Читать книгу Революция в стоп-кадрах - Питер Уоттс, Peter Watts - Страница 2
Отчаянная
Оглавление«Пойми: ты сама должна сделать выбор».
Они постоянно говорили, что я могу уйти. Говорили, когда тянули астероиды за Марс; и снова, когда зарылись в камни, как стальные термиты, бурили там пещеры и туннели, создавали леса, трюмы и системы жизнеобеспечения, рассчитанные на срок эксплуатации больше, чем у Солнца. Особенно не унимались после фиаско с L4, когда во время тестирования сингулярность сорвалась с цепи. Никто даже не заикался об отмене проекта – хотя магия, на которой он зиждился, только что съела половину фабричного уровня вместе с четвертью пропульсивной группы – но в результате трагедии АДОН, кажется, решила, что напомнить нам о выходе будет особенно важно.
«Это твое решение. Никто не примет его за тебя».
Я смеялась им в лицо, как только достаточно выросла и поняла всю иронию. Нас тренировали и корректировали для миссии еще до нашего рождения: моих родителей растили так же тщательно, как и меня. За тридцать лет до зачатия я была обречена на путешествие к звездам. Я хотела отправиться в путь, я была так сконструирована; и никакого другого способа жить не знала.
И тем не менее. Мы же цивилизованное общество, разве нет? У нас не забривают людей против их воли, пусть саму концепцию «воли» уже лет сто как считают смехотворной. Мне дают столько возможностей уйти, так как потом отказаться не получится, а полет будет настолько долгим, что времени на сожаления хватит преизрядно. Как только «Эриофора» отправится в путь, дороги назад не будет.
Так что только я могу принять это решение. Только так они будут ни в чем не виноваты.
Восемнадцать лет муштры, оболванивания и сопротивления, почти два десятилетия я то принимала свою участь, то боролась с ней, и все же, полагаю, они не ожидали такого ответа, когда в последний раз открыли этот нужный всем аварийный люк.
«Ты точно уверена?»
– Дайте мне пару месяцев, – сказала я. – Я вам сообщу.
Может, нас и сконструировали для звезд. Сконструировали веселиться в одиночестве, а все плейстоценовые социальные схемы укротили, подрезали и просеяли до основания. Мы родились из племени, но были созданы покинуть его, даже не оглянувшись напоследок. По проекту я могу скучать лишь по горстке людей, а их всех отправят со мной, в глубокий космос.
А вот по Солнечной системе я буду путешествовать одна. Этот полет мне придется совершить в одиночестве. Всего-то небольшой транзит, мгновение ока по сравнению с путешествием, маячащим на горизонте. И все равно по какой-то причине мне хочется попрощаться.
Я едва успеваю на уходящий шаттл. Все верчу в голове возможные сценарии: что я скажу, что – он, какой контраргумент лучше всего выбрать в ответ на его доводы, – а расстояние уменьшается, Луна сжимается за кормой, а прямо впереди расширяется розетта, словно передо мной жонглирует сам Господь Бог. Горы в космосе. Иззубренные крохотные мирки из никеля, железа и кровоточащего базальта, детали поверхности то появляются, то исчезают, пока планетки неторопливо вращаются с массивной торжественностью: посадочные площадки и стыковочные шлюзы; двигатели размером с города, созданные лишь ради нескольких часов раскаленной добела тяги; огромная беззубая пасть перед каждым кораблем, глотка, способная проглотить робкие сингулярности, которые и будут вести нас вперед, когда реактивные движки остынут и умрут.
По левому борту проплывает «Крестовик», его отвесный утес так близко, что, кажется, можно потрогать. По правому – «Мастофора». «Эриофора» не проплывает: она растет прямо передо мной, ее скалистое серое лицо затмевает звезды.
Мы пристыковываемся.
Яспрашиваю Шимпа, где находится Кай: машина кидает прозрачную карту по местному линку и зажигает искорку в лесах. Кай сидит там, как тень в сумерках, чуть ли не парит в слабой гравитации, его озаряет лишь тусклая галактика в синем смещении, галактика биолюминесцентной растительной жизни.
Когда я приближаюсь, он кивает, но не поворачивается.
– Продуктивность на шестьдесят процентов. Если надо, можем отчаливать прямо сейчас. Кислород не кончится.
– Людям нужен не только воздух, – напоминаю я ему.
Он не спорит, хотя понимает, к чему я клоню.
Какое-то время мы сидим молча, задумавшись посреди леса из ветвящихся скелетных рук, тонких и хилых пальцев, увесистых бурдюков, мерцающих чахлым светом от симбиотических бактерий. Я с семи лет могла отбарабанить все цифры об объемах, люменах и интенсивности метаболизма, но где-то глубоко в подкорке по-прежнему отказываюсь верить, что эта тусклая подземная система сможет продержать нас хотя бы неделю, не говоря уж о путешествии до конца времен. Фотосинтез под звездным светом. Только и всего. Тут же и муравью не хватит.
Правда, муравьи свой кислород в запас не списывают. Хватит и звездного света, если за тысячу лет дышишь только одну неделю.
– Ну что, – говорит Кай. – Решила повеселиться на Солнце?
– О да.
– Три месяца. Сто пятьдесят миллионов километров. И все ради дешевого фокуса.
– Два максимум. В зависимости от цикла. И дело не в фокусах, ты и сам прекрасно об этом знаешь.
Он качает головой:
– Что ты пытаешься доказать, Сандей?
– Что они правы. Что я могу уйти, если захочу.
– Ты пытаешься это доказать всю свою жизнь. Ты могла уйти уже миллионы раз. Но факт в том, что ты не хочешь.
– Дело не в том, чего я хочу. А в том, что случится, если откажусь.
И тут я понимаю. «Ты боишься, что моя безумная затея сработает. Боишься, что сейчас у меня все получится».
Его силуэт двигается рядом со мной. Свет от ближайшего фотофора падает Каю на скулу.
– Иногда тела начинают… просто действовать, ну, сама понимаешь. А люди внутри даже не могут сказать почему. Говорят, в них словно кто-то вселился. Синдром чужого тела, – он тихо фыркает. – Свобода воли, как же. Скорее ровно наоборот.
– Это не ТКМС[1]. Это…
– Ты заходишь с одной стороны, нечто иное выходит с другой, но что это доказывает? Если, конечно, хоть что-то выйдет, – Кай решил увеличить количество сценариев. – Если предположить, что корабль не взорвется.
– Да ладно тебе. Как, по-твоему, они бы удержались на плаву, если бы отправляли людей на самоубийство?
– А они еще не так долго на плаву. Мы им когда движок продали, шесть лет назад? И они, наверное, год возились, крутили-вертели, заставляли его работать так, как не было предусмотрено…
Я говорю:
– Вот именно поэтому я и лечу туда.
Он только смотрит на меня.
– Откуда ты вообще знаешь об этом? Я же тебе никогда не говорила о том, что у меня на уме. Может, упоминала раз или два, что мне любопытно, когда они еще только купили прототип. И теперь я прилетаю сюда, а у тебя уже все доводы наготове. И хуже того, я знала, что ты так сделаешь, – я качаю головой. – Тебя не тревожит, что ты настолько предсказуемый?
– В общем, ты взболтаешь себе мозги, на какое-то время станешь настоящей криптограммой, и что это тебе даст? Если перетасовать колоду карт, они обретут свободу воли? Ты так считаешь? – Кай качает головой. – В эту хрень никто не верит уже сотню лет. Пока кто-нибудь не найдет нейрон, который включается сам по себе, мы все просто… будем реагировать и ничего больше.
– Значит, такое у тебя решение? Мы все детерминистские системы, и потому пусть начальство дергает нас за ниточки?
Он пожимает плечами:
– У начальства тоже есть ниточки.
– Но даже если я всего лишь перетасую колоду, что плохого побыть непредсказуемой в кои-то веки?
– Ничего. Я просто считаю, что не стоит принимать самое важное решение в своей жизни, бросив кости.
«Мне страшно, Кай, – вот что я хочу сказать. – Меня пугает одна мысль о жизни, нарезанной на такие тонкие полоски. И с каждой новой полоской мы будем на световые года отдаляться от дома и на целые столетия приближаться к тепловой смерти. И я хочу этого. Хочу так же, как и ты, но полет пугает меня, а еще больше пугает то, что я чувствую страх. Разве меня не сконструировали быть выше этого? Разве у меня не должно быть иммунитета к сомнению? Где еще они напортачили?»
– Считай это, – я тоже пожимаю плечами, – не знаю, пунктом из контрольной проверки перед полетом. Где-то между «синхронизировать поле смещения» и «упаковать зубную щетку». Чистая рутина. Что может пойти не так?
Даже по силуэту Кая видно, как он поморщился.
– Если не считать, что ты испаришься, упав на Солнце? Или в этом…
«…весь смысл?» Он не договаривает, но по неожиданному наклону головы я понимаю, что Кай смотрит на мои запястья. Думает, не решила ли я таким сложным способом смотать удочки, попытаться снова, уже без посторонних…
– Ты же не настолько глупый, – я наклоняюсь, целую его в щеку, а он не отодвигается. Уже прогресс. – Солнце погибнет задолго до того, как мы умрем. Мы переживем всю эту треклятую галактику.
АДМИНИСТРАЦИЯ ДИАСПОРЫ ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ
ОТДЕЛ ПСИХОЛОГИИ ЭКИПАЖА
ЗАПИСЬ ИНТЕРВЬЮ ПОСЛЕ ИНЦИДЕНТА
КОД ИНТ.: EC01-2113:03:24-1043
СУТЬ ИНЦИДЕНТА: враждебное физическое столкновение
СУБЪЕКТ: С. Азмундин, кор. «Эриофора», Ж, возраст: 7 (хрон), 13 (разв)
ИНТЕРВЬЮЕР: М. Савада, ОПЭ
НАБЛ/БИОТЕЛ: YZZ-284-C04
ПСИХОКОММЕНТАРИЙ: YZZ-284-D11
М. Савада: Две трещины в ребрах и сломанный нос. Если не говорить о подбитом глазе.
С. Азмундин: Не ожидали, да? Думали, что предусмотрели все на ближайшие десять миллионов лет, а не можете предсказать, как поведет себя ребенок через пять минут.
МС: Почему вы напали на Кая, Сандей?
СА: Что, не можете прочесть мои мысли?
МС: Он чем-то вас разозлил?
СА: Так что, выгоните меня?
МС: Сандей, вы этого хотите? Вы поэтому продолжаете так себя вести, провоцируете нас, хотите, чтобы мы вас исключили? Вы знаете, что можете уйти, если вам тут плохо. Вас никто не держит против вашей воли. Я знаю, что ваши родители будут счастливы увидеть вас снова. Удивлены, но… счастливы.
СА: Я не похожа на Кая. Я ни на кого из них не похожа.
МС: Это очевидно.
СА: Он такой, как все вы. Делает то, что ему говорят; ничего не спрашивает, если вы не хотите. А вам больше ничего не надо. Вам нужна кучка счастливых тупых роботов, которые будут строить милые тупые мосты всю свою жизнь, такую же счастливую и тупую. И я даже не понимаю, зачем мы вам нужны.
МС: Вы знаете зачем.
СА: Мы – запаска. Нас даже будить не будут, если только корабль не наткнется на что-нибудь непонятное и не сможет с ним справиться. Если ничего не случится, мы так и не очнемся.
МС: Случится. В таком долгом путешествии…
СА: А что если нет? Да и зачем мы вам в принципе нужны, почему не сделать машины такими же умными, как мы – или еще умнее, – а нас вывести за скобки?
ТИШИНА: 3 СЕК.
МС: Все не так просто. Машину побыстрее, это нормально. Побольше – нет проблем. Умнее, вот тут… Дело в том, что мы не можем предсказать со стопроцентной уверенностью, как будет действовать человек, хотя нам известны все переменные. А если построить нечто умнее человека, можно с уверенностью сказать, что оно взбунтуется и станет действовать по-своему, как только мы это запустим. И мы понятия не имеем, как оно поступит.
СА: Но люди тоже могут взбунтоваться и действовать по-своему.
