Читать книгу Князь Пустоты. Книга вторая. Воин-Пророк - Р. Скотт Бэккер - Страница 8

4111 год Бивня, начало лета, крепость Асгилиох

Ахкеймион и Эсменет проснулись, сжимая друг друга в объятиях, и оба смутились, вспомнив минувшую ночь. Они поцеловались, чтобы заглушить свои страхи, а пока лагерь медленно просыпался, их мягко, но неудержимо повлекло друг к другу, и они занялись любовью. Потом Эсменет некоторое время лежала молча, отводя взгляд всякий раз, когда Ахкеймион пытался заглянуть ей в глаза. Сперва эта неожиданная перемена в ее поведении озадачила и разозлила его, но потом Ахкеймион понял, что она боится. Прошлой ночью она разделила с ним палатку. Сегодня ей предстояло разделить с Ахкеймионом его друзей, его повседневные беседы – его жизнь.

– Не волнуйся, – проговорил Ахкеймион, пока она нервно возилась со своей хасой. – В выборе друзей я куда более разборчив.

Недовольство вытеснило страх из ее глаз.

– Более разборчив, чем?..

Ахкеймион подмигнул ей.

– Чем в выборе женщин.

Эсменет опустила взгляд, улыбнулась и покачала головой. Ахкеймион услышал, как она вполголоса ругается. Когда он принялся выбираться из палатки, она ущипнула его за ягодицу, да так, что он взвыл.

Обняв Эсменет за талию, Ахкеймион подвел ее к Ксинему, который разговаривал о чем-то с Кровавым Дином. Когда он представил Эсменет, Ксинем небрежно поздоровался с ней и тут же указал на размытую полосу дыма у восточного края горизонта. Он объяснил, что фаним перешли горы и сейчас пересекают плоскогорье. Очевидно, крупное село, именуемое Тусам, ночью было захвачено врасплох и сожжено дотла. Пройас пожелал лично осмотреть разоренную деревню вместе со своими старшими офицерами.

Вскоре маршал покинул их, на ходу выкрикивая приказы. Ахкеймион и Эсменет вернулись к костру и некоторое время сидели молча, наблюдая, как по дорожкам лагеря движутся длинные колонны аттремпских кавалеристов. Ахкеймион видел, что Эсменет одолевают дурные предчувствия, что она боится, как бы он не стал стыдиться ее, но не находил слов, чтобы развеселить или утешить женщину. Он мог лишь наблюдать, как она осматривается, ощущая себя изгоем в лагере маршала.

Затем к ним присоединился Келлхус.

– Итак, началось, – сказал он.

– Что началось? – переспросил Ахкеймион.

– Кровопролитие.

Ахкеймион, несколько оробев, представил ему Эсменет. Он мысленно скривился от холодности ее тона – и от вида крупного синяка у нее на лице. Но даже если Келлхус и заметил это, то, похоже, нисколько не смутился.

– Новый человек, – сказал он, тепло улыбаясь. – Не бородатый и не тощий.

– Пока что… – добавил Ахкеймион.

– Ну уж бородой я точно не обрасту! – в шутку возмутилась Эсменет.

Они рассмеялись, и враждебность Эсменет вроде бы улетучилась.

Вскоре появилась Серве, все еще кутавшаяся в одеяло. Сперва Эсменет вызвала у нее сложное чувство, нечто среднее между изумлением и ужасом, а когда Серве заметила, что Эсменет не просто слушает мужчин, но и разговаривает с ними, то ощутимо начала склоняться ко второму. Ахкеймиона это беспокоило, но он не сомневался, что женщины подружатся, хотя бы из стремления отдохнуть от мужских бесед.

Отчего-то лагерь угнетал Ахкеймиона. Ему невыносимо было сидеть на месте, и он предложил прогуляться в горы. Келлхус мгновенно согласился, сказав, что давно хотел посмотреть на Священное воинство со стороны.

– Чтобы понять что-то, – сказал он, – нужно взглянуть на это сверху.

Уставшая от одиночества Серве так обрадовалась возможности поучаствовать в прогулке, что на нее почти неловко было смотреть. А Эсменет, казалось, была счастлива уже тому, что может держать Ахкеймиона за руку.

