Читать книгу Персиковый сад (сборник) - Протоиерей Владимир Гофман - Страница 5
1. Светлые ключи
Свет несказанный
«Ванька-ключник»
ОглавлениеБабушка моя песен знает великое множество. Долгими вечерами сидим мы с ней дома, огня не зажигаем – сумерничаем. Поет она негромко и «На Муромской дорожке», и «Все васильки, васильки», и «Степь да степь кругом», и «От павших твердынь Порт-Артура», и «Гора Афон, гора святая» – много всяких. Одна песня особенная. Про Ваньку-ключника:
В саду ягода-калина,
Принакрывшись, расцвела.
Свет-княгиня молодая
С князем в тереме жила.
По радио другие песни поют. Громкие, бодрые, от них прыгать и бежать куда-нибудь хочется. А эта – не то. Когда ее слушаешь, кажется, тебя и нет вовсе.
А у князя был Ванюша,
Ванька – ключник молодой.
Ванька-ключник, злой разлучник,
Разлучил князя с женой.
С этим Ванькой-ключником у меня особые воспоминания. Бывало, запоет про него бабушка, а я так и вижу:
Вот идут, ведут Ванюшу,
Ветерочком кудри вьет.
А княгиня молодая
Потихоньку слезы льет.
Русская народная песня
Уж так-то мне Ванюшу жалко! Не ясно только, за что злой князь казнил удалого ключника. Спросишь у бабушки, а она:
– А за то, мой мальчик, что княгиня его полюбила.
– Ну так что?
– Как «что»? – теряется бабушка. – Чай, она была мужняя жена.
– Ну? – не понимаю я.
– Вот тебе и «ну»! – сердится она. – Грех, поди.
– Почему грех-то?
– Охти тебя! Вырастешь – узнаешь.
Ну и ладно. Не хочет говорить – не надо. Песню я все равно люблю. Виделся мне Ванюша в образе нашего деревенского плотника Мити. Тоже голова кудрявая, идет – шапка на затылке, лихо так сидит, а ветер волосы развевает. И терем я видел, в котором «свет-княгиня» жила. Представлялся он мне той избушкой в березовой рощице, залитой тихим предзакатным светом. А наличники у терема были кружевные, как на окнах дома у Мити-плотника.
Печально и светло от тех песен. А еще – стихи. Старые. Таких в книжках теперь нет.
Город чудный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады, и деревни,
И палаты, и дворцы!
Опоясан лентой пашен,
Весь пестреешь ты в садах;
Сколько храмов, сколько башен
На семи твоих холмах!..
Ф.Н. Глинка. Москва
Нараспев читает бабушка, и встают передо мной в темноте яркие картины никогда не виданной Москвы, и жжет в груди то от неясной тоски, то от острой жалости. Это когда про Стеньку Разина.
Вот и помост перед Стенькой…
Разин бровью не повел.
И наверх он по ступенькам
Бодрой поступью взошел.
Это ж надо! Ведь на казнь ведут! И не страшно ему? А может, и страшно, только он такой, Стенька-то, сильный и гордый.
Поклонился он народу,
Помолился на собор…
И палач в рубахе красной
Высоко взмахнул топор…
У меня перехватывает горло. Но я еще креплюсь.
«Ты прости, народ крещеный!
Ты прости-прощай, Москва…»
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова.
И.З. Суриков. Казнь Стеньки Разина
Тут я плачу. Тихонько, чтобы бабушка не услыхала. В темноте она не видит, как слезы горохом катятся по моим щекам.
– Еще, бабушка, еще!
Она кладет руку мне на голову:
– Что же тебе еще рассказать, мой мальчик?
И рассказывает, рассказывает. Поет своим старческим голосом…
В ту пору в деревне пели часто. Мужики, конечно, по праздникам, а бабы – и за работой. Не только когда лен трепали. Помню, с поля возвращаются – грабли на плечах – и поют, громко, заливисто. А то прибежишь, бывало, к бабушке за гривенником на кино, а ее звено снопы вяжет – золотые, тяжелые. Наставлено их домиками видимо-невидимо. Солнце садится. И свет над полем несказанный. И песни. Далеко разносятся они над жнивьем. Вспомнишь – и щемит, щемит в груди. Сладкая и чистая боль. Не боль даже, а нечто такое, что и словами не высказать…
– Так что спеть тебе, мой мальчик?
– Про Ваньку спой, про Ваньку-ключника.
– Ну, слушай…
