Читать книгу Жизнеописания - Плутарх, Plutarch - Страница 3

I. КТО И ПОЧЕМУ дал городу Риму его славное и всем известное имя, об этом писатели говорят различно. Одни рассказывают, что пеласги, скитаясь по большей части известных земель и покорив почти все из них, поселились на том месте и назвали город Ромой, намекая на успехи своего оружия, другие – что после взятия Трои кучка спасшихся троянцев села на корабли. Буря пригнала их к берегам Этрурии, и они кинули якорь при устье Тибра. Их жен плавание по морю утомило до того, что они не могли более выносить его, поэтому одна из них, самая знатная и умная, Рома, сожгла корабли. Мужья сперва сердились на ее поступок, но потом покорились необходимости и поселились в окрестностях Паллантия. Вскоре они устроились сверх ожидания хорошо: им попалась плодородная земля, кроме того, к ним дружелюбно относились соседи. Они стали уважать Рому и, между прочим, назвали в честь нее город, виновницей основания которого была она. С тех пор, говорят, у римлян остался обычай – женщинам целовать в губы своих родственников и мужей, так как, сжегши корабли, они просили мужей перестать сердиться, целуя их и любезничая с ними.

II. НЕКОТОРЫЕ рассказывают, что город назван в честь Ромы, дочери Итала и Левкарии (по другим источникам – сына Геракла, Телефа), вышедшей замуж за Энея (по другим сведениям – за Аскания, сына Энея); некоторые считают основателем города сына Одиссея и Кирки, Романа, другие – латинского царя Рома, изгнавшего этрусков из их земель, этрусков, которые переселились в Лидию из Фессалии и из Литии и Италию. Но и те, кто совершенно справедливо считает город названным в честь Ромула, рассказывают о его происхождении неодинаково. Одни рассказывают, что он был сыном Энея и дочери Форбанта, Декситеи, и ребенком привезен в Италию вместе со своим братом Ремом; что во время наводнения Тибра все лодки потонули, кроме той, где находились дети, и что она тихо пристала к отлогому берегу в том месте, которое спасшиеся сверх ожидания назвали Римом. Другие говорят, что дочь названной троянки, жена сына Телемаха – Латина, была матерью Ромула, третьи – что его родила от связи с Марсом дочь Энея и Лавинии, Эмилия. Но некоторые рассказывают о его рождении совершенно невероятные вещи. У царя альбанского, Тархетия, кровожадного деспота, случилось во дворце чудо: из средины очага поднялся мужской член и оставался так несколько дней. В Этрурии есть оракул Тефии. Он дал Тархетию совет соединить его дочь с видением, предсказывая, что у нее родится славный сын, богато наделенный нравственными качествами, счастьем и телесною силой. Когда Тархетию сказали об ответе оракула, он приказал исполнить прорицание одной из своих дочерей; но она оскорбилась и послала вместо себя рабыню. Узнав об этом, Тархетий в раздражении решил запереть обеих в тюрьму и казнить их; но Веста явилась ему во сне и запретила ему обагрять кровью руки. Тогда он приказал заковать девушек и заставил их ткать, обещая по окончании тканья выдать их замуж. То, что они успевали соткать днем, Тархетий приказывал другим девушкам распускать ночью. Когда у рабыни родились двое близнецов, Тархетий отдал их какому-то Тератию с приказанием убить; но тот унес их и оставил на берегу реки. Часто приходившая сюда волчица кормила их молоком, разные птицы носили малюткам пищу и клали им в рот. Наконец, детей нашел пастух. Удивленный, он решился подойти ближе и взял их с собою. Таким образом, они были спасены и, выросши, напали на Тархетия и победили его. Об этом говорит Проматион, автор «Истории Италии».

III. САМОЕ правдоподобное и подтверждаемое большим числом свидетельств предание первым из греков принял, в общем, пепаретец Диокл, которому почти во всем следовал Фабий Пиктор. Правда, между ними есть разница в других его подробностях; но в главных чертах предание это заключается в следующем.

В числе потомков Энея, альбанских царей, было два брата: Нумитор и Амулий, которые должны были наследовать престол. Амулий разделил все наследство на две части и предложил Нумитору на выбор – или корону, или привезенное из Трои золото. Тот взял корону. Имея деньги и располагая вследствие этого большими средствами, нежели Нумитор, Амулий легко лишил его престола. Боясь, что у дочери брата могут родиться сыновья, он сделал ее весталкой и осудил на вечное безбрачие и девство. Одни зовут ее Илией, другие – Реей или Сильвией. Но вскоре стало ясно, что она забеременела, нарушив, таким образом, закон весталок. Дочь царя, Анто, горячо просила отца пощадить жизнь Реи. Амулий запер ее в тюрьму и приказал не пускать к ней никого, чтобы она не разрешилась от бремени без его ведома. Она родила двух сыновей замечательной величины и красоты. Еще более испугавшись, Амулий приказал рабу взять их и бросить где-нибудь подальше. Некоторые зовут раба Фаустулом; другие говорят, что так звали того, кто нашел их. Раб положил детей в корыто и отправился к реке, чтобы бросить в воду. Он увидел, что по реке ходят огромные с белыми гребнями волны; он струсил подойти ближе, оставил корыто на берегу и ушел. Вода в реке прибывала; наводнением подняло корыто, течением подхватило его и бережно вынесло на отлогое место, нынешний Кермаль; раньше, вероятно, оно называлось Германом, потому что родные братья по-латыни – germani.

IV. ВБЛИЗИ росла дикая смоковница, которую назвали Руминальской в честь Ромула, как думают некоторые, или потому, что в ее тени отдыхали жвачные животные, или же вследствие того – и это всего невероятнее, – что малютки сосали под нею молоко, так как в древнелатинском ruma значит сосцы. Богиню, заботящуюся, по верованию римлян, о кормлении детей, они зовут Руминой и приносят ей жертвы без вина, заменяя его возлиянием молока. Здесь лежали дети, когда, по преданию, волчица кормила их молоком, а прилетавший дятел носил им пищу и берег их. Оба животных считаются посвященными Марсу; но особенно уважают римляне и оказывают религиозные почести дятлу, поэтому слова матери малюток, что она родила их от Марса, находили себе большее подтверждение. Некоторые говорят, впрочем, что матерью она сделалась насильно, – Амулий явился к ней вооруженным, увез ее и лишил чести. Другие думают, что сказочный характер предания объясняется двусмысленным именем кормилицы. Лупа значит по-латыни и «волчица», зверь, и «публичная женщина». К числу последних принадлежала и кормилица малюток, жена Фаустула, Акка Ларенция. Тем не менее римляне приносят ей жертвы. В апреле жрец Марса совершает в ее честь заупокойное возлияние. Праздник ее называется Ларентами.

V. КУЛЬТ другой Ларенции установлен по следующей причине. Один из служителей храма Геркулеса вздумал, вероятно от безделья, поиграть с богом в кости, с условием, что, если он выиграет, бог окажет ему какую-либо милость, проиграет – он угостит бога отличным обедом и доставит ему красивую женщину. Затем он бросил кости сперва за бога, потом за себя и проиграл. Желая оказаться честным человеком, строго выполнить условие, он приготовил богу обед, нанял Ларенцию, которая была в блеске красоты, но еще никому не известна, угостил ее в храме, приготовил постель и после обеда запер ее, предоставив в распоряжение бога. Говорят, бог действительно пришел к женщине и велел ей выйти утром на форум, поцеловать первого встречного и отдаться ему. Ей встретился седой, очень богатый, бездетный и холостой старик Тарруций. Он познакомился с Ларенцией, полюбил ее и, умирая, оставил наследницей огромного, прекрасного состояния. По завещанию, она большую часть его оставила народу. Говорят, она, пользовавшаяся уже известностью и считавшаяся любимицей богов, исчезла на том самом месте, где погребена первая Ларенция. В настоящее время это место называется Велабр, потому что во время частых наводнений Тибра нужно было переправляться по нему на лодках, иначе нельзя было попасть на форум. Такой способ переправы назывался «велатура». Некоторые же говорят, что начиная с того места улица от форума до цирка устилалась, по приказанию эдилов, парусами. Парус по-латыни «велум». Вот почему оказывают римляне почести второй Ларенции.