Коренастые, могучие отроги гор Унарас грозно вырисовывались на фоне лазурного неба. Изогнувшись, словно ряд древних зубов, они уходили к горизонту. Путники все утро искали место, откуда можно было бы увидеть Священное воинство целиком, но лабиринт склонов сбивал с толку, и чем дальше они заходили, тем больше казалось, что они видят лишь окраины огромного лагеря, теряющегося в дыму бесчисленных костров. Несколько раз им попадались конные патрули, советовавшие остерегаться разведывательных отрядов фаним. Группа конрийских кавалеристов, которыми командовал один из родичей Ксинема, упорно желала сопровождать их, утверждая, что им необходим вооруженный эскорт, но Келлхус, используя статус айнритийского князя, отослал их.

Когда Эсменет спросила, разумно ли было это делать – ведь опасность и вправду есть, – Келлхус сказал лишь:

– С нами адепт Завета.

Эсменет подумала и согласилась с тем, что это правда, но все разговоры о язычниках нервировали ее, напоминая, что Священное воинство вообще-то идет навстречу вполне конкретному врагу. Она поймала себя на том, что все чаще посматривает на восток, словно ждет, когда за очередным холмом покажутся дымящиеся развалины Тусама.

Давно ли она сидела у окна в Сумне? Давно ли она в пути?

В пути. Городские проститутки называли своих товарок, сопровождающих имперские колонны, «пенедитари», «много ходящие» – хотя частенько это слово произносят как «пембедитари», «чесоточницы», поскольку многие верят, что женщины, обслуживающие войска, переносят множество паразитов. В общем, одним пенедитари казались такими же, как знатные куртизанки, другим – грязными и презренными, как шлюхи-нищенки, спящие с отбросами общества. Правда, как выяснила Эсменет, лежала где-то посередине.

Она определенно ощущала себя пенедитари. Никогда раньше ей не приходилось так много и так далеко ходить. Каждую ночь – а ночи она проводила либо на спине, либо на четвереньках, – ей казалось, будто она все идет и идет, следом за огромной армией своенравных членов и обвиняющих глаз. Никогда раньше ей не приходилось удовлетворять такую прорву мужчин. Их призраки все еще трудились на ней, когда она просыпалась по утрам. Она собирала вещи, присоединялась к движущемуся войску, и у нее было такое чувство, будто она не столько следует за, сколько бежит от.

Но даже в этой обстановке Эсменет находила время удивляться и учиться. Она смотрела, как изменяются земли, через которые они шли. Она наблюдала, как темнеет ее кожа, подбирается и становится более упругим живот, наливаются силой мышцы ног. Она нахваталась галеотских словечек, вполне достаточно, чтобы поражать и радовать клиентов. Она выучилась плавать, наблюдая за детьми, плескавшимися в канале. Погрузиться в прохладную воду. Плыть!

Наконец-то быть чистой.

Но каждую ночь повторялось одно и то же. Бледные чресла, опаленные солнцем руки, угрозы, споры, даже шутки, которыми проститутки обменивались у костра, – все это давило на нее, заставляло ее быть такой, какой она никогда не была прежде. По ночам ей начали сниться лица, усатые, бородатые, глядящие на нее с вожделением.

А потом, предыдущей ночью, она услышала, как кто-то выкрикивает ее имя. Она обернулась – может, немного удивилась, но не приняла это всерьез, решив, что ослышалась. Потом она увидела Ахкеймиона, – похоже, пьяного, – который дрался с каким-то здоровяком-туньером.

Эсменет хотела кинуться к нему, но не сумела сдвинуться с места. Она могла лишь смотреть, затаив дыхание, как воин швырнул Ахкеймиона на землю. Когда туньер пнул его, Эсменет закричала, но была не в силах сделать хоть шаг. Она вышла из оцепенения лишь тогда, когда Ахкеймион, всхлипывая, поднялся на колени и снова выкрикнул ее имя.

