Читать книгу Мир поздней Античности 150–750 гг. н.э. - Питер Браун - Страница 5

Заново сформированный правящий класс, распространившийся к 350 году уже по всей империи, мыслил себя живущим в мире, в котором восстановился порядок: reparatio saeculi33. «Эпоха реставрации» – вот их любимый девиз на монетах и в надписях. IV век – эпоха наибольшего процветания за всю историю римского владычества в Британии. Как только императоры замирили Рейнскую область, новая аристократия в Галлии стала расти как грибы после дождя: люди вроде Авсония, который мог помнить, как его дедушка умер в эмиграции из‐за варварского вторжения в 270 году, получили земельные владения, которые будут сохраняться еще на протяжении двух веков. В Африке и Сицилии ряд великолепных мозаик показывает dolce vita крупных землевладельцев, которая продолжалась почти без перерыва с III по V век.

Это возрождение в IV веке следует отметить особо. Стремительные религиозные и культурные изменения поздней Античности не происходили в мире, жившем в тени катастрофы. Совсем наоборот: их нужно рассматривать на фоне богатого и удивительно жизнеспособного общества, которое достигло баланса и приобрело структуру, значительно отличающуюся от той, что существовала в классический период в Риме.

Наиболее очевидной чертой этого общества и для современников, и для историков являлась расширяющаяся пропасть между богатыми и бедными. В Западной империи культура и общество находились под властью сенаторской аристократии, которая в среднем была в пять раз богаче, чем сенаторы I века. В могиле такого сенатора рабочие нашли «груду золотой пряжи» – все, что осталось от типичного римского миллионера IV века34 Петрония Проба, – «поместья он имел почти во всех провинциях. Честно ли он их получил или нет, – пишет о нем современник, – решать об этом не мое дело»35.

Что верно для аристократии, то верно и для городской жизни Поздней империи. Значение небольших городов уменьшилось – в Остии, например, шикарные дома аристократии IV века были выстроены из камня кварталов брошенных многоквартирных домов ремесленников II века. Но крупные города империи сохраняли роскошный образ жизни и многочисленное население. Это показывает быстрый рост Константинополя: основанный в 324 году, к V веку он насчитывал 4388 частных домов. В целом кажется, что достаток средиземноморского мира целиком сосредоточился в руках верхушки общества: доход римского сенатора мог достигать 120 000 золотых, а придворного в Константинополе – 1000; но доход купца – только 200, а крестьянина – 5 золотых в год.

Единственной причиной этих изменений было налогообложение. На памяти одного поколения к 350 году земельный налог увеличился в три раза. Он достигал более трети валового дохода сельских хозяев. Он был негибким и совершенно неравномерным. Ничто так не являло победу двух невидимых врагов Римской империи – времени и расстояния. Сумма налога рассчитывалась добросовестно; но в таком огромном обществе невозможно было учитывать все и производить расчет с необходимой частотой. По этой причине единственным способом облегчить налоговое бремя был уход от налогов. Расплачиваться оставалось тем, кто был менее удачлив. Императоры осознавали это: время от времени они будут облегчать бремя налогов при помощи эффектных жестов – привилегий, освобождения от уплаты, списывания невозмещаемых долгов. Все эти жесты работали как выброс пара через предохранительный клапан – эффектно, но совершенно не помогает перераспределить нагрузку. Поэтому в западных провинциях средства, которые император мог использовать, потихоньку перешли в руки крупных землевладельцев, в то время как имущество маленького человека истощалось из‐за постоянных требований сборщика налогов. Недаром в христианском гимне «Dies irae» наступление Страшного суда мыслилось в образах приезда позднеримского налогового чиновника.

Общество, которое испытывает давление, – это необязательно косное или упадочное общество. Как мы видели, общество IV века было необычайно открытым для движения снизу вверх потока людей, профессиональных навыков и идей, которые более стабильный мир 200 года отверг бы как «вульгарные», «варварские» или «провинциальные».

