Читать книгу Девочки - Полина Винер - Страница 3

В первый раз Джил заметила этого огромного парня у бассейна, где она обычно лежала в шезлонге после завтрака. Плавать, как обычно, не хотелось – мокрый купальник потом противно прилипал к коже, а идти по витой мощеной дорожке в кабину для переодевания было противно. В первые дни Джил ходила, но как-то заметила на себе настолько тяжелые взгляды с соседних шезлонгов, что желание дефилировать в купальном костюме прошло раз и навсегда.

Вообще, обстановка в этом расхваленном месте оказалась совсем не такой, как обещали в буклете, который дал Джил доктор Броуди. Так, если верить брошюре, то частная лечебница «Дубовый рай» для пациентов с нарушением пищевого поведения и вправду была просто раем. Возможно, она и могла бы быть райским местом, если бы те, кто ее основал, могли хотя бы предположить, сколько неприкрытой вражды и даже ненависти поселится вскоре в этих прекрасных, продуманных талантливым дизайнером, стенах.

Первое время Джил все не могла к этому привыкнуть – жить в атмосфере постоянного недружелюбия, однако со временем и она научилась напускать на себя безразлично-пренебрежительный вид и смотреть четко и прямо поверх голов, так, словно перед ней было ровным счетом пустое место.

Джил попала сюда месяц назад, была она тогда не в лучшей форме – доктор Броуди в своей обычной мягкой и даже вкрадчивой манере сообщил ей, что если не начать лечение немедленно, вряд ли она сможет увидеть следующее Рождество. Вот тогда-то Джил впервые и стало страшно, страшно по-настоящему.

И, тем не менее, в тот день она написала в своем дневнике: «21 июня. 40 килограммов. И все еще эти ужасные сальные складки на животе. Ненавижу их!!!»

После этого записи обрывались – записывать, сколько гадости ей довелось съесть в первые же дни в лечебнице, не хватало духу. Она была тогда в постоянном стрессе, и никакая психологическая поддержка не помогала. Горло саднило и даже кровоточило – иногда доведенная до отчаяния Джил попросту скребла его ногтями, пытаясь вызвать хотя бы эхо рвотного позыва. Но куда там – словно вступив в сговор с медиками, желудок намертво вцеплялся в съеденное и не желал расставаться даже с граммом проглоченной гадости. По вечерам Джил подолгу не могла заснуть и все думала о том, как несовершенно устроен человеческий организм, так охотно обрастающий мерзким, мягким и жидким салом.

По утрам она долго прихорашивалась и выходила к завтраку, который всегда проходил с восьми тридцати до девяти тридцати в светлой, просторной и хорошо проветренной столовой с абстрактными картинами на причудливо выкрашенных стенах, тоже настолько абстрактных, что иногда невозможно было понять, где кончается картина и начинается стена. Завтракали всегда и все вместе – это было обязательное условие пребывания в лечебнице, то же самое касалось обедов и ужинов, и для Джил это были три самых ненавистных часа каждый день. Иногда по пути в столовую она почти молилась, и ее молитвы выглядели примерно так: «Боже, спасибо тебе огромное за то, что ты не пошлешь сегодня на завтрак эти ужасные, жирные, залитые клейкой сладкой массой оладьи! Пусть это будут просто свежие фрукты, Боже!»

Но Бог, увы, чаще всего не слышал ее молитв, и Джил под перекрестным огнем взглядов со страдальческим видом ковырялась в нарядной и яркой, гигантских размеров глиняной тарелке, на каких подавали в лечебнице завтраки. Сама же Джил предпочитала тарелки маленькие, лучше всего ей подходили вазочки для варенья, эти птичьи порции годами служили ей рационом.

Она уже и не помнила, когда именно начала бороться с жиром, наверное, с самого детства, и к двадцати восьми годам борьба эта стала основным, если не единственным смыслом всей ее жизни. Джил до сих пор помнит, как однажды в старшей школе одна из девочек из волейбольной команды, ее звали Ана, встала на весы и присвистнула: «Ого! Шестьдесят девять кэгэ!» Джил смотрела на Ану во все глаза – как можно было так сильно опуститься и разожраться? А потом она вдруг прямо сквозь одежду и даже сквозь кожу увидела сероватый, желеподобный жир, который неровно облепил всю Ану – он стекал с ее ляжек и живота, струился по плечам, тяжелыми гроздьями висел на веской аниной груди. И Джил вдруг замутило, она едва успела добежать тогда до кабинки с унитазом, и ее долго и приятно рвало. Несколько месяцев после этого ей достаточно было лишь вспомнить стоящую на весах Ану, и никакие два, три, а то и все четыре пальца во рту были попросту не нужны.

В своей комнате она привычно раздевалась перед зеркалом и со страхом вглядывалась в свое тело. Накрывала ладошками высохшие, невесомые груди, хлопала себя по провалившимся ягодицам, и то там, то здесь, Джил всегда находила лишнее. Нет, она все еще была очень, просто нестерпимо жирной!