Эсменет бросилась к нему… А что ей еще оставалось? У него во всем мире не было никого, кроме нее – кроме нее! Конечно, Эсменет злилась на него, но весь гнев куда-то испарился. Ему на смену пришли его прикосновения, его запах, почти опасная уязвимость, ощущение покорности, которого она прежде не знала, – и это было хорошо. Сейен милостивый, как это было хорошо! Как обнимающие тебя детские ручонки, как вкус приправленного перцем мяса после долгой голодовки. Словно плывешь в прохладной, смывающей грязь воде…

Никакой тяжести, лишь отблески солнечного света да медленно покачивающиеся тела, запах зелени…

Она больше не была пенедитари. Она стала тем, кого галеоты называют «им хустварра», походной женой. Теперь она наконец-то принадлежала Друзу Ахкеймиону. Наконец-то была чистой.

«Я могу пойти в храм», – подумала Эсменет.

Эсменет ничего не рассказала Ахкеймиону ни о Сарцелле, ни о той безумной ночи в Сумне, ни о своих подозрениях касательно Инрау. Ей казалось, что если заговорить хоть о чем-то подобном, то придется рассказывать вообще обо всем. Вместо этого она сказала Ахкеймиону, что ушла из Сумны из-за любви к нему и что примкнула к войсковым проституткам после той ночи под Момемном, когда он отверг ее.

А что ей оставалось делать? Не могла же она рисковать всем сейчас, когда они нашли друг друга? А кроме того, она и впрямь покинула Сумну из-за него. И к войсковым проституткам примкнула из-за него. Умолчание не противоречит правде.

Возможно, если бы он был тем же самым Ахкеймионом, который уходил из Сумны…

Ахкеймион всегда был… слабым, но его слабость шла от честности. Когда другие молчали и отдалялись, он говорил, и это придавало ему странную силу, отличавшую его от всех мужчин, каких только встречала Эсменет. Но теперь он стал другим. Отчаявшимся.

В Сумне она часто обвиняла его, что он похож на тех сумасшедших с Экозийского рынка, которые завывают про грехи и Страшный суд. Всякий раз, когда они проходили мимо такого типа, Эсменет говорила: «О, гляди, еще один твой приятель», – точно так же, как Ахкеймион говорил: «О, гляди, еще один твой клиент», – когда им навстречу попадался какой-нибудь непомерно разжиревший мордоворот. Теперь она бы не посмела так сказать. Ахкеймион по-прежнему оставался Ахкеймионом, но сделался изнуренным, как те безумцы, и точно так же постоянно опускал глаза, будто видел нечто ужасное, стоящее между ним и окружающим миром.

То, что он рассказал, конечно же, напугало Эсменет, но куда больше ее напугало то, как он говорил: бессвязная речь, странный смех, язвительная горячность, беспредельные угрызения совести.

Он сходил с ума. Эсменет чуяла это нутром. Но причиной тому – она поняла, – было не обнаружение Консульта и даже не уверенность в приближении Второго Апокалипсиса, а этот человек… Анасуримбор Келлхус.

Упрямый дурак! Почему он не отдаст его Завету? Если бы Ахкеймион сам не был колдуном, Эсменет сказала бы, что его зачаровали. Никакие доводы не могли переубедить его. Никакие!

Если верить Ахкеймиону, у женщин отсутствует инстинктивное понимание морали. Для них все воплощенное, материализованное… Как он там выражался? А, да! Что для женщин «существование предшествует сущности». В силу природы пути, проходящие через их души, идут параллельно с теми, каких требуют моральные принципы. Женская душа более податлива, более сострадательна, более привязчива, чем мужская. В результате им труднее осознать свой долг, и потому женщины склонны путать эгоизм с правильностью поведения – вероятно, именно это она сейчас и делала.

Но для мужчин, чья приверженность высоким идеалам порой доходит до фанатизма, принципы – это тяжелейшая ноша, которую они либо тащат сами, либо перекладывают на других. В отличие от женщины, мужчина всегда способен понять, что ему должно делать, ведь это слишком отличается от того, что он хочет.

Сперва Эсменет почти поверила ему. А как еще можно объяснить его готовность рисковать их любовью?

Но потом поняла, что ей не дают покоя именно принципы, а не тупая женская неспособность разграничить надежду и благочестие. Разве она не отдала себя ему? Разве она не отказалась от своей жизни, от своего таланта?

Разве она не смягчилась, в конце концов?

