефала и достойна носить на себе Александра Македонского.

Кроме того, Саффолк добавил Джону Харингтону, что «молчаливость и осмотрительность должны идти в паре, как кобель с сукой». Прежняя королева всегда говорила о «любви и искренней преданности» своих подданных, а Яков предпочитает видеть в них «благоговейный страх и покорность». Почему Джон Харингтон желает занять при дворе первое место? «Вы не молоды, вы не хороши собой, вы не изящны». Значит, Харингтон должен полагаться на свою образованность, которая, конечно, впечатлит короля.

Довольно скоро Яков пригласил Джона Харингтона в свой личный кабинет и пустился с ним в пространную беседу. Король проэкзаменовал его по Аристотелю и другим философам, попросил прочесть вслух фрагмент из «Неистового Роланда» Ариосто и похвалил его дикцию. Затем поставил перед ним несколько вопросов: «Как вы думаете, что такое чистый разум? Следует ли королю быть наилучшим [самым знающим] чиновником своей страны? Вы в самом деле согласны, что дьявол оказывает больше внимания престарелым женщинам, чем остальным людям?» Яков рассказал Харингтону, что смерть его матери, королевы Марии Шотландской, была предсказана ей заранее, а в момент казни люди видели, как ее окровавленная голова парит в воздухе. Король пространно описал силу пророчеств и порекомендовал несколько книг по этому предмету. В завершение беседы он перешел к обсуждению «новой травы», табака, который, по мнению Якова, «если его курить, усилит дурные качества мозга». Так закончилась королевская аудиенция. Джон Харингтон прошел по дворцу «среди стоявших повсюду многочисленных пажей и высокомерных слуг». Однако он выдержал испытание и был назначен наставником маленького принца Генриха.

Для вечных долгов короля были и другие причины, кроме фаворитизма. Постоянный рост цен, нежелание землевладельцев платить новые налоги – все вносило свой вклад в превышение расходов двора над его доходами. Содержание разросшейся королевской семьи, жены и троих детей, тоже стоило вовсе не дешево. Королева Анна отличалась экстравагантностью и пристрастием к радостям светского Лондона. Муж полагал, что она должна ограничиться 3000 нарядов своего прежнего гардероба, но Анну не устраивали старомодные вещи. Ей нравилось появляться при дворе то в виде богини или нимфы, то восточной султанши или арабской принцессы.

Якова искренне удивляли собственные долги, он то и дело обещал быть более экономным, однако бережливость была ему несвойственна. «Моя единственная надежда, – говорил он Солсбери, – это мои добрые слуги, которые будут в поте лица трудиться на благо короля». Но где было взять дополнительные деньги? Некоторые налоги взимались с незапамятных времен или, по крайней мере, с конца XIV века. Все платили подать с каждого «тана», или бочонка, вина – «таннаж»; «фунтаж» – сбор, отчисляемый с каждого фунта стерлингов с цены на экспортируемые и импортируемые товары. Яков решил пересмотреть налоговые ставки и ввести новые пошлины, которые стали называть «импозициями».

Один купец по имени Джон Бейт отказался платить. Он вывез с береговой полосы корицу, прежде чем таможенники смогли оценить груз. Его вызвали в Тайный совет, где купец заявил, что эта «импозиция» незаконна, потому что не была утверждена парламентом. Дело Бейта стало прецедентным. Его рассматривали в Суде казначейства. Бейт проиграл. Суд постановил, что монарх имеет абсолютную власть в области таможенных пошлин, королевское преимущественное право было подтверждено во всех аспектах внешней торговли.

Однако в парламенте нарастало недовольство, пошли разговоры о том, что деньги текут в бездонную бочку. В октябре 1607 года Яков обратился к своему Совету по поводу тягостных проблем с «разъедающим нарывом безденежья». Он обещал вытерпеть любое «лечение», которое они пропишут, и принимать все «процедуры и лекарства, какие члены Совета сочтут необходимыми при его болезни». Случай был нелегким. Солсбери постарался использовать самые разнообразные средства для получения денег: штрафовал за давно забытые правонарушения и вымогал столько феодальных «сборов» в пользу короля, сколько смог придумать.

