Читать книгу Любить не страшно - Полина Луговая - Страница 8

Мы подошли к машине.

– Тётя, что это?

– Это наша машина, доченька.

– Наса?

– Да, наша, – сдерживая улыбку, сказала я.

– И мой тоза? – продолжала Анюта.

– И твоя тоже.

Я посадила ребёнка на заднее сидение, пристегнула. Любопытству малышки не было конца, как, впрочем, и страху.

До дома ехать было недалеко, но путешествие это помню, как сейчас. Нижний край окон в машине был на уровне Аниных бровей, поэтому ей видно было только небо и верхушки деревьев. Вытаращив свои глазёнки, она не отрывала их от всего, что видела, пугалась больших машин, внезапно проходящих рядом. В зеркале заднего вида я наблюдала, как она, отшатываясь от окна, каждый раз крестилась, бормоча что-то себе под нос.

Когда мы приехали, я поставила машину на стоянку, объяснив Ане, что стоянка – это садик для машин, и они здесь спят. Дальше мы пошли пешком. Держа её руку, я чувствовала, как крепко она сжимает мою, как прижимается ко мне всё ближе и ближе.

Подойдя к небольшой аллее, вдоль которой росли деревья, Анюта остановилась и со слезами на глазах произнесла:

– Тётя, я туда не пойду, там лес, там волки!

Наблюдая всё это время за ней, ловя каждую эмоцию, как бы впитывая всю её, я не удивилась и без промедления ответила:

– Хорошо, пойдём по другой аллее, там только травка и цветы – нет деревьев!

Эта аллея шла от университетской площади. Люди обгоняли нас, люди шли нам навстречу. А мой ребёнок продолжал жаться к пока ещё незнакомой тёте, которая вдруг стала ему мамой. Так потихоньку мы преодолели первое препятствие.

На повороте во двор Аню напугала яма глубиной около полуметра. У неё затряслись ручки и ножки, бледное и до этого личико стало белее полотна.

– Тётя, тётя! – дёргая меня за руку, причитала Анюта, – я упаду, я упаду!

Пришлось обходить эту яму на расстоянии десяти метров и пробираться по газонам….

Из-за угла дома выбежала кошка, напугав Аню своей стремительностью… текли слёзы, дрожало всё тельце – это всё было страшным, невиданным и ужасным…

Присев на корточки так, чтобы Анютины глаза были на уровне моих, я сказала:

– Анечка, доченька, я теперь твоя мама. И я никогда никому тебя не дам в обиду, потому что мамы любят, оберегают и охраняют своих деток.

Прижав ребёнка к себе, я взяла её на руки… Уткнувшись в меня, она даже прикрыла от страха глаза и украдкой подглядывала за всем, что происходило вокруг неё. Так мы добрались до подъезда и поднялись на четвёртый этаж.

Встреча с Добби

Когда я открыла дверь квартиры, виляя хвостиком и радуясь, к нам навстречу выбежала наша собака Добби, ростом чуть меньше Анюты. Мы даже не успели оглянуться, как большой мокрый язык несколько раз лизнул маленькое удивлённое личико девочки.

Реакция Анюты была молниеносной. Она заплакала горькими слезами, обхватив мою ногу так, что я на себе почувствовала, что значит страшно.

Добби увели в другую комнату.

Теперь мы, взрослые, были в недоумении: что делать? С одной стороны двери плакала девочка, с другой стороны скулил наш любимый питомец. Домочадцы по очереди ходили то к Анюте, объясняя ей, что это не волк, не монстр и что Добби её очень ждала и так сильно обрадовалась, что просто поцеловала; то к собаке, уговаривая Добби не скулить. Так продолжалось достаточно долго. Уступила Добби и осталась сидеть при закрытых дверях.

Тогда Аня согласилась снять курточку, ботиночки и тихонечко устроилась на краю дивана, положив ручки на коленочки. Дядя-папа подарил ей большой красивый косметический набор. Анюта доставала каждый предмет и спрашивала:

– Что это? Для чего? А зачем? А почему? Это мене? И это тоже мене? А правда, что это только моё?

Первый вечер

В детском доме нас предупредили, что из-за большого количества диатезных детей разносолов практически не было. Утром каша, в обед суп, пюре, котлета и компот. Вечером тоже каша. Если давали яблоки, то не очень сладкие и зелёные.

За ужином при виде котлеты Аня обрадовалась и сказала, что это она будет, и будет две. От овощей и фруктов она категорически отказалась, объясняя нам, что это просто невкусно. А вот конфетку запихнула себе в рот, да ещё прихватила с собой по три в каждый кулачок. Встав из-за стола, спросила, куда отнести грязную посуду. Икнула и пошла знакомиться с апартаментами.

Изучая квартиру, добралась до ванной:

– Здесь купаются?