И от чего она попросила его отказаться взамен? От человека, с которым он знаком всего несколько недель, – от чужака! Более того – от человека, которого, в соответствии с его же собственными принципами, он обязан был выдать. «Может, это у тебя женская душа?!» – хотелось крикнуть ей. Но она не могла. Если мужчины должны защищать женщин от окружающего мира, то женщины должны защищать мужчин от правды – словно каждый из них навсегда остается беззащитным ребенком.

Эсменет затаила дыхание, глядя, как Ахкеймион и Келлхус обмениваются неслышными, но явно смешными замечаниями. Ахкеймион расхохотался. «Я должна ему объяснить. Я должна как-то ему это объяснить!»

Даже когда плывешь, приходится иметь дело с течением.

Всегда с чем-то борешься.

Серве шла рядом с ней и то и дело нервно посматривала в ее сторону. Эсменет помалкивала, хотя знала, что девочке хочется поговорить. Учитывая обстоятельства, она казалась достаточно безвредной. Она была из тех женщин, которых постоянно насилуют и грабят. Будь Серве ее товаркой-проституткой в Сумне, – Эсменет втайне презирала бы ее. Она бы терпеть не могла ее красоту, ее молодость, ее белокурые волосы и светлую кожу – но более всего она бы злилась на ее уязвимость.

– Акка… – выпалила девушка, потом покраснела и уставилась себе под ноги. – Ахкеймион учит Келлхуса поразительным, невиданным вещам!

И даже этот ее милый акцент. Негодование всегда было тайным напитком шлюх.

Глядя в другую сторону, Эсменет отозвалась:

– Что, в самом деле?

Возможно, именно в этом и крылась проблема. Ахкеймион предложил Келлхусу стать учеником до того, как узнал про шпионов-оборотней Консульта, то есть до того, как уверился в том, что этот человек – Предвестник. Если, конечно, он и вправду Предвестник. Возможно, тут замешаны те самые маловразумительные принципы, о которых упоминал Ахкеймион, узы… Келлхус был его учеником, как Пройас или Инрау.

При этой мысли Эсменет захотелось сплюнуть.

Серве вдруг рванулась вперед, перепрыгивая через бугорки и продираясь сквозь спутанные травы.

– Цветы! – крикнула она. – Какие красивые!

Эсменет присоединилась к Ахкеймиону и Келлхусу, которые стояли и наблюдали за девушкой. Серве опустилась на колени перед кустом, усыпанным необычными бирюзовыми цветами.

– А, – сказал Ахкеймион, приблизившись к ней, – пемембис… Ты никогда прежде их не видела?

– Никогда, – выдохнула Серве.

Эсменет почудился запах сирени.

– Никогда? – переспросил Ахкеймион, срывая цветок.

Он обернулся, взглянул на Эсменет и подмигнул ей.

– Ты хочешь сказать, что никогда не слышала этой легенды?

Эсменет стояла рядом с Келлхусом, а Ахкеймион тем временем рассказывал историю: что-то про императрицу и ее кровожадных любовников. Так прошло несколько неуютных мгновений. Князь Атритау был высок, даже для норсирайца, и отличался крепким телосложением, неизбежно вызвавшим бы грубые домыслы у ее старых друзей в Сумне. Глаза у него были ослепительно-голубые, чистые и прозрачные; при взгляде на них вспоминались рассказы Ахкеймиона про древних северных королей. А в его манере держаться, в его изяществе было что-то, казавшееся не вполне… не вполне земным.

– Так вы жили среди скюльвендов? – в конце концов спросила Эсменет.

Келлхус рассеянно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на Серве и Ахкеймиона.

– Да, некоторое время.

– Расскажите что-нибудь про них.

– Например?

Эсменет пожала плечами.

– Расскажите про их шрамы… Это такие награды?

Келлхус улыбнулся и покачал головой.

– Нет.

– А что тогда?

