Читать книгу Поговорим об истине (сборник) - Протоиерей Олег Штельман - Страница 3

Портрет исполнен серой краской

Предивно просто и любя —

Великий царь с отцовской лаской

Взирает, зритель, на тебя.

Мундир военный, аксельбанты,

Награды чести – ордена.

О нем слагали гимны, канты —

Златые были времена.

Но вмиг, как смерч, в толпе народной

Взыгрался гордый пыл ума,

И сын святой, как раб безродный,

Грехом упился без ума.

Присяга попрана на верность;

Лукавство, трусость и обман

Явили смерть, разруху, бедность —

Окутал прелести дурман.

Гудит толпа, грозится строго,

Мечтой безумною горя,

Желают жить они без Бога

И без Державного Царя.

Парят ораторы с толпою,

Игривой ложью манят души:

«Идем свободною стопою!» —

Стихами басен моют уши.

Ликует враг: «Конец, святии».

В набат кричит: «Пленил я род!

Царя – сердечко всей России,

Умрет и с ним его народ!»

И чья-то дерзкая десница,

Железной мышцей смерть нажав,

Желая крови всласть напиться,

И жажду крови вновь стяжав.

А царь просил: «Не мстите, други.

До дна допью смертельну чашу.

Ищу пред Богом лишь заслуги —

Венцом главу свою украшу!»

Молился слезными очами:

«Прости обманутых людей,

Прельщенных сладкими речами,

Прости премудрых их вождей».

Монарх народ и Мать-Россию

Любил пристрастнее себя —

О них молил Христа Мессию,

Страданий горечь пил любя.

Писанье знал, Христово слово:

Коль семя в землю упадет,

Умрет оно, – воскреснет снова,

Премного зёрен возрастет.[1]

Заколосится русско поле

По роду семени сего,

Взыграет гладью будто море,

Без плевел золотом оно.

Без плевел всё же невозможно,

Как в слове, притче у Христа:

Оставил поле непреложно,

На время жатвы, до Суда.[2]

Уж век минул и дивно поле,

Зарделись храмов купола,

Народ идет да с крестным ходом

И славит Русского Царя,

Портрет меняя на икону,

Молитвы красные поя,

Всё по пророчеству святому,

С ним славится его семья!

И те, кто вслед за Государем —

На смерть, за истину стоя,

Сложились в землю дивным даром,

В веках бессмертьем просияв.

Предолгий путь победы этой,

Казалось, должен как заря,

Как знамя быть для всей планеты,

Как истина для всех одна.

Но видим странные вдруг вещи:

Портреты злобных палачей

Висят с почетом в красном месте

Да в кабинетах у властей.

И в каждом городе и веси

Великий гений и злодей

Со статуй смотрит, кепку свесив,

Всех зазывая в мавзолей.

Урок истории не понят.

Но всё же рдеется заря.

Наступит время – Бога вспомнят,

Помянут Русского Царя.

Без плевел всё же невозможно,

Как в слове, притче у Христа:

Оставим поле непреложно,

На время жатвы, до Суда.

Всякий разум, рано или поздно,

Ищет соль земного бытия,

И с добром, насколько есть возможно,

Жаждет правды истины сия.

Очень важно для ума и сердца,

Познавая суть мирских вещей,

Приоткрыв себе познанья дверцу,

Выбрать истину, минуя сеть страстей.

На земле дорог великих много,

К истине ведёт всего одна.

«Многие пойдут и не возмогут»,[3]

Хоть дорога верная пряма.

Каждый день, сражаясь, как на фронте,

Выбор совершая непростой —

С истиной стоять на эшафоте

Либо с ложью мы на пир с толпой.

Год за годом, сквозь мороз и грозы,

Встретим время мудрости седой.

Уж не теми, кто лелеял в сердце грёзы,

Теми, кто испытан Богом, сатаной.

Ложь змее подобна ядовитой —

Опьяняя разум, словно ром,

Здесь детей рождает плодовито,

В страстном сердце для неё уютный дом.

Ложь всегда скрывает первородство,

И стремится к власти не шутя,

Скрыв под личиною добра – уродство,

Бурей в тишине вертя.

Та всегда на истину клевещет,

А про себя: «Смотрите, я свята!»

В бой за собой кровавый мечет:

За эту «правду» жизни не щадя.

Вот у неё готовы сладки речи —

У лжи всегда медовые уста,

Ловко выплетая словом сети,

Толпы за собою вдаль маня.

Реки, как всегда, польются крови,

Вновь у руин окажутся умы,

И у разбитого корыта вновь мы,

И позабыто снова: кто же мы?

Истина без цвета и без вкуса,

Как вода из чистого ключа.

Этим и целебна, и могуча,

С силою великого Врача.

Истина скромна и бескорыстна,

Сердцем чистым можно лишь её понять,

Взором трезвым ясно заприметить,

Тайну эту тишиной объять.

Ей не нужны крестовые походы —

Меч и огонь для истины вредны.

Молвит тихо: «Спрячьте меч свой в ножны,[4]

Крепитесь в Истине и будьте ей верны».

