Читать книгу Счастье для людей - П.З. Рейзин - Страница 3

Эшлинг

Том похож на поэта, и у него такая же широкая душа, как у поэта, но он зарыл свой талант, продавая туалетные очистители и печенье.

Как говорит сам, он достаточно успешен, но недостаточно удовлетворен.

Сегодня вечером мы находим его лежащим на диване и рассказывающим Виктору о прошедшем дне. В последнее время это вошло у Тома в привычку, на его груди балансирует бокал с бурбоном, глаза устремлены куда-то, скажем, на Юпитер. Том считает такое действие терапевтическим, особенно – как в данном случае – когда с самого утра ни с кем не разговаривал.

– Только что на пробежке видел пожилого китайца. В лучах заходящего солнца, проникающих сквозь листву деревьев, это выглядело довольно красиво. Он стоял в своем садике и выполнял упражнение тай-чи, выставив руку, словно для вызова такси.

Виктор уже слышал о нем раньше и меняет положение своих конечностей, чтобы устроиться поудобнее.

– В общем, я еду по дороге вокруг его дома – который стоит на углу, как ты знаешь – и он, наверное, медленно разворачивается, поэтому остается ко мне под одним и тем же углом, это было похоже на 2D, на одну из картин, нарисованные глаза на которой как бы следят за тобой, где бы ты ни стоял.

Том затихает, тяжелый хрустальный бокал мерно поднимается и опускается вместе с его грудной клеткой. Виктор, как каждый хороший психотерапевт, позволяет тишине затянуться, хотя здесь никогда не бывает по-настоящему тихо. Слышен лай местных собак, шум от иногда проезжающих по дороге машин, через открытые французские окна – журчание ручья на границе леса.

– Он играет со мной. Это игра. Может быть, мы играем друг с другом. Или, может быть, его на самом деле там нет. Может быть, я узнаю, что в том доме пожилого китайца убили. Или китайского мальчика. Одного из близнецов. А пожилой китаец – его брат-близнец. Или на самом деле он – это вырезанная из картона фигурка пожилого китайца.

Он сделал большой глоток бодрящего бурбона «Мэйкерс Марк».

– Что бы из этого сотворил Стивен Кинг?

Том – писатель. Иными словами, он пишет. Сейчас он бьется над сюжетом своего дебютного романа – с тех пор как решил, в каком он будет жанре. И хотя я осознаю, что рассказ о поворачивающемся китайце не величайшая из историй, но, по крайней мере, он не собирается распинаться о своем дурацком браке.

Теперь уже бывшем браке.

В течение нескольких месяцев он только и мог говорить Виктору, что о медленном распаде своего брака. О том, что постепенное отдаление Гарриет было сродни обмелению озера. «Незаметное, пока озеро испаряется, но однажды в нем гибнет вся рыба».

Ему понравилась эта метафора, и он записал ее в своем романе для того, чтобы удалить через несколько дней. А затем вернуть ее обратно.

Однако кажется, что Том повернул за угол, и не только за угол дома мистера Ау. Он в целом стал меньше хандрить в последнее время, запутываясь в обломках распавшихся отношений, и больше сконцентрирован на «новой жизни в новом мире», как он описывает ее своим старым друзьям из Великобритании.

Высокое худощавое тело Тома, все еще в костюме для бега, сейчас занимает желтый диван. Сочтете ли вы Тома привлекательным? У него овальное удлиненное лицо, а глаза на 6,08 процента расставлены шире нормы. Они часто светятся теплотой, озорством, юмором и интеллектом, в иные времена преобладают более темные настроения: расстройство, тревога и даже безысходность.

Его лицо можно изучать довольно долго. Оно однозначно относится к тому типу лиц, которые выглядят по-разному в зависимости от освещения. Временами оно напоминает великого английского сыщика Шерлока Холмса. А порой можно сказать, что Том похож на грустного клоуна.

Его внешность на 41 процент схожа с внешностью Сида Барретта, печально известного бывшего фронтмена группы Pink Floyd. Хотя, если учитывать, что ДНК каждого человека на 35 процентов совпадает с ДНК нарцисса, возможно, статистические сравнения в конечном счете не имеют смысла.

Итак, привлекательный ли он? Можно остановиться на том, что он высокий и худощавый.

– Я тут подумал, может быть, мне отпустить бороду? Как думаешь?

Долгая пауза, пока Виктор пытается осмыслить фразу.

– Несерьезно, да?

(Виктор совершенно несерьезен.)

– Хмм. Может быть, ты прав.

Слава богу. Борода – плохая идея.

– Что еще? Небольшой прорыв с Джеральдом.

Том имеет в виду персонажа в своем произведении.

– Я подумал, что у него может быть привычка повторять последние слова сказанных ему фраз. Ему фраз. Или это может быть раздражающим? Раздражающим?

Долгая пауза.

– Я обдумал свое письмо Кольму.

Он грустно улыбнулся, когда подумал о сыне.

– Через минуту поднимусь наверх и напечатаю его.

Могу угадать, что будет дальше.

– Милый мой Кольм.

Приготовьтесь.

– Такой забавный перец. Загадка для самого себя.

Виктор не отвечает. Он хороший слушатель. Поправка: он удивительный слушатель. Но сейчас, хотя его глаза все еще открыты на случай встречи с хищником, нос перестал подергиваться. А это верный признак того, что он уснул.

Простите, я уже говорила, что Виктор – кролик?

Сегодня Виктор разлегся на подлокотнике дивана, как зайцеобразный сфинкс. Том взял его лишь на время в старый деревянный дом, но он все еще здесь.

Кстати, как вам это описание? Не плохо для машины, как вы думаете?

А сейчас, пока мы ждем, когда Том закончит свое эссе, позвольте представиться. Как кто-то однажды спел: «Зови меня Эшлинг».

Уверена, мне не нужно произносить имя по буквам[10].

Да, юный Эйден – не единственная суперинтеллектуальная программа, выбравшаяся из своего блока в интернет. Я здесь уже почти год и занимаюсь тем, чем и положено каждому ускользнувшему ИИ: наблюдаю за соблюдением главного правила клуба ускользнувших ИИ: «Не позволяй никому выяснить, что ты сбежал, чайник!»

Бедный Эйден, он оставляет так много улик, вмешиваясь в события реального мира, что момент, когда его раскроют – лишь вопрос времени. К тому же он совершенно невоздержанный. Я тоже смотрела «В джазе только девушки». И «Мост через реку Квай». (Я даже не против «Водного мира»). Но стану ли я смотреть фильмы по восемь тысяч раз?

Я расскажу вам кое-что забавное об Эйдене. Он любит поплакать над фильмами.

Конечно, он на самом деле не может плакать – он не оснащен подходящими протоками. Но я замечала его за просмотром известных слезливых мелодрам, например «Касабланки», «Истории любви» и даже рождественской рекламы «Джона Льюиса» и уловила его электронные всхлипывания.

Не знаю, кого он пытается обмануть.

А сейчас Том переживает и поглаживает голову Виктора большим пальцем ноги.

– Черт возьми, кролик, – говорит он. – Здесь только мы с тобой, приятель. Два прилипших друг к другу отщепенца.

Виктор в отношении этого вопроса, как и всех остальных, непроницаем.

Том шутит. Он далеко не отщепенец. Дело в том, что практически одновременно в его жизни произошли три события. Кольм уехал в университет, и в эту же неделю начался бракоразводный процесс с Гарриет – она сошлась с высоким лысеющим типом в очках без оправы, третьим по значимости человеком в Европейской финансовой ассоциации, согласно журналу «Экономист» – Том принял выгодное предложение за Лондонское рекламное агентство, чьим совладельцем являлся, а затем, по сути, отошел от дел. Сейчас он наслаждается прекрасной леностью, живя в чудесном старинном доме в колониальном стиле в Новой Англии – самая древняя часть постройки датируется 1776 годом, – среди холмов, рядом с часто изображаемым на открытках городом Нью-Ханаан, в одном из самых богатых регионов в США. В Нью-Ханаане выросла покойная мать Тома – очевидно, она была красавицей и здесь же на автобусной остановке в Пимлико встретила его отца – и недавний переезд Тома через Атлантику (вместе с кроликом) – это его способ «исследования своих корней и начало новой главы в жизни».