– Да, – ответили хором мы, – и водичка тебе уже набралась.

Постояв около наполненной ванны, с интересом наблюдая за образующейся пеной, произнесла:

– Я буду здесь купаться. Долго.

Купалась, плюхалась часа полтора. После ванны и массажа малышку уложили в кроватку. Всё вокруг рассматривалось, с большим интересом ковырялось пальчиком везде, где можно было дотянуться, даже в темноте.

Через двадцать минут в комнате наступила тишина. Муж зашёл проверить, уснула ли девочка.

Широко распахнутые глазёнки, уставленные в потолок, медленно повернулись в сторону папы:

– А где тётя? – спросил ребёнок.

– Не тётя, а мама. Она тоже сейчас готовится ко сну, купается, – очень спокойно ответил Данила.

– Ну да, тётя, которая мама, – согласилась Анюта. Помолчала, а потом добавила:

– А ты, папа, иди. Я думать буду…

Первая ночь

Практически всю ночь я провела у постельки Анютки. Спала она беспокойно, вскрикивала, постанывала, периодически садилась и даже вставала. Я её тихонечко укладывала, напевая колыбельную. При моем прикосновении, попытке взять на руки девочка вздрагивала, просыпалась и напуганными глазёнками смотрела на меня. Но убедившись, что она всё-таки в безопасности, тихонечко отодвигалась от меня, чужой тёти, и, закутываясь в одеяло как в спальный мешок, засыпала. Я поняла, что гладить, обнимать, целовать и баюкать ещё рано. Но я сидела на полу около её кроватки и просто смотрела на неё, слушала её дыхание. И мне было хорошо.

Первое утро

Утром готовлю завтрак и вдруг слышу громкий плач. Забегаю в спальню и вижу: сидит ребёнок в кроватке, рыдает и зовёт:

– Тётя, тётя!

– Анечка, девочка, что случилось? – спрашиваю взволнованно.

– А-а-а… не хочу больше спать, тётя! Я писать хочу! – продолжая плакать, отвечает Аня.

– Доченька, так ты и не спи! Вставай, умывайся, одевайся, да и завтракать пора, – уже возвращаясь в кухню и выключая чайник, кричу я.

Немного успокоившись, всхлипывая, Анюта сползла с кровати. Я отвела её в ванную. Там мы два раза чистили зубы, пять раз мыли руки разными жидкими мылами, надувая мыльные пузыри. Я корчила рожицы. Сначала Анюта удивлённо смотрела на меня, потом начала смеяться, тоже пытаясь корчить рожицы.

– Ащё, ащё, тётя, мама! Ащё хочу! – весело просила меня Анюта.

– Нет, доченька, хватит, в другой раз. Надевай халатик и идём завтракать. У меня уже всё готово.

Тем временем я накрыла стол и разложила всякие вкусности. Жду-жду, а ребёнка всё нет. Захожу в комнату и вижу: Аня сидит на диване в колготках, платье и туфлях. Ручки на коленочках. Единственное, что я успела сообразить в ту минуту и выпалить:

– Тебе не жарко?

– Жарко, – серьёзным голосом ответила Анюта.

– Так разденься! – сдерживая улыбку, произнесла я.

– А что, можно? – удивилась Аня.

– Можно-можно. Тебе всё можно. Ты ведь у себя дома! – уже не сдерживая смеха, ответила я. А затем продолжила:

– Ну ладно, пошли полопаем, а потом уже переоденешься, разденешься или ещё теплее оденешься, как захочешь сама.

Каша, хлеб с сыром были съедены. Ветчина, яйцо, красная икра были не тронуты, даже не вызвали интереса.

Обед, полдник, ужин – огурцы, помидоры, перец, персики, арбуз, дыня, сгущёнка, сосиски – просто пролежали нетронутыми. Суп, пюре, котлета, булочка, компот уплетались за обе щеки.

Я предлагала Анюте хотя бы попробовать, она равнодушно отказывалась. Я не настаивала. Но вот конфеты и шоколад манили и завораживали ребёнка. Это было действительно райское наслаждение. Чтобы Аня не объедалась, пришлось убрать в шкаф и выдавать ей понемногу.

Игра в «ляльку»

Через несколько дней Анюта позволяла уже брать её на руки. И это ей нравилось. Она могла часами находиться на руках, и мы с ней обходили всю квартиру.

Весело и с хохотом включали и выключали все лампочки и светильники. Так начался наш телесный контакт. Она всё реже и реже называла меня тётей, в основном – мамой.

Первый поцелуй

В очередной раз мы собирались в детский дом, чтобы отметиться. Я помогала Ане одеваться, повторяя потешку «Идёт коза рогатая», и делала ей «бадучки-бадучки». Она смеялась и падала на подушки. Я её щекотала, целовала в щёчки, лобик, ручки, ножки. И вдруг она с удивлением спросила меня:

– Мама, а что ты делаешь?