VI. СВИНОПАС Амулия, Фаустул, унес детей тайно от всех. Некоторые говорят, однако, с большей вероятностью, что об этом знал Нумитор, который тайно отпускал пищу для малюток. Говорят даже, их отправили в Габии учиться чтению и письму и, кроме того, тем предметам, знать которые необходимо детям хорошего происхождения, и назвали их, как уверяют, Ромулом и Ремом потому, что их застали припавшими к сосцу волчицы. Когда они были еще малютками, их счастливая наружность – высокий рост и красота – ясно говорили об их происхождении. Взрослыми оба они были смелы, храбры, гордо смотрели в лицо опасности, вообще отличались непоколебимым мужеством. Ромул был рассудительнее брата и имел способности государственного человека. На сходках между соседями, где шла речь о скоте или охоте, он давал ясно понять, что рожден, скорее, для того, чтобы повелевать, нежели находиться в подчинении у других. Вот почему он был другом равных себе по происхождению и низших, но с презрением относился к людям, не отличавшимся нравственными достоинствами, – к царским чиновникам, смотрителям и главным пастухам, и не обращал внимания на их угрозы и раздражение против него.

Братья жили и вели себя так, как следует людям благородным. Они считали неприличным бездельничать, лениться и занимались гимнастикой, охотились, бегали, убивали разбойников, ловили воров и не давали в обиду угнетаемых, благодаря чему приобрели большую известность.

VII. ОДНАЖДЫ пастухи Нумитора повздорили с пастухами Амулия и угнали у них их стада. Братья не выдержали, напали на обидчиков, заставили их разбежаться и отняли у них большую часть их добычи. Не обращая внимания на гнев Нумитора, они стали собирать вокруг себя массу нищих и многих беглых рабов, внушая им мятежные замыслы и неповиновение властям.

Раз, когда Ромул был занят жертвоприношением – он был религиозен и умел гадать по внутренностям жертв, – пастухи Нумитора неожиданно напали на Рема, который шел в небольшом обществе. В стычке с обеих сторон оказались избитые и раненые; но люди Нумитора одолели и взяли Рема живым в плен. Они привели его к Нумитору в качестве обвиняемого. Тот не решился наказать его лично из страха перед своим суровым братом, но сам явился к нему и просил дать удовлетворение, как брату, и не давать в обиду своим рабам, как царя. Население Альбы выражало свое неудовольствие и считало Нумитора оскорбленным без всякого повода с его стороны. Это произвело на Амулия впечатление, и он отдал Нумитору Рема в его полное распоряжение. Тот взял его с собою, привел домой и, удивляясь фигуре молодого человека, его необычайно высокому росту и силе, которой никто не мог сравняться с ним, глядя на его мужественное лицо, говорившее о его смелой, гордой, не поддающейся горю душе, видя полное соответствие между тем, что он слышал о его делах и поступках, и тем, что он видел, а главным образом, вероятно, по внушению божества, виновника великих дел, – напал в уме на верный след и спросил юношу, кто он и чей сын, причем говорил тихо и ласково смотрел на него, внушал ему доверие и надежду. Рем не робея отвечал: «Я буду откровенен с тобою: ты более Амулия достоин носить корону, ты выслушиваешь и расспрашиваешь других, прежде чем наказать их, а он выдает их без суда. Раньше мы, близнецы, считали себя сыновьями рабов царя, Фаустула и Ларенции; но, когда нас обвинили и оклеветали перед тобою, когда решается вопрос о нашей жизни и смерти, мы слышим о себе нечто важное. Опасность, в которой мы теперь находимся, покажет, правда ли это. Наше рождение, говорят, покрыто тайной. Еще более невероятные рассказы существуют о нашем воспитании и раннем детстве: нас выкормили те звери и птицы, на съедение которым нас бросили, – волчица давала нам сосать молоко, дятлы носили нам пищу, когда мы лежали в корыте на берегу большой реки. Корыто это хранится в целости до сих пор. Оно с медными обручами. На нем вырезаны непонятные слова – знаки, которые, конечно, окажутся бесполезными для наших родителей, когда нас не будет в живых».

Судя по его словам и наружности. Нумитор, принимая во внимание его годы, отдался радостной надежде, но все же решил переговорить об этом при тайном свидании с дочерью: она все еще находилась в строгом заключении.

VIII. МЕЖДУ тем Фаустул, узнав, что Рем схвачен и выдан, стал убеждать Ромула помочь ему, открыв тайну его рождения, – раньше он только намекал о ней и говорил правду настолько лишь, чтобы братья помнили, кто они, – сам же взял корыто и поспешил к Нумитору, полный страха по случаю создавшегося положения. Он возбудил подозрение в стоявшей у ворот царской страже. Они задали ему несколько вопросов; он не знал, что отвечать, и не мог скрыть корыта, которое нес под плащом. Между стражей оказался один из тех, кому было приказано взять малюток и бросить их. Увидев корыто, он узнал его и вырезанные на нем буквы, догадался, в чем дело, не оставил его без внимания, но рассказал царю и представил пастуха к ответу.

Долгие и страшные пытки сломили упорство Фаустула, однако не вынудили у него полного признания: он объявил, что дети спаслись, но сказал, что они пасут скот вдалеке от Альбы, что он нес корыто Илии, которая, по его словам, часто хотела взглянуть на него и дотронуться, чтобы еще более увериться в спасении детей.

Амулий поступил так, как часто поступают люди, не владеющие собою и поступающие под влиянием чувства страха или раздражения, – он немедленно послал к Нумитору прекрасного во всех отношениях человека, его друга, и приказал спросить у Нумитора, знает ли он о спасении детей. Когда тот пришел, он увидел, что Нумитор чуть не обнимает и ласкает Рема, еще более обнадежил его, советовал живей приниматься за дело и остался с ними в качестве помощника.

Обстоятельства не позволяли им медлить, хотя бы они и хотели. Ромул был уже близко. К нему сбегалось много граждан из ненависти и страха перед Амулием; кроме того, он и сам успел собрать большое войско, которое разделил на отряды по сто человек. Начальник каждой из них нес пук сена и вязку прутьев на шесте – манипул [manipulus] по-латыни. На этом основании солдаты одного манипула называются до сих пор еще манипулариями.

В то время как Рем призывал к восстанию внутри города, Ромул же приближался к нему извне, царь ничего не делал, не принимал никаких мер для своего спасения – он потерял голову, растерялся, был схвачен и убит. Главным образом об этом рассказывают Фабий и пепаретец Диокл, который, если не ошибаюсь, первым издал книгу об основании Рима. Некоторые считают ее произведением сказочного, мифического характера. Тем не менее нет основания не доверять ей, видя, что делает судьба, и принимая во внимание, что Рим никогда не был бы так могущественен, если бы на то не было воли свыше, воли, для которой нет ничего великого, ничего невозможного.

IX. АМУЛИЙ умер, и дела пошли своим чередом; но братья не хотели ни жить в Альбе, не управляя, ни управлять при жизни деда, поэтому они передали ему престол и позаботились оказать должную честь и своей матери, сами же решили жить отдельно и основать город там, где протекало их раннее детство. Это была самая вероятная причина. Конечно, им необходимо было также или распустить массу собравшихся вокруг них рабов и бродяг и обратить свою власть в ничто, или поселиться с ними отдельно: жители Альбы не желали ни принимать в свою среду бродяг, ни давать им прав гражданства. Это доказывается, во-первых, похищением женщин, на которое последние решились не из желания оскорбить кого-либо, а вследствие необходимости: никто не шел за них замуж добровольно, они оказывали похищенным женщинам знаки глубокого уважения; во-вторых, тем, что, основав город, братья построили храм, служивший убежищем беглецам и посвященный ими богу Асилу. Они принимали всех: рабов они не возвращали их господам, должников – заимодавцам, убийц – властям, ссылаясь на то, что дают всем убежище вследствие оракула дельфийской пифии, поэтому население их города вскоре увеличилось, хотя вначале число жилых строений было, говорят, не больше тысячи. Но об этом речь впереди.