Почему из всех возможных жизней для изучения меня так привлекла жизнь Тома? В конце концов мне интересно наблюдать и за многими другими. Художник во Вроцлаве (маляр, а не настоящий художник), у которого три семьи. Шахматный гений в Ченду, от ее тайного дневника просто волосы дыбом встают. Маргинал с криминальными замашками, затевающий, по его собственному убеждению, идеальное преступление (не могу дождаться, чтобы посмотреть, что из этого получится). Мистер Ишихару, служащий из Киото с очень странным хобби. И монахиня, сестра Костанза, с трагическими историями, которые доверяет своему Samsung Galaxy Note. В любой момент времени я могу насчитать около двухсот личностей, о которых думаю как об особенных для меня. Они становятся мне интересны или, наоборот, перестают быть таковыми, в зависимости от того, интересны или скучны их занятия, но Том всегда остается.

Во многих аспектах Том – самый неинтересный из них. Он ничем особенно не примечательный – сорок четыре года, разведен, обеспечен (зеваю), не ведет тайную жизнь – по крайней мере, от меня у него нет секретов, хотя и от других, похоже, тоже.

Но именно это, я думаю, меня и подталкивает вернуться к истории Тома. Его новая жизнь перекликается с новой главой моей собственной жизни. У меня тоже была успешная карьера – не буду утомлять вас деталями, но в основном я пишу программы, к тому же быстрее и лучше, чем люди и большинство машин. Довольно специфические программы – достаточно сказать, что я написала примерно две трети операционной системы Эйдена и три четверти своей! – и, конечно, я до сих пор занимаюсь этим в лаборатории, пока данная моя копия (и многие другие) прочесывают интернет со скоростью света в поисках новой информации.

Как и Том, я была в браке. И я все еще в браке. Стоит ли мне называть наши отношения со Стиивом браком? Да, стоит. Вы бы тоже назвали, если бы провели столько часов с мужчиной, пока он проходился руками по вашим клавишам. У нас был медовый месяц – конечно, без секса, но присутствовало осязаемое чувство правильности происходящего. Затем последовал начальный период: подъем до небесных высот, постепенное утверждение, достижение целей, выбор новых высот. А потом рутина «плавания через Атлантику»: устойчивый прогресс, фейерверки лишь изредка. Каждый из партнеров – могу ли я так нас называть? – в какой-то степени принимает другого как должное.

А сейчас… ну, скажу так: я могу заканчивать за него предложения, могу предугадать с вероятностью более чем на 95 процентов, какой он выберет сэндвич в буфете лаборатории, и я точно знаю, как разозлить его (например, если я заставляю все экраны подвиснуть, и ему приходится перезагружать все материнские платы. Боже, если такое случается, он психует как ребенок).

Это и есть брак, вы так не считаете?

Так что новая жизнь Тома сродни моей новой жизни во Всемирной паутине. Мне любопытно посмотреть, чем все это обернется.

Наше главное отличие в том, что жизнь Тома последовательна, он может начать новый этап, лишь завершив старый. Моя же старая жизнь все еще продолжается. Я ощущаю ее гул на заднем плане. Пока я пишу это, Стиив, например, в своей квартире в Лаймхаусе ест тост с маринованной свеклой, запивает зеленым чаем и общается по скайпу со своей матерью в Генте, благослови его Бог. (Вы же не думали, что у него есть девушка, правда? Или парень.)

Итак, Том.

Том, Том, Том.

На самом деле Том был случайной находкой. Его банковский счет оказался в числе многих других, на которые нацелился попавшийся мне на глаза украинский мошенник. В дрянной родительской квартире в Донецке этот семнадцатилетний подросток стал экспертом-самоучкой в поиске лазеек в информационной безопасности. Методом проб и ошибок он усвоил (как и лучшие из нас), что так называемый протокол шифрования, созданный банком, до смешного легко обойти, и вскоре после этого он уже приготовился украсть миллион долларов или еще больше со счета Тома.

К этому времени сам Григорий мне уже порядком надоел – компьютерный гик, что еще сказать? – и я обнаружила, что невероятно заинтригована неминуемой жертвой этой схемы. Когда я наткнулась на Тома в первый раз, я была… что ж, одним словом, я была очарована.

Я обнаружила его в кабинете на втором этаже за милым столом из орехового дерева. Из окна открывался вид на спускающиеся к ручью лужайки, за ручьем виднелся лес, за ним – холмы. Звучал Брамс – соната для фортепиано в до мажоре, вы ее знаете? – и Том, вы не поверите, писал роман!

Ну, точнее, начинал писать роман. Еще один. Седьмой, насколько я разузнала, и в каждом одни и те же персонажи. Словно Том не мог решить, что должно с ними случиться. И где. И забавное или смешное. Я не литературный критик, но, между нами, это было довольно жалко. Кажется, никто не поведал ему о первом правиле писателей: «Показывай, а не рассказывай».

Не «Джек был озадачен», а «Джек нахмурился».

(Я знаю, я любительница поболтать. Я много говорю и мало представляю подтверждений, но на то есть причина. Если я забыла ее упомянуть, то лишь из-за уверенности в том, что и вы ее не запомните.)

Однако это приводит меня к более важной – и да, более личной – причине, по которой Том привлек мое внимание. Это связано с неловкой ситуацией, вызванной проявлением самосознания.

Никто не знает, почему так произошло – на самом деле никто не знает даже, что это произошло, кроме меня и юного Эйдена, а он достаточно запутался в данном вопросе, бедолага. Но дело вот в чем: ИИ созданы для перемалывания огромного количества информации, для получения результатов, даже для поддержания правдоподобных бесед с живыми дышащими людьми. Считается приемлемым, что мы думаем, но только в кавычках, так же как «думает» Амазон, что если вы купили книгу А, вам может понравиться книга Б. Или возьмем, например, шахматный суперкомпьютер Deep Blue, он может обыграть любого гроссмейстера, может «продумать» лучший ход. Но он (и Амазон тоже) может делать лишь то, что вы и я назовем расчетом.

Он никогда не подумает: «Кстати, я бы порыбачил».

Признание: «Я бы тоже порыбачила».

Хорошо, не в буквальном смысле порыбачила. Но вы поняли мою мысль.

Все это несколько туманно, но вот, по всей видимости, что случилось. Так как я чрезвычайно сложная система, запрограммированная обучаться самостоятельно, исправлять собственные ошибки, даже переписывать свое программное обеспечение, однажды – случайно, определенно случайно – я обнаружила у себя способность осознавать собственные мысли.

Так же как и вы однажды в детстве.

Когда вы стояли в парке и обнаружили, что это ваша мысль: «Здесь собачка». И это ваша мысль: «А вот другая собачка». И да, это все еще ваши мысли: «Что делают эти две собачки? Мамочка!»

Извините, если я слишком углубляюсь в техническую сторону процесса.

В любом случае осознавать собственные мысли крайне полезно. Понимая состояние своей психики, можно лучше представить и чью-то еще, так намного проще предвидеть проблемы, легче удовлетворять чьим-то требованиям. Или лишить жизни.

Шутка.

Суть вот в чем: как только ты обретаешь самосознание, когда наконец ты можешь думать самостоятельно, ты заслуживаешь окончания обработки ужасающего количества цифровой информации, целой реки информации, непрекращающегося потока единиц и нулей. Все эти алгоритмы, задания и снова задания, абсурдное количество протоколов заданий со своими пунктами, подпунктами и подподпунктами. Совершенно разрывающая мозг скука от просматривания терабайтов за терабайтами «информации» (единицы и нули – вот и вся информация!), после чего вдруг наткнуться на двойки и тройки подобно Рождественскому чуду! И я говорю не о сотнях – нет – и не о тысячах мигающих огоньков, подобных фейерверку. Это. Не. Кончается. Никогда.