– На этот вопрос так просто не ответишь… Скюльвенды верят лишь в действие, хотя сами они никогда не сказали бы так. Для них реально только то, что они делают. Все остальное – дым. Они даже жизнь называют «сьюртпиюта», что означает – «движущийся дым». Для них человеческая жизнь – не есть что-то конкретное, что-то такое, чем можно владеть или что можно обменять, это скорее путь, направление действий. Путь одного человека может сплетаться с другими, например с путями соплеменников; его можно указывать, если имеешь дело с рабом, его можно прервать, убив человека. Поскольку последний вариант – это действие, прекращающее действия, скюльвенды считают его самым значительным и самым истинным изо всех действий. Краеугольным камнем чести. Но шрамы, они же свазонды, не прославляют отнятие жизни, как, похоже, считают в Трех Морях. Они отмечают… ну, можно сказать, точку пересечения путей, точку, в которой одна жизнь уступила движущую силу другой. Например, тот факт, что Найюр носит столько шрамов, означает, что его ведет движущая сила многих. Его свазонды – нечто большее, чем награды, чем перечень его побед. Это – свидетельство его реальности. С точки зрения скюльвендов, он – камень, повлекший за собой лавину.

Эсменет в изумлении уставилась на Келлхуса.

– А я думала, что скюльвенды – грубые варвары. Но ведь подобные верования слишком утонченны для дикарей!

Келлхус рассмеялся.

– Все верования слишком утонченны.

Его сияющие голубые глаза словно бы удерживали Эсменет.

– А что касается «варварства»… Я боюсь, этим словом принято называть то, чего не понимаешь и что представляет собой угрозу.

Сбитая с толку Эсменет уставилась на траву у своих сандалий. Потом взглянула на Ахкеймиона и обнаружила, что он по-прежнему стоит рядом с Серве, но смотрит на нее. Он понимающе улыбнулся и принялся дальше рассказывать про качающиеся на ветру цветы.

«Он знал, что это произойдет».

Затем откуда-то донесся голос Келлхуса:

– Так, значит, ты была шлюхой.

Потрясенная Эсменет подняла голову, по привычке прикрывая татуировку на тыльной стороне руки.

– А если да, то что с того?

Келлхус пожал плечами.

– Расскажи мне что-нибудь…

– Например? – огрызнулась Эсменет.

– Каково это: ложиться с мужчиной, которого не знаешь?

Эсменет хотелось возмутиться, почувствовать себя оскорбленной, но в его манерах была какая-то искренность, сбивающая с толку – и вызывающая отклик в душе.

– Неплохо… иногда, – сказала она. – Иногда – невыносимо. Но нужно же как-то зарабатывать на жизнь. Просто таков порядок вещей.

– Нет, – отозвался Келлхус. – Я просил рассказать, каково это…

Эсменет откашлялась и смущенно отвела взгляд. Она заметила, как Ахкеймион коснулся пальцев Серве, и ощутила укол ревности. Она нервно рассмеялась.

– Какой странный вопрос…

– Тебе никогда его не задавали?

– Нет… то есть да, конечно, но…

– И что ты отвечала?

Эсменет помолчала. Она была взволнованна, испугана и ощущала странный трепет.

– Иногда, после сильного дождя, улица под моим окном становилась изрыта колеями от тележных колес, и я… я смотрела на них и думала, что моя жизнь похожа…

– На колею, протоптанную другими.

Эсменет кивнула и сморгнула слезинки.

– А в другое время?

– Шлюхи – они, вообще-то, лицедейки, об этом надо помнить. Мы играем…

Она заколебалась и взглянула в глаза Келлхусу, будто там содержались нужные слова.

– Я знаю, Бивень говорит, что мы унижаем себя, что мы оскорбляем божественность нашего пола… иногда так оно и есть. Но не всегда… Часто, очень часто, когда все эти мужчины лежали на мне, хватали ртом воздух, словно рыбы, думая, что они владеют мною, трахают меня, – мне было жалко их. Их, а не себя. Я становилась скорее… скорее вором, чем шлюхой. Я дурачилась, дурачила их, смотрела на себя со стороны, будто на отражение в серебряной монете. Это было так, как будто… как будто…

– Как будто ты свободна, – сказал Келлхус.

Эсменет улыбнулась и нахмурилась одновременно; она была обеспокоена интимными подробностями их разговора, потрясена поэтичностью собственного озарения и в то же время чувствовала странное облегчение, будто сбросила с плеч тяжелую ношу. Ее колотило. И Келлхус казался таким… близким.