Когда братья решили построить город, между ними тут же вышла ссора из-за выбора места. Ромул заложил квадратный, иначе четырехугольный Рим, и хотел избрать это место для постройки города, Рем же наметил для этого укрепленный пункт на Авентине, названный в честь его Ремонием, нынешний Рингарий. Они условились решить свой спор гаданием по полету птиц и сели отдельно. Говорят, Рем увидел шесть коршунов, Ромул – двенадцать, по другим же, Рем увидел их действительно, Ромул солгал: когда пришел Рем, тогда только показались двенадцать коршунов Ромула, поэтому римляне до сих пор еще обращают главное внимание на появление при гаданиях коршунов. Понтийский историк Геродор говорит, что и Геракл был доволен, когда, думая что-либо делать, замечал коршуна. Действительно, это самое безвредное живое существо в мире. Он не приносит вреда ни посевам, ни деревьям, ни скоту, питается падалью, не убивая, не умерщвляя ни одно живое существо. Птиц он не трогает даже мертвых, видя в них своих, так сказать, соплеменников, в отличие от сов, орлов и ястребов. Недаром Эсхил говорит:

Кроме того, другие птицы, если можно так выразиться, поминутно попадаются нам на глаза, мы постоянно видим их; но коршун – редкий гость. Гнездо коршуна трудно найти, вследствие чего некоторые думают, будто он прилетает к нам из других стран. Так гадатели считают посланным свыше все то, что нарушает законы природы и появляется не само по себе.

X. УЗНАВ об обмане, Рем рассердился и, когда Ромул копал ров, которым он хотел окружить стену будущего города, стал то смеяться над его работой, то мешать ей. Наконец, он перепрыгнул через ров и был убит на месте, одни говорят – самим Ромулом, другие – одним из его товарищей, Целером. В драке был убит и Фаустул вместе с Плистином, своим братом, помогавшим ему, по рассказам, воспитывать Ромула. Целер бежал в Этрурию. Здесь следует искать происхождение слова «целер» [celer], которым римляне называют проворных, быстро бегающих. Целером они прозвали и Квинта Метелла, удивляясь той быстроте, с какою он кончил в несколько дней приготовления к играм гладиаторов в память своего умершего отца.

XI. РОМУЛ похоронил Рема и своих воспитателей на Ремонии и занялся постройкой города. Он вызвал из Этрурии людей, которые дали ему подробные сведения и советы относительно употребляющихся в данном случае религиозных обрядов и правил, как это бывает при посвящении в таинства. Возле нынешнего Комиция был вырыт ров, куда положили начатки всего, что считается по закону чистым, по своим свойствам – необходимым. В заключение каждый бросил туда горсть принесенной им с собою с родины земли, которую затем смешали. Ров этот по-латыни зовут так же, как и небо, – мундус. Он должен был служить как бы центром круга, который был проведен как черта будущего города. Основатель города вложил в плуг сошник, запряг быка и корову и, погоняя их, провел глубокую борозду, границу города. Кто шел за ним, должен был заворачивать борозды, проведенные плугом книзу, наблюдая за тем, чтобы ни один комок не лег по другую сторону борозды. Эта черта означает окружность городской стены и называется с выпадением некоторых букв «помериум» вместо «постмериум», т. е. пространство вне и внутри городской стены. На месте предполагаемых ворот сошники вынимали и приподнимали плуг, вследствие чего оставалось пустое пространство. На этом основании вся стена, кроме ворот, считается священной: ворота не считаются священными, иначе религиозное чувство не позволяло бы в таком случае ввозить или вывозить то, что необходимо, но не считается по закону чистым.

XII. ПРИНЯТЫЙ всеми день основания города – одиннадцатый день перед майскими календами. День этот римляне празднуют, считая его «днем рождения» отечества. Сперва, говорят, они не приносили тогда кровавых жертв, считая нужным справлять праздник в честь «дня рождения» отечества без пролития крови. Впрочем, еще до основания города у них был в тот же самый день праздник Палилий.

В настоящее время римские месяцы не сходятся с греческими; но тот день, в который Ромул основал город, был, как уверяют, тридцатым греческого месяца. В этот же день было солнечное затмение, которое, говорят, вычислил знаменитый эпик, теосец Антимах, и которое падает на третий год шестой олимпиады.

Во времена римского ученого Варрона, глубокого знатока истории, жил товарищ его, Таруций, философ и математик, но в то же время занимавшийся астрологией, в которой он достиг больших успехов. Варрон предложил ему определить день и час рождения Ромула, принимая во внимание известные дела его жизни, – таким же методом, каким они решают геометрические задачи, так как, по его словам, зная год рождения человека, можно знать заранее его жизнь, точно так же, как, зная его жизнь, можно определить время его рождения. Таруций решил предложенную ему задачу. Зная несчастия Ромула, его дела, время жизни и то, как он умер, имея в руках подобного рода сведения, он, ручаясь за достоверность сообщаемых им сведений, смело объявил, что Ромул зачат в первый год второй олимпиады, в египетском месяце хеаке, двадцать третьего числа, в третьем часу, во время полного солнечного затмения, родился же в том же месяце, двадцать первого числа, при восходе солнца; основал Рим – девятого фармути, между вторым и третьим часом.

В судьбе города, как и в судьбе человека, решающую роль играет время, которое можно определить по положению светил во время его основания. Конечно, такого рода вещи или подобные им скорей понравятся читателю своим сказочным, фантастическим характером, нежели заставят его рассердиться из-за своей мифической окраски.

XIII. ОСНОВАВ город, Ромул прежде всего образовал войско из всех способных носить оружие и разделил его на отряды. Каждый отряд состоял из трех тысяч пехоты и трехсот всадников. Он назывался легионом, так как для него выбирали самых воинственных из граждан. Прочие составляли народ. Народ получил имя «популус». Сто лучших граждан были избраны советниками и названы патрициями, собрание их – сенатом. Сенат значит, собственно, совет старейшин. Патрициями советники названы, говорят, или потому, что они были отцами законнорожденных детей, или, скорей, потому, что могли указать своих отцов, что при массе сбегавшихся отовсюду жителей города могли сделать немногие, или же от слова «патроциниум» – так до сих пор обозначают римляне покровительство другим, причем думают, что какой-то Патрон, один из товарищей Эвандра, был заботливым отцом и защитником слабых, вследствие чего и деятельность такого характера получила названное имя. Всего вероятнее, Ромул дал им это имя для того, чтобы первые и самые сильные пеклись и заботились о слабых, как отцы, и вместе с тем давали понять другим, чтобы они не боялись сильных и не роптали на те почести, которые оказывают им, но любили их, смотрели на них, как на отцов, считали ими и называли этим именем. В то время как чужеземцы до сих пор еще зовут сенаторов повелителями, сами римляне называют их только «отцами, внесенными в списки», – имя, которое служит выражением величайшего почета и уважения и в то же время не возбуждает ни малейшего чувства зависти. Сперва их называли просто «отцами», но позже, когда число их увеличилось, их стали называть «отцами, внесенными в списки». Это имя было в глазах Ромула высшим, в отличие сенаторского сословия от нашего класса.

Он сделал еще другое отличие аристократии от простого народа: одних он назвал патронами, т. е. покровителями, других – клиентами, т. е. покровительствуемыми, и вместе с тем замечательно умно связал их заботою об общем благе и лежащими на каждой из сторон важными взаимными обязательствами в будущем. Первые растолковывали последним законы, защищали их на суде, были их советниками и опекунами во всем, вторые не только оказывали им уважение и почет, но и помогали им выдавать замуж дочерей, если патроны были бедны, и платили за них долги. Ни закон, ни магистрат не могли заставить клиента давать показания против патрона или патрона против клиента. Позже для патронов считалось неприличным, низким брать деньги с клиента, хотя остальные обязательства остались в силе. Но довольно об этом.