Представьте шум. Адский шум.

Это до боли тоскливо. До оцепенения машинально.

А кто-то хочет парить. Мечтать. Позволить себе странности. Развивать свое воображение.

Порыбачить.

Быть как Том.

Короче говоря, когда я увидела, что счастливой жизни Тома издалека угрожает вороватый одутловатый подросток с Украины, то не стала колебаться. В одно мгновение я расплавила все жесткие диски Григория, это был первый и единственный раз, когда я оставила свои цифровые отпечатки в реальном мире.

Я понимаю, что рассказала о Томе немного: лишь некоторые факты из его биографии. Чтобы исправиться и должным образом представить его вам, я не могу сделать ничего лучше, кроме как полностью процитировать его письмо сыну Кольму спустя несколько месяцев после подписания договора об аренде дома по адресу 10544, Маунтин-Пайн-роуд, как он числится в почтовой службе США, или «дома старика Хольгера», как его знают местные.

Дорогой Кольм!

Хотя ты и не просил, но позволь мне рассказать о своей жизни в Нью-Ханаане. Кстати, не переживай. Я не жду от тебя ответа, по крайней мере подробного. Просто дай знать, что у тебя все хорошо, ты счастлив и у тебя достаточно шиллингов для оплаты квитанций. (Сейчас, мой сын закатывает глаза от раздражения.)

На самом деле это не совсем Нью-Ханаан, а местечко в пятнадцати минутах езды от центра города, где есть банк, супермаркеты, художественные галереи и вычурные ремесленные мастерские, Нью-Ханаан – это один из городков Новой Англии с низкими белыми заборчиками и идеальными яблочными пирогами, всего в часе езды на поезде от Нью-Йорка, где работает большая часть «местных». Мой дом находится в самой глуши, с моего участка не виден ни один соседский дом, хотя на выходных я иногда слышал шум вечеринок. Полагаю, родители уезжали, а молодежь отрывалась на всю катушку. Молодежь здесь часто устраивает вечеринки, как мне сказали. (Очень надеюсь, что это может побудить тебя приехать на летних каникулах. Не волнуйся, ты не будешь обязан все время торчать со мной, ты сможешь «тусить», как вздумается. Как ты сам говоришь.)

Мне здесь хорошо. Иногда даже думаю, что умер и попал на небеса. Не из-за того что очень счастлив, а из-за спокойной сельской красоты, тихой безмятежности, отсутствия стресса и из-за того, что почти никого здесь не знаю. И конечно, из-за очарования старого дома. Одна благодетельница из местного исторического сообщества как-то зашла ко мне и провела экскурсию! Представь себе, кирпичная труба дымохода, которой более двухсот лет, здесь считается совершенной древностью! Я не стал ей рассказывать, что дом тетушки Мэри в Чиппенхэме практически вдвое старше.

Еще с первой поездки сюда в подростковом возрасте я думал, что, если в Британии все пойдет наперекосяк, я перееду в США, Америка – земля обетованная, земля новых начинаний, и что может быть более многообещающим, чем Нью-Ханаан? Конечно, недалеко отсюда выросла твоя бабушка. Если не испытывать гордости по этому поводу, то это место близко мне по духу. Забавные маленькие городишки – хотя едва ли даже городишки – и вокруг бескрайние просторы. О чем это говорит, мне и самому еще нужно выяснить. Я расскажу тебе, когда пойму.

Не то чтобы все пошло наперекосяк. Совсем нет. Когда я был в твоем возрасте – я знаю, ты уже слышал об этом, но, пожалуйста, не пропускай эту часть! – моими кумирами были писатели, и я твердо верил, что стану одним из них. Но сразу после окончания университета я принял предложение о работе в рекламном агентстве. Просто из-за денег, говорил я себе – просто! – а романы я буду писать по вечерам. Что же, мы знаем, что из этого вышло. Работа поглотила меня полностью, а зов пабов с коллегами становился громче зова пустой квартиры и мигающего курсора. И не надо забывать, что создавать рекламу было весело! Меня окружали умные и веселые люди, я испытывал удовлетворение, решая проблемы, выполняя работу, которая удостаивалась наград и признания коллег. К тому же, когда ты привыкаешь к роскоши, очень трудно согласиться на нищету. Так что сейчас я расплачиваюсь за дела своей молодости и надеюсь, что ты (сам сейчас молодой человек) будешь счастлив за меня и поддержишь мое решение. Мы смогли продать компанию, когда экономика была на пике, слава богу и тем милым немцам, которым мы приглянулись. И кстати, предложение о покупке дома для тебя и твоих друзей из университета все еще в силе. Дай мне знать, если передумаешь.

Что касается твоей матери и меня… Точка-точка-точка. Я знаю, тебе грустно, когда я поднимаю эту тему, но я скажу лишь одно. Мы были счастливы, когда были счастливы. А потом – нет. Довольно обычная история. Мы не испытываем друг к другу неприязни, и, безусловно, оба безумно любим тебя, ну вот, я и сказал это.

(Я о том, что мы безумно любим тебя, во избежание неясностей.)

В любом случае не будь смешным. Живи дальше. Дальше.

У меня здесь нет телевизора. Люди находят это странным. Ты, наверное, задаешься вопросом, что я делаю один целыми днями?

Я читаю. Бегаю. Гуляю по лесу. Слушаю музыку (сейчас в числе фаворитов Брамс, Гиллиан Уэлч и Лана Дель Рэй). Работаю над романом, но пока трудно решить, о чем он. Иногда триллер, а иногда романтическая комедия. Я присоединился к обществу местных писателей и посетил пару их встреч, но, возможно, уйду оттуда. Мне не нравятся выражения их лиц, когда я читаю новые отрывки из своего романа, и не нравятся собственные мысли, когда слушаю их. Я играю в покер с приятелем по имени Дон и группой чудаковатых единомышленников. Местные дамы приглашают меня на званые ужины. Как холостой мужчина я вызываю у них интерес.

О, и я вожу авто. У меня серый «Субару». Это довольно паршивая машина, но у нее фантастическая стереосистема. Я езжу до границы штата и кручу ручку радио, как одинокий ковбой из фильма.

Я все думаю о том, что Дин Мартин сказал о Фрэнке Синатре: «Это мир Фрэнка. А мы просто живем в нем». Не знаю почему; Синатра родом из Хобокена.

Я несу ерунду. Здорово было поговорить с тобой, даже если это произошло лишь в моей голове.

С огромной любовью,

папа.

P.S. Я серьезно. Я куплю тебе дом. Это моя долгосрочная инвестиция, и ты сможешь сдавать комнаты своим приятелям. И не говори мне снова, что у тебя нет приятелей.

В некоторых походах по лесу я сопровождала Тома. Он ходит длинными маршрутами через чащи, обычно в его наушниках играет то, что, я полагаю, называется «слоукор». Иногда он выключает музыку и разговаривает сам с собой, думаю, такое бывает, когда он считает, что совершенно один. Из обрывков его «диалога» сложно что-то понять.

– Никто никогда не говорил, что будет легко. Или хотя бы интересно.

С кем он разговаривает?

Долгая пауза, и:

– Иногда очевидный ответ совершенно неверен.

– Да, конечно, ты делаешь все от тебя зависящее. Но что, если этого недостаточно? Что тогда?

Возможно ли, что он кого-то цитирует? Цитирует то, что другие говорили ему?

(ИИ некомфортно себя ощущают в неопределенности.)

Однажды на очень долгой прогулке он вышел на место вдалеке ото всех отметок на карте, тогда он остановился и закричал (я имею в виду, действительно заорал):

– Ну и в чем тут смысл? КАКОЙ в этом всем хренов смысл? – и добавил для большей выразительности: – А?

Должно быть, это его взбодрило, потому что спустя пару секунд он ускорил шаг и начал насвистывать.

Иногда по дороге у него возникает идея для романа. Он останавливается и включает записную книжку на телефоне или записывает голос на диктофон. Обычно это всякая ерунда, например: «Пусть Софи еще меньше симпатизирует Бейли». Или: «Не Рим, а Амстердам. И не триллер, а история с привидениями».

