Читать книгу Отчаянная мудрость. Людологические записки - Р. П. Чернов - Страница 14

1. Универсальное понимание мира ко многому обязывает, необходимо просматривать историю как фотографии, выложенные из альбома, определяя порядок единственно удовольствием своего разума. Но для начала необходимо, чтобы разум сумел найти удовольствие в познании истин и только. Утехи жизни должны быть для него чем – то, что уже нельзя превзойти и оставить за собою, они должны быть единственно лишь историей. Мы не говорим о смерти как о некотором символе, управляющем бытием человека с определенной степенью достаточности и ясности. Это было бы удваиванием самого понятия смерти в его чистом виде. Чистый вид понятий рождается в рамках технократического анализа, не связанного с пониманием понятийности в рамках отдельного человека. С точкой зрения одного человека. Каждый как универсум имеет право на универсум своей точки зрения, но в целом само по себе человеческое как данность, как факт природы стремится к исключению личного, к исключению понятийно – событийного из сферы человеческого. Оно стремится к тому, чтобы уйти от понимания, связанного с личным опытом со всем тем, что и призвано корректировать сами по себе понятия общественного. Человек не имеет право на утверждение своего опытного начала в сфере общественного, оно должно быть либо подтверждением общественного, либо его негативным опровержением (вот так мол поступать не следует и мы тебя об этом предупреждали), но в целом общественное против индивидуальной судьбы, против того бытия в возможности, которое непонятно и не истолковываемо общественной формой сознания. Поэтому общественное в части сохранения самое себя всегда стремится к исключению человека как источника понятия из самого понятия, понятийности. Заметьте, ранее в части понятия было бесконечно важно, кто сказал, и как сказал, где сказал. Понятие было формой воспоминания о действительном, оно сохраняло в себе признаки однородной формы действительного, заставляя новых участников лишь опознавать данную форму действительности, как уже ранее существовавшую, а, следовательно, не враждебную и подобную всем тем, кто причастен ему (понятию) содержанию. Понятие изначально – форма хранения чувств действительного. Оно следует за действительностью, потому что хранится в рамках тех, кто действует, оно хранится в рамках субъектов действительности, персонифицирует их сознание. Преемственность возможна в рамках общения, в рамках единого конгломерата форм подобия и встречности, но не более. На этом основана и отсюда идет власть как форма социального отношения. Общественное бытие в действительности человека делится на группы субъектов хранящих, а затем и охраняющих каждая свою область понятий. В зависимости от уровня универсальности и уровня структурного развития понятийного аппарата, в дальнейшем будет зависеть, кто станет властью. Здесь нет и не может быть речи о чистых формах понятия. Каждая группировка так же монополизирует право толкования круга своих понятий, таким образом она монополизирует сферу реализации данного бытия в возможности. Первыми, кто нарушил все запреты были философы, люди, мало вовлеченные в круг общественно значимого, но достаточно хорошо осведомленные о принципах и формах организации общественного. Но для нас необходимо понимать, что в этом мире мало, что меняется кроме внешней атрибутики. Архаичные законы бытия остались точно такими же, как и раньше. Единственное, что изменилось, – вместо хранителей власти, вместо тех, кто оберегал понятия, знания и раздавал им символы; сейчас те, кто стоит на страже понимания понятий социального значения. Круг данного чистого понятийного аппарата трансформировался в понимание законов, в понятие закона, правоохранительной системы и сейчас суды и прочие государственные органы осуществляют от лица Верховного бытия в действительности приведение в соответствие сознание отдельных личностей и обществ в соответствии с чистотою понятийного аппарата действующего законодательства (норм социального общежития). Но так или иначе общественное не терпит формирование нового отличного, и тем более уничтожающего былое, для него это является недопустимым. Единожды найденная удачная форма эйдоса канонизируется и охраняется до тех пор пока девиационное бытие в действительности не докажет обратного – того, что данная форма подлежит однозначному упразднению. Смерть обрела весьма приемлемые удобоваримые формы восприятия в круге человеческого. Похороны, ритуалы, представления о мире загробном, дыры сознания типа «бог дал – бог взял», теории детерминизма, фатума и так далее. Смерть стала узнаваема и в какой- то степени даже управляема, более того, она стала предсказуема, и в некоторых случаях даже исключаема (уровень современной медицины весьма высок). Развитие общественного стремится исключить боязнь смерти, страх смерти. Такова природа стада, бегством спасающегося от хищника – оно не видит жертв, оно устремлено вперед, живет в состояния бега и преодоления своего страха смерти. Оно заменило его пониманием личной судьбы и так далее, но в целом оставив в грани негативного только одно- причинность смерти, смерть остается чудовищной и кажется нам чудовищем, когда она не вписывается в причинно – следственные связи, в наши ожидания, вписанные в нашу Tabula rasa обществом. Тоже стало и с кулинарным искусством в мире человека: обеденный ритуал, тарелки, ножи, слафетки, кухни, фабрикаты и прочее исключили из жизни человека всю цепь выживания, всю цепь питания – охота, убийство добыча, труп, приготовление, поедание. Мы даже мяса убитого животного сейчас руками не касаемся (наследие чувства вины за времена каннибализма). Осталось только бескровное приготовление и поедание, сопряженное только с испражнениями, это пока еще остается уделом и неизменным атрибутом любого питания, хотя степень конфиденциальности и здесь достаточно повышена на современном уровне развития.

Произошли и изменения в чистом восприятии смерти, она стала формой отношения, стала некоторой формой социальной жизни. Она не рождает ужаса во всех и вся, формируя таким образом представления о равенстве всех и вся перед неизбежным. Смерть перестала быть формой божественности, она стала частью жизни социума, она перестала быть высшей точкой враждебности и переместилась в сферу понятийного аппарата как он есть.

Если ранее каждый человек стоял перед данной неизбежностью, которая могла произойти в любой момент, несмотря на все формы защиты сначала от природы, а потом и от просто враждебных себе подобных, каждый находился на войне и тот, кто понимал это выживал, кто нет – заканчивал свою жизнь в максимально короткие сроки, то сегодня этого нет – человек стал ближе к животному, он научился существовать в рамках своих представлений о жизни, в рамках социальной гарантии жизни, в рамках уверенности, что смерть есть некоторая «отсрочка платежа», которая не наступит пока не будет основания- события, а именно – прожитой жизни. Современный человек видит смерть исключительно в рамках причин смерти, в тех, кто может его убить, он видит смерть как следствие злого умысла кого – то против него. Смерть перестала быть необходимостью каждой секунды бытия, формой постоянного ожидания. Она переместилась в сферу случайности, в сферу случайного, туда, где нет места разумному. А ведь все мифы о счастливой загробной жизни обязаны своей успешностью именно представлению о внезапной смерти. И, наконец, смерть стала формой решения социальных проблем в отношении самое себя. Самоубийство сегодня прекрасная вещь для решения своих проблем с обществом вообще и с общественным в себе в частности. Чудовищно. Социум настолько исказил понимание смерти, что заменил собою понимание жизни.