Читать книгу Шпионский тайник - Питер Джеймс - Страница 11

В течение всей следующей недели французская полиция оказала мне одну-единственную любезность: позволила выбрать, на какой, нижней или верхней, койке спать. Я выбрал верхнюю и, как оказалось, не ошибся – каждый вечер в камеру приводили какого-нибудь пьянчужку, который валился на нижнюю койку и всю ночь храпел, бубнил и метался. Утром его уводили, так что я даже не успевал разглядеть лица своего сокамерника. Вполне возможно, это был один и тот же бедолага.

Неделя выдалась хуже не придумаешь, и к концу ее я и сам дошел до предела. Чертовски болела рука. Пулю вытащили, но провести хотя бы ночь на больничной койке не разрешили, посчитав, наверное, что это было бы недопустимой роскошью. Рану зашили, повязку наложили и отправили меня прямиком в камеру.

В камере было жарко, душно и сумрачно. Время от времени в крохотное зарешеченное окошко под потолком заглядывали редкие солнечные лучи, но и они только усиливали ощущение густеющего внизу мрака. Позвонить мне не позволили и, более того, ясно дали понять, что и в будущем к телефону не допустят. Я не мог связаться ни с консульством, ни с адвокатом – ни с кем.

Месье не получит никакой помощи, пока не назовет имена всех членов наркосиндиката.

Объявление в «Таймс», визит Уэзерби – все это их совершенно не интересовало. Снова и снова от меня требовали правды.

Каждый день на протяжении целой недели меня вытаскивали из камеры и вели в другую комнату, тоже без окон, но с яркими лампами – на допрос. Через какое-то время я уже начал кричать на них, этих злобных недоумков, от которых постоянно несло вчерашним чесноком. Ничего другого не оставалось. Я ничего не знал, а сочинять небылицы счел нецелесообразным – ложь в конечном счете сыграла бы против меня.

Каждую ночь на протяжении этой долгой-долгой недели я проклинал себя за глупость, за то, что поддался на уловку, паршивые пятьсот фунтов, которых, скорее всего, и не увижу больше. А еще я точно знал, что сделаю, если когда-нибудь выберусь из тюрьмы. Найду Уэзерби и выбью из него все дерьмо.

Искать не пришлось – он сам меня нашел.

В тот день надзиратель, как обычно, повел меня на допрос в хорошо знакомую комнату. Я сел на деревянную табуретку и приготовился ждать следователей. Вместо них вошел Уэзерби.

На этот раз он не стал протягивать мне руку, но с заметным усилием опустился на соседний стул. На нем был тот же макинтош, тот же костюм и тот же зеленый галстук. Только рубашку мой клиент сменил на более легкую. А вот бисеринки пота были на месте, и промокнул он их вроде бы тем же несвежим платком. Отдышавшись, Уэзерби похлопал себя по колену. Вид у него был бодрый.

– Ну, старина, вляпались вы в неприятности.

– Неужели?

– Да уж вляпались. Ох, господи…

Он никак не походил на человека, находящегося под арестом.

– А что вы тут делаете? – поинтересовался я.

– Я? Да вот прослышал, что у вас не все ладно, и заглянул посмотреть, как вы тут.

– Вы кто, черт возьми, такой?

– Жарко здесь. С кондиционерами у них плохо, у французов. Понять не могу – лето каждый год жаркое, а кондиционеров как не было, так и нет. Хотя в Англии их тоже не много. Да. А вот у американцев они есть. Там у них везде кондиционеры.

Уэзерби определенно производил впечатление человека, чрезвычайно собой довольного. И само его появление в комнате для допросов представило всю ситуацию в каком-то странном свете. Чрезвычайно странном. Он определенно что-то знал, и мне очень бы хотелось выяснить, что именно.

– Скажете, кто вы, черт побери, такой?

– За наркотики во Франции дают большой срок. Очень большой. Тяжелые работы. Мерзкие тюрьмы. Досрочного освобождения не бывает. За героин – минимум пять лет. Да, как минимум пять. Но столько обычно не дают. Четырнадцать, пятнадцать, может быть, меньше. Двенадцать. Нехорошо это, героин. – Он снова похлопал себя по колену. – Убийство – очень плохо. Очень. Гильотина у них до сих пор работает. Правда, редко. Дают обычно пожизненный. Пожизненный во Франции – это долго. Двадцать лет. Может, тридцать. Плохо.

Он замолчал. Надолго. Странно, но я немного успокоился. Мне уже не было так страшно, как во все предыдущие дни проклятой недели. Присутствие этого чудака действовало успокаивающе.

Но потом все началось снова. Поднялось, выворачивая наизнанку желудок. Я влип по-настоящему. И это настоящая тюрьма, а я – настоящий преступник. Школа кончилась, меня уже не поставят в угол и не высекут розгами за плохое поведение. Я не в Сандхерсте, где мне устроили головомойку за снос макета танка перед инспекционным визитом фельдмаршала. Я – наркокурьер и убийца. Суд определит мое будущее, и меня отправят за решетку едва ли не до старости. Внутри у меня все дрожало от страха, и чувства к Уэзерби накатывали волнами любви и ненависти. Ненависти за то, что это из-за него я оказался здесь, а любви – потому что он представлял собой надежду. Должен был представлять.

– Помогите мне.

Уэзерби сунул руки в карманы плаща. Втянул щеки. Чмокнул.

– Плохое место для молодого человека. Никуда не годное.