Новые аристократические фамилии чаще всего имели тесные локальные связи. К началу IV века большинство «сенаторов» никогда не видели Рима. Вместо этого они были лидерами местных сообществ. Официальная карьера не отрывала их от корней. Их назначали управлять провинциями, в которых они и так были влиятельными землевладельцами. Они посещали те же города и останавливались в тех же селах, что и в то время, когда они были частными лицами. Эта система, возможно, сужала горизонты (хотя социальная история империи уже давно готовила для этого почву), но она гарантировала, что влияние правящих классов будет распространяться до самой глубины провинциального сообщества. Налоги платились, и рекруты поступали в войска, потому что крупные землевладельцы гарантировали: их крестьяне будут делать, что им говорят. Именно они представляли интересы среднего человека в судах низшей инстанции. Местные «большие» люди, не таясь, сидели рядом с судьей, решая дела сообщества; только они теперь стояли между низшими классами и террором сборщиков налогов. Известные прошения крестьян, адресованные непосредственно императорскому двору, обычные для II и III веков, исчезли: в Поздней империи все попытки обеспечить защиту и удовлетворить жалобу должны были предприниматься через «большого» человека – patronus – «босса» (как во французском: le patron), с опорой на его влияние при дворе. Средневековая идея «святого-покровителя», который заступится за своих почитателей на далеком и внушающие трепет Страшном суде, является проекцией «наверх» этого существенного факта позднеримской жизни.

Эти вертикальные связи еще не означают деспотизма. В любом случае мало кто из римлян думал, что их общество может функционировать иначе: только тепло личного внимания и преданность по отношению к конкретным людям могли наводить мосты через огромные пространства империи. «Большой» человек оказался средоточием усиливающихся отношений преданности. Например, в Риме местные жители вернули себе влияние, которое они утратили со времен республики: именно они, а не император теперь обеспечивали город средствами к существованию. В Поздней империи на изображениях аристократа – устраивающего игры, появляющегося на публике в качестве правителя и даже отдыхающего в своем имении – помещалась густая толпа почитателей.

Илл. 10. Константин щедро раздает дары. Распределение средств императором и его чиновниками в IV веке почти полностью заместило строительство общественных зданий частными лицами (ср. илл. 1). Фрагмент арки Константина в Риме.

Илл. 11. Зрители на бегах в цирке. Такие многолюдные мероприятия, хотя они и осуждались христианскими епископами, показывают, что городская жизнь Средиземноморья сохранялась (и тому были свидетели) вплоть до VI века. Мозаика из Гафсы, Тунис, V век н. э. Илл. из кн.: La Blanchère R., Gauckler P. Description de l’Afrique du Nord. Catalogue des musées et collections archéologiques de l’Algérie et de la Tunisie. 7,1, Catalogue du musée Alaoui. Paris: Ernest Leroux, 1897.

Илл. 12. Загородная вилла в Африке. В отличие от расползавшихся во все стороны одноэтажных вилл классического прошлого, эта вилла с закрытым нижним этажом и башнями могла функционировать как замок во времена вторжений. Все чаще и чаще от крупных землевладельцев требовалось предоставлять такую защиту своим арендаторам. Мозаика из Табарки, Тунис, IV век н. э. Илл. из кн.: La Blanchère R., Gauckler P. Description de l’Afrique du Nord. Catalogue des musées et collections archéologiques de l’Algérie et de la Tunisie. 7,1, Catalogue du musée Alaoui. Paris: Ernest Leroux, 1897.

Вектор влияния в позднеримском обществе не всегда был направлен сверху вниз. Новые элиты были исключительно открытыми. Например, блестящее новое искусство этой эпохи являлось результатом работы ремесленников и их покровителей, чувствовавших себя избавленными от рамок, в которых находились предыдущие поколения. Поточное изготовление произведений типового античного искусства – саркофагов, шаблонных мозаик, керамики – остановилось в III веке. Теперь люди опирались на то, что было под рукой. Местные мастера не боялись привносить в дома сильных мира сего новые и вольные традиции, которые уже появились в их провинциях. Живость и выразительность мозаик и статуй IV века показывают, сколь благотворными для позднеримской культуры были разрыв с устоявшейся традицией и последующее укоренение в местной культурной почве.