Истина не бьёт, не унижает,

В ней прибежище любви находят все,

Молча горько лишь она взирает,

И за всех распята на Кресте!

Истина не тлеет, не стареет,

Лишь порой на три денька уснёт,

В третий день с собою воскрешает

Тех, кто дорогой истины идёт.

Цель у лжи всё та же, как и прежде,

В раю однажды к людям приступив,

Сладко предвещая вкус надежды,

Язвою смертельной наделив.

С тех времён и даже и доселе,

Пьянствуя тщеславною мечтой,

Богом все мечтают стать без Бога,

Духом породнившись с сатаной.

Фейерверком, миражом и дымом,

Одурманив ложной красотой,

Незаметно тянет к краю бездны,

В небо путь закрыв для всех собой.

Чтоб лишить сынов святых наследства,

Добрый отчим знает, что творит:

Сбросит их в отчаяния бездну,

Чтоб на веки в бездне затворить.

Цель у Истины всё та же, как и прежде,

В раю Адама сладком поселил,

Чтобы он его хранил в надежде,

Мудрым сердцем верность сохранил.

Несмотря на множество падений,

Злобы, клеветы и суеты,

Бог добра желает падшим детям,

Позволяет называть себя на «ты».

Чтобы люди, просветившись светом,

Божьей истины, любви и простоты,

Подвизались в подвиге с ответом,

С отраженьем Божьей красоты.

Вот в таком святом союзе с Богом,

Обновив гармонию души,

Человек обожится простором

Необъятной Божьей высоты.

Чтоб вкушая дара бесконечность,

Божью власть сыновнюю познать,

Навсегда шагнуть из века в вечность,

Глубину бессмертья осязать!

В одной обители святой,

На свете коих есть немало,

Трудился повар непростой,

В нем кровь восточная витала.

Приятен был для всех душой,

Готовил славно, пек хлеба,

Как он дружил с одной мукой —

Никто, наверно, никогда:

Блины, пирог и каравай,

Кулич пасхальный – все прилично,

Что хочешь, право, называй,

Без книги стряпал на «отлично».

Веселый был, шутить любил,

Поговорить без злобной речи,

И словно овощи тушил —

Он меру знал у жаркой печи.

Недавно вдруг оповестили,

Что нет его – лежит в земле,

И в путь последний проводили,

Не сообщили только мне —

В отъезде был я далеко.

Он мне не родственник, конечно,

Но грустно стало все равно —

Душа ушла его навечно.

Поплелся в храм, поставил свечку

И панихиду заказал,

Присел на лавку у крылечка —

Беседы наши вспоминал.

Как мы сидели в этом месте,

Вели о жизни разговор

И обсуждали мира вести,

Злу присуждая приговор.

Спросил его: откуда родом?

И к Богу как, скажи, пришел?

– Родился я и жил с народом,

Что с Моисеем перешел

Чрез дивное чермное море,

Блуждая после сорок лет,

Смиряясь перед Богом в горе,

Стремясь вселиться в новый свет.

Я в Белоруссии родился

И перед самою войной

Нежданно вдруг осиротился,

Покинул сразу дом родной.

У тети дальней поселился

В селе под Минском небольшом,

С её семьею сразу слился,

Учиться в школу там пошел.

Пришла война, а мне тринадцать,

Фашист повсюду и беда.

Ребят согнали нас пятнадцать

Копать у леса, как всегда,

Копать глубокую траншею,

Убитых после засыпать.

Ведут кого-то, я бледнею, —

Евреев смертушку вкушать.

Они в селе соседнем жили

Общиной целой и раввин.

Поставили. Трясутся жилы.

Вдруг немец вышел к ним один

И поманил раввина пальцем,

Промолвил: «Го-во-рит им слово!»

Всех осмотрел огнем-румянцем,

Конфеты дал девчушкам, мальцам

И позади раввина встал.

Я про учителя подумал:

Что в сердце он своем искал,

Что ценное возьмет оттуда

И слово, словно бриллиант,

Сверкнет бесценною строкою.

Но громом грянул арестант,

Блеснул, как молнией, стрелою:

«Друзья мои, отцы и братья!

Беда пришла к нам неспроста,

Из древности идет ненастье,

Идет от Божьего перста,

Что там когда-то наши предки

Распяли Божьего Христа.

Отсек за это наши ветки

Отец от Божьего ствола.

И пусть сегодня нашей кровью

Крестимся в Бога и Христа,

Прости же нас, прими с любовью

Ты наши души в Небеса».

Нажал курок стоявший сзади —

И резво пуля пронеслась.

Раввин упал, лишь кудрей пряди

Играли с ветром, не боясь.

А взгляд его унесся в дали,

В которых вечность отыскал,

Как будто там его встречали,

И сам Господь пред ним предстал.

Свистели пули, плоть вздымая,

Взлетая, падали тела,

Собою яму заполняя,

Я в страхе закрывал глаза.

Уж сколько лет прошло оттоле,

Но не забыть мне ту войну

И тех умерших поневоле,

Забыть раввина не могу.

Его своим считаю крестным,