Читать книгу Мальчик в башне - Полли Хо-Йен - Страница 7

– Я не могу это есть: слишком жарко, – сказала Гайя. Мы сидели в столовой над тарелками с едой. Тонкий кусочек мяса, две масляные картошки и ярко-рыжие кружочки морковки плавали в коричневой подливке.

День, когда закончился дождь, был самым жарким за долгое время. После мокрых носков и влажных курток забавно было внезапно оказаться в таком пекле. На прогулке все лежали прямо на асфальте, наслаждаясь солнечными лучами.

Гайя была права. От жары даже не хотелось есть. Солнце светило сквозь окна так ярко, что мне приходилось щуриться.

– Я попытаюсь сбежать, – сказала Гайя, поднимаясь на ноги.

– Гайя, – сказал я. – Можно задать тебе вопрос?

Она снова села.

– Твоя мама просит тебя иногда ходить в магазин? – спросил я.

– В смысле?

– Моя мама просит меня ходить за покупками. А ты ходишь?

Гайя слегка сощурилась:

– В смысле «просит ходить за покупками»?

Я понял, что Гайя теперь не отстанет, пока не узнает все подробности, поэтому я рассказал ей, что происходило дома. Начиная с того дня, когда мама попросила меня сходить в школу самому, и заканчивая тем разом, когда она отдала мне свою банковскую карточку.

Кое о чем я умолчал, правда.

Но все равно был не готов к тому, как озабоченно нахмурилась Гайя:

– Ты не должен все это делать.

– Мама говорит, что я уже взрослый. Что я хорошо справляюсь.

– Но… но… если этим занимаешься ты, то что делает твоя мама?

Хороший вопрос. В основном она спала. С тех пор, как она перестала выходить из дому, мама постоянно жаловалась на усталость.

«Мой хороший, мне просто нужно немножко поспать», – говорила она, и я закрывал за собой дверь спальни и не садился к ней на кровать и не рассказывал, как я ничего не делал в школе.

– Когда это началось? – спросила Гайя.

Я ткнул вилкой в кусочек мяса. На тарелку закапала подливка, словно капельки дождя в лужу.

– Ади? – тихо позвала Гайя.

Много месяцев назад я пришел домой и услышал, как мама плачет. Хотя «плачет», наверно, неправильное слово, хотя она действительно плакала. Слезы бежали по ее щекам и падали с подбородка на мокрое пятно на юбке. А еще она стонала. И кричала. И орала. И завывала. Все вместе.

Эти звуки напугали меня.

– Мам, – сказал я.

Но мой голос потерялся в ее рыданиях. Я решился положить руку ей на плечо, и только тогда она повернулась ко мне.

Сначала мама будто не видела меня, но постепенно к ней пришло осознание. Она протянула руки и прижала меня к себе, сильно.

– Все хорошо, – сказала она и повторяла это снова и снова: – Все хорошо, все хорошо.

Мама не переставала плакать.

А я думал, что это я должен был успокаивать ее, потому что, когда мама взглянула на меня, я увидел ее лицо.

Мама была ранена. Один глаз заплыл так, что она не могла его открыть как следует, а под другим виднелся синяк. На лбу была фиолетовая шишка, а на щеке кровоточил порез, похожий на страшную пародию улыбки.

– Что случилось? Что случилось? – спрашивал я, но мама не отвечала.

Она сморщила лицо, всхлипывая еще громче. Казалось, порез на ее лице тоже плакал.

– Мамуль? – Я не понимал, что я хотел спросить, пока не произнес вслух:

– Кто это сделал?

– О Ади, – шептала мама. – О Ади, о Ади.

И я тоже начал плакать, хотя всей душой не хотел. Я хотел позвонить в полицию и в «скорую». Я хотел сделать что-нибудь, чтобы маминому лицу стало лучше. Я хотел сделать много чего, но получалось только плакать маме в плечо, а она укачивала нас, чтобы мы оба забыли о ее ранах. При всем моем хотении я лишь свернулся у нее на руках и отчаянно рыдал от того, что случилось.

Мы так и уснули вместе, в объятиях, но проснулся я в одиночестве в темной спальне.

– Мам? – В тусклом свете мой голос был крошечным и одиноким.

– Я… – Мамин голос был грубым и хриплым. – Я здесь.

Она сидела на диване в темноте. Я порадовался, что света не было, потому что так я не мог видеть ее израненное лицо. А потом мне стало стыдно.

– Мама! – крикнул я, будто потерял ее, и я снова забрался ей на руки и уткнулся лицом в мягкую ткань ее кофты. Я понял в тот момент, что мама даже не сняла пальто.

– Все хорошо, Ади. Все хорошо. Засыпай, – сказала мама.

И я заснул.

Я знал, что случилось что-то плохое, но никак не мог спросить маму, что именно. Я пытался. Правда. Но слова не хотели выходить наружу.

Мне было страшно. Страшно, когда я думал, где мама так поранилась. Страшно от мысли, что это может случиться еще раз. Может, поэтому я был не против сходить в магазин. Ведь если пойду я, с мамой ничего плохого не произойдет. Она будет дома, в безопасности.

Я никому не сказал о случившемся, даже Гайе. Я не хотел, чтобы это было по-настоящему, а если никому не говорить, то оно становилось менее настоящим, правда? Мне кажется, мама тоже так считала, поэтому она не пошла в полицию или к врачу.

В чем-то маме становилось лучше. Ее лицо тут же начало заживать. Сначала оно было сиреневым, потом каким-то синим, а затем желтоватым. Порез на щеке больше не выглядел таким болезненным. Я думал, что все станет, как раньше. Мама будет приходить с работы и рассказывать забавные истории, которые случились в магазине. У нее всегда так хорошо получалось описывать покупателей – я прямо видел их перед собой. Или будет заглядывать в холодильник, как она иногда делала, а потом захлопывать его и объявлять: «Ади, пойдем отсюда», – и мы поедем в «Макдональдс».

Вместо этого мама ушла в себя, закрылась от внешнего мира.

Каким-то образом Гайя все это поняла, хотя я ничего не говорил.

– Может быть, с твоей мамой что-то не так, – мягко сказала она, прерывая поток воспоминаний.

Я сморщился после ее слов, и Гайе, наверно, не хотелось озвучивать следующую мысль, но остановить себя она не смогла:

– Может быть, ей сходить к врачу?

Сказано было шепотом, но я услышал.

Врач. Он сделает маме лучше. Вроде хорошая идея. Мамино лицо зажило, но не все ее раны были снаружи, не все было видно, но их тоже нужно было лечить.

В тот день я пришел домой и тут же направился в мамину спальню.

– Мам, я дома, – сказал я громко.

Она пошевелилась во сне и пожала плечами, отчего ее тело сильнее погрузилось в постель.

– Вставай, мам, – сказал я. – Я дома. Я дома.

В спальне стоял какой-то затхлый запах. Не то чтобы он был неприятный, но он не был чистым и свежим. Я вспомнил, как мама собиралась на работу. Ее одежда всегда выглядела опрятной и пахла приятно, как цветы. Я думал, что так должны пахнуть облака.

– Ади, – тихо сказала мама. – Будь умницей и поиграй в гостиной, ладно? Я очень-очень устала. Мне нужно еще немножко поспать. А потом я выйду, хорошо?

– Ты постоянно уставшая, – сказал я. – Мам, тебе не кажется, что нужно к кому-нибудь сходить?

– К кому сходить? О чем ты? – Мамин голос зазвучал резко, как расстроенная скрипка.

– Например… к врачу, – сказал я.

– Я просто устала, Ади. Мне нужно поспать, – ответила она. – И мне станет лучше. Врач мне не поможет. – Даже говорить ей было трудно.

– А вдруг, мам?

В ответ она отвернулась. Я перешел к другой стороне кровати. Мама не спала, просто смотрела в стену. Может, она никогда не спала, а лежала вот так, не двигаясь, разглядывая стены.

– Мам, – позвал я, но она даже не пошевелилась. – Мам! – сказал я громче. Она даже не дернулась. – Вставай! Ты должна! Тебе нужно на работу! – И снова я вспомнил, какой красивой была мама, когда собиралась по утрам.

Сначала мне показалось, что мама меня не услышала, но потом я заметил, как по ее щекам катятся крупные слезы.

– Я не могу, Ади. Я не могу туда пойти.

– А как же работа?

– Я сказала, что больше не вернусь. Это случилось… это случилось… – Мама дышала все чаще и чаще, будто ей не хватало воздуха. – Это случилось прямо рядом с магазином.

– Что, мам? – сказал я. – Что случилось? – Я боялся задавать этот вопрос с той самой ночи, как мама вернулась домой вся в крови.

– Они, – сказала мама и повернулась на другой бок, сотрясаясь от рыданий.

Я положил руку ей на плечо и почувствовал дрожь, всю ту боль, что пронзала ее тело. Прошло много времени. Мама успокоилась и заснула, и я тихонько вышел из комнаты.

До того как мама заплакала, я был зол на нее, и мне это не нравилось. Часть меня понимала, что мама не виновата. Но был в моей голове голос, который шептал: а старается ли она? Почему она не попробует встать с постели?

Но сейчас мне было только грустно и одиноко.

Я включил телевизор и сделал погромче, чтобы мама могла слышать через стену. Раньше мы всегда смотрели телевизор вместе. Мама смотрела мои передачи, а я – ее. Ей очень нравились кулинарные шоу, и я начал перещелкивать каналы, пытаясь найти какое-нибудь. Если мама не могла увидеть, что там готовят, то хотя бы могла послушать.

Но кулинарных шоу в это время не было, поэтому я включил новости. Там говорили о том, что обрушился старый заброшенный паб. Я его сразу узнал: он стоял рядом с нашей башней. Я ходил мимо него по пути в большие магазины. Паб был высокий, старомодный, с заколоченными окнами – он давно пустовал. В последний раз я заметил между кирпичами какие-то растения. У них были серо-зеленые листья и фиолетовые цветы, похожие на рожки мороженого.

Никто не мог объяснить, почему паб рухнул. Кто-то там недавно его купил и теперь был очень недоволен, что здание превратилось в груду камней.

Ведущие перешли к другой теме. Я вдруг понял, как громко они говорили, и мне стало стыдно. Я зажал кнопку на пульте. Звук становился тише и тише, пока не пропал совсем.

И я сидел в тишине, смотрел на экран, пытаясь угадать, что там говорили, по движению губ, как делала Гайя.

Но я ничего не понимал.