Тем не менее на членов палаты общин не произвели впечатления эти меры. С давних времен существовало правило, что король Англии должен «жить на собственные средства»; он должен вести хозяйство и оплачивать работу правительства из своих ресурсов. Все считали, что налогообложение – это исключительная мера, которую следует применять только в военное время. Первый парламент Якова I собирался на пять сессий с марта 1604 по февраль 1611 года, и в течение этого продолжительного периода он начал приобретать собственное лицо, которого практически не было во время царствования Елизаветы. И законов больше приняли, и заседали дольше. Например, в 1607 году палата общин учредила «комитет всей палаты». Этот комитет мог избирать собственного председателя в противоположность спикеру, которого назначал монарх, и свободно обсуждать законопроекты столько времени, сколько посчитают нужным члены палаты. В тот момент это рассматривалось как выдающееся нововведение, в котором теперь можно усмотреть предвестника конфликта между двором и парламентом.

Группа самых разных и по-разному настроенных парламентариев далеко не всегда была на стороне короля. Фрэнсис Бэкон писал королю: «Оппозиция, которая была в последнем парламенте по отношению к делу Вашего Величества, хотя и не являлась ex puris naturalibus[8], исходила от группы, с моей точки зрения, теперь значительно слабейшей, чем раньше». Это еще не включает в себя горячности будущих сражений или создания «партий» в современном смысле слова, но наводит на мысль о политических переменах. Некоторые детали споров сохранились в истории. К примеру, сэр Эдвард Герберт «булькает» на мистера Спикера, а Джон Тей жалуется, что мистер Спикер «затыкает ему рот» и продолжает угрожать.

У короля нашелся еще один храбрый оппонент. Возник правовой спор. Существует ли различие с точки зрения права между шотландцами, которые рождены до восшествия Якова на английский престол, и теми, кто родился после этого события? Король доказывал, что родившиеся после его коронации получили гражданство по общему праву и поэтому могут занимать в Англии государственные посты. Яков обратился к судьям, которых считал своими единомышленниками. Один из них отказался встать на сторону короны. Сэр Эдвард Кок с 1605 года был главным судьей по гражданским делам и авторитетным специалистом в области английского общего права. Яков не имел серьезного представления о традиционном общем праве Англии, исходя из знаний о системе законов Шотландии, которая значительно отличалась от английской. Эдвард Кок считал, например, что и монарх, и подданный юридически подотчетны своду древних законов, которые постигались в практике и истолковывались применением; этот свод законов представляет собой не только давнюю общую традицию, но и разумное установление. Однако король думал иначе. Он и раньше твердо заявлял, что «монарх стоит над законом и как его автор, и как его двигатель». Из этого постулата можно было сделать вывод, что король имеет решающее слово в решении правовых вопросов. Яков, например, утверждал, что сам в состоянии выносить судебные решения. Эдвард Кок возразил: судебное дело может решаться только в судебном заседании. Кок сам рассказал историю этого противостояния.

Яков. Мне казалось, что закон основан на разуме. И я, и другие люди обладаем разумом не в меньшей степени, чем судьи.

Эдвард Кок. Хотя, сэр, вы богато одарены природой, вам не хватает познаний в английских законах. Чтобы судить, надлежит руководствоваться не естественным разумом, а установлениями и законами.

Прения продолжились.

Яков. То есть я связан законами? Это утверждение пахнет изменой!

Эдвард Кок. Брактон[9] говорит, что король не подчиняется никакому человеку, но подчиняется Богу и закону.

Один свидетель отметил, что «его величество пришел в такую ярость, какой в нем никто не знал. Смотрел и говорил свирепо, сжимал кулаки, готовый к удару, который лорд Кок предотвратил, упав на четвереньки…». Наверное, Кок сдался и попросил пощады, однако в последующие годы полемика между короной и законом продолжилась в еще большем масштабе и с большей серьезностью.

Интриги при дворе тоже не заканчивались. Фавориту, на тот момент сэру Роберту Карру, в придачу к титулу требовалось поместье. К большой удаче Карра, у сэра Уолтера Рэли, все еще находившегося под стражей, конфисковали поместье Шерборн. Он думал, что передал его своему сыну, но Королевский совет распорядился иначе. Поместье передали фавориту короля. Леди Рэли в сопровождении двоих сыновей допустили к королю, где она бросилась к его ногам. «Мне нужна эта земля, – прозвучало из королевских уст. – Мне нужна она для Карра». Вот истинный голос Якова I.