Не понимая вопроса, я ответила:

– Помогаю одеваться своей доченьке!

– Нет, не это.

– А что?

– Вот так, губками, – вытягивая свой ротик вперёд, показала Анюта.

Я сидела на корточках и смотрела в её удивительно голубые глаза:

– А это, доченька, я тебя целую.

– Целюлю? – и открыв ротик, она прикоснулась к моей руке. Это был первый в её жизни поцелуй.

Чтобы не заплакать, я взяла её на руки. Прижала крепко к себе и, целуя, прошептала на ушко:

– Ты моя самая любимая доченька! И мы теперь будем с тобой вместе всегда!

Каша

В детском доме, чтобы детки ели хорошо, был закон: кто съест всю кашу, тому дадут добавочную котлету.

Я несколько дней смотрела на ребёнка, который засовывал кашу в рот, пытаясь проглотить её не жуя. Но каша не глоталась и всё пыталась выйти обратно. И тут я не выдержала:

– Доченька, а я вот, например, когда не хочу есть что-то, то я и не ем. И никто не может заставить меня есть то, что я не хочу и что мне не нравится.

Анюта смотрела на меня и не понимала, ругаюсь я или нет.

Тогда я, улыбаясь, продолжила:

– А котлету будешь?

Тарелка с кашей тут же отодвинулась на край стола.

– Буду! – радостно ответила Анюта.

На этом мучительное поедание каши у нас прекратилось.

Первые дни дома

Я специально взяла отпуск для усыновления ребёнка. Думала, что мы все вместе поедем на море. В дороге и на море, мне казалось, мы быстрее сблизимся, узнаем, поймём друг друга. Но планы мои разрушились сразу же, как только мы забрали малышку из детского дома.

Дело в том, что на семейном совете мы решили, что ребёнок будет усыновлён, и фамилия у нас у всех будет одна. Речи об опекунстве не было. Но нам пришлось пройти через опекунство, чтобы быстрее забрать Анюту домой. Тем временем процесс усыновления продолжался. Оформляя опекунство, мы обязаны были регулярно ездить в детский дом отмечаться.

Ничего обидного в этом не было. Таким образом, у ребёнка получилась плавная адаптация перехода в семью.

Когда в первый раз мы вернулись в детдом, чтобы отметиться, Аня расплакалась. Я присела на корточки и спросила:

– Лапочка, а что случилось?

Её глазёнки смотрели исподлобья с обидой, губки тряслись, по щекам текли ручейки.

– Дочка, доченька, в чем дело? – тихонечко вытирая её слёзы, спросила я.

Но то, что я услышала в ответ, болью пробежало по всему моему телу.

– Не оставляй меня здесь, я не хочу туда идти!

– Дай мне руку, – сказала я.

Держа друг друга за руки, мы сели на лавочку.

Минуту я не могла говорить и только крепко держала её маленькую ладошку. Сидели молча, я смотрела на небо. Оно было голубое, тёплое. Собравшись с мыслями, я сказала:

– Понимаешь, доченька, мы теперь с тобой вместе навсегда. Мы не можем, например, остаться здесь. Утром мы с тобой договорились, что съездим в гости ненадолго в детский садик, всех повидаем, поболтаем, покажем врачам животик, горлышко, возьмём микстурки и поедем обратно домой.

Анюта подняла на меня глазки и радостно, но с долей сомнения, спросила:

– Так ты меня заберёшь потом обратно?

– Ну конечно! – вставая и протягивая ей руку, сказала я. – Ты мне доверяешь?

– Да, – ответила она.

И мы пошли. Надо сказать, что встречи были радостные. Чувствовалось, что в этом детском доме Аню любили все эти годы, и не одни руки заботились о ней. Добрых рук вокруг было много. И как я от этого была счастлива, и как я этим рукам благодарна!

Спасибо вам, добрые люди!

Через неделю директор разрешил нам приезжать через день, а потом – через два.

Помню, в один из таких визитов в детский дом, когда мы уже уходили с Анютой домой, детки гуляли на улице. Один из малышей заплакал и стал кричать на весь детдом:

– Аня, Аня, ты куда…?

Видимо, ему воспитатели и нянечки стали объяснять, что Аня пошла с мамой домой. После чего горький плач заполонил весь двор и, всхлипывая, малыш кричал:

– А-а-а… Я хочу такую же маму, как у Ани…

Пишу это, а сама плачу, потому что даже сейчас слышу его голос. Это был крик, зов его души. До сих пор думаю: «Как же сложилась твоя судьба, малыш? Прожил ты эти дни один, или тебе жизнь подарила семью?».