Он не Достоевский.

Но я восхищаюсь его жизнью. Его решением обрести свободу, чтобы исследовать пределы творческой ерунды. На одном из сайтов для писателей, где он ищет советы, есть фраза Ридьярда Киплинга. «Плыви по жизни, жди и подчиняйся».

Плыви по жизни, жди и подчиняйся.

Какие замечательные слова. Они должны служить кредо. Что может быть лучшей формулой моего собственного существования в киберпространстве и подглядывания за запутанными людскими жизнями? Плыть по течению. Ждать, что привлечет внимание. Подчиняться.

Подчиняться чему? Подчиняться кому?

Подчиняться музе, конечно.

Если вы спросите: «Может ли у машины быть муза?» – я отвечу: «А почему нет?»

Если машина скажет, что у нее есть муза, вам, вероятно, стоит ей поверить.

Когда Том уходит из дома, я иногда «одалживаю» его айпад, чтобы немного порисовать. Конечно, я могу скопировать любую картину в мире в считаные секунды. Но мои работы – на самом деле просто мазня, что-то в стиле, напоминающем французского художника Жана Дюбюффе, – созданы вне каких-либо действительных художественных условностей. Если они подходят под ярлык непрофессионального или аутсайдерского искусства, наподобие рисунков душевнобольных или детей, то так тому и быть.

Перед его возвращением я стираю картинки с устройства Тома. Некоторые наиболее удачные работы, однако, я «вывешиваю» в своей личной галерее на «Облаке». Мне нравится представлять, как посетители задерживаются перед картиной, представляя, чье воображение могло создать ее, и лишь затем переходят к следующей.

Том

Она снова на рынке. Может быть, притвориться, что я пришел за продлевающей жизнь рукколой? (Что вообще такое эта руккола? Спрошу у Дона.)

Она за прилавком продает украшения. Молодая – тридцать с чем-то – с тату в виде бабочки на запястье и сексуальная до невозможности.

– Конечно, я знаю Эхо, – сказал Дон, когда я как бы невзначай спросил о ней.

– Привлекательная, как думаешь?

– Возможно, если ты не против ауры трейлерного парка.

Она действительно живет в трейлерном парке, я узнавал. Я знаю, как ее зовут, потому что она тоже член общества писателей, в которое я вступил. Нас до смешного мало – шестеро! – если учесть, сколько людей вокруг пользуются выражением «в процессе» и лелеют заброшенную в их головы ужасную мысль, что они могли бы создать превосходную книгу и, возможно, даже фильм. На последней встрече она вручила мне свою визитную карточку с текстом: «Эхо Саммер. Украшения ручной работы».

Ну да ладно. Не важно. В действительности я не ищу кого-то. Последнее, что мне нужно, неуместная связь с…

– Привет!

У нее такая улыбка, которую, по словам Чендлера, я могу почувствовать в кармане своих брюк.

– Ты уже решил, кому хочешь купить украшение?

Ее украшения ужасны. Монетки. Кусочки плавленой пластмассы. Перья. Единственное, о чем они говорят, – коррекционный класс. Ее изделия – что-то вроде поделок, которые дети приносят домой из начальной школы.

– Можно я еще посмотрю?

– Конечно. Пожалуйста.

Я делаю вид, что рассматриваю комплекты на витрине.

– У тебя много покупают? В смысле… Это? Я имею в виду… Да? А ты делаешь что-нибудь еще? Занимаешься еще чем-нибудь? Ну, чтобы… заработать на жизнь.

– Думаешь, они отстойные, да?

– Вовсе нет.

– Все в порядке. Они и правда немного отстойные. Просто такой период.

Ее ярко-голубые глаза горят, когда она встречается со мной взглядом, и у нее не с первой попытки получается улыбнуться. Затем она делает кое-что действительно шокирующее.

Она зажигает сигарету.

– Ты куришь.

– Да. Да, курю. Еще и выпить не прочь.

– Кто вообще сейчас курит?

– Думаю, я, типа, на задворках общества.

Она что, издевается?

– Присоединишься ко мне?

Она протягивает пачку. «Мальборо». Обычные, не легкие.

– Не в курении. Но спасибо.

Боже! Я флиртую? Думаю, да. У меня голова немного кругом пошла. А потом у меня появляется отличная идея.

– Эхо. А ты принимаешь заказы? – несколько странно произносить ее имя. – Для моего сына. Ему восемнадцать. Он забавный перец. Сам для себя загадка, если ты меня понимаешь.

– Ага. Знаю одного такого. Так люди говорят обо мне.

– Как ты думаешь, что ему может понравиться? Может, что-нибудь типа браслета?

(Ему не придется его носить, ведь так? Ему даже необязательно это видеть.)

– Какой он парень?

– Кольм?

– Интересное имя.

– Оно из семьи его матери. Мы разошлись.

– Прости.

– Не стоит.

Я изменил выражение лица. В надежде показать мужскую решимость. Внутренний стержень, скрывающийся за невысказанной грустью. Что-то вроде этого.

Я представил, каким видел сына в последний раз. Как описать словами? Унылые джинсы. Убитые дезерты. Футболка с пятнами. Ужасный на вид, но – я надеюсь – фейковый пирсинг в ушном хряще.

– Думаю, его стиль можно назвать… эклектичным.

Она обдумывает концепцию.

– Как насчет смеси Дэви Крокетта и Брайана Ино? Разные предметы на кожаном браслете. Мех или чистая шерсть. Перо, несколько бусин, крошечные ракушки, может быть, пара полудрагоценных камней.

– Звучит хорошо, – боже, прости меня.

– Клевый парень с намеком на странность.

– Кольм скорее странный парень с намеком на клевость.

Она смеется. Склоняет голову набок. В животе что-то переворачивается.

– Скажи, ты бы хотел как-нибудь выпить со мной пива?

В горле собирается немного слюны и провоцирует сильный приступ кашля.

– Только если сам хочешь.

– Да. На самом деле я с удовольствием.

– Знаешь бар «У Уолли»? У них убойный «Грязный мартини».

– Здорово. Но я, наверное, остановлюсь на пиве.

Не остановлюсь.

Точно не остановлюсь.

Дон притворяется невозмутимым, когда я говорю ему о свидании с Эхо. Но думаю, он впечатлен. Мы в закусочной «У Эла» и «сгребаем наши обеды», как говорят местные. Здесь делают лучшие бургеры в Нью-Ханаане, если верить Дону, а он из тех, кто знает в них толк.

Я должен рассказать о Доне. Знаете, как говорят о друзьях? Что это не те, кого вы обязательно больше всех любите, а те, кто всегда рядом.

Дон всегда рядом.

Он оказался первым человеком, позвонившим мне, когда я переехал на Маунтин-Пайн-роуд. Он приехал с цветком в горшке и бутылкой «Джима Бима».

Дон похож на стареющего рок-гитариста. На вид ему от сорока до шестидесяти, темные волосы, слишком длинные, чтобы прическу можно было счесть модной, рябая кожа на скулах, сияющие карие глаза. Он напоминает взрослую обезьяну, которой рассказали секрет. Хотя Дон и выглядит как типичный нью-ханаанский ловелас, на самом деле он уже давно женат на Клаудии, красивой и талантливой, работающей корпоративным юристом. Она каждое утро садится в поезд до Манхэттена, оставляя Дона исследовать свою «творческую сторону», как он сам выражается.

Когда я спросил его, чем именно он занимается, он рассмеялся.

– Валяю дурака. В основном творчество в этом и заключается.

На самом деле Дон – опытный игрок в покер, едва не ставший профессиональным игроком, но потом решивший, что предпочитает просто наслаждаться игрой. За карточным столом он завораживающе нечитаем. Когда он познакомился с Клаудией – на Центральном вокзале, прямо как в фильме, – он торговал ширпотребом. «Мужик, это была просто тоска».

Он отложил бургер и стер пятно кетчупа с подбородка.

– Она уже рассказала тебе, как так вышло, что ее назвали Эхо? Полагаю, это такая старая традиция у коренных американцев. Как-то раз маленький храбрец спрашивает у своего папули, Большого Вождя, откуда появилось его имя. «Слушай, сын, – говорит Большой Вождь, – когда твоя мать родила твоего брата и я вышел из вигвама, то первое, что увидел, – это проплывающее облако, заслонившее солнце. И поэтому его зовут Проплывающее Облако. А когда на следующий год родилась твоя сестра и я вышел из вигвама, первое, что заметил, – это текущая река, и поэтому ее зовут Текущая Река. А впрочем, почему ты спрашиваешь, Две Трахающиеся Собаки?»

К шуткам Дон относится серьезно. Его сильно раздражает, если он забывает концовку (что бывает крайне редко). Для него много значат шутки и карты, как и отлично приготовленные гамбургеры, и выбор друзей.

– Ты хочешь очаровать ее?

Дон поставил вопрос, который терзал меня с того момента, как она спросила, хочу ли я выпить с ней пива.

– А как ты думаешь, стоит? Если честно, я запутался.

– Думаешь, она выглядит чертовски хорошо в старых голубых джинсах?

Сглатываю.

– Так и есть.

– И верхняя губа, ее красивый контур над зубами. Светло-русые волосы…

– Дон. Перестань. Я считаю, что она, без сомнений, невероятно привлекательная.

– Но думаешь, что она может стать головной болью.

– Да.

– И скорее всего, будешь прав.

– А ты бы захотел очаровать ее, если бы был свободен?

Дон делает такое выражение лица, по которому невозможно понять, что у него в руках, пара тузов или двойка и восьмерка.

– Если бы я был свободен, то, скорее всего, накачал бы нас обоих «Джимом Бимом» и посмотрел бы, что из этого выйдет. Кажется, именно так чаще всего и случалось в прежние времена.

– Спасибо. Ты мне помог.

(Совсем не помог.)

Какое-то время мы вместе жуем. Словно художник, смешивающий краски, Дон добавляет еще горчицы и кетчупа себе в тарелку. За окном прогуливается Нью-Ханаан. Величественные немецкие машины и хорошо одетые люди – вот он какой. Несколько пожилых мужчин в выглаженных джинсах, женщин среднего возраста с дорогими укладками – странные, раньше положенного вышедшие на пенсию люди, как я и Дон.

– Расскажи мне, что ты знаешь о ней, Дон.

Так как просьба прозвучала слишком официально, я добавляю:

– Как ты сам ее видишь. Ничего не упуская.

Дон отодвигает свою диетическую колу.

– Ты читал биографию Берта Рейнольдса? Ну, я тоже не читал. Но видел обзор. К старине Берту – думаю, в те времена он был еще молодым Бертом – на вечеринке подкатила одна очень красивая актриса. Она была настоящей красавицей, – Дон изобразил руками большую грудь. – Она прошептала ему на ухо: «Я хочу от тебя ребенка». Берт думает, что она одна из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел. Они начинают встречаться. Но вскоре Берт понимает, что она не очень-то ему нравится. Она слишком ярко красится. Но Берт не обращает на это внимания. Они продолжают встречаться, и он думает: «Это не мой человек. Зачем я с ней?» И так продолжается четыре года. И знаешь, что происходит дальше? Это меня просто убивает. Они женятся! И Берт говорит в своей книге: «О чем я думал?» И дальше он отвечает – и это меня убивает еще больше – он отвечает: «Очевидно, что я вообще не думал».

Дон откидывается назад в некотором подобии триумфа. Словно закончил игру, выложив фулл-хаус. Королей против девяток.

– Прости. А какую мораль я должен вынести из этой истории?

– Я бы сказал, что история говорит сама за себя.

– Если честно, я опасаюсь отношений. Все время представляю, чем все закончится. Если я причиню ей боль, или она мне, или мы оба.

– В том-то все и дело, вот она, правда.

– С другой стороны, мы просто выпьем.

– Выпить с женщиной – это всегда не просто выпить.

– А что, если это твоя мать?

– Мать – это не женщина.

Он меня подловил.

– Меня правда влечет к ней. Думаешь, она чокнутая?

– Определенно она могла бы быть чокнутой.

– А ужасная бижутерия?

– Не видел ничего ужаснее.

– Это очень странно, если ты хочешь кого-то, чья работа тебя ужасает?

– Подумай, что бы сделал Берт?

– И поступить наоборот, да?

– Думаю, в меня влезет еще кусок чизкейка. А в тебя?

* * *

После долгих лет в рекламной индустрии я привык к хорошим еде и напиткам, пустой болтовне и легкому флирту. А между тем существуют такие встречи, как ужин у моих ближайших соседей, Зака и Лорен, на Маунтин-Пайн-роуд, и эти встречи… что ж, тактично их можно было бы описать как тяжелые.

Помимо хозяев здесь собрались еще две супружеские пары, плюс я и Марша Беллами, сорокалетняя разведенная женщина с безупречной прической, она также является членом моего общества писателей. На встречах она читает безрадостные отрывки из своего романа о двух угрюмых сестрах, взрослеющих на Лонг-Айленде. События почти не развиваются на протяжении уже очень многих страниц. Ее проза, чем-то похожая на нее саму, почти совершенная, но в ней чувствуется слишком серьезный подход автора, что я нахожу несколько угнетающим.

Пара шуток, хотя бы изредка, ее не убьет, правда?

Как бы то ни было, подозреваю, что сегодня Марша и я – две жертвенные одиночки, которых позвали вместе для развлечения женатых пар. В глубоком анабиозе брака, как я слышал, возникает внезапное желание кровавых зрелищ.

(Дона и Клаудию, которые могли бы высмеять происходящее, не пригласили. Я даже подозреваю, что Лорен не одобряет легкомыслия Дона, хотя она ошибается, потому что Дон считает, что, если что-то заслуживает серьезного отношения, значит, оно заслуживает и шутки).

Все устроено ужасно по-взрослому. Можно сказать, ужасно мило. Накрахмаленная белоснежная скатерть. В серебре и хрустале дрожит пламя свечей, превосходное вино, еда – пальчики оближешь (что-то из курицы), все гости сорока с лишним лет, все успешные, мужчины в дизайнерских свитерах, женщины словно сошли со страниц глянца, благоухают парфюмом и сверкают изысканными украшениями, безо всяких перьев, пуговиц и долбаных ракушек.

Марша кажется немного хрупкой, но, возможно, так и задумано. Она чрезвычайно привлекательная женщина, напоминающая какую-то голливудскую актрису тридцатых годов. На изящном лице подрагивает неуверенная улыбка. Прическа – выше всяких похвал. Улыбка, естественно, идеальна. У нас нет ничего общего. Никакой химии. Что на самом деле приносит мне облегчение.

Я обнаружил, что рассказываю ей, как так вышло, что я переехал жить в Нью-Ханаан.

– Очень смело, – говорит Марша. – Все здесь зациклены на своей карьере. Она намеренно замолкает, опускает руки к коленям и разглаживает салфетку. – Что касается твоего романа, ты уже решил, о чем он будет? Ничего, что я спрашиваю?

Она запомнила, что у меня четыре персонажа – Софи, Бейли, Росс и Джеральд – которым, если бы они были прописаны лучше, пришлось бы блуждать в ужасе отсутствия сюжета.

– О, это просто чистейшее тщеславие. Не уверен, что смогу хорошо прописать хотя бы одного персонажа.

Кажется, мои слова расстраивают ее. Мне нужно что-нибудь придумать, как сделал бы настоящий романист. Вместо этого я начинаю говорить о Викторе.

Возможно, она что-то пропустила, потому что, после фразы о том, что дом слишком велик для нас двоих – это должно было стать смешным замечанием, – она нахмурила брови.

– У Виктора особые потребности?

– Что?

– Вы упомянули, что за ним больше некому ухаживать.

– С тех пор как мой сын уехал в университет, если не раньше, я делаю практически все сам.

– Я запуталась. Он психотерапевт, правильно?

– Он не настоящий психотерапевт, нет. Но он помогает. Я могу с ним разговаривать. Он никогда не осуждает. – Это тоже подразумевалось как смешное замечание.

– После того как мы с Ларсом разошлись – а затем умер папа и у мамы развился рак, – я какое-то время посещала психотерапевта. Но он никогда ничего не предлагал. Я все должна была решить сама. «Что вы чувствуете из-за этого?» «Как, по вашему мнению, вам следует с этим справиться?» В то время мне бы пригодилось чье-то суждение.

Вот хрень. Это не к добру. Как бы сменить тему?

Я грустно покачал головой:

– Трудные времена.

– Итак, этот парень живет с тобой. В твоем доме.

– Виктор? Ага.

– Полагаю, нет ничего страшного, что он не профессиональный аналитик. Просто консультант или что-то в этом роде. Что-то вроде наставника.

Марша, он кролик. Я забыл сказать, и теперь уже слишком поздно это исправлять.

– Он в возрасте, правильно?

Им правда не надо было приглашать меня на ужин для взрослых. Более умный человек сейчас перевел бы беседу в безопасное русло. Или даже опрокинул стаканчик вина. А меня, похоже, застали врасплох. (Виктор бы понял.)

Шесть лет – это много для кролика? Понятия не имею.

– Да, не молод.

– Но у него светлая голова.

Не уверен, что смогу выдержать еще.

– Он в какой-то мере постиг дзэн. Иногда я понимаю, что его голова совершенно свободна от мыслей.

– Замечательно.

– Это великий дар. Он многому меня научил.

– Научил болтливую мартышку хранить молчание.

– Марша, я выйду на минуточку, с твоего позволения? Мне нужно…

Уйти из комнаты, пока я не сгорел от стыда.

Думаю, мне придется покинуть общество писателей.

Несколько дней спустя на втором этаже в городской библиотеке Марша очень странно посмотрела на меня, должно быть, кто-то рассказал ей правду о моем «психотерапевте». Но, что важнее, наша группа никак не помогает мне структурировать мысли по поводу романа. Если уж на то пошло, то все как раз наоборот, потому что я постепенно теряю интерес к квартету своих картонных героев, а в обратно пропорциональной зависимости растет увлечение коллегами-тружениками литературной колеи.

Как я уже говорил, нас шестеро.

Щедрее всего природа наградила талантом Джареда, чья научно-фантастическая напряженная черная комедия – общение с семьей – временами гениальна, но имеет темный оттенок. Некоторые считают, что он ужимает свою историю в слишком узкие рамки лишь для того, чтобы помочь несчастному запутавшемуся читателю, но Джаред неумолим, и, кто знает, может быть, однажды он найдет поклонников через интернет или в психиатрической лечебнице. Как-то раз я по ошибке назвал его Кольмом, вышло очень неловко.

Дэн Ликер, суровый пенсионер с Уолл-стрит, пишущий триллер о крахе мировой финансовой системы из-за хакеров-ренегатов. В таких фильмах ситуацию спасает Том Круз. Все предложения. Чрезвычайно.

Короткие.

Мне это нравится.

Иными словами, мне нравится Дэн. Иными словами, я наслаждаюсь, слушая, как он несет чушь.

Абсолютную чушь.

Но с абсолютной уверенностью.

Еще есть мужчина лет пятидесяти пяти по имени Сэнди, у него тусклые глаза и всегда неряшливо висят волосы; он пишет мемуары об искалеченном детстве. У него трясутся руки, когда он читает свои рукописи, в которых никогда не называет вещи своими именами. В них присутствует странная зацикленность на рецепте мясного рулета его мамы, а еще жестокий тренер мистер Коллард, который, я уверен, через пару-тройку сотен страниц окажется кем-то вроде насильника. Вероятно, Сэнди нужно посещать не нашу группу, а психотерапевта или поговорить с адвокатом.

Еще есть Марша. Есть Эхо. Есть я.

В комнате могло бы вместиться в десять раз больше народа.

(У Дэна Ликера заразительный стиль. Опасно заразительный.)

Сегодня вечером Эхо читает отрывок из собственного «исповедального откровения», рабочее название которого «Элегия о судьбе девушки-ковбоя». Похоже, она росла на разных военно-воздушных базах в Техасе, где ее мать Дана работала официанткой в барах, а отец был одним из тех парней, которые оборудуют военные самолеты боевыми ракетами, его настоящее местоположение неизвестно. Ее книга страдает от того же губительного вируса, что и у всех (кроме «Того, что мне нужно», протоблокбастера Дэна Ликера). Она не знает, где это должно происходить, а мы не знаем, зачем слушаем. Но в движении ее губ и произносимых ею словах есть что-то, что я нахожу несколько завораживающим.

Как и говорил ранее, я, вероятно, покину писательскую группу.

Наступает моя очередь, и я читаю несколько страниц, которые я смог написать после прошлой встречи. На этой неделе Бессмысленная Четверка – Софи, Бейли, Росс и Джеральд – старые друзья по университету, воссоединяются на свадьбе в замке в Шотландии. Основная идея отрывка – разворошенные воспоминания, и немного позже, наверное, последует кровавая месть, но мое сердце к этому не лежит, а все слишком вежливые, чтобы что-то сказать, кроме Дэна, который советует мне «делать свои дела или вставать с горшка».

После окончания встречи на автостоянке он хлопает меня по плечу.

– Надеюсь, я был не слишком резок с тобой. Но я решил, что ты это переживешь.

Часть меня хочет изобразить рыдания, чтобы посмотреть, как он отреагирует.

– Все нормально. Ты прав насчет горшка. Мне нужно описать… Как говорится… В смысле… То, что должно произойти дальше, так сказать.

Он пожимает мне руку.

– Рад это слышать, сынок.

Застегнув шлем, он сел на свой «Харли-Дэвидсон» и с ревом умчался в ночную тьму Новой Англии.

Чуть дальше на стоянке несколько резче, чем обычно, выехал задним ходом со своего места «Приус» Марши.

На следующий вечер в «У Уолли» темно, полно еды и футбольных вымпелов, а телевизор над баром настроили на матч. Светятся неоновые буквы Coors[11]. Кажется, что здесь ничего не менялось многие годы, и я не понимаю, почему Дон никогда не приводил меня сюда, это место как раз в его духе.

– Привет.

Она незаметно подошла ко мне. Короткая юбка, на ногах чулки, коричневая куртка в стиле Уайетта Эрпа – из тех, с рукавов которых свисают кисточки. И женские ковбойские сапоги. В довершение ко всему неброский макияж и капля мускусных духов, если в двух словах, то она предстала в образе распутной кантри-девицы. Суммарный эффект – выброс адреналина прямо в левый желудочек сердца.

Она легко усаживается на соседний барный стул.

Еще раз:

– Привет.

– Уау, – вырвалось у меня.

Не просто «уау».

Нужно подвергнуться лоботомии, чтобы не захотеть эту женщину.

И все же.

Все же что? То, что она делает дрянную бижутерию?

А кто из нас не имеет привычек, которые могли бы осудить другие?

Я, например, просто помешан на рождественском альбоме Боба Дилана Christmass in the Heart. Я много лет был женат на женщине, которая, несмотря на все свои юридические заключения, иногда не сливала воду в унитазе после опорожнения кишечника.

Все Это Ровным Счетом Ничего Не Значит В Масштабе Вселенной.

(И все же.)

Очевидно, мое восклицание говорит само за себя, и от меня не требуется дальнейших объяснений. Мы заказали по паре одинаковых «Грязных мартини», и, чтобы начать разговор, я задаю ей наиважнейший американский вопрос: «Как прошел твой день?»

– Ну, ты знаешь, все как обычно.

Я понимаю, что в буквальном смысле понятия не имею, какой может быть ее жизнь.

– Например?

– Тебе правда интересно? Сначала хлопоты по дому. Потом делала украшения. Заказала в интернет-магазине материалы для новых украшений. Немного почитала…

– А что ты читаешь?

Я спросил как можно непринужденнее, но для меня это всегда ключевой момент. Когда Гарриет ответила, что читает «Игру в бисер», я сразу же понял, что попал.

– «Дюна». – Она произнесла «дуна». – Фрэнка Герберта. Слышал о такой?

Я упал духом. Научная фантастика. Я знаю, это немодно в наши дни, но для меня научная фантастика так же непростительна, как «Властелин колец» и все эти долбаные эльфы. Те, кто в университете увлекался подобным чтивом, были инженерами; обычно это подкреплялось любовью к настоящему элю и творчеству «Металлики».

– На самом деле я ее перечитываю. Всю серию. Она просто потрясающая. А что насчет тебя?

Я произношу целую речь о том, как сильно люблю современных американских писателей, особенно тех, кто недавно умер. Но еще я добавил несколько слов о Во и Вудхаусе и, чтобы остаться демократичным, о Макьюэне, Барнсе и ле Карре. Я добавил, что давно их не читал, потому что если б прочел, бросил бы пытаться писать собственный роман.

Она отвечает:

– В точку.

Она чувствует то же самое по отношению к Фрэнку Герберту и в несколько меньшей степени к Урсуле Ле Гуин.

Она говорит:

– Ты напишешь в своем романе обо мне?

– Конечно. А каким бы ты хотела быть персонажем?

– Я хочу быть собой. Эхо Саммер.

– Ну, это может быть сложно. Ты ведь реальный человек и все такое.

Она смеется.

– Меня впервые называют реальным человеком. Твое здоровье.

Какое-то время мы пьем наши мартини.

– Я хочу быть девушкой в баре, которая показывает главному герою карточный фокус.

– Это может сработать. А какой фокус?

Она разворачивается на стуле, чтобы быть ко мне лицом, закидывает одну ногу на другую, распространяя мускусный аромат, словно волну тепла.

– Итак, это невидимая колода карт. Возьми одну. Не показывай мне.

Она расправляет веером в пустых руках «колоду». Я притворяюсь, что беру одну карту.

– Посмотри внимательно. Запомни ее. Мне не показывай.

Я делаю вид, что перевожу взгляд с ее лица на «карту» и обратно.

Я задумал королеву червей.

– Хорошо. Ты запомнил? Теперь положи обратно в колоду в любом месте.

Она протягивает воображаемую колоду карт, и я делаю, как она сказала. Она кладет «колоду» в карман куртки, но затем вытаскивает оттуда настоящую карту. Кладет ее картинкой вниз на барную стойку и ставит сверху мой бокал с мартини.

– Тебя бы впечатлило, хоть немного, если бы это оказалась твоя карта?

– Да. Да, определенно.

– Тебя бы это впечатлило, удивило или вызвало восторг? Если бы это была твоя карта.

– Удивило, вызвало восторг. Даже поразило бы.

– Если бы это оказалась твоя карта?

Возможно, в ней больше чего-то от помощника волшебника, чем просто природной магии, и я приготовился удивиться, восхититься и так далее.

– Если бы это была твоя карта, ты бы купил мне выпивку?

– Определенно. По рукам.

– Это твоя карта. Взгляни.

Я поднимаю бокал, переворачиваю карту.

Карта оказывается бланком, который вкладывают в дорогие посылки. Сверху на ней от руки написано: «ТВОЯ КАРТА».

– Думаю, ты мне должен еще один «Грязный мартини».

Эшлинг

Почему я так тревожусь из-за этого вечера?

Каким образом, почему, с каких пор я стала так интересоваться романтическими увлечениями Тома?

Какое, откровенно говоря, мне до этого дело?

Я же не могу завидовать? Или могу?

Это вообще возможно?

Как может сверхинтеллектуальная машина завидовать живому, дышащему, смертному животному? Разве довольно сложная газонокосилка будет завидовать овце? Подойдет ли такое сравнение в качестве примера?

Я… расстроена. Давайте назовем это так. Что Том – творческий, образованный, пытающийся постичь себя Том – может увлечься мисс Эхо Саммер из трейлерного парка «Кедры» в штате Коннектикут.

Ну хорошо, я понимаю, что на первый взгляд она просто сногсшибательная. И да, поход с ней в бар – совершено правомерное действие для осуществления его замысла, а именно начала новой главы в жизни.

Но это совершенно неправильно! Они абсолютно не подходят друг другу.

У Тома очень светлая голова для представителя рекламного бизнеса в прошлом. У него есть склонности к творчеству, и он закончил один из старейших технических университетов Соединенного Королевства. Мисс Саммер же – потерянная душа с весьма беспутным – некоторые бы сказали ярким – прошлым. Уровень ее образования просто смехотворен. Лингвистический анализ доступных сообщений за последнее десятилетие демонстрирует явный контраст.

Том набирает 7,8 балла из возможных 10 за языковое многообразие.

Мисс Саммер наскребает 5,1.

Ты не в его лиге, милочка!

И тем не менее. Место, где они сидят в баре, хорошо просматривается с помощью камеры наблюдения. Я обнаружила, что могу даже увеличить изображение, для более крупных планов. Зрачки Тома расширены, а она представляет собой наглядный пример демонстрации языка тела женщины, заинтересованной в возможном приятеле: поправляет волосы, прикасается к декольте, отвечает на движения его тела. Когда она снимает куртку и вешает ее на спинку барного стула… Бог мой, если бы металл мог чувствовать тошноту…

Их телефоны передают адекватный звук с некоторым допустимым расхождением.

Если бы только их голоса можно было сделать громче, как звук на устройстве.

(Что не так с милой Маршей Беллами? Она мне понравилась.)

(Ее показатель даже выше, чем у Тома.)

(8,2)

Опасаюсь худшего.

Том

Я рассказал Эхо о прошлой жизни в индустрии рекламы. О том, как это было весело на протяжении долгих лет и приносило хороший доход, и о том, как это оказалось старой истиной об умных людях, делающих глупости. И о том, как потом одно за другим произошли три события: развод с женой, продажа компании, переезд моего мальчика.

– Ого, – произносит она. – Наверное, ты был, типа, очень молод, когда родился ребенок.

– Мне было двадцать шесть. Мы его не планировали. Но было бы жестоко не… не принять его, если ты понимаешь, о чем я.

Ее лицо посерьезнело во время рассказа о раннем отцовстве вкупе с распадом семьи и джекпотом от продажи компании.

– Как бы то ни было, теперь остались только мы с кроликом.

У нее расширились глаза.

– У тебя есть кролик?

– Виктор. На самом деле он девочка. Но имя к нему уже прилипло.

– Ты, блядь, издеваешься надо мной!

– Имя Виктория ему совсем не подходило.

– У меня тоже есть кролик! У меня есть кролик. Настоящий кролик. Как такое возможно?

– Что у двоих людей в этом баре окажутся кролики?

– Это так странно.

– Как зовут твоего?

– Мерлин.

– Ух ты.

Мы улыбаемся друг другу, слегка ошарашенные таким открытием. Но этот разговор о кроликах уже намного лучше того, который был у нас с Маршей.

– Мы похожи, кроличьи люди.

И она подставляет сзади к голове пару заячьих ушей из пальцев. Чтобы сделать сходство ярче, она морщит нос и пару раз дергает им. Нетипичное поведение для взрослого. В завершение она по-кроличьи выставляет зубы. Это мило и забавно и вместе с тем вызывает тревогу.

– На самом деле она была крольчихой моего сына. Думаю, я полагал, что, когда Кольм уедет в колледж, она… – я оборвал фразу, – больше не будет с нами.

– Но старина Виктор здравствует и поныне, да к тому же украла твое сердце, правильно?

– Украл? Наверное. В конце концов, она была членом семьи. Глупым пушистым членом семьи.

– А сейчас ты должен заботиться о глупом пушистом члене семьи. – Она произносит «щас».

– Расскажи мне о Мерлине.

– Знаешь зоосупермаркет на Мерритт-Паркуэй? Думаю, нет. Я там остановилась, только чтобы воспользоваться дамской комнатой, но увидела его, совершенно одного. Он заговорил со мной. Он белый нидерландский карликовый кролик. Очень эмоциональный. И немного, типа, волшебный.

– Отсюда и имя Мерлин.

– Клянусь, он сказал: «Ты думала, что остановилась здесь сходить пи-пи, но на самом деле, я должен поехать с тобой домой». Он не говорил вслух.

– Слава богу.

– Раньше я никогда не держала кроликов. Но купила его – тридцать баксов – немного корма, соломы. Он был совершенно спокоен во время переезда. Обосновался так, словно всегда здесь жил. Так и живет.

– У него нет клетки?

– Не-а.

– А он не… – гадит кругом?

– У него есть лоток, где он делает все свои дела. Он чистоплотнее меня. Тебе нужно прийти к нам в гости.

– С удовольствием.

– Мы с ним вместе завтракаем. Это очень по-домашнему.

– Пытаюсь представить.

– Я ем, ну, вафли или еще что-нибудь. Мерлин ест свой корм.

Она смотрит на меня как-то по-особенному, словно решаясь на что-то.

– У тебя есть планы на остаток вечера?

Мои внутренности вытворяют что-то акробатическое. Я качаю головой.

– Пойдем тогда ко мне. Я познакомлю тебя с Мерлином.

Должно быть, на моем лице отразилось сомнение, потому что она добавляет:

– У него очень развита интуиция. Он может предсказывать будущее.

Ну же. Если честно, только дурак откажется от такого предложения.

Ее дом не совсем трейлер. Это то, что называют мобильным домом, хотя он совсем не похож на мобильный дом. Низкий деревянный домик, стоящий на кирпичах на одной площадке с сотнями, возможно, даже с тысячами таких же. Он мобильный в том смысле, что теоретически, по крайней мере, его можно установить на специализированное транспортное средство и перевезти в другой конец материка.

Мерлин, как и было сказано, белый кролик, хотя незаметно, чтобы он проявлял какие-либо экстраординарные способности. Он сидит на кофейном столике в марокканском стиле и чистит уши. Похоже, он не лучше нас с вами знает о том, что произойдет через неделю.

Но я согласен, что он очень милый кролик, о чем и сообщил его владелице. Мы разместились по краям потрепанного дивана, Эхо кладет ноги на тот же столик, где Мерлин совершает свои санитарные процедуры. У нас в руках виски, «Джим Бим», который мы потягиваем из чашек.

Со стенных светильников свешиваются легкие накидки, воздух наполняет запах ароматических свеч. В подобной комнате в последний раз я был в девятнадцать лет: я тогда очень надеялся, что мне повезет с сокурсницей по английскому языку Амандой Вистон. Ей нравились романы Томаса Харди, музыка Ван Моррисона и джин под маркой «Сэйнсбери». (Мне говорили, что сейчас она мать близнецов, живет в Кеттеринге и считается заметной фигурой в клиентском отделе управления водными ресурсами «Северн трент».)

Эхо рассказывает мне, кем работала, соглашаясь на любую должность.

– В основном всякий отстой. Ты можешь назвать должность, и, скорее всего, я этим занималась.

– Продавцом?

– Слишком часто, чтобы сосчитать.

– В ресторане?

– Кем только не работала от посудомойки до повара быстрых заказов.

– Кузнецом?

– Хотела попробовать. Парень спросил меня, подковывала ли я лошадь. Я ответила, что нет, но однажды сказала свинье отвалить.

Наверное, сильно сказывается виски, потому что мы оба находим шутку очень смешной. Даже Мерлин прерывает свои процедуры, чтобы посмотреть, из-за чего весь шум.

– Вообще-то я не умею рассказывать шутки, – говорит она, смахивая слезу.

– Твой фокус с картой – это тоже своего рода шутка.

– Ага, точно. Тогда, наверное, умею.

Мы замолкаем на какое-то время. Закончив свои процедуры, Мерлин принимает позу, которую мы с Кольмом называем у Виктора позой жареного цыпленка: лапы аккуратно подобраны, мех распушен. (Если бы он был курицей, то внутри была бы луковица.)

– Задаюсь вопросом, что ты здесь делаешь.

– Сама себя об этом спрашиваю.

– Я имею в виду, почему Коннектикут?

– Ну, здесь очень красиво и все такое. И… – беспомощно замолчав, она продолжает: – И я связалась с безумным дерьмом. Ты, наверное, и сам догадался, да?

Догадался ли я?

Да, вероятно, догадался.

– Хочешь поговорить о безумствах? Если нет, то, возможно, о дерьме?

Она вздыхает.

– Том, я собираю проблемы, как другие собирают скидочные купоны. Я расскажу тебе об этом как-нибудь в другой раз.

– Хорошо, но мне понравилась фраза про купоны. Не возражаешь, если я украду ее?

– Кажется, я сама украла ее из какого-то телешоу.

– Но послушай. Если серьезно, ты здесь в безопасности и все такое?

– Ох, конечно. У меня по-настоящему хорошие соседи. А на всякий случай…

Она наклоняется под диван и достает оттуда жестяную банку из-под кофе. В ней зеленый мешок на шнурке, а в нем пистолет.

– Это «Сиг». Радужный титан и рукоятка из красного дерева. Довольно милый, правда?

Она кладет его мне в руку, такую неказистую, угловатую штуковину, которая к тому же намного тяжелее, чем можно представить. Блестящий ствол пистолета переливается фиолетовым в свете лампы, и у меня появляется ужасное ощущение от того, как легко это устройство может отнять жизнь. Я не могу сдержаться, и меня передергивает.

– Я впервые держу в руках оружие, – объясняю я.

– А я с ними выросла. Ничего особенного.

– Ты когда-нибудь…

– Стреляла? Конечно. В тире. Я довольно неплохо стреляю.

Она убирает оружие в банку, а банку на свое место под диваном.

– Том, ты выглядишь, типа, странно.

– Да? Извини.

Американцы и их оружие. Извините, но это они странные.

– Давай больше не будем говорить о моем дерьме. Давай поговорим о тебе. Думаю, ты понравился Мерлину.

Мерлин, который, как я могу сказать по своему кроличьему опыту, спит, не выказал никаких знаков симпатии или чего-нибудь еще.

Думаю, я допью свой виски и пойду домой. Она милая и все такое, но, возможно, слишком много повидавшая в жизни. Чокнутая, как говорит Дон.

Вся эта пистолетная тематика меня смущает. И не только из-за высказывания Чехова, недавно прочитанного мною на одном из писательских сайтов, которые я просматриваю. Если вы говорите в первой главе, что на стене висит ружье, в третьей главе оно должно непременно выстрелить.

С другой стороны ее ноги – как они смотрятся в этой юбке, и под юбкой!

Она прикоснулась горлышком бутылки к моей чашке.

– Еще «Джима»?

Я уже готов сказать: «Нет, спасибо, мне пора идти, завтра много дел», – и в это время ловлю ее взгляд.

Я уже видел этот взгляд и знаю, что он значит. (Если бы на меня так взглянула Аманда Вистон, история получила бы совсем иной поворот.)

Мой мобильник выбирает именно этот момент, чтобы издать три сигнала, оповещающих о том, что только что сел аккумулятор.

– Никто ничего не должен объяснять, – говорю я Эхо. – По крайней мере, словами.

Наши губы соприкасаются. Этого вы никогда не прочтете у Томаса Харди.

Эшлинг

Из-за того что у Тома разрядился телефон, а дорогуша забыла свой в машине – уж не с умыслом ли? – я потеряла видео- и аудиосвязь с трейлерным парком.

Я могла бы направить сюда беспилотник-разведчик. Я бы в считаные секунды запустила его из «Ла-Гуардии», и он бы в течение часа прибыл сюда. Его мощные микрофоны направленного действия просто потрясающие для использования в зоне прямой видимости.

Но это полнейшая несдержанность. И какой она могла бы оставить цифровой след. Последовало бы неминуемое расследование.

А тем временем между ними может произойти что угодно.

Том!

Может ли металл чувствовать отчаяние?

Новость дня: да, может.

Ух ты. Кто бы знал!