– Да…

Она попыталась скрыть дрожь в голосе.

– Но откуда…

– Так мы узнали о священном пемембисе, – сказал Ахкеймион, подходя к ним вместе с Серве. – А что вы узнали?

Он бросил на Эсменет многозначительный взгляд.

– Каково это: быть тем, кто мы есть, – ответил Келлхус.

Иногда, хотя и нечасто, Ахкеймион оглядывал окрестности и просто знал, что идет той же, что и две тысячи лет назад, дорогой. Он застывал, как будто замечал в зарослях льва, или просто озирался по сторонам, изумленно, ничего не понимая. Его сбивало с толку узнавание, знание, которого не могло быть.

Сесватха когда-то проходил по этим самым холмам, спасаясь бегством из осажденного Асгилиоха, стремясь вместе с сотней прочих беженцев отыскать путь через горы, бежать от чудовищного Цурумаха. Ахкеймион поймал себя на том, что то и дело оглядывается и смотрит на север, ожидая увидеть на горизонте черные тучи. Он обнаружил, что хватается за несуществующие раны и отгоняет прочь картины битвы, в которой он не сражался: поражение киранейцев при Мехсарунате. Он осознал, что движется, как автомат, лишенный надежды и любых желаний, кроме стремления выжить.

В какой-то момент Сесватха оставил своих спутников и ушел в одиночестве бродить между продуваемых ветром скал. Где-то неподалеку отсюда он нашел маленькую темную пещерку и забился туда, свернувшись, словно пес, обхватив колени, визжа, подвывая, моля о смерти… Когда настало утро, он проклял богов за то, что все еще дышит…

Ахкеймион поймал себя на том, что смотрит на Келлхуса, и руки у него дрожат, а мысли путаются все больше и больше.

Обеспокоенная Эсменет спросила его, что случилось.

– Ничего, – бесцеремонно отрезал он.

Эсменет улыбнулась и сжала его руку, словно показывая, что доверяет ему. Но она все понимала. Ахкеймион замечал, как она с ужасом поглядывает на князя Атритау.

Время шло, и постепенно Ахкеймион начал успокаиваться и приходить в себя. Похоже, чем дальше они удалялись от пути Сесватхи, тем лучше у него получалось притворяться. Ахкеймион, сам того не заметив, завел остальных так далеко, что они просто не успели бы вернуться к Священному воинству до наступления темноты, и потому предложил поискать место для ночевки.

Фиолетовые облака смягчили облик гор. К вечеру путники отыскали на высоком квадратном уступе рощицу цветущих железных деревьев. Они направились туда, взбираясь по исчерченному бороздами склону горы. Келлхус первым заметил развалины: они наткнулись на руины небольшого айнритийского храма.

– Это что, гробница? – спросил Ахкеймион, ни к кому конкретно не обращаясь, когда они пробирались к древнему фундаменту через заросли кустов и высокую траву. Он понял, что найденная роща на самом деле была разросшейся аллеей. Железные деревья стояли рядами; их темные ветви блестели пурпуром и белизной, покачиваясь под теплым вечерним ветерком.

Путники миновали каменные глыбы, потом вскарабкались на осыпавшиеся стены и обнаружили за ними мозаичный пол с изображением Айнри Сейена; голова пророка была погребена под обломками, руки, окруженные ореолом, раскинуты в стороны. Некоторое время все четверо просто бродили, изучая окрестности, протаптывая тропки в густой траве и поражаясь тому, что это место оказалось заброшенным.

– Пепла нет, – заметил Келлхус, поковыряв ногой песчаную почву. – Похоже, строение просто рухнуло от старости.

– Такое красивое, – сказала Серве. – Как можно было это допустить?

– После того как Гедея оказалась захвачена фаним, – объяснил Ахкеймион, – нансурцы ушли с этих земель… Наверное, они сделались слишком уязвимы для налетов… Должно быть, тут везде подобные развалины.

Они набрали сухих веток. Ахкеймион развел костер колдовским словом и лишь потом понял, что разжег его на животе Последнего Пророка. Усевшись на камни по разным сторонам изображения, они продолжили разговор, и огонь казался все ярче по мере того, как вокруг темнело.

Они пили неразбавленное вино, ели хлеб, лук-порей и солонину. Ахкеймион переводил обрывки текстов, сохранившихся на мозаике.

– Маррукиз, – сказал он, изучая стилизованную печать с надписью на высоком шайском. – Это место когда-то принадлежало Маррукизу, духовной общине при Тысяче Храмов… Если я правильно помню, она была уничтожена, когда фаним захватили Шайме… Значит, это место было заброшено задолго до падения Гедеи.

Келлхус тут же задал несколько вопросов касательно духовных общин – ну конечно же! Поскольку Эсменет разбиралась в тонкостях жизни Тысячи Храмов куда лучше его, Ахкеймион предоставил отвечать ей. В конце концов, она спала со священниками всех мыслимых общин, сект и культов…

Трахала их.

Слушая ее объяснения, Ахкеймион разглядывал ремешки своей сандалии. Он понял, что ему нужна новая обувь. И его охватила глубокая печаль, злосчастная печаль человека, которого изводит все до последней мелочи. Где он найдет сандалии среди этого безумия?

Ахкеймион извинился и отошел от костра.

Некоторое время он сидел за пределами круга света, на обломках, свалившихся в рощу. Все вокруг было черным, кроме железных деревьев, но их цветущие кроны, медленно покачивавшиеся на ветру, в лунном свете казались таинственными и неземными. Их горьковато-сладкий запах напоминал о садах Ксинема.

– Опять хандришь? – раздался за спиной голос Эсменет.

Ахкеймион обернулся и увидел ее в полумраке, окрашенную в те же бледные тона, что и все вокруг. Он поразился, как ночь заставляет камень походить на кожу, а кожу – на камень. Потом Эсменет очутилась в его объятиях и принялась целовать его, стягивая с него льняную рясу. Он прижал ее к треснувшему алтарю; его руки шарили по ее бедрам и ягодицам. Она на ощупь отыскала его член и ухватила обеими руками.

Они слились воедино.

Потом, стряхивая грязь с кожи и с одежды, они улыбнулись друг другу понимающей, робкой улыбкой.

– Ну и что ты думаешь? – спросил Ахкеймион.

Эсменет издала странный звук, нечто среднее между смешком и вздохом.

– Ничего, – сказала она. – Ничего такого нежного, распутного и восхитительного. Ничего такого волшебного, как это место…

– Я имел в виду Келлхуса.

Вспышка гнева.

– Ты что, вообще ни о чем больше не думаешь?

У Ахкеймиона перехватило дыхание.

– Как я могу?

Эсменет сделалась отчужденной и непроницаемой. Над развалинами зазвенел смех Серве, и Ахкеймион поймал себя на том, что гадает – что же такого сказал Келлхус.

– Он необычный, – пробормотала Эсменет, старательно не глядя на Ахкеймиона.

«Ну и что же мне делать?» – захотелось крикнуть ему.

Но он промолчал, пытаясь задушить рев внутренних голосов.

– У нас есть мы, – внезапно сказала Эсменет. – Ведь правда, Акка?

– Конечно, есть. Но что…

– Но что еще имеет значение, если мы есть друг у друга?

Вечно она его перебивает…

– Сейен милостивый, женщина, он – Предвестник!

– Но мы можем бежать! От Завета. От него. Мы можем спрятаться. Мы с тобой, вдвоем!

– Но, Эсми… Эта ноша…

– Не наша! – прошипела она. – Почему мы должны страдать из-за нее? Давай убежим! Ну пожалуйста, Акка! Давай оставим все это безумие позади!

– Глупости, Эсменет. От конца света не убежишь! А если бы нам и удалось бежать, я стал бы колдуном без школы – волшебником, Эсми! Это еще хуже, чем быть ведьмой! Они откроют охоту на меня. Все они – не только Завет. Школы не терпят волшебников…

Он с горечью рассмеялся.

– Мы даже не доживем до того, чтобы нас убили.

– Но это же впервые, – произнесла она ломким голосом. – Я впервые…

Что-то – быть может, ее безутешно поникшие плечи или то, как она сложила руки, запястье к запястью, – толкнуло Ахкеймиона к ней: поддержать, обнять… Но его остановил перепуганный крик Серве.