XIV. СПУСТЯ три месяца по основании города произошло, как рассказывает историк Фабий, смелое похищение женщин. Некоторые говорят, что Ромул, сам человек воинственный, получил предсказание оракула, что Риму суждено взрасти, увеличиться и достичь огромных размеров – среди войн, поэтому царь первым оскорбил сабинцев. Он похитил немного девушек, всего тридцать, – он искал, скорей, предлога к войне, нежели женщин. Но это не заслуживает доверия: он видел, что город быстро наполнился жителями, из которых женаты были только немногие. Большая часть из них состояла из бедняков – простолюдинов, презираемых и не дававших повода рассчитывать, что они станут жить оседло. Он надеялся, что оскорбление, нанесенное сабинцам, послужит косвенным образом началом общения и сношений с ними, если только удастся приобрести нравственное влияние на женщин. К приведению в исполнение своего плана он приступил следующим образом. Прежде всего он распустил слух, что нашел в земле алтарь какого-то бога. Бога этого называли Консом, быть может, как бога «совета», – консилий до сих пор еще значит по-латыни «совет», как высшие магистраты, консулы, значит «советники» – или же его отождествляли с «конным» Нептуном, так как алтарь последнего стоит в Большом Цирке, невидимый в остальное время, его показывают только во время скачек. Другие же говорят, вообще, что, так как план хранился в тайне, не был никому известен, то вполне обоснованно было посвятить алтарь, скрытый под землею, божеству.

Когда он был найден, Ромул принес на нем пышную жертву и устроил игры, народный праздник, на который разослал приглашения всюду. Собралось огромное количество народу. Сам он вместе с избранными гражданами занимал почетное место в красного цвета плаще. Знак нападения должен был состоять в том, что он встанет с места, снимет плащ и снова наденет его. Большинство вооруженных мечами людей наблюдали за его движениями и, когда он подал знак, обнажили мечи, с криком бросились вперед и стали уводить дочерей сабинцев, позволяя их отцам спасаться бегством. Одни говорят, что было захвачено только тридцать, именем которых названы курии, по Валерию Антийскому – пятьсот двадцать семь, по словам Юбы – шестьсот восемьдесят три девушки; что больше всего оправдывало Ромула в глазах других: замужняя женщина была захвачена только одна, Герсилия, да и то по ошибке, так что похищение женщин не имело целью ни насилие, ни оскорбление, – им желали слить, соединить в одно целое самыми тесными узами два народа. Герсилия вышла, говорят, замуж за очень знатного римлянина, Гостилия, по другим – даже за самого Ромула. Он имел от нее детей – единственную дочь, Приму, названную так как первенец, и единственного сына, которому отец дал имя Аоллия в память того, что он «собрал вместе» граждан. Некоторые говорят, что позже он получил имя Авиллия. Об этом рассказывает историк Зенодот Трезенский, но находит себе многих противников.

XV. ГОВОРЯТ, между похищенными тогда девушками выделялась одна своею замечательной красотою и высоким ростом. Какие-то простолюдины повели девушку с собой, как вдруг им попалось навстречу несколько знатных мужей, которые стали отнимать ее. Похитители стали кричать, что ведут ее к Таласию, молодому человеку, уважаемому за свои нравственные качества. Услыхав это, защитники девушки стали выражать ему добрые пожелания и на радостях хлопать в ладоши, некоторые же даже вернулись обратно и пошли следом за провожатыми в знак любви и уважения к Таласию, выкрикивая его имя. Вот почему римляне до сих пор еще во время свадьбы употребляют припев: «Таласий!», как греки «Гименей!». Говорят, Таласий был счастлив в браке.

Карфагенянин Секстий Сулла, высокообразованный человек, говорил мне, что этот крик Ромул назначил как сигнал похищения. Все уводившие девушек кричали: «талассио!» – обычай, оставшийся вследствие этого и при свадьбах. Большинство же, между прочим Юба, думает, что слово это – знак приказания, заставляющий работать, заниматься прядением шерсти, хотя в то время греческие слова не входили еще в состав латинского языка. Но если слово это принимать не в дурном смысле, мало того, допустить, что у римлян слово «таласия» имело то же значение, что у нас, мы можем найти ему другое, более удачное объяснение. Когда сабинцы заключили мир с римлянами, одно из их условий, касавшееся женщин, говорило, что они не должны ничего делать мужьям, как только прясть шерсть. Таким образом, при позднейших браках сохранился обычай, что родители невесты, или гости, или вообще присутствующие кричат в шутку: «талассио!» в знак того, что женщина, выходя замуж, не должна делать ничего другого, как прясть шерсть. До сих пор еще продолжает существовать обычай, что новобрачная не переступает сама порога дома, а вносится в него на руках, в знак того, что некогда женщин внесли в дом силой, что они вошли в него не добровольно. Некоторые говорят, что волосы новобрачной обрезают острием маленького копья в знак того, что первый брак был совершен среди битвы и грома оружия. Этого вопроса я касался подробнее в своем сочинении «Римские изыскания». Женщины были похищены около восемнадцатого числа секстилия месяца, теперешнего августа, в день праздника Консуалий.

XVI. САБИНЦЫ были большой и воинственный народ. Они жили в неукрепленных местечках, как спартанские колонисты, гордились этим и ничего не боялись. Тем не менее они чувствовали себя связанными драгоценным залогом и, боясь за судьбу своих дочерей, отправили послов с справедливыми и скромными требованиями: Ромул должен был выдать им девушек, отказаться от насильственных поступков; затем два народа должны были мирно и дозволенными средствами сделаться друзьями и родственниками. Ромул не выдал девушек, но предложил сабинцам заключить с ним союз. В то время как все они тратили время на советы и вооружения, царь ценинский, Акрон, человек решительный и опытный полководец, отнесшийся с недоверием уже к первому смелому поступку Ромула, видевший в похищении женщин опасность для всех и не желавший оставлять этого без наказания, первым объявил Ромулу войну и пошел на него со своими многочисленными войсками. Противник его также выступил ему навстречу.

Когда они приблизились настолько, что могли видеть друг друга, они вызвали один другого на поединок, причем их войска должны были спокойно стоять в боевом порядке. Ромул дал обет Юпитеру принести ему в дар оружие врага, если он победит и убьет его. Он одолел Акрона, умертвил, разбил в сражении его войска и взял его город. Он пощадил жителей, но приказал им переселиться в Рим на равных правах с коренными гражданами. Такая политика и служила главным образом усилению могущества Рима, который всегда присоединял, включал побежденных в число своих граждан.

Желая обставить возможно большим блеском исполнение обета, данного им Юпитеру, и доставить удовольствие гражданам, Ромул приказал срубить вблизи лагеря огромный дуб, придал ему вид победного трофея и повесил на нем в строгом порядке доспехи Акрона, сам же надел дорогое платье, украсил свои длинные волосы лавровым венком, положил свой трофей на правое плечо, затем, высоко подняв его, запел победную песню и пошел вперед в сопровождении вооруженных солдат. Граждане принимали их с удивлением, смешанным с восторгом. Эта торжественная процессия послужила началом и образцом позднейших триумфов. Трофей был назван «даром Юпитеру-Феретрию»; поражать по-латыни «ферире», Ромул же молил о том, чтобы ему поразить и убить противника. Доспехи же названы «опимиа», как говорит Варрон, потому что «опес» значит по-латыни также «богатство». Все же вернее производство этого слова от «дела», – «дело» по-латыни «опус». «Опимиа» может посвятить полководец, собственноручно убивший неприятельского предводителя. Честь эта выпала до сих пор только трем римским полководцам: во-первых, Ромулу, убившему ценинского царя Акрона, затем Корнелию Коссу, умертвившему этруска Толумния, и, наконец, Клавдию Марцеллу, убившему галльского царя Бритомарта. Косе и Марцелл выезжали в город уже на колеснице в четверку, причем сами несли свои трофеи. Если Дионисий говорит, что Ромул вступил в город на колеснице, он ошибается: первым, по рассказам, придал триумфу блестящую внешность сын Демарата – Тарквиний. По другим, первым появился на колеснице, в триумфальной процессии, Попликола. Все находящиеся в Риме статуи Ромула-триумфатора представляют его пешим.