В целом общество IV века изменялось в двух направлениях. На вершине социальной пирамиды богатства концентрировались, а подъем на нее становился все более крутым. Именно этим объясняется наиболее очевидное и явное различие между позднеримским обществом и обществом классической Античности – разное качество жизни в городах. Наше впечатление об удивительно кипучей городской жизни во II веке указывает на определенный – и переходный – этап развития римских высших классов. В эти времена группа богатых людей примерно равного положения, хорошо известных друг другу, была охвачена борьбой за влияние, в которой расточались деньги на здания, статуи и подобные дорогие и грандиозные bric-à-brac36. К IV веку битва за влияние состоялась и была выиграна: отличие человеку давали должности и титулы, полученные от императора, а не объекты инфраструктуры, построенные в родном городе; поэтому вложения в строительство стали уменьшаться. Чтобы понять общественную жизнь IV века, мы должны покинуть форум и общественные места и уйти в пригороды и соседние села. Здесь мы окажемся в мире роскошных, как восточные ковры, мозаичных панелей, с помощью которых представители правящих кругов позднеримских городов демонстрировали свое ничем не омрачаемое благополучие. Типичными памятниками эпохи являются дворцы и деревенские виллы. Дворцы в Остии, например, представляют собой самостоятельные миры: аркады, завешенные тканью, стены, покрытые разноцветным мрамором, радужные мозаики на полу создавали атмосферу камерного великолепия. Чтобы обеспечить роскошь личной ванной комнаты, использовались самые передовые сантехнические достижения. В целом это был более личный мир, в меньшей степени жаждущий публичности. В таких дворцах чувствуется, что взращивание дружбы, кабинетной учености, развитие таланта и религиозной оригинальности на женской половине ценились больше, чем публичные жесты «потлача» предыдущего столетия.

В то же время усиление локального измерения жизни означало, что некоторые черты римского образа жизни распространялись гораздо дальше, чем прежде. От Бордо до Антиохии местные аристократы равно участвовали в управлении империей: мозаики в Рочестере и Дорсете являют тот же стиль жизни, что и у сельской знати Антиохии и Палестины. На более низкой ступени социальной лестницы менее знатные провинциалы в конце концов осознали себя «римлянами». Развитие «романских» языков и, следовательно, упадок кельтских в Галлии и Испании не связано с античной Римской империей – причиной его стало непрерывное влияние латиноговорящих землевладельцев, сборщиков налогов и епископов IV и V веков.

Многие провинции впервые полноценно включились в Римскую империю после III века. Дунайские провинции, обеспечившие «Эпоху реставрации» солдатами и императорами, с энтузиазмом влились в русло римской жизни: из них происходили фанатичные римские традиционалисты, ловкие администраторы, упрямые и смелые епископы-еретики.

Даже варварский мир был затронут этими событиями. Ибо экономический и культурный glacis37 между средиземноморским миром и военными границами империи более не существовал. Стоящие вдоль Рейна и Дуная богатые виллы и полиэтничные императорские резиденции оказались соблазнительно близки к развивающимся странам Центральной Европы. В некоторых местах границы Римской империи укрепились за счет нивелировки этого glacis. Средний римлянин чувствовал сильнее, чем прежде, что он – в одиночку и вместе с остальными – один на один с грозным внешним миром; каждый человек в империи мог считать себя romanus38, а сама империя теперь называлась Romania. В среднем течении Рейна, однако, продвижение провинциальной цивилизации к границе благоприятствовало опасному симбиозу римского и варварского: алеманны, которые создавали угрозу Галлии со стороны Шварцвальда, в некоторых отношениях уже были полуримским обществом; их вожди жили в виллах, построенных в римском вкусе, и носили такие же тяжелые пояса и ажурные фибулы, как у римских офицеров, которые стерегли от них границу в Кельне, Майнце и Страсбурге.

