Читать книгу Человек важнее всего. Размышления о жизни - Протоиерей Андрей Ткачев - Страница 3

Любой пруд – это живая экосистема. Там по вечерам заводят свои концерты лягушки, там плавают какие-никакие, а рыбки, за которыми охотятся настоящие птицы, падающие камнем на воду и уносящие в клюве очередную мелюзгу. Там жизнь кишмя кишит, и видно это не только именитому биологу, но и простому обывателю.

Обыватель неприхотлив. Обывателю мало надо. Ему лишь бы сесть у берега с удочкой или – с друзьями у костра. Ему бы лишь ощутить подсознанием, что он находится в отдаленном подобии рая. И нам от него ничего не надо. Лишь бы бутылки не разбивал о камень, но унес с собой и костер потушил. Лишь бы не утонул по пьянке в экосистеме под названием пруд.

Биологи и экологи говорят нам о том, что экосистема тем прочнее, чем сложнее. То есть чем больше в ней живых участников, чем из большего количества видов она состоит, тем больше шансов у нее на выживание и тем большим здоровьем и устойчивостью она обладает.

Сказанное с любовью и одновременно с тревогой перевожу на семью.

Применительно к семейным отношениям тезис, касающийся заросшего тиной пруда, звучит так: чем больше людей разных поколений составляют семью, тем больше шансов, что психическое здоровье нового члена этой семьи будет в норме.

Теперь поясню на примере и, по необходимости, нарисую идеальную картину. А может, картину из недалекого прошлого.

* * *

Человек пришел в мир. Мать отстрадала и в свой черед возрадовалась, как и говорит Евангелие. Человек в начале только лежал, затем встал на четвереньки, пополз, затем – пошел, то и дело падая и плача. Наконец он уже и ходит, и говорит, что сравнимо по масштабу с зарождением новой Вселенной. Теперь его не просто окружает мир – он мир этот видит, воспринимает и осознает!

Очень хорошо, ни с чем не сравнимо хорошо, если мир, видимый и воспринимаемый новым человеком, благословенно сложен.

В нем должен быть дедушка и его спутница – бабушка. Это – настоящие динозавры. Добрые, доисторические. Это люди из святого и недостижимого далека. Бабушка пахнет ряженкой и хлебным мякишем, дедушка – табаком. Еще дедушка колюч от щетины. Оба они любят брать внука на руки и рассказывать о том, что видели сами и что внук может увидеть только внутренним зрением. Это живые представители всей человеческой древности. Видя их, ребенок подкожно воспринимает идею того, что мир древен, сложен и что бабушка с дедушкой – крайние звенья цепи, к которой ему посчастливилось прикоснуться.

Далее следуют мама и папа. Не одна мама, а непременно – мама и папа. Мама – это самый красивый и добрый человек на свете. Но добрым он может быть, только если где-то поблизости мелькает папа. В его отсутствие, полное то есть отсутствие, мама остается самым красивым человеком на свете, но становится также и самым злым, самым раздраженным. Папа же является по определению самым сильным человеком на свете, которого заслуженно любит самый красивый человек.

Пока самый красивый и самый сильный живут вместе и ребенок осознаёт себя «их ребенком», он живет в подлинном раю. Сей психологический рай характеризуется защищенностью и безответственностью. За все отвечают они – сильные и красивые. А ты живешь за их спиной, как у Христа за пазухой, и смысл этого выражения станет тебе понятен много позже.

Еще должны быть братья и сестры. Ребенок может ненавидеть их время от времени, может опасаться, что за старшими ему придется донашивать все. Но эти братья и сестры рождают в душе (прежде всякой богословской рефлексии) чувство коллективной ответственности, чувство локтя и еще Бог знает сколько всяких чувств.

А еще должны быть разные тети и дяди, двоюродные братья и сестры, которые собираются время от времени вместе на праздники или похороны, шумят, мешают жить, раздражают, но… При этом все они дают почувствовать, что жизнь сложна, что жизнь – ковер, а ты нитка – из тысяч таких и состоит ковер. Нитки сверху над тобой, нитки – под тобой, справа и слева. Распусти их, начни резать или поджигать – единство распадется и ты останешься всего лишь ниткой. И дай Бог, чтобы некая птица унесла тебя для использования при сооружении гнезда на одном из берегов экосистемы, чтобы не ждало тебя нечто худшее.

* * *

Жизнь должна отличаться благословенной сложностью. Вместо этого она стремится к радикальному упрощению, которое на языке социологии и психологии зовется индивидуализмом.

Всяк сам по себе. Ни дедов с бабками, ни запаха хлебного мякиша и дешевого табака. Ни кузин с кузенами, ни теток с дядьками. Подраться не с кем. Не на кого свалить: «Это он!»; и невымытая посуда, и разбросанные вещи – твоих рук дело. Больше никого, кроме тебя. Ты в семье – один.

Один. Для ребенка это – страшное слово. Папа исчез, дед умер, тот дядя, который не папа, тоже исчез. И ты – один.

Кроме тебя только психованная мама, измученная одиночеством, и ты – ее затюканное дитя, смотрящее на мир такими глазами, словно уже слышен гул приближающегося бомбардировщика.

Се – наша жизнь, граждане. А у нас при этом хватает глупости смеяться перед телевизором.

* * *

Самое корявое дерево в лесу, скорее всего, выживет и упадет только под старость. Но самое сильное дерево на вершине заголившейся, как лысина, поляны упадет раньше. Его спалит молния или повалит буря. Оно – одно. Оно – не жилец.

Психологическим здоровьем и способностью выживать везде веет от человека, которого в детстве и юности окружали десятки родственников, сующих в карман пряник, дающих подзатыльник, шепчущих на ухо важные жизненные советы. Перепуганным и напряженным придется по необходимости чувствовать себя человеку, который всю жизнь был один. Его ласкали с надрывом, как перед смертью, его боялись отпустить на шаг от себя. Ему вложили в голову картину враждебности мира и собственной уникальности. Это – ложная парадигма.

Мы тоскуем по норме и обличаем современную жизнь в ее уродливости. Но мир подрублен под корень, и там, где нам кажется, что болезни понятны, мы клеймим, скорее всего, лишь побочные следствия того уродства, в котором живем, словно рыба в воде. Мир болен больше, сильнее, чем нам кажется, и носителем всех болезней мира, свернутых до размеров ДНК, является каждый из нас.

Простое стало редкостью, и обычное превратилось в чудо. Очевидно, из-за треснувшего фундамента нам никогда не поднять стены духовного дома так высоко, как поднимали их наши предшественники. Очевидно, лишившись нормальной жизни, мы стали бесполезны ко всему, кроме покаяния. Покаяние сохранит свою силу до той самой секунды, когда зазвучит архангелова труба. А остальное – нет, не сохранит.

Безногие не бегают стометровку наравне со здоровыми, и нам, безногим, не дано почти все то, что с большей легкостью давалось предыдущим поколениям.

Разрушение семьи – вот имя главенствующей язвы, которая лишила нас и силы, и мудрости, и возможности роста. Но не спешите исцелять язву собственными силами. То, что разрушалось столетиями, нельзя восстановить за годы. Да и не дело это одних лишь рук человеческих. Посему, опознав свое врожденное уродство, сядем тихо и задумаемся.

Ведь если калека стремится изобразить из себя здорового, то с него и спрос иной. А если он знает о своих недугах и сам от себя не бежит в лес фантазий, то для спасения ему нужны безропотность, и вера, и неосуждение.

Вот почему святые отцы настаивали на том, что в последние времена людям будет оставлено одно лишь покаяние без всякого иного подвига.

* * *

Обо всем этом хорошо думать вдалеке от шума и пыли, суеты и маеты, сидя где-нибудь на природе.

Где? Правильно – на берегу какой-нибудь экосистемы под названием пруд. Там квакают лягушки и крякают селезни, там ивы склоняют до самой воды свои грустные ветви, там кругами на воде дает заметить себя играющая рыбка, там в едва волнующейся глади по вечерам отражается светило малое, созданное для управления ночью.