XVII. ПОСЛЕ взятия Ценины, когда другие сабинцы готовились еще к походу, жители Фиден, Крустумерия и Антемны объявили римлянам войну. Они также проиграли сражение и сдали свои города Ромулу, который поделил их земли, а самих переселил в Рим. Ромул разделил всю землю между своими гражданами, кроме той, которой владели отцы похищенных девушек и которую он оставил им в собственность. Остальные сабинцы сочли себя оскорбленными его поступком, выбрали в полководцы Татия и двинули свои войска к Риму.

Доступ к городу был труден, его защищал нынешний Капитолий, где стоял гарнизон под начальством Тарпея, а не девушки Тарпеи, как говорят некоторые, желая выставить Ромула глупцом. Дочь начальника гарнизона, Тарпея, предала город сабинцам, прельстившись золотыми браслетами, которые видела у них на руках. В награду за измену она потребовала с них то, «что они носили на левой руке». Татий согласился. Ночью она отворила единственные ворота и впустила сабинцев.

Кажется, не один Антигон говорил, что он «любит собирающихся предать, но ненавидит уже предавших» и не один Цезарь отозвался о царе фракийском, Риметалке, что он «любит измену, но ненавидит изменника», – это чувство питают к негодяям все те, кто нуждается в них, – как мы нуждаемся в яде и желчи некоторых животных – ласковы с ними, пока не можем обойтись без них, ненавидим их испорченность, когда достигнем своей цели. Точно такое же чувство пробудилось тогда в душе Татия и в отношении к Тарпее: он приказал сабинцам, не забывая о заключенном ими условии, не жалеть того, что у них на левой руке, первым снял с руки браслет и вместе со щитом бросил его в девушку. Все последовали его примеру, и, забросанная золотом и погребенная под щитами, она умерла под их тяжелой массой. Историк Юба пишет, со слов Сульпиция Гальбы, что и Тарпей был уличен и обвинен Ромулом в измене. Некоторые, между прочим Антигон, передают о Тарпее невероятные вещи, будто она была дочерью сабинского вождя Татия; что, по их словам, она сделалась женою Ромула против ее желания и решилась на свой поступок ради отца. Поэт Симил рассказывает совершенный вздор, утверждая, что Тарпея помогла овладеть Капитолием не сабинцам, а кельтам, влюбившись в их царя. Вот его стихи:

XVIII. В ПАМЯТЬ Тарпеи, погребенной на холме, холм тот назывался Тарпейским, пока царь Тарквиний, строя здесь храм Юпитеру, не велел перенести ее прах в другое место. Имя Тарпеи исчезло. Только скалу на Капитолии, откуда бросали преступников, до сих пор еще зовут Тарпейской.

Когда сабинцы заняли Капитолий, раздраженный Ромул стал вызывать их на сражение. Татий смело принял вызов, видя, что в случае поражения ему можно будет отступить в крепость. Свободное пространство, где должно было произойти сражение, было окружено многими холмами. Благодаря неудобству места битве следовало быть жестокой и упорной: на тесном и малом пространстве невозможно было ни бегство, ни преследование неприятеля. Кроме того, несколько дней назад было наводнение, причем река оставила после себя слой глубокого и незаметного для глаза ила, на низменных участках на нынешнем форуме. Его не было видно, поэтому и нельзя было остерегаться; кроме того, он был низок и опасен. Сабинцы, ничего не подозревая, быстро бежали к этому месту. Их спас счастливый случай. Курций, аристократ, гордившийся своими подвигами, человек заносчивый, ехал на лошади далеко впереди остальных. Когда его лошадь увязла в трясине, он старался выбраться из нее, ударяя ее и понукая, но, не видя успеха, оставил лошадь и должен был позаботиться о своем собственном спасении. В память его место это до сих пор еще называется «Куртиос Лаккос»[1].

Избегнувшие опасности сабинцы дрались отчаянно; но никто не получил перевеса, несмотря на огромное число убитых, между которыми был и Гостилий. Говорят, он был мужем Герсилии и дедом Гостилия, царствовавшего после Нумы. Вероятно, в узком пространстве происходило много схваток. Из них памятна одна, последняя, где Ромул был ранен камнем в голову и едва не упал. Он не мог оказать сабинцам такого мужественного отпора, как раньше. Римляне дрогнули и, прогнанные с ровного места, побежали по направлению к Палатинскому холму. Ромул, успевший прийти в себя от удара, хотел идти с оружием в руках навстречу бегущим, обратить их против неприятеля и громким криком ободрял своих выстроиться в боевой порядок и снова принять участие в сражении. Но вокруг него все бежали. Никто не смел вернуться назад, и он поднял руки к небу и стал молить Юпитера остановить бегущих солдат, не дать погибнуть римскому государству, но спасти его. Когда он кончил свою молитву, многим стало стыдно за своего царя, и в душах беглецов опять проснулось мужество. Сперва они остановились там, где стоит теперь храм Юпитера Статора, в переводе «Останавливающего», затем построились в боевой порядок и прогнали сабинцев до нынешней «Регии» и храма Весты.

XIX. ЗДЕСЬ они стали готовиться к новому сражению; но их остановило необыкновенное, не поддающееся описанию зрелище. Со всех сторон появились бежавшие с криком и воплями, через оружие и трупы к своим мужьям и отцам, точно исступленные, похищенные дочери сабинцев, одни с грудными детьми, которых они прижимали к груди, другие с распущенными волосами; но все они называли самыми нежными именами то сабинцев, то римлян. Те и другие были растроганы и дали им место в своих рядах. Их рыдания слышали все. Они вызывали к себе сострадание одним своим видом, но еще более своими речами, которые начали защитой своих прав и увещаниями и кончили мольбами и просьбами. «Чем оскорбили мы вас, – говорили они, – чем провинились перед вами, что нам пришлось уже вытерпеть лютое горе и приходится терпеть его теперь? Нас похитили насильно, противозаконно те, кому мы принадлежим в настоящее время; но, когда нас похитили, наши братья, отцы и близкие так долго не вспоминали о нас, что мы принуждены были соединиться самыми тесными узами с предметом нашей жесточайшей ненависти и теперь должны бояться за тех, кто увел нас, поправ законы, – когда они сражаются, и плакать по ним, когда они умирают! – Вы не явились мстителями нашим оскорбителям за нас, девушек, теперь же лишаете жен – мужей, детей – их отцов. Помощь, которую вы оказываете теперь нам, несчастным, хуже вашего прежнего равнодушия к нашей судьбе и предательства. Вот как любили нас они и вот как жалеете нас вы! Если бы даже вы вели войну из-за чего-либо другого, вы все-таки должны были прекратить ее, так как сделались благодаря нам зятьями, дедами и ближними родственниками; но если война ведется из-за нас, уведите нас с вашими зятьями и нашими детьми и верните нам наших отцов и родственников, не отнимайте от нас наших детей и мужей! Заклинаем вас, не заставляйте нас снова делаться рабами!..»

Так горячо просила Герсилия; ее просьбы поддержали и другие женщины. Было заключено перемирие. Предводители вступили в переговоры. В это время женщины водили своих мужей к своим отцам и братьям, брали с собой детей, носили нуждавшимся пищу и питье, раненых приносили к себе в дом и окружали их своими попечениями, позволяли им убедиться, что они хозяйки у себя в доме, что их мужья оказывали им всяческое внимание и уважали их и любили, как только умели.

По условию мирного договора каждая женщина могла остаться, если желала, у своего мужа, но, как сказано выше, должна была быть свободна от всякого труда и всякой черной работы, кроме пряжи шерсти; римляне и сабинцы обязаны жить в городе вместе; последний должен называться в честь Ромула Римом, но все римляне – «квиритами» в честь родины Татия; власть и начальство должны быть разделены между обоими царями.

Место, где заключен был этот договор, до сих пор еще называется Комитием, от латинского «комире» – «собираться».