Римская культура IV века опиралась на более широкие ряды приверженцев, чем прежде. На Востоке провинции, которые оставались безмолвными начиная с эпохи эллинизма, внезапно стали рассадниками талантов. В Каппадокии, отсталость которой была притчей во языцех, появлялись один за другим одаренные епископы – наиболее известны «отцы-каппадокийцы»: Василий Кесарийский (ок. 330–379), Григорий Нисский (ок. 331–396) и Григорий Назианзин (329–389) – и прилежные молодые люди из этой провинции наполнили аудитории Антиохии, стремясь к классической культуре. Египет, который был умышленно оттеснен на задворки Римской империи, быстро восстановился: в одно и то же время крестьяне Верхнего Египта создали совершенно новую монашескую культуру, а его города дали миру череду одаренных греческих поэтов.

Илл. 13. Прибытие императора на коне, в сопровождении танцующей Виктории и под защитой монограммы Христа. Это стилизованное серебряное блюдо – императорский дар, на котором изображен Констанций II, – доносит мысль, что император всегда рядом со своими подданными. – Чаша: триумф Констанция II (Керченский миссорий). © Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.

Наиболее значительной чертой этого расширения римского владычества является, конечно же, то, что сама Римская империя стала значить нечто иное для новых romani. Прежние точки опоры патриотизма давно стали слишком абстрактными или слишком далекими. За пределами ограниченного круга ностальгия о Сенате значила мало; за пределами латинского мира не существовало культа города Рима. Такие латинские императоры, как Диоклетиан и его коллеги, показали, что можно быть фанатичным romanus и при этом посетить Рим всего раз в жизни. Для греческого Востока было очевидно, что империя – это император. L’état c’est moi39 – эта идея стоит за довольно спонтанным возвышением фигуры императора в эпоху поздней Античности. Жители восточных провинций были завзятыми «римлянами». Они называли себя Rhomaioi на протяжении еще тысячи лет, и на средневековом Ближнем Востоке Византийскую империю всегда называли Rūm, «Рим», а христиан – «римляне», Rūmi. Но жители провинций ощущали свою причастность Риму не через холодный протокол сенатских или гражданских учреждений, а напрямую – преклоняя колени перед статуями и образами самого императора, чья царственная поза и проницательный взгляд демонстрировали им единственного человека, чья «непрестанная и всесторонняя забота» охватывает всех жителей Romania.

Илл. 14. В позднеримский период в претории образы императора висят рядом с возвышением, на котором располагается кресло правителя, и толпа приветствует их, когда выкрикивает прошения. Суд над Христом из Россанского кодекса, VI век.

Это различие в модусе причастности к империи свидетельствует о принципиальной разнице между западной и восточной ее частями. На Востоке было больше людей, преданных империи, и из их числа – больше состоятельных, чем на Западе. По этой причине горячая приверженность императору пустила более глубокие корни в Восточной империи и приняла эту откровенно более популярную форму.

Еще со времен завоеваний Римской республики значительные территории на Западе оставались по большей части аграрными и в крайней степени отсталыми регионами. На такой экономике, основанной на натуральном хозяйстве, не могли не сказаться 100 лет небывалого налогового гнета. К концу V века богатства Запада оказались в руках нескольких значительных семейств: в каждой провинции между средним человеком и императорским управлением находилась олигархия сенаторов. На Востоке большее значение торговли и рост маленьких, но жизнеспособных городов, удаленных от средиземноморского побережья, обеспечивали более уравновешенный и даже эгалитарный характер общества. Местные землевладельцы в греческом городе могли быть очень богаты и консервативны, но, если вся Галлия и Италия находились в руках полудюжины крупных кланов, то в одной Антиохии за влияние боролись по крайней мере десять кланов. Сфера доходов греческого городского магната ограничивалась окрестностями, а сам город оставался точкой приложения его сил. Греческая идея euergeia40, соперничества крупных семейств в оказании благодеяний своему сообществу, была удивительно устойчива. В середине V века епископ, обвиненный в ереси, будет инстинктивно защищаться в рамках этой традиции: что имеет против него местная знать? Не украсил ли он их город, построив акведук и портики?41 Столь прочному равновесию в среде мелкой знати никогда не угрожали чрезмерно могущественные землевладельцы, она обеспечивала неиссякаемый запас хорошо образованных и добросовестных служащих для гражданской администрации в Константинополе, и в продолжение всей позднеримской эпохи эта знать украшала свои города статуями, надписями и церквями, богатство которых только начали открывать археологи в Турции.