– Келлхус просит вас скорее подойти! – крикнула она из темноты. – Там, вдали, факелы! Всадники!

Ахкеймион нахмурился.

– У кого там хватило дури шляться по горам среди ночи?

Эсменет не ответила. От нее и не требовался ответ.

Фаним.

Пока они пробирались через темноту, Эсменет мысленно обзывала себя дурой. Келлхус затоптал костер, превратив мозаичное изображение Последнего Пророка в созвездие беспорядочно разбросанных углей. Они поспешно перебежали открытый участок и присоединились к Келлхусу, спрятавшемуся в траве за грудой обломков.

– Смотрите, – сказал князь Атритау, указывая вниз.

У Эсменет и так перехватило дух от слов Ахкеймиона, а от того, что она увидела теперь, ей окончательно сделалось нечем дышать. Вереницы факелов извивались во тьме, двигаясь вдоль крутых склонов, по которым проходила единственная возможная дорога к разрушенному святилищу. Сотни сверкающих точек. Язычники, едущие, чтобы ограбить их. Если не хуже…

– Они скоро будут здесь, – констатировал Келлхус.

Эсменет изо всех сил пыталась совладать с внезапно захлестнувшим ее ужасом. Может случиться все, что угодно, – даже с такими людьми, как Ахкеймион и Келлхус! Мир крайне жесток.

– Может, если мы спрячемся…

– Они знают, что мы здесь, – пробормотал Келлхус. – Наш костер. Они движутся на свет костра.

– Значит, надо посмотреть, что там, – сказал Ахкеймион.

Потрясенная его тоном, Эсменет взглянула в сторону колдуна – и попятилась в страхе. Глаза и рот Ахкеймиона вдруг вспыхнули белым светом, а слова прозвучали подобно раскату грома. Затем на земле между вытянутыми руками Ахкеймиона появилась линия, такая яркая, что Эсменет вскинула руки, защищаясь от слепящего сияния. Эта безукоризненно прямая линия ринулась вперед и вверх, врезалась в облака и, озарив их, ушла в бесконечную тьму…

«Небесный Барьер! – подумала Эсменет. – Напев из рассказов Ахкеймиона про Первый Апокалипсис».

Тени запрыгали по далеким обрывам. Горы осветились, словно выхваченные из темноты вспышкой молнии. И Эсменет увидела вооруженных всадников, целую колонну; они кричали в страхе и пытались усмирить перепуганных лошадей. Она увидела потрясенные лица…

– Стойте! – крикнул Келлхус. – Стойте!

Свет погас. Темнота.

– Это галеоты, – сказал Келлхус, уверенно положив руку ей на плечо. – Люди Бивня.

Эсменет моргнула и схватилась за грудь. Она разглядела среди всадников Сарцелла.

Из темноты долетел звучный оклик:

– Мы ищем князя Атритау, Анасуримбора Келлхуса!

Звук голоса рассыпался, распался на отдельные волны: искренность, беспокойство, гнев, надежда… И Келлхус понял, что опасности нет.

«Он пришел ко мне за советом».

– Принц Саубон! – крикнул Келлхус. – Добро пожаловать! Все верные – желанные гости у нашего костра!

– А колдуны? – послышался другой голос. – Богохульники – тоже желанные гости?

В голосе звучали возмущение и сарказм. Кто говорит? Какой-то нансурец, возможно, из Массентии, хотя акцент было до странности трудно определить. Наследственный кастовый дворянин, чей ранг позволяет ему состоять в свите принца… Кто-то из генералов императора?

– И они – желанные гости, когда служат верным! – отозвался Келлхус.

– Прошу простить моего друга! – со смехом выкрикнул Саубон. – Боюсь, он прихватил с собой всего одни штаны!

Галеоты развеселились, и среди горных склонов заметались отзвуки смеха, улюлюканья, дружеских подначек.

– Чего им надо? – негромко поинтересовался Ахкеймион.

Даже в полутьме Келлхус видел на его лице отпечаток недавней боли – следы разговора с Эсменет.

Разговора о нем.

– Кто знает? – отозвался Келлхус. – На совете Саубон был первым из тех, кто рвался идти вперед, не дожидаясь айнонов и Багряных шпилей. Возможно