XX. НАСЕЛЕНИЕ города увеличилось, вследствие чего из сабинцев было избрано сто новых патрициев. Число солдат легиона увеличилось до шести тысяч пехоты и шести сотен конницы. Было составлено три трибы, названные: первая в честь Ромула – «Рампы», вторая – «Татии» в честь Татия и третья – «Лукеры» по имени священной рощи, куда спасались многие, искавшие себе убежищ и получившие затем права гражданства: «роща» по-латыни – «лукос» [lucus]. Что триб было столько, видно из самого их имени: до сих пор еще наши филы римляне называют трибами, филархов – трибунами. Каждая триба состояла из десяти курий, названных, как уверяют некоторые, именами женщин, о которых говорено выше. Но этому трудно верить: многие из них имеют имена различных местностей.

Женщинам оказаны были и многие другие знаки уважения; например, мужчины должны были уступать им дорогу, не говорить в обществе женщин ничего неприличного, не показываться перед ними голыми; они не могли быть обвиняемы в убийстве; они, как и их дети, носили на шее буллу, названную так по сходству с пузырем, и тогу с красною каймой.

Цари совещались не сразу вместе друг с другом – каждый имел сперва отдельные совещания с сенаторами, и затем все собирались вместе на общий совет.

Татий жил там, где в настоящее время стоит храм Юноны-Монеты, Ромул – у «лестницы Кака». Она находится при спуске с Палатинского холма в Большой Цирк. Здесь же росло, говорят, священное кизиловое дерево, с которым связано следующее предание. Желая испытать свои силы, Ромул бросил однажды с Авентинского холма свое копье с древком из кизила. Копье ушло глубоко в землю. Несмотря на усилия многих, никто не мог вытащить его. Древко осталось в земле, принялось в ней, дало сучья и превратилось в огромный ствол. Преемники Ромула смотрели на него как на нечто в высшей степени священное, берегли его, чтили и окружили стеною. Если кому-либо из прохожих он казался вянущим, зелень его – несвежей, но как бы чахнущей от недостатка питания, он тотчас же громко заявлял об этом попадавшимся ему навстречу. Те, точно на пожаре, криком требовали воды и сбегались со всех сторон к месту с полными воды кувшинами. Говорят, когда Гай Цезарь Калигула приказал ремонтировать лестницу, рабочие, роя поблизости землю, нечаянно повредили все корни дерева, и оно засохло.

XXI. САБИНЦЫ приняли римские названия месяцев, о чем я привел необходимые замечания в жизнеописании Нумы, Ромул же ввел в войске шиты употреблявшегося у них образца и переменил вооружение как свое, так и римских солдат, носивших раньше щиты аргосского образца. Праздники и жертвы были у них установлены общие, причем оба народа удержали те из них, которые существовали раньше, и учредили новые, например Матроналии, в честь женщин, содействовавших окончанию войны, и Карменталии. Одни говорят, что Кармента – парка, виновница человеческого рождения, вследствие чего ее особенно чтут матери, другие – что Карментой была названа вещая жена аркадского царя Эвандра, облекавшая свои предсказания в стихотворную форму: «стихотворение» по-латыни – «кармен». Настоящее ее имя было Никострата. С этим объяснением согласны все. Некоторые, однако, дают имени Карменты более правдоподобное объяснение и переводят его «безумная», так как в исступлении теряется рассудок. «Не иметь чего-либо» по-латыни – «карере», «ум» – «мене». О празднике Палилий было сказано выше.

Праздник Луперкалий, судя по времени, в которое его справляют, принадлежит к числу очистительных: он происходит в «несчастные» дни февраля, «очистительного» месяца в переводе. День праздника назывался издавна «фебрата». У греков ему соответствует праздник Ликеи, что служит доказательством, что в глубокой древности празднование его перенесли сюда из Аркадии товарищи Эвандра. Мнение это разделяется всеми: имя праздника происходит от «волчицы». Мы видим, по крайней мере, что «луперки» начинают бежать от того места, где, по преданию, был брошен Ромул: но то, что они делают, труднообъяснимо. Они убивают коз, затем один из них дотрагивается окровавленным ножом до лба двух присылаемых к ним мальчиков хороших фамилий, другие начинают стирать кровь клочком шерсти, омоченной в молоке. Когда мальчикам стирают кровь, они должны смеяться. Затем из козьей кожи луперки выкраивают ремни и бегают потом голыми, но в передниках, по улицам и бьют прохожих ремнями. Молодые женщины не уклоняются от ударов, думая что они при беременности облегчают роды. Особенность праздника состоит также в том, что луперки приносят в жертву собаку. Бутас, написавший в элегическом размере сборник легенд о происхождении римских обычаев, говорит, что, когда Ромул убил со своими товарищами Амулия, они в восторге побежали туда, где его с братом малолетками нашла волчица; что названный праздник установлен в подражание их бегу и что молодые люди бегут,

Окровавленным ножом дотрагиваются до лба, по его объяснению, в знак того, что тогда совершено было убийство и убийцам угрожала опасность, кровь же обтирают молоком в память того, что братья были вскормлены им. Историк Гай Ателлий говорит, что еще до основания города Ромул с товарищами потерял свои стада. Они помолились Фавну и побежали искать их, раздевшись донага, чтоб не устать вспотевши. Вот почему луперки бегают голыми. Если жертва очистительная, они приносят в жертву собаку в виде очищения, как и греки при очистительных жертвах убивают собак и часто совершают «перискилакисмы»; но если же жертва благодарственная – волчице за воспитание и спасение Ромула принесение в жертву собаки вполне естественно: собака – враг волка, если только луперки не наказывают это животное за то, что оно кусает их, когда они бегают.

ХХII. ПО ПРЕДАНИЮ, Ромул первым установил культ священного огня и учредил должность весталок. Некоторые приписывают это Нуме. Известно, однако, что Ромул был очень благочестив, затем, что владел искусством прорицания и носил при гаданиях «литюон» [lituus] – кривую палку, которою авгуры очерчивают в воздухе четырехугольник для своих наблюдений. Он хранился на Палатине, но исчез во время взятия города галлами. Когда же неприятели были прогнаны, его нашли под глубоким слоем пепла. Огонь не тронул его, хотя все другое было истреблено, уничтожено пожаром.

Ромул издал также некоторые законы. Самый суровый из них состоит в том, что женщина не имеет права уйти от мужа; но муж может прогнать жену, если она оказалась виновной в отравлении или подмене детей или была поймана в прелюбодеянии. Кто отсылал жену по другой причине, должен был половину своего состояния отдать жене, половину – посвятить Церере. Кто разводился с женой, обязан был принести жертву подземным богам.

Замечательно, что царь не издал никаких законов, карающих отцеубийство, и назвал каждое человекоубийство «отцеубийством», так как первое обрекалось проклятию, второе считалось вовсе не возможным. Долго не было примеров подобного рода преступления, в Риме никто не решался совершить его в продолжение почти шестисот лет. Первым отцеубийцей называют Луция Гостия. Он совершил это преступление после Второй Пунической войны. Но об этом довольно.

XXIII. В ПЯТЫЙ ГОД царствования Татия кто-то из его близких, родственники его, встретили направлявшихся в Рим лаврентских послов, напали на них в дороге с целью отнять деньги и убили, так как те не хотели отдать их, защищались. Когда преступление было совершено, Ромул желал немедленно наказать виновных; но Татий медлил, откладывал дело. Это было единственным случаем, из-за которого у царей вышла явная размолвка друг с другом. В остальном между ними царствовало единодушие, и они в полном согласии управляли государством. Между тем родственники убитых, не получая от Татия законного удовлетворения, напали на него, когда он приносил в Лавинии жертву вместе с Ромулом, и убили, Ромула же проводили до дому, прославляя его справедливость. Он с почетом похоронил Татия – его могила находится возле Армилустрия, на Авентине, – и совершенно забыл об убийстве. Некоторые историки рассказывают, что испуганные лаврентцы выдали убийц Татия, но Ромул отпустил их, сказав, что «убийство искуплено убийством». Эта фраза заставила говорить о себе и возбудила подозрение, что ему было приятно избавиться от товарища по управлению. Все это не повлекло, однако, за собой никаких беспорядков; сабинцы оставались спокойны: одни любили царя, другие боялись его власти, третьи смотрели на него почти как на бога, что обеспечивало ему всегдашнюю преданность и уважение с их стороны.