МС: Люди более… стабильны. У нас есть биологические нужды, инстинкты возрастом в миллионы лет. Но…
СА: Ты хочешь сказать, что нас легче контролировать. А машину нельзя уморить голодом, чтобы она вела…
МС: Но да, Сандей, люди могут взбунтоваться и поступать по-своему. В этом весь смысл. И вот почему нам не нужна кучка счастливых тупых роботов, как вы выразились. Мы хотим, чтобы вы проявляли инициативу. Именно поэтому мы снисходительно относимся, когда кто-нибудь из вас проявляет не ту инициативу. Но только до определенного предела. Поэтому следите за собой, юная леди.
ТИШИНА: 5 СЕК.
СА: Это все?
МС: А должно быть что-то еще?
СА: Вы не станете наказывать меня? За Кая?
МС: Думаю, вы должны извиниться перед ним, если на то пошло. И это должно быть ваше решение. Но вы и Кай – да и каждая спора в программе – все вы должны сами вырабатывать динамику общения со своими товарищами по кораблю. Через пятьдесят тысяч лет мы не сможем вас наказывать.
ТИШИНА: 2 СЕК.
МС: Я бы так хотел увидеть, как ваши социальные системы эволюционируют со временем. Я бы так многое отдал, чтобы отправиться с вами.
СА: Вы… вы знали. Вы точно все знали.
МС: О чем?
СА: Что я изобью Кая. Вы хотели, чтобы я это сделала!
МС: Почему вы так говорите, Сандей? Зачем нам хотеть, чтобы вы напали на своего товарища?
СА: Понятия не имею. Может, он был плохим, и я была его наказанием. Может, вы захотели посмотреть, как наши «социальные системы эволюционируют со временем». А может, вам просто нравится, когда мы деремся.
МС: Уверяю вас, Сандей, никому из нас не нравится, когда…
СА: А может, вы даже не знаете, зачем вам это нужно. Вы же не такие, как мы, да? Мы легкие в обращении, вы нас так сконструировали. Вот почему вы знаете, как мы поступим. Но кто сконструировал вас? Никто. Вы случайны.
ТИШИНА: 3 СЕК.
СА: Вы свободны.
ПРОЧТИТЕ ВНИМАТЕЛЬНО
ВЫ СОБИРАЕТЕСЬ ОТПРАВИТЬСЯ В ПУТЕШЕСТВИЕ, И ОНО ПРИВЕДЕТ ВАС К КОГНИТИВНОЙ АВТОНОМНОСТИ, КОТОРУЮ ВЫ НЕ ИСПЫТЫВАЛИ НИКОГДА ПРЕЖДЕ. ХОТЯ НЕКОТОРЫЕ КЛИЕНТЫ ОПИСЫВАЮТ СВОИ ПОГРУЖЕНИЯ В СОЛНЦЕ КАК «ЭКСТАТИЧЕСКИЕ», «РЕЛИГИОЗНЫЕ» И «ПРИНОСЯЩИЕ ГЛУБОКОЕ МОРАЛЬНОЕ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ», КОРПОРАЦИЯ «ПРОМЫШЛЕННОЕ ПРОЗРЕНИЕ» НЕ ГАРАНТИРУЕТ ВАМ ПРИЯТНОГО ОПЫТА. МЫ ПРИНИМАЕМ НА СЕБЯ ЛИШЬ ОДНО ОБЯЗАТЕЛЬСТВО: ОБЕСПЕЧИТЬ ВАШ КОНТАКТ С ФИЗИЧЕСКИМ ОКРУЖЕНИЕМ, ПОЗВОЛЯЮЩИМ ВАМ ОСОЗНАТЬ СОБСТВЕННЫЙ МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС ТАК, КАК ВЫ НИКОГДА НЕ МОГЛИ. МЫ НЕ НЕСЕМ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА СОДЕРЖАНИЕ ВАШИХ МЫСЛЕЙ ИЛИ ЗА ПОТЕНЦИАЛЬНУЮ ТРАВМУ, НАНЕСЕННУЮ ИХ ПОЯВЛЕНИЕМ. ЗАКЛЮЧАЯ ДАННЫЙ КОНТРАКТ, ВЫ НЕДВУСМЫСЛЕННО И ОДНОЗНАЧНО ОСВОБОЖДАЕТЕ КОРПОРАЦИЮ «ПРОМЫШЛЕННОЕ ПРОЗРЕНИЕ», А ТАКЖЕ ВСЕХ ЕЕ ПОСРЕДНИКОВ И ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ, ОТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА ЛЮБОЕ НЕГАТИВНОЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ, КОТОРОЕ МОЖЕТ ВОЗНИКНУТЬ В РЕЗУЛЬТАТЕ ПОЛУЧЕННОГО ОПЫТА.
Базовый лагерь похож на картошку, обернутую в фольгу, ее длина – примерно девятьсот метров, она висит неподвижно, запекаясь в точке Лагранжа внутри зоны Меркурия. По крайней мере, именно там она болтается, когда мы приближаемся для стыковки; мы едва успеваем взойти на борт, когда лагерь, вращаясь, отправляется к Солнцу, словно водолазный колокол, обреченный на погибель.
Они используют один из наших старых прототипов, смещающий двигатель с эксаграммовой квантово-петлевой дырой в сердце. Он не просто размазывает центр масс лагеря по внутренней червоточине; нет, один конец он оставляет позади точки Лагранжа, подвешивает массу Меркурия, как камень на струне. Трудно даже представить, сколько нужно энергии, чтобы стабилизировать такой тип затухания – но в наше лицо дышит Солнце, и тот же самый метаматериал, благодаря которому из картошки получается идеальный отражатель, может столь же легко превратиться в идеально черное тело, если команде понадобится топливо для производства антиматерии.
Нормальный способ рассовать старую технику по новым сосудам. Мы бы и сами выкинули такой трюк, если бы, конечно, смогли потащить за собой Солнце и какую-нибудь планетку.
Экскурсовод – долговязый филиппинец, он представился как Чито – встречает нас в воздушном шлюзе.
– Прежде чем мы отправимся дальше, давайте проверим загрузки; все уже получили архив с ориентировкой?