Она не заметила, когда перестала потеть и даже вообще пахнуть – со временем тело ее стало словно бы высушенным, потеряло запах. Джил не связала это с диетой, она вообще ничего и никогда не связывала с диетой, считая поддержание в норме своего тела необходимым минимумом, в котором она просто не может себе отказать. Не помнила она, и когда у нее закончились периоды – сначала они стали нерегулярными, потом случались все реже, и Джил со временем и вовсе забыла об этих ежемесячных ненужностях.

Время от времени она выслушивала материны нотации про ее постоянные диеты, потом зазвучало хлесткое слово «анорексия», но Джил даже не думала вслушиваться и примерять это неприятное словечко к себе – она знала наверняка, что лучше станет больной, чем даст поселиться на своем теле этому серому омерзительному жиру, который таскают на себе глупые люди.

Ей стало плохо в начале июля, она ехала тогда к родителям, и уже почти возле дома, где шоссе сворачивает на проселок, машина вдруг перестала ее слушаться. Джил пыталась выкручивать руль непослушными, словно ватными руками, и заставить проклятую машину повернуть направо, на знакомую аллею, но вместо этого автомобиль ее, игнорировав поворот, вдруг ни с того и ни с сего съехал налево и тяжело ткнулся левым крылом в бетонное ограждение. Она словно во сне услышала, как одновременно загудели на обеих полосах машины, но ей уже не было дела ни до чего – на нее вдруг навалилась смертельная усталость, такая, что стало просто все равно, куда ехать, где останавливаться и останавливаться ли вообще. Она не видела, как ее обступили люди, лежала, нелепо уткнувшись лицом куда-то вперед и в бок.

А двумя днями позже доктор Броуди выдал ей неутешительные новости и брошюру с рекламой лечебницы «Дубовый рай».

Лежа в шезлонге, загородившись широкими полями итальянской соломенной шляпки с веселой синей ленточкой и надписью «Venice», Джил украдкой смотрела по сторонам. Таких, как она, здесь был всего трое – девочка лет двенадцати, которая постоянно шмыгала носом и держалась за живот, и высоченная девица модельного вида, которая смерила Джил при первой встрече таким откровенно враждебным взглядом, что дежурная дружелюбная улыбка Джил моментально увяла и растаяла.

Все остальное население «Дубового рая», а было их человек тридцать или сорок, состояло из толстяков. Когда в первый день Джил увидела вокруг себя все эти колыхающиеся тела, ее сильно замутило – никогда еще ей не доводилось приближаться к такому количеству жира так близко. Но это была часть лечения – политика лечебницы была построена на групповой терапии, а потому в столовой, на занятиях психологической поддержки, во время спортивных и увеселительных мероприятий, все были вместе, и никакого разделения на «толстых» и «тонких» здесь не было.

Через неделю Джил уже спокойно устраивалась в столовой на свое местечко у окна и, не поднимая глаз, вяло ковырялась в тарелке под цепким орлиным взглядом медсестры Мэри, которая мерно разгуливала вокруг столов.

Когда новенький, огромный светловолосый парень, вышел к бассейну и неловко осмотрелся, Джил вдруг, неожиданно для самой себя, махнула ему рукой – соседний с ней шезлонг был свободен. Он суетливо кивнул и спешно направился к ней – казалось, он был рад не стоять огромным истуканом под перекрестным огнем взглядов пациентов. На его робкое «привет» никто не ответил – это было негласное правило «Дубового рая».

– Привет, я Майк, – тяжело опустился парень рядом с Джил, и она невольно заметила, как его огромный живот привычно улегся на ляжки. «Интересно, сколько же в нем весу», – подумала Джил, а вслух дружелюбно отозвалась:

– Джил, приятно познакомиться.

– Мне тоже, – Майк с интересом взглянул на нее и вдруг, ни с того, ни сего с восхищением присвистнул:

– Боже, какая же ты стройная!

Это было так естественно и прозвучало настолько неожиданно и мило, что Джил бросилась в голову кровь. В последние годы никто не называл ее стройной, в лучшем случае звучало слово «худенькая». Ей вдруг захотелось вытянуть подлинее ноги и повести несуществующей грудью.

– Спасибо, очень мило, действительно мило, – сдержанно отозвалась Джил, а Майк, казалось, едва сумел отвести восхищенный взгляд от ее костлявого тела.

Джил стало вдруг невероятно легко, она почувствовала себя смелой и дерзкой, и, потянувшись всем телом, бойко предложила:

– Поплаваем?

– А из берегов не выйдет, если я нырну? – пошутил Майк и принялся неловко и тяжело пыхтя, стаскивать через голову тенниску. Затем упали на деревянный настил его огромные штаны с невероятно длинной змеей ремня, и Майк остался в огромных баскетбольных шортах, белый и рыхлый, стесняясь своего грузного тела, но мужественно не подавая вида. Джил тем временем спортивно преодолела барьер и грациозно, как ей казалось, нырнула в голубоватую воду. И тут же услышала:

– Берегись! – и в то же мгновение в воду, словно бомба, тяжело плюхнулось нечто гигантское, подняв фонтан брызг.

Недовольные, с шезлонгов немедленно подхватились несколько человек.

– Прошу прощения, – крикнул им вдогонку Майк, но в ответ с оставшихся шезлонгов засобирались и остальные. Майк недоуменно посмотрел на Джил, она в ответ подняла брови, шутливо поклонилась и развела под водой руками: