Читать книгу На пороге Нового Завета - протоиерей Александр Мень - Страница 6

Нередко бывает, что европеец, введенный в заблуждение причудливыми узорами индийской мысли, склонен видеть в ней нечто вроде праздной игры ума. Между тем едва ли найдется другая древняя культура, мировоззрение которой было бы столь четко ориентировано на практические цели.

С тех пор как мудрецы Индии осознали непрочность и мимолетность всего земного, они постоянно отыскивали то, что называли мокшей – истинным освобождением и подлинным благом. Слова Бхагавад-Гиты: «Достоверно скажи мне лишь то, чем я достигну спасения» – выражают главную направленность всей индийской метафизики. Теория, которая не стремилась решить эту задачу, вряд ли могла рассчитывать на успех в Индии. Разумеется, и там было много людей, погруженных лишь в повседневные заботы. Но не такие люди формируют душу культуры; напротив, как правило, творческое меньшинство оказывает большее, хотя порой незаметное, воздействие на мысль нации и питает ее духовные корни.

Итак, повторяем, что бы ни зарождалось в индийском мире: мистика Упанишад или материализм чарваков, отрешенность буддизма или титанизм джайнов, – все это служило не просто усладой для интеллекта, но предназначалось быть компасом в странствиях человека по пути жизни.

Возродившийся в начале II века до н. э. брахманизм не составлял исключения. Если Будда обещал людям спасение, то и почитатели Вед говорили людям о том, что несут миру избавление от заблуждений, свободу и победу над всеразрушающим Временем.

В эпоху, когда происходило своего рода подведение итогов многовековой религиозной истории, брахманы суммировали и пересмотрели древние традиции, с тем чтобы человек, руководствуясь ими, смог вырваться из-под власти перевоплощений.

Наиболее полное выражение эта тенденция получила в йоге. Важнейшие ее принципы сформулировал гуру Патанджали, автор «Йога-сутры», первого классического руководства по йоге¹. Предания отождествляют его с великим индийским грамматиком, носившим это имя и известным своими трудами по санскриту. Философ Патанджали жил около 180 года до н. э., в царствование основателя династии Шунгов. Некоторые исследователи отвергают это предание и относят время жизни автора «Йога-сутры» на полтора-два века раньше². Впрочем, точная хронология здесь не так уж важна. Дело в том, что йога в широком смысле слова существовала задолго и до II и III веков. В «Йога-сутре» лишь обобщены идеи и правила куда более древние, чем буддизм, Гита и даже Упанишады, идеи, уходящие корнями в далекое прошлое.

В Европе впервые о йоге заговорил Шопенгауэр; а с тех пор как в конце XIX века Свами Вивекананда выступил на Чикагском конгрессе религий и прочел в Нью-Йорке цикл лекций по йоге, интерес к ней на Западе не ослабевал. Одних йога интригует своей экзотикой и рассказами о небывалых феноменах, другие ищут в ней способы сохранить и укрепить здоровье. Но хотя во всем этом немало от профанирующей моды, сам по себе интерес к йоге вполне оправдан. Если буддийская мораль представляет собой одну из вершин дохристианской этики, то йога сконцентрировала в себе тысячелетний опыт самоуглубления и психотехники, не имеющий себе равных в древности. Став школой духовной собранности, аскезы и созерцания, она заняла неоспоримое место в ряду великих достижений человечества.

Сам термин «йога» не имеет однозначного перевода. Странным образом разные толкователи связывают его с противоположными понятиями: одни – с «единением», другие – с «разделением». Однако чаще всего слово «йога» производят от корня «иудж», что значит прилагать усилие, упражняться³. Последнее понимание, как мы увидим, более соответствует йоге в ее широком смысле.

Еще в III тысячелетии до н. э. на индийских печатях изображались фигуры, сидящие в йогической позе «лотоса». Это доказывает, что йога зародилась в доарийские времена среди аборигенов страны. Вполне вероятно, что архаическая практика экстаза, известная у многих первобытных народов, была предшественницей йоги. Ведь именно в шаманизме каменного века возникли первые попытки «взять Небо штурмом», овладеть таинственными силами. Люди, которые умели приводить себя в состояние транса, почитались обладателями маны – космической энергии, превращавшей их во всесильных магов⁴.

Если и был в этом элемент обмана, внушения или самогипноза, все же несомненно, что у многих магов-заклинателей обнаруживались подлинные оккультные способности, превосходившие обычный человеческий уровень. Эти способности до сих пор наблюдают у жителей тропической Африки, но у индийцев они проявлялись с еще большей силой. В Индостане, например, сохранились целые племена, от природы обладающие парапсихическими свойствами. Быть может, подобное явление связано с тем, что йогическая практика была известна там с незапамятных дней⁵.

Представляют ли эти феномены своего рода атавизм, наследие той эпохи, когда интеллект подавлял интуицию еще не столь сильно, как в позднейшее время, или они присущи особо одаренным личностям любого века – в данном случае вопрос второстепенный. Важно то, что доисторическая мистика шаманизма исходила из веры в возможность для человека собственными силами «прорваться» в иные миры и завоевать себе могущество⁶.

Нас не должно удивлять, что такое глубокое учение, как йога, обязано своим возникновением первобытным шаманам. Ведь из этого корня выросли и многие другие духовные течения. Напомним, к примеру, что философия Пифагора была подготовлена экстатическим культом Диониса, а профетизм возник на почве древнейшей мистики семитов.

Хотя истоки йогизма лежат в культуре дравидов, он впоследствии испытал на себе и сильное влияние ведической религии арьев. Намеки на йогу находят уже в Риг-Веде, а Упанишады упоминают о ней довольно часто. Однако там она выступает не в виде обособленной доктрины, а как практическая сторона богопочитания. Йога очищала религию от чисто магических элементов, одухотворяя обряды и превращая их из набора механических действий и формул в путь духовного единения с Божеством. В Махабхарате, например, говорится, что йога как бы заменяет жертвенный ритуал Вед. Вместо огня на алтаре йогин «возжигает» познание, вместо жертвы – приносит бескорыстие и отрешенность⁷. Иными словами, главной целью йоги являлось постижение божественной Сущности и обретение через это бессмертия и свободы.

Размышляя о Божестве, человек не мог не задавать себе вопрос: почему Оно недоступно людям с такой же очевидностью, как явления видимого мира или движения мира внутреннего? На это брахманизм отвечал: Священное близко, Оно рядом, Оно во всем, Оно в тебе; но ты не в состоянии созерцать Его, ибо весь погружен в ложное и бренное. Поэтому ты можешь узнать о Нем лишь из Писаний или собственных умозаключений. Непосредственное же восприятие Бога должно предваряться подготовкой, которая сделала бы тебя способным к постижению тайны Единого и Вечного. Этой-то цели и служит йога.

В Майтри-упанишаде учитель предупреждает, что йога есть священный путь, «стезя Брахмана», и на нее нельзя вступать человеку, который целиком не посвятил себя поискам высшего познания⁸. А Катха-упанишада говорит о йоге как о способе покорить чувства, рассудок и в конечном счете – саму мысль, то есть как о высвобождении чистой, не выразимой словами интуиции⁹.

Согласно Упанишадам, йогин должен стремиться растворить себя в Запредельном, ибо, только слившись с Ним, можно его познать. «Те, кто, предаваясь размышлениям, занимались йогой, видели самосущую Силу, сокрытую ее свойствами»¹⁰.

В Шветашватаре намечены уже и основные технические приемы созерцания. В ней говорится о положении тела, задержке дыхания, о необходимости для йогина контролировать чувства, «подобно тому, как он впрягал бы строптивых коней в колесницу»¹¹. Отрешенный от всего преходящего созерцает «единственного Бога, сокрытого во всех существах, всепроникающего, внутреннего Атмана всех существ, следящего за действиями, живущего во всех существах, всевидящего, знающего, одного-единственного и лишенного свойств»¹².

Йогу практиковали не только брахманы, но и мудрецы из варны кшатриев (воинов). Они подходили к ней по-своему, будучи убеждены, что к Богу ведет множество путей. Так, Бхагавад-Гита, сложившаяся в кшатрийской среде, придает большое значение Карма-йоге, йоге действия. Эта йога учила очищать душу посредством служения людям и активности на жизненном поприще, однако требовала отказа от плодов своей деятельности, «ибо не бывает йоги без отрешенности от желаний»¹³. В то же время Гита высоко ценила и путь чисто созерцательный:

Кшатрии признавали авторитет ведических книг, но толковали их по-своему. Они упрочили связь йоги с философским умозрением, получившим название санкхьи[8].

Единство мистики и метафизики особенно подчеркивается в тех частях Махабхараты, которые сложились в последние века перед нашей эрой¹⁵. В них речь идет не об одной из шести даршан, или школ брахманизма, а о первой попытке подвергнуть Веды рационалистическому анализу. Утверждая, что «санкхья и йога – одно», мудрецы Индии доказывали, что их концепции служат спасению человека в той же степени, что и мистическая интроверсия.

Метафизика ранней санкхьи мало чем отличается от учения Упанишад. Она тоже учит о Брахмане как о единой Реальности, уподобляя его ожерелью, вернее – нити, на которую нанизаны золото, жемчуг, коралл или глиняные украшения, то есть все многообразие проявленного мира. Умение отличать нить от нанизанных на нее предметов и составляет сущность санкхьи.

Йога в данном случае представляет собой практический аспект науки различения истинного от иллюзорного. Не отрицая ведических обрядов, санкхья-йога рассматривает их как низшую ступень очищения духа. Ведь обряды связаны с верой в небесную помощь, а «доктрина спасения» ждет ее не свыше, а от самого человека, который, следуя определенным правилам, срывает с себя тленные оболочки.

Обуздав плоть воздержанием, подавив в себе «страх, тоску, изнурение, всякие человеческие страсти… похоть, сон, труд – неодолимую дрему», йогины «сами собой» достигают высшего состояния: они не только «превосходят всех смертных», но и сливаются с божественной природой, «претворяют себя» в богов¹⁸.

Йогины стремились, в сущности, к тому же, что и буддисты: прервать вереницу земных рождений и погрузиться в полноту Целого.

Таким образом, согласно Мокша-Дхарме, йога определяется как путь к спасению через самообожествление.

Более поздняя санкхья, которую обычно связывают с именем мудреца Капилы, исповедует иной взгляд на бытие, но это мало меняет формы и назначение йоги.

Подобно большинству дохристианских учений, считавших мир эманацией, или проявлением духа, доктрина Капилы не знает идеи творения, при этом последователи поздней санкхьи настаивают на тождестве причины и ее следствия. По их мнению, физическая Вселенная не может быть излиянием духовного Начала; бессознательные стихийные процессы порождаются такой же слепой стихийной природой. Эта Первоматерия, Пракрити, производит все вещи, как вымя выделяет молоко, «без всякого сознания»²¹. Нечто подобное высказывалось и в Мокша-Дхарме, которая утверждала, что непроявленное бытие – «бессознательно»²².

Это, казалось, должно было привести санкхью к материализму. Но она отличалась большей последовательностью. Для нее оставалось бесспорным, что духовный мир столь же реален, как и физический, и, следуя все той же логике, санкхья приходила к заключению об особом, независимом происхождении сознания. Сначала она мыслила его источник в виде единого Духа, Пуруши, но постепенно склонилась к точке зрения, согласно которой все духовные единицы неисчислимы и составляют особое царство («лоно») нетленных сущностей²³. Это чем-то напоминает онтологии Лейбница, Ренувье и Н. Лосского²⁴. В целом же классическая санкхья выливается в ярко выраженный дуализм, признающий извечное противостояние двух миров: материального и духовного. Из их сочетания и возникает мир, каким мы его знаем. Соединившись, два плана бытия порождают действительность столь несовершенную, что вся она оказывается пронизанной болью и страданием. Мокша-Дхарма даже называет ее адом. Нетрудно понять, какой вывод вытекает из подобного взгляда: человек, изнывающий под бременем плоти, должен направить усилия на ослабление связей между духом и материей.

Из концепции Капилы и исходил Патанджали. Следуя ей, он обоготворял человеческий дух, рассматривая его как царственного пленника, попавшего в силки Пракрити. В этом йога Патанджали сближается с человекобожием раннего джайнизма и Упанишадами. Действительно, если признать единосущность человеческого Я и Вселенского Атмана, мысль о нетварной природе ядра индивидуума становится вполне естественной.

По словам Патанджали, подвижник должен отвратиться от «жажды предметов видимых и слышимых»²⁵. Человек, не осознавший своего сверхприродного величия, остается в рабстве у материи. «Неведение, – говорит Патанджали, – есть принятие того, что неверно, нечисто, мучительно и не является Я, – за вечное, чистое, блаженное, Атмана»²⁶.