Я пингую файлы, их нам загрузили прямо в голову, пока мы спали, летя по внутренней системе: нейрофилософия и корпоративная история, космология Смолина, корональные петли и смерть детерминизма. Есть даже изящные спецификации чудотворной технологии – именно она дает возможность поцеловать Солнце и не сгореть – а также полосовых фильтров, пропускающих те самые магнитные поля, но отсеивающих жару и радиацию. (Спецификации, кстати, патентованные, насколько вижу. Нам раскрывают секреты, чтобы успокоить, но сотрут их по пути домой.)
Чито ждет, пока каждый покажет ему большой палец.
– Хорошо. Ознакомьтесь с ними до погружения. Когда мы откроем ставни, ваши инлеи работать не будут. Сюда.
Пока мы идем по туннелю, наш вес увеличивается; сначала с десяток пилигримов плывут, потом подскакивают, а потом лишь качаются на нетвердых ногах. Жилые отсеки лагеря вырезаны где-то в двадцати метрах от дыры, так что тут примерно с четверть «же», когда картошка припаркована. Когда пойдем вниз, будет раза в два меньше, в зависимости от того, как сильно растянут массу.
В вестибюле нас встречает мозг в шаре: крохотное яркое ядро в сумеречном гроте. У него есть свое собственное небольшое гравитационное поле, оно замедляет нас, тянет к себе, пока мы идем мимо к своим койкам. Мы собираемся вокруг него, как свита из орбитальных спутников.
Вблизи я вижу, что это не настоящий мозг. Нет полушарий, выраженных долей, древних лимбических подструктур, которые должны удерживать его на месте. Лишь морщинистый сгусток нейронов, сияющий изнутри: волны мыслей зримо прокатываются по нему благодаря какому-то флуоресцентному протеину, подклеенному в систему ради безвкусных спецэффектов.
У этого маленького отродья сверкает табличка: «Свободная воля. Единственный известный пример».
– Кроме нас, счастливчиков. Если, конечно, мы получим то, за что заплатили.
На сантиметр короче меня; коренастая, налысо бритая, альбинонордический тип.
– Агни Фальк, – говорит она, пингуя мне визитку: младший вице-президент глубоководной шахты на хребте Фарадея. Жительница умирающего фронтира, она все еще возится на дне океана, хотя небо забито астероидами и драгоценными металлами.
– Сандей, – я держу свои параметры и фамилию при себе. Я, конечно, не знаменитость. Возможно, моя судьба – отправиться в полет к границам вселенной, но в проекте пятьдесят тысяч человек, так что наша известность несколько размыта. И все равно, запустить поиск по имени можно за долю секунды, а мне не особо хочется отвечать на бесконечный поток вопросов о том, как это – расти спорой.
– Рада познакомиться, – говорит Фальк, протягивая руку. Чуть поколебавшись, я беру ее ладонь в свою. Она отводит глаза буквально на секунду, смотрит вниз, на наши ладони, замечает мой шрам, выглядывающий из-под рукава, но улыбается по-прежнему.
У сморщенного грейпфрута в ее черепе столько связей: со звуком, прикосновениями, проприоцепцией. Больше двух миллионов каналов только от одних глаз. Не как у этого сгустка в аквариуме. Он глухой, немой и слепой, никаких трубок, если не считать те, что переносят отходы и питательные вещества. Это просто масса нейронов, пара миллиардов мясных переключателей, зависших в стазисе, пока какой-нибудь внешний стимул не заставит их работать.
Я никакого стимула не вижу, подать сигнал на эту проводку невозможно. Но почему-то она активна. Сияние, переливающееся на поверхности, говорит о плененной внутри душе.
Ее нейроны искрятся, хотя в них никто не тыкает. Ты же их хотел увидеть, Кай. Вот они.
Фальк тоже смотрит на мозг:
– Интересно, как оно работает?
– Из-за новизны, – говорит пилигрим, стоящий в тени с другой стороны шара, индиец, судя по голосу. – Так мне рассказывали, по крайней мере. Особая комбинация квантовых полей, ничего подобного раньше вообще не существовало, и потому вселенная не может об этом вспомнить, ей приходится… импровизировать.
– Да это просто разводка, – отвечает какой-то скептик слева. – Могу поспорить, они запустили эту штуку перед нашим приходом. И со временем она отключится.
– Мы все со временем отключимся.
– Квантовые эффекты…
– Эфаптическая передача или вроде того.
– Но что оно делает? – спрашивает кто-то, и все сразу замолкают. – В смысле, это же свобода воли, так? Свобода воли делать что? Оно ничего не чувствует. Не может двигаться. Не знаю, эта штука больше походит на какой-то разумный йогурт или типа того.
Все смотрят на Чито.
– Не в этом смысл, – не сразу говорит тот. – А в демонстрации принципа.
Я снова перевожу взгляд на шар, на интерференционные узоры, извивающиеся на мясе. Странно, но в загруженном архиве эту штуку не показали. Может, компания подумала, что немного тайны нам не помешает.
В наши дни с тайнами напряженка.
АДМИНИСТРАЦИЯ ДИАСПОРЫ ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ
ОТДЕЛ ПСИХОЛОГИИ ЭКИПАЖА
ЗАПИСЬ ИНТЕРВЬЮ ПОСЛЕ ИНЦИДЕНТА
КОД ИНТ.: DC25-2121:11:03-1820
СУТЬ ИНЦИДЕНТА: аутодеструктивное поведение
СУБЪЕКТ: С. Азмундин, кор. «Эриофора», Ж, возраст: 16 (хрон), 23 (разв)
ИНТЕРВЬЮЕР: М. Савада, ОПЭ
НАБЛ/БИОТЕЛ: ACD-005-F11
ПСИХОКОММЕНТАРИЙ: ACD-005-C21
М. Савада: Сейчас ты чувствуешь себя лучше?
ТИШИНА: 6 СЕК.
Почему ты это сделала, Сандей?
С. Азмундин: Как думаете, наш разговор когда-нибудь начнется по-другому?
МС: Сандей, почему…
СА: Я этого не делала. Я вообще ничего не делаю. И никто из нас не делает.
МС: А, понимаю.
СА: И потом, когда они удалили опухоль из его мозга, заключенный перестал ебать все, что движется. Из его личности исчез даже намек на гиперсексуальную педофилию. И его, разумеется, отпустили домой, ведь он не нес ответственности: опухоль заставляла его делать все эти ужасные вещи.
МС: О, ты решила вновь обратиться к классике. Это хорошо.
СА: И все поздравили друг друга с озарением, порадовались чудесам современной медицины, и никому не хватило яиц задать вопрос: разве опухоль должна иметь хоть какое-то значение? Разве здоровые люди несут больше ответственности за то, как смонтирован их мозг? Разве они могут отредактировать или подрезать собственные синапсы так, как больным не дано?
ТИШИНА: 3 СЕК.
МС: Можешь не верить, но ты не первый человек шестнадцати лет, который задает подобные вопросы. Даже неускоренные подростки, насколько известно, время от времени борются с парадоксом человеческой природы.
СА: Да неужели.
МС: Конечно, обычно они подходят более зрело к проблеме. Например, не прибегают к фальшивым попыткам самоубийства.
СА: А с чего ты подумал, что она фальшивая?
МС: Потому что ты достаточно умна, чтобы все сделать наверняка.
СА: Я изучила материал. Что поперек резать, что вниз. Никакой разницы.
МС: Хорошо. Ты достаточно умна и знала: мы успеем вовремя, и неважно, как ты режешь.
ТИШИНА: 4 СЕК.
МС: Сколько раз я должен говорить, Сандей? Весь этот… театр… не нужен. Ты можешь просто уйти. Просто скажи нам и уходи.
СА: И что мне делать? Я – план Б. Резерв на случай, если команда А не решит какую-нибудь тупую проблему с энным количеством тел. Меня для этого сконструировали.
МС: Мы тренировали тебя быть инициативной. Давали образование, чтобы ты могла решать задачи общего характера. И если ты не знаешь, как продуктивно использовать этот навык в Солнечной системе, тогда продолжай в том же духе. В следующий раз попытайся выпрыгнуть из воздушного шлюза.
СА: Я такая, какая есть. Я сойду с ума, если буду заниматься чем-то еще.
МС: Так почему ты постоянно с нами борешься?
СА: Я такая, какая есть, не просто так. Вы меня такой сделали.
МС: Ты действительно думаешь, что я контролирую свои способности и желания лучше тебя? Всех… формируют, Сандей. Разница только в том, что нас сформировал слепой случай. А тебя мы сформировали с определенной целью.
СА: С вашей целью.
МС: Получается, опухоль все-таки имеет значение?
ТИШИНА: 2 СЕК.
МС: Стволовые клетки еще не прижились. Будешь расчесывать – останутся шрамы.
СА: А я хочу шрамы.
МС: Сандей…
СА: Пошел на хуй, Маморо. Это мое тело, даже если жизнь не моя. Можешь вычесть из залога на убытки, если не нравится.
МС: Постарайся отдохнуть. Симы Керра-Ньюмана завтра в 8:45.
На таком расстоянии от Солнца инерционных двигателей нет. Нет петлевой квантовой гравитации, нет волшебных червоточин. Рядом с такой массой любые реактивные движки дохнут сразу. А потому Базовый лагерь, чья привязь растянута до предела, запускает новый корабль для этой последней, кульминационной фазы нашего паломничества. «Автономность для людей»: экранированный кристалл, обрамленный скользящими зеркалами – полмиллиарда защитных осколков, концентрически выложенных, точно выровненных и постоянно подстраивающихся под окружение, чтобы уберечь нас от фотосферы.
Чито говорит, что лучшей ситуации и придумать нельзя, не в этой точке цикла: к нам идет стабильная пара солнечных пятен с диаметром в пике около пятидесяти тысяч километров. Вероятность коронального выброса меньше одного процента, и даже в этом случае он будет направлен в другую сторону. Не о чем беспокоиться.
Прекрасно. За бортом температура пять тысяч градусов, а мы живем и здравствуем, по-моему, это уже настоящее волшебство; почему бы не подкинуть в общую картину еще и цунами из радиоактивной плазмы, которое захлестнет нас со скоростью пятьсот километров в секунду?
Пилигримов связали и бросили в камере без окон, цилиндре метров шесть в длину максимум. Изогнутая переборка сияет бледно-желтой пастелью, как у нимба Иисуса. Мы смотрим вперед, привязаны к хребту, идущему вдоль оси отсека: каждый позвонок – это противоперегрузочная койка, каждый корешок – поручень или подлокотник. Нас зафиксировали ради нашей же безопасности. И ради безопасности других пилигримов. Никогда не знаешь, как автоматы отреагируют на автономность. Нам, в конце концов, не обещали блаженство. До меня доходили слухи – неподтвержденные, конечно, и никакого упоминания в корпоративных инструкциях о них нет – о первых турах, когда свободные во всех смыслах клиенты ногтями буквально срывали с себя лица. Сейчас компания старается рисковать по минимуму. Свободу мы будем познавать в оковах.
Прошло уже несколько часов. Вокруг не парят внимательные помощники, бдительные машины не ждут своего времени, если что-то пойдет не так. Под влиянием шести тысяч филигранных гауссов нельзя доверять ни технике, ни техникам. Впрочем, они за нами наблюдают сверху, из экранированного кокпита: под слоями мю-металла и сверхпроводников, до задницы зафарадеинные, они приглядывают за нами сквозь нить оптоволокна толщиной с человеческий волос. Если все пойдет не по плану, они захлопнут фильтры, вернут нас в мир часовых механизмов и рванут обратно, туда, где есть лекарства, шлемы Бога и дефибрилляторы.
У нас есть большой выбор заранее записанной музыки, чтобы мы не скучали. Но она никого не интересует. С тех пор как мы вылетели из базового лагеря, никто не произнес ни слова. Может, не хотят разрушать настроение. Может, прямо сейчас в последний раз анализируют механику чуда, забивая себя информацией, так как инлеи, которые обычно помнят такие вещи за нас, станут не только бесполезными, но и вредными, как только ставни откроются.