Более того, крестьяне Малой Азии, Сирии и Египта сильно отличались от подневольных и бесправных сервов западных провинций. Они могли продать свое зерно в городах по достаточно хорошей цене, так чтобы денег хватило и на аренду, и на налоги. Они могли, таким образом, выполнять требования правительства, не переходя в поместья крупных землевладельцев. В середине V века различие в атмосфере, царившей в каждой из частей империи, во многом определялось различием в роли маленького человека. В то время как Галлия была охвачена страхом по причине крестьянских волнений, вызванных налогами и непомерной арендной платой, земледельцы Северной Сирии могли строить основательные каменные дома в селениях, которые теперь служат пристанищем нескольким кочевникам; жители Палестины поддерживали систему каналов, которая превратила Галилейское озеро и Негев в сад, покрытый яркими мозаичными дорожками; крестьяне Египта находили выражение для своей непреклонной самостоятельности и оригинальности в монастырских комплексах Фиваиды. Разделение путей Западной Европы и Восточного Средиземноморья, которое является важнейшей частью наследия поздней Античности, восходит к таким вот простым и непосредственным различиям.

Два города IV–V веков недавно были заново открыты в ходе раскопок – Остия (недалеко от Рима) и Эфес (в Турции). Оба они поразили исследователей устойчивостью Древнего мира в архитектуре и в свидетельствах о городской жизни. Возможно, мозаики Остии указали направление средневековому искусству; но они не менее крепко связаны с красочными традициями Помпей и Геркуланума I века. Как и в случае с многими другими явлениями жизни Поздней Римской империи, только искаженная перспектива представляет их совершенно чуждыми античному миру. Исследователи-античники так сильно сосредоточились на первом веке существования Римской империи, что они оказались склонны игнорировать долгую и постепенную трансформацию классического искусства и классических форм публичной жизни, происходившей на протяжении двух веков между Траяном и Константином.

Есть две особенности, которые не могли появиться в более ранние эпохи. В обоих городах есть ряд скульптур, чьи неподвижные черты и взгляд, направленный вверх, выдают небывалый прежде интерес к внутренней жизни и сверхъестественному. В обоих городах есть крупные христианские базилики. Эти особенности напоминают, что, как бы хорошо люди «Эпохи Реставрации» IV века ни приспособились к новой социально-политической ситуации, сейсмические сдвиги в религии и культуре отделяли их от классического мира 200 года. Чтобы понять, в чем заключались эти сдвиги, мы должны вернуться во времени к эпохе Марка Аврелия; мы должны охватить разные сферы опыта; мы должны рассмотреть даже различные пласты римского общества, дабы проследить религиозные изменения II, III и IV веков среди интеллектуалов и религиозных лидеров и в надеждах и тревогах, которые испытывал простой житель крупных средиземноморских городов.

Илл. 15. Новая творческая манера выражения. Местные мастера и их покровители считали себя вправе отойти от традиционных предпочтений публики. Они избрали энергичный, абстрактный подход к изображению человека (как на мозаике IV века из гробницы в Табарке на севере Африки), и привнесли элемент сказочности в классические мифологические мотивы. Roman mosaic called «of the tomb of Victoria», Christian, at the Bardo Museum in Tunis. IV century A. D. Фото: Giorces / Wikimedia Commons. CC BY 2.5.