Таким образом, ясна первая задача йогина: борьба против заблуждений, мешающих изолировать его дух от всего, что на самом деле им не является. Только достигнув полного очищения, йогин сможет в гордом одиночестве вкушать никем не замутненное блаженство мокши. Учение Патанджали, в отличие от йоги ранних Упанишад и Мокша-Дхармы, представляет собой уже не путь к слиянию с Абсолютом, а – порыв, усилие отдельного духа освободиться от уз.

Тем не менее практика, отраженная в «Йога-сутре», не настолько сильно отличалась от прежней, как ее доктрина – от философии Упанишад. Поэтому даже для тех, кто не разделял взглядов Патанджали, его руководство стало «высшим авторитетом и настольной книгой»²⁷.

Одно из исходных положений йоги заключало в себе универсальную и глубоко верную мысль о том, что человек в своем обычном состоянии не подготовлен к высшему духовному познанию. Эту мысль мы встречаем и в других религиях. Не ее ли подразумевал пророк Исайя, когда, застигнутый видением в Храме, счел, что он обречен на гибель как «человек с нечистыми устами и сердцем»? Не на этом ли настаивали платоники, когда требовали очищения «внутреннего ока»? О необходимости духовной подготовки будут впоследствии говорить учители и подвижники христианства, которые выработают методы аскезы и созерцания, в чем-то сближающиеся с йогой. Это сходство, впрочем, не следует преувеличивать. Отличаясь от Упанишад, йога Патанджали тем более отличается и от христианской мистики, ибо последняя лишь готовит человека к воздействию благодатной силы²⁸. В «Йога-сутре» же все начинается и кончается человеком. В этом ключ к пониманию места йоги в мировом духовном наследии.

Много препятствий усматривает мудрец на пути йогина. «Болезнь, леность ума, сомнение, вялость, остановка, ложное восприятие, неудачное сосредоточение и падение с высоты суть мешающие преграды», – говорит он²⁹. Зато тернистая дорога приводит человека к величайшему могуществу. Поэтому йога Патанджали именуется Раджей, то есть царственной, властительной йогой. Это роднит его с авторами Мокша-Дхармы, которая вся проникнута пафосом силы и победы.

По словам Патанджали, покоритель плоти «не погружается в воду или в болото и может ходить по остриям»³¹. И действительно, хорошо известно, каких невероятных результатов достигают многие люди, посвятившие себя йогическим упражнениям. Самопроизвольная каталепсия, неуязвимость в состоянии транса, ограничение пищи до ничтожного количества, исчезновение пульса – все эти документально подтвержденные явления у йогов показывают, насколько велика власть духа, укрепленного тренировкой, и какое большое влияние способен он оказывать на тело³². Правда, Патанджали предостерегает от «искушения» придавать этому могуществу большое значение. Йогин, который совершит такую ошибку, рискует никогда не продвинуться дальше к цели. И все же основная внутренняя интонация Патанджали и других учителей йоги – вера человека в свои, и только свои, силы.

Важнейшим условием успеха при занятиях йогой Патанджали считает «великую любовь» к конечному освобождению. Без всепоглощающей жажды высшего состояния все останется тщетным. Один из комментаторов йоги сравнивает этот порыв с импульсивным движением человека, чье лицо насильственно погружено в воду.

Йога бескомпромиссна и требует всего человека, ждет от него полной отдачи. Он никогда не выберется из хаотического состояния мысли, именуемого «читта», пока привязан к суетному миру.

Для начала нужно укротить смятение читты, прибегая к светлым, умиротворяющим эмоциям. Нужно непрерывно упражняться в распознавании того, что есть истинное Я, а что – его оболочки и маски.

Раджа-йога спускается в сумрачное подземелье скрытых чувств и подсознания, создавая искусство изощренного самоанализа. Ее знание всех оттенков внутренней жизни можно сравнить не только с буддийской психологией, но и с мудростью византийских подвижников, исихастов.

Патанджали не ограничивается лишь областью мысли; для овладения всеми уровнями человеческого существа он предлагает методы, взятые им из древних традиций. В результате он формулирует учение о восьми ступенях, или аспектах, йоги, которые призваны рассечь узы, связующие дух и плоть, и вывести Я за пределы «проявленного бытия» с его тревогами и смятением. При этом Патанджали подчеркивает важность «постепенности», охлаждая нетерпение тех, кто хочет слишком быстро продвигаться по стезе освобождения.