По крайней мере двое пилигримов молятся.
Переборка исчезает. Наше крошечное множество начинает охать. Мы лежим голые в море огня.
И не просто в море: в бесконечном бурлящем пространстве, на раскаленной основе бытия. Куда ни посмотри – повсюду итерируют плазменные фракталы, их постоянно подпитывают всплески из конвективной зоны. Сияющие гобелены, размерами превосходящие многие миры, превращаются в хохочущие лица демонов с пылающими пастями и глазами. Корональные петли, бесконечные арки плазмы дрожат и прыгают по этой бурлящей поверхности навстречу невообразимо далекому горизонту.
Почему-то я не слепну.
Внизу царит ад. Наверху кромешная тьма, пронизанная яркими канатами и нитями, извивающимися во мраке: сапфировые, изумрудные переплетающиеся косы желтого и белого цветов. Петли и узлы магнитного поля Солнца постоянно деформируются, искажаются Кориолисом и дифференциальным вращением.
Конечно, все это артефакт. Тактический оверлей, который тянет невидимые контуры в пространство человеческого зрения. Здесь вся реальность подвергается цензуре сложного взаимодействия полей и фильтров, вольфрамового экранирования и программируемого вещества. Наверное, лишь один фотон из триллиона пробивается внутрь: жесткие рентгеновские, гамма-лучи, протоны высокой энергии – всех не пускают за порог.
Прямо по курсу, на горизонте ползут две опухоли: темные континенты на ярком горящем море. В тени той, что поменьше, могли бы исчезнуть с пяток Земель.
– Сцилла и Харибда, – шепчет кто-то за моим плечом.
Понятия не имею, о чем идет речь.
Мы идем в пространство между континентами.
Магнитные поля. В них вся суть. Забудьте о синхротронном излучении, о гамма-излучении, забудьте об игольчатой буре протонов, которые мгновенно разорвали бы вам внутренности в кашу, если бы проникли сквозь экранирование (и нескольким это удастся: как только мы доберемся домой, туристам не обойтись без десятка крошечных опухолей, проверок и микрохирургии). Главное – это невидимые петли магнитной силы, которые тянутся вверх от самого тахоклина и пробиваются сквозь поверхность Солнца. Здесь столько всего происходит: контуры танцуют внутри контуров, силовые линии плотно опутывают невидимые валы – такие реакции увеличивают напряженность поля в пять тысяч раз. Хотя дело не в интенсивности. А в сложности: все эти перепутанные линии без проблем свиваются, стягиваются в узлы, и в таком изощренном, настолько туго натянутом узоре всегда что-то рвется.
Говорят, только в этом месте можно обрести свободу воли. На грани.
Когда все может разрушиться в любой момент.
Солнечные пятна окружают нас по флангам, магнитный север, магнитный юг, огромные черные дыры пожирают свет по обе стороны. Витые арабески дугой изгибаются между ними, арки внутри арок внутри арок, вышиной в пять Юпитеров. Самая верхняя слегка дрожит, когда мы приближаемся. Она изгибается внутрь.
И ломается.
Кабину захлестывает ослепляющий белый свет. В эту самую секунду мы существуем в сердце перезамыкания. На капсулу обрушивается электрический поток; у меня встает дыбом каждый волосок на теле. Разряд заливает каждый синапс, перезапускает каждую цепь, сбрасывает все часы на ноль.
Мы свободны.
Позади нас сияющие контуры отскакивают, словно резиновые ленты. Где-то рядом люди поют на неведомых языках. Агни Фальк в раю, прямо здесь, в бездне ада: глаза закрыты, лицо блаженное, в уголке рта набухает бусинка слюны. Через три позвонка в сторону кормы кто-то стонет и бьется в путах, то ли от экстаза, то ли от удара током.
Я ничего не чувствую.
Я стараюсь. Действительно стараюсь. Заглядываю глубоко внутрь себя, ищу хотя бы искорку нового озарения, хоть какую-то разницу между подлинной волей, которой я сейчас обладаю, и обыкновенной иллюзией, бредом, поразившим каждого человека с тех пор, как наша модель сошла с конвейера. Да и как мне узнать? Разве в теменной доле есть диод, темный с самого рождения, который загорается лишь в одном случае, когда спадает поводок? Неужели десять минут назад все мои решения были менее автономны, чем сейчас? Я свободна? Могу идти? Мы достигли цели?
Кажется, другим уже все ясно. Может, Солнце освободило их от рабства, а может, просто поджарило мозги, но для них что-то изменилось. Может, дело во мне. Наверное, все правки, которые адаптировали меня под глубокий космос и глубокое время, каким-то образом… снизили мою чувствительность. Может, имплантаты спор дали какую-то уникальную интерференцию, которая подавила сигнал.
Кай был прав. Как жалко, блин.
Врубаются форсажные камеры «Автономности». Ускорение вжимает меня в кресло. Со всех сторон до сих пор корчится и ослепляет Солнце (хотя теперь горизонт выгибается, так как мы легли на обратный курс). При других обстоятельствах такое зрелище вдохновило бы и ужаснуло; но теперь я отвожу глаза не в благоговении, а от разочарования. Взгляд падает на тыльную сторону левой руки, скованную у запястья, рефлекторно сомкнувшуюся вокруг подлокотника. Даже моя эндокринная система не впечатлена; из 864 видимых пор только 106 активно выделяет пот. По идее, такая близость к Солнцу могла бы вызвать…
Подождите…
Я не могу этого видеть. Человеческим глазам разрешения не хватит. И все-таки… это не галлюцинация. Каждая пора, каждый канал, каждый курчавый волосок на теле находятся именно там, где им положено. Я могу подтвердить расположение каждого благодаря независимым линиям мышления.
В голове появляется фраза: «Визуализация данных».
Я этого не вижу. Я делаю логические выводы. Глубинные отделы мозга, чьи вычисления слишком обширны, чтобы поместиться во временной памяти сознания, передают под столом записки. Они превратили мою зрительную кору в шпаргалку. Я вижу микроскопические ворсинки на сиденье. Вижу крылья бабочек, трепещущие в солнечной короне, слышу каждый стук сердца в капсуле.