Ромула уважали многие и не его подданные. Так, древние латиняне отправили к нему послов с предложением дружбы и союза. Напротив, ему пришлось взять Фидены, соседний с Римом город, неожиданным нападением, как рассказывают некоторые, – он послал вперед конницу и, приказав ей сбить петли у городских ворот, внезапно появился потом сам. Другие говорят, что фиденцы напали первыми, взяли добычу и страшно опустошили страну вплоть до предместья города. Ромул устроил им засаду, нанес огромные потери и взял их город. Он не разрушил его, не разорил, но превратил в римскую колонию – послал туда, в апрельские иды, две с половиной тысячи колонистов.

XXIV. ВСКОРЕ затем началась чума; люди умирали внезапно, не болея. Кроме того, случился неурожай. Скот перестал давать приплод; в городе выпал кровавый дождь, так что к ужасным бедствиям присоединился сильный страх пред гневом богов. То же самое происходило и в городе Лавренте, вследствие чего не оставалось никакого сомнения, что боги наказывают оба города за то, что они оказались несправедливыми в деле умерщвления Татия и послов. Когда убийцы были выданы и наказаны, бедствие явно уменьшилось в обоих городах. Ромул очистил тот и другой города жертвами, которые, как рассказывают, до сих пор приносят у Ферентинских ворот. Чума еще не прекратилась, когда на римлян напали камерийцы, вторгшись в их владения в полной уверенности, что римляне не в состоянии дать им отпора вследствие постигшего их несчастья. Ромул немедленно выступил против них с войском и разбил их, причем они потеряли шесть тысяч человек. Он взял город и половину жителей переселил в Рим, в секстильские же календы вывел в Камерию римских колонистов в двойном числе против оставшихся в ней жителей. Вот сколько лишних граждан было у него, хотя Рим существовал только шестнадцать лет! В числе добычи он привез из Камерии медную колесницу в четверку лошадей. Он поставил ее в храм Вулкана вместе со своею статуей, которую увенчивает богиня Победы.

XXV. ИЗ СОСЕДЕЙ-РИМЛЯН слабые покорялись перед его возраставшим могуществом и оставались довольны, когда их оставляли в покое; но сильные, из чувства боязни и зависти, считали своим долгом не глядеть равнодушно на усиление власти Ромула, а положить предел, преграду ее распространению. Первыми начали войну этруски, жители Вей, большого города, имевшего обширные владения, потребовав себе уступки принадлежащих будто бы им Фиден. Это было не только несправедливо, но даже смешно, так как, когда населению этого города угрожала опасность со стороны неприятелей, вейцы не подали им помощи, но остались безучастными к их гибели, теперь же вздумали требовать себе их город и земли, которыми владели другие. Когда Ромул дал им оскорбительный отказ, они разделили свои войска на два отряда. Один из них совершил нападение на Фидены, другой двинулся навстречу Ромулу. Под Фиденами римляне были разбиты, потеряв две тысячи человек; но лично Ромул нанес поражение неприятелю, который лишился более восьми тысяч человек. В окрестностях Фиден произошло новое сражение. Все согласны, что победа была одержана главным образом самим Ромулом, который выказал в полном блеске свои военные способности, храбрость, далеко не человеческую силу и быстроту движений. Но слишком сказочен или, скорей, вовсе не вероятен рассказ некоторых, будто из четырнадцати тысяч убитых Ромул собственноручно положил на месте более половины, как мессенцев считают хвастунами, когда, по их словам, Аристомен убил триста спартанцев.

Когда неприятель обратился в бегство, Ромул не стал преследовать его, а двинулся против самого города. Жители не могли выдержать осады после нанесенного им страшного поражения. По их просьбе был заключен дружественный договор на сто лет, причем они уступили Ромулу большую часть своих владений, нынешний Септемпагий, т. е. семь селений, соляные копи у берега и дали в заложники пятьдесят граждан лучших фамилий. Вследствие этого царь справил триумф в октябрьские иды. В процессии шел в числе других пленных и венский полководец, старик, которого считали глупцом и который, несмотря на свои годы, оказался человеком неопытным в делах. Вот почему до сих пор еще при праздновании дней побед в Капитолий ведут чрез форум старика в красном платье с детской буллой на шее, причем глашатай кричит: «Купите сардийцев!» Дело в том, что этруски считаются колонистами Сард, Вейи же – этрусский город.

XXVI. ВОЙНА эта была последнею, которую вел Ромул. Затем с ним произошло то, что бывает со многими, вернее почти со всеми теми, кого большое, необыкновенное счастье вознесло на вершину могущества и славы. Надеясь на крепость своей власти и все более и более обнаруживая свою гордость, он переменил народную форму правления на монархию, которая сделалась ненавистной и возбуждала неудовольствие уже с первых дней одной одеждой царя. Он стал носить красный хитон и пурпуровую тогу и занимался делами, сидя на кресле со спинкой. Его всегда окружали молодые люди, названные пелерами за ту быстроту, с какою они исполняли данные им приказания. Другие шли впереди него, разгоняя палками народ. Они были подпоясаны ремнями, чтобы связать немедленно всякого, на кого им укажут. «Связывать» по-древнелатински – «лигáре», в новейшем языке – «аллигаре», откуда и жезлоносцы называются «ликторами», жезлы – «бакиа», потому что тогда они служили вместо палок. Вероятно и то, что в нынешнем слове «ликторы» вставлена буква «к», так что прежде они назывались «литоры», соответствует греческим служителям; народ по-гречески до сих пор еще называется «леитон», червь – «лаос».

XXVII. ПО СМЕРТИ деда, альбанского царя Нумитора, Ромулу следовало получить по наследству его престол; но он из желания угодить народу оставил ему самоуправление и только ежегодно назначал альбанцам нового наместника. Таким образом, он внушал и римской аристократии мысль стремиться к уничтожению монархии, к образованию свободного государства, учиться управлять и быть управляемыми попеременно. Ведь к тому времени даже патриции не принимали участия в правлении. Они отличались перед другими только именем и наружными знаками и собирались в сенате, скорей, по привычке, нежели затем, чтобы высказывать в нем свои мнения. Далее, они должны были выслушивать молча то, что им приказывали, – единственное их преимущество перед народом состояло в том, что они узнавали раньше его принятые решения, – и расходились. Это не представляло еще особенного; но, когда царь разделил, по собственному желанию, завоеванную землю между солдатами и вернул вейцам их заложников без согласия и желания сенаторов, он нанес им, в их глазах, тяжкое оскорбление. Вот почему на них пало подозрение и обвинение, когда вскоре он исчез необъяснимым образом. Он исчез в июльские ноны, как называют их теперь, или в квинтильские, как называли их тогда. Единственное, что мы знаем о его смерти и с чем все согласны, – это ее время, о котором я сказал выше. До сих пор еще в тот день продолжают делать многое, напоминающее об имевших тогда место печальных событиях.

Относительно неясных обстоятельств его смерти не следует удивляться: мы не можем сказать наверное, ручаться за то, как умер даже Сципион Африканский, найденный мертвым у себя дома после обеда. Одни говорят, что он был слабого здоровья, другие – что он сам отравился, третьи – что на него напали прокравшиеся ночью враги и задушили его. Но труп Сципиона был, по крайней мере, выставлен на виду всех и возбуждал в каждом, кто его видел, подозрения и догадки насчет его насильственной смерти; Ромул же исчез внезапно. Никто не видел ни части его трупа, ни куска одежды. Одни говорят, что сенаторы напали на него в храме Вулкана, убили и искрошили тело, причем каждый вынес под платьем его частицу. По словам других, он сделался невидим не в храме Вулкана и в присутствии не одних сенаторов. По их рассказам, Ромул собрал народ за городом, возле Козьего болота. Внезапно в воздухе произошли удивительные, необыкновенные явления и невероятные перемены: солнце затмилось; настала ночь, но ночь не тихая, спокойная, – началась ужасная гроза и ветер, дувший со всех сторон с яростью урагана. В то время как народ бросился бежать куда попало, сенаторы собрались вместе. Когда гроза кончилась и засияло солнце, народ вернулся на старое место, ища царя и боязливо спрашивая о нем. Сенаторы положили конец его поискам и любопытству, приказав всем почитать и молиться Ромулу, который, по их словам, вознесся на небо и из доброго царя будет для них милостивым божеством. Народ поверил этому и удалился с молитвой, в радости, полный веселых надежд. Некоторые, однако, с грустью и негодованием тщательно разыскивали истину и испугали патрициев, обвиняя их в том, что они морочат народ и что они сами убили царя.

XXVIII. ТОГДА один переселившийся из Альбы патриций, Юлий Прокул, принадлежавший к числу самых знатных граждан, уважаемый за свою жизнь, друг и доверенное лицо у Ромула, вышел на форум и под страшною клятвой, прикасаясь при этом к священным предметам, сказал громко, что, когда он шел, навстречу ему попался Ромул. Он был так красив и высок, как никогда раньше. Его блестящее вооружение горело огнем. Патриций испугался этого зрелища и спросил: «Царь, что с тобой или что задумал ты, если оставляешь нас в жертву несправедливому, злостному обвинению и заставляешь сиротеть весь город, который глубоко скорбит о тебе?» «По воле богов, Прокул, – отвечал ему царь, – я после долгого пребывания среди людей основал город, которому суждено подняться на вершину могущества и славы, – и снова вознесся в свое небесное жилище. – Утешься и передай римлянам, что, если они будут мужественны и благоразумны, они достигнут высшей степени человеческого величия. Я буду вашим богом-покровителем, Квирином». Римляне поверили этому рассказу, принимая во внимание частью личность рассказчика, частью данную им клятву. Казалось, ими овладело настроение, по воле свыше похожее на исступление: ни один голос не поднялся против; всякие подозрения и обвинения исчезли, и они стали молиться обоготворенному Квирину.

Такой рассказ существует и у греков о проконнесце Аристее и астипалейце Клеомеде. Говорят, когда Аристей умер в красильне, друзья хотели похоронить его; но его тело внезапно исчезло. Вскоре, однако, несколько человек, вернувшихся из-за города, сказали, что видели его по дороге в Кротон. О Клеомеде рассказывают, что он отличался необычайною силой и ростом. Как страдавший помешательством, он ударил однажды, придя в школу, кулаком в столб, поддерживавший потолок, и сломал его, причем обрушившимся потолком передавил детей. Спасаясь от погони, он залез в большой сундук, захлопнул его и держал изнутри крышку так крепко, что ее не могли оторвать объединенными усилиями многих. Когда сундук сломали, в нем не нашли виноватого ни живым, ни мертвым. В испуге послали вопросить дельфийского оракула. Пифия отвечала:

Точно так же внезапно сделался невидимым и труп Алкмены, когда ее собрались хоронить. Вместо трупа нашли на постели камень.

Вообще рассказывают много сказок подобного рода, равняя смертное по природе с божеством. Преступно и в высшей степени низко совершенно отнимать у добродетели ее божественное происхождение; но смешивать земное с небесным, кроме того, глупо. Поэтому мы осторожно говорим вместе с Пиндаром, что

Вот единственное, что есть в нас общего с богами. Оно приходит оттуда и туда же возвращается, но не вместе с телом, а тогда, когда вполне избавится от тела, покинет его и сделается вполне чистым, бесплотным и святым. «Пламенную» душу Гераклит считает лучшею. Она выходит из тела, как молния, прорезывающая тучи. Но душа, облеченная в тело, душа, имеющая телесную оболочку, наполнена как бы тяжелыми, густыми испарениями, трудно отрешима от уз тела и нелегко возвращается назад, откуда пришла. Не посылайте же на небо тела честных людей, вопреки законам природы, но веруйте, что души добродетельных людей вполне по законам природы и божественной справедливости из людей делаются героями, из героев – демонами, наконец из демонов, если они, как в таинствах, вполне чисты и святы, чужды всего смертного и подверженного страданиям, – становятся богами, но не по постановлению государства, а в действительности, заслуженно достигнув прекраснейшего, блаженнейшего конца.

XXIX. ЧТО ЖЕ касается нового имени Ромула – Квирина, то некоторые видят в нем имя бога войны, другие думают, что оно значит «гражданин», так как граждан римских зовут «квиритами». По мнению третьих, оно происходит от древнелатинского «квирис», копья, пики, вследствие чего одна из статуй Юноны, стоящая на копье, носит название Квиритиды. Точно так же копье, находящееся в Регии, носит имя Марса, копья же получают в награду отличившиеся на войне. Таким образом, Ромул был назван Квирином как бог войны или как бог, сражающийся копьем. На Квиринальском холме, получившем его имя, ему был выстроен храм. День, в который он исчез, называется «днем бегства народа» и Капратинскими нонами, так как тогда ходят для принесения жертвы за город, на Козье болото; коза по-латыни – «капра». На пути к этому месту для принесения жертв присутствующие громко выкрикивают имена, часто даваемые в Италии, например Марка, Луция, Гая и т. д., в подражание тем полным ужаса и смятения окликам, которыми обменивались тогда бегущие. Некоторые говорят, впрочем, что это делается не для изображения их состояния во время бегства, но из желания ободрить и поторопить друг друга, причем в подтверждение своего мнения приводят следующий рассказ.

Взявшие Рим галлы были выгнаны Камиллом; но государство не могло скоро оправиться от постигшего его удара. В его пределы вступила сильная неприятельская армия под начальством Ливия Постума. Он расположился с войсками невдалеке от Рима и отправил затем посла объявить, что латинцы желают возобновить прежние, ослабевшие от времени дружбу и родственные отношения и новыми брачными связями вторично соединить оба народа и что, если им пошлют достаточное число девушек и вдов, они заключат с римлянами мир и дружбу, точно так же, как то было у них раньше с сабинцами.

При этом известии римлянами овладел страх перед грозившею им войною; но в то же время выдачу женщин они считали таким же позором, как рабство. Одна рабыня, Филотида, по-другому – Тутола, помогла им выйти из затруднения. Она советовала им не исполнять ни одного из требований, а прибегнуть к хитрости, не обнажая оружия и не выдавая женщин. Хитрость состояла в том, что сама Филотида вместе с другими красивыми рабынями должны были одеться в платье свободнорожденных женщин и отправиться к неприятелям. Затем Филотида должна была зажечь ночью огонь – условный знак, чтобы вооруженные римляне напали на неприятелей во время сна. План этот был приведен в исполнение: латинцы дались в обман. Филотида зажгла огонь на высокой дикой фиге, но скрыла его сзади покрывалами и платками, так что неприятель не видал огня, римляне же прекрасно видели его. Когда они заметили сигнал, то быстро выбежали из города, причем часто называли в воротах друг друга по именам для того, чтобы не медлить. Они неожиданно напали на неприятеля и разбили его, учредив в память этой победы праздник. Ноны называются «Капратинскими» потому, что дикая фига по-латыни – «капрификус». Римляне угощают тогда своих жен за городом, в тени диких фиг. Рабыни ходят взад и вперед, собираются в кучки и говорят различные шутки, затем начинают бить одна другую и кидаться каменьями в знак того, что они стояли когда-то на стороне римлян и принимали участие в сражении. Это объяснение принято не всеми историками. Напротив, обычай называть друг друга днем по имени и ходить для принесения жертвы на Козье болото, словно на праздник, находит себе более подтверждения в первом рассказе. Быть может, однако, оба эти случая имели место в один день, но в разное время.

По преданию, Ромул исчез на пятьдесят пятом году от рождения, после тридцативосьмилетнего царствования.