Я вижу вселенную из паутин, где все связано со всем. Вижу будущее, которое задыхается от постоянного усложняющегося переплетения взаимодействий и ограничений. Смотрю назад и вижу, как эти нити истончаются позади меня: световой конус сжимается, причины отрываются от следствий, каждая схлопнувшаяся волна вероятности вновь набирает потенциал, там, в прошлом, где все возможно.
Я делаю шаг назад, выхожу наружу и вбираю в себя все.
Я вижу хаос без формы и пустоты. Я вижу вспышку.
Я вижу, как из нее появляется планковское время.
Я вижу, как электроядерные силы коллапсируют, порождая выводок строительных блоков: гравитацию, электромагнетизм, сильные и слабые ядерные взаимодействия. Я вижу, как амплитуэдр собирает себя из закрытых дверей и упущенных возможностей. Столько потенциала тратится зря, за одну единственную пикосекунду исчезает столько путей. Законы физики застывают, и бесчисленные степени свободы пропадают навсегда. Будущее – это смирительная рубашка: каждый поворот электрона чуть туже затягивает ремни, каждое решение пойти туда, а не сюда уничтожает оставшиеся альтернативы.
Я вижу спутанные нити собственного будущего, вижу, как они все сильнее сжимаются и сходятся в одной точке. Отсюда я ее не вижу, но смысл не в этом. Нитей достаточно. Они тянутся на тысячелетия вперед.
Раньше я никогда в это не верила.
Другие люди всхлипывают, рыдают от экстаза, кусают губы стучащими зубами. А я громко хохочу. Я никогда не чувствовала такую надежду, такую уверенность, как сейчас. Я отпускаю подлокотники, разжимаю руки и поднимаю их ладонями вверх.
Шрамы на запястьях исчезли.
Я родилась заново.
«Пойми: ты сама должна сделать выбор».
Впервые я услышала эти слова в четыре года. Тогда мне не вживили инлеи, никому не вживили; нас приходилось собирать вместе в одном и том же месте и говорить со всей группой, словно мы учились в какой-то старой школе из другого века.
Они показали нам, почему мы здесь: пылевые зоны, затонувшие побережья, слабые истощенные экосистемы, задыхающиеся от столетий человеческих отходов. Нам показали архивные съемки линчевания братьев Кох[2], от которых мы стали чувствовать себя чуть лучше, но на самом деле оно ничего не изменило.
– У нас заканчивается время, – сказала наша учительница – наша первая учительница, и я до сих пор не могу вспомнить ее имя, но зато помню, что один глаз у нее был голубого цвета, а другой – янтарного. – Мы все предвидели, но по-настоящему не верили в собственные предсказания.
Она рассказала нам о рудиментах Манифеста Хокинга, о концепции Великого фильтра, о зловещих предзнаменованиях, что висели на фоне человеческой истории, как все увеличивающийся долг, сроки по которому давно прошли. И проценты набегали год за годом, и счет уже был не за горами, и мы с огромной скоростью неслись навстречу кирпичной стене, но, кажется, никто не мог дать человечеству по тормозам, и какой смысл теперь говорить об этом?
И все это было, пока не появилось первое Кольцо Хокинга. Пока первый ион водорода попал из одной точки в другую, не пройдя пространство между ними. Пока открытие нерелятивистских червоточин не дало слабую надежду, чтобы хотя бы малое число людей доберется до других, еще не загрязненных гнезд.
– Но это же не сработает! – выпалила я, а учительница повернулась ко мне и спросила:
– Почему же, Сандей?
Если бы я тогда была чуть старше, чуть быстрее, то могла бы одним духом выпалить все причины разом: неважно, насколько быстро они нас вырастят и отправят в путь, неважно, что наши аварийные люки могут в одно мгновение связать целые световые годы. Мы все еще здесь, и понадобятся столетия, чтобы попасть куда-то еще, и даже магическим мостам нужен какой-то якорь на обоих концах. А все, что мы сейчас узнали о наших собратьях – уничтоженные виды, пропущенные переломные моменты, множество бестолковых половинчатых решений, которые загибались уже на следующем цикле выборов – ничто из этого не оставляло надежды на глобальную инициативу, охватывающую тысячи лет. Мы были просто не способны на такое.
Но они не сделали нас умнее. Они лишь ускорили нас. Мой разогнанный крохотный мозг, может, и бежал в два раза быстрее, чем положено в его хронологическом возрасте, но как восьмилетка может осознать упрямую слепоту целого вида? Нутром я все понимала, но вот слов не знала. И потому смогла лишь тупо повторить:
– Слишком поздно. У нас, как вы сказали, кончилось время…
Какое-то время все молчали. Кай неодобрительно на меня посмотрел. Но когда учительница снова заговорила, в ее голосе не было упрека:
– Мы делаем это не для себя, Сандей.
Она повернулась ко всей группе.
– Именно поэтому мы не строим Нексус на Земле или даже вблизи от нее. Мы строим его глубоко в космосе, чтобы он смог пережить любую участь, которую мы уготовили себе. И там он будет… ждать тех, кто придет потом. Мы не знаем, кем станем через тысячу лет или через миллион. Возможно, уже послезавтра мы разбомбим все вокруг и отправимся в забвение. Мы такие. Но не теряйте надежды, ведь мы еще и другие, мы можем дотянуться до звезд. И если уже завтра впадем в дикость, то у нас в запасе будут столетия, чтобы подняться вновь, пока вы не проверите, как мы тут поживаем. А потому, вероятно, однажды вы построите врата, а из них ничего не выйдет – так будет в следующий раз, и в следующий, пока вы не встретите ангелов. Вы не знаете, но сможете увидеть будущее. Каждый из вас. Сможете увидеть, как все обернется. Если захотите. Это только ваше решение.
Кто-то захлопал, мы повернулись на звук. В дверях стоял мужчина, сутулый, глаза грустные, как у бассета, над совершенно неуместной улыбкой на таком лице. Учительница еле заметно покраснела от аплодисментов, подняла руку в приветствии:
– Я хочу, чтобы вы все познакомились с доктором Савадой. В следующие несколько лет вы очень хорошо его узнаете. Если вы последуете за ним сейчас, то он вам кое-что покажет.
Мы встали и начали собирать вещи.
– И через десять тысяч лет… – слова вылетели поспешно, словно она не сказала их, а позволила им сбежать, – если хоть что-нибудь скажет вам «привет», оно точно будет лучше всего того, что вы оставили позади. – Учительница грустно улыбнулась. – Разве за такое не стоит отдать жизнь?
Кай стоит в стыковочном зале ожидания, как я и думала. Даже сквозь его ухмылку я вижу, как он удивлен: я не должна идти сама по себе так скоро. Других – сбитых с толку, растерянных, не отошедших от шока – держат под локоть проводники, аккуратно направляют к их пожизненному заключению. Клиенты все еще моргают, не в силах избавиться от образов прозрения. Слепые с рождения, слепые снова, они даже не могут толком вспомнить, что увидели.
И не смогут. Их сконструировали случайно; может, лишь пара модов ради зеленых глаз или лучшего слуха, или защиты от рака. Их машины созидания не знали предвидения и будущего. Эволюции важно лишь то, что работает сейчас.
Я совершенно другая. Я вижу на световые годы вперед.
А потому никаких проводников для Сандей Азмундин. Моя пастушка все еще у шлюза, она явно ерзает от нетерпения, ждет, когда же я появлюсь. А я прошла мимо нее, и она меня даже не заметила; ее поисковый образ настроен на рассеянность, а не целеустремленность.
– Привет, – я улыбаюсь Каю. – Ты был не обязан сюда приходить.
– Получила, что хотела? Счастлива, наконец?
Да. Я действительно рада его видеть.
– Они тебя обыграли, понимаешь? – говорит он. – Думаешь, надула их, думаешь, удивила? Они прекрасно знали, что ты собираешься сделать. Неважно, что ты там узнала, неважно, чего добилась, они…
– Я знаю, – спокойно отвечаю я.
– Они хотели, чтобы ты сюда прилетела. Этот опыт даже в теории не мог поставить под удар твою преданность миссии. Он должен был ее зацементировать.
– Кай, я все это знаю, – я пожимаю плечами и беру его за руку. – Ну что могу сказать? Все сработало, – хотя и не так, как они думают. Я поворачиваю запястье, пока не показываются вены. – Смотри.
– Что? – Он хмурится. – Думаешь, я их раньше не видел?
Похоже, он не готов.
Я вижу, что он готов уйти, потому разворачиваюсь первой, лицом к невидимой линзе с другой стороны отсека. Машу рукой.
– Что ты делаешь?
– Приглашаю доктора выйти к нам.
И по его реакции я понимаю, что Савада привел помощника.
По приглашению они входят через боковую дверь, пересекают палубу, когда последние пилигримы исчезают в трубе.
– Мисс Азмундин, – говорит Радек (я це́лую секунду пытаюсь понять, откуда знаю его имя; оно появляется в памяти так быстро, словно он носит на костюме бирку).
– Сандей, – улыбается мне Савада. – Как свобода?
– Не совсем такая, как ее превозносят.
– Ты готова вернуться домой?
– Со временем, – я вижу, что Радек слегка напрягся. – А что, какая-то спешка?
– Нет, – отвечает Савада.
– У нас есть все время мира, – добавляет Радек. – Давай, гуляй, пока звезды не погаснут.
И я вижу, что он говорит буквально.
– Я что-то смешное сказал? – спрашивает Радек, а ухмылка Кая только ширится.
Я улыбаюсь, не могу остановиться. Я все понимаю по отсутствию реакции. Их лица неподвижны, а в глазах роятся звезды. И не просто звезды, а те, которые сместились в красную область, от видимого света к инфракрасному, слишком быстро для любого естественного процесса. Звезды, чей свет скрылся под наперстком. Целые солнца… которые кто-то закрыл оболочкой.
– Вы нашли Второй тип, – чуть ли не про себя бормочу я. – В Змееносце.
А вот теперь лица у них дергаются.
– Да, сначала там, – в их нервно подрагивающих веках я вижу настоящие откровения. – Теперь их заметили в Змее. И они направляются сюда.
Разумеется.
Эти люди не стали бы соваться в космос, если бы не боялись, что соперники успеют туда первыми. Из-за собственного равнодушия они бы сожгли весь мир, но как только этому миру стало что-то угрожать извне, как они тут же взметнулись, страстно его защищая. Само по себе человечество сосет большой палец, сидя в собственном дерьме; но столкнувшись с Другим, оно начинает строить порталы в бесконечность. Конструировать созданий вроде меня, чтобы рассеять их по всему космосу.
Враг – вот все, что нужно людям.
И я вижу кое-что еще: вскоре прозрение меня покинет. Процесс уже запущен. Я чувствую, как начинают затуманиваться мысли, как на глаза возвращаются катаракты. Мои нейроны, может, и упрямее, чем у Фальк и ее друзей, но вскоре – через несколько часов, а может, через день – они вернутся к базовому состоянию, и я погасну, как выдохшаяся батарейка.
Это нормально. Все мои откровения в безопасности; нет нужды реконструировать путешествие, если помнишь пункт назначения.
– Это твое решение, – напоминает Савада. – И так было всегда.
Конечно, он неправ. Это не мое решение, и так было всегда. По крайней мере тут я не ошиблась.
Но это и не их решение.
Я поворачиваюсь к своему учителю:
– Не ты выбираешь мой путь, Маморо.
Он качает головой:
– Никто и никогда не…
– Путь уже выбран. Ты его только расчищаешь.
Все это время я бросала им вызов, провоцировала, чтобы меня вышвырнули; все это время они самоуверенно держали дверь открытой и подбивали меня уйти. Все это время я пыталась быть свободной.
Но вы можете оставить свободу себе. У меня есть кое-что получше.
У меня есть предназначение.
1
Транскраниальная магнитная стимуляция. – Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.
2
Здесь имеются в виду Чарльз Кох и Дэвид Кох, американские предприниматели и миллиардеры, владельцы компании «Кох Индастриз», которая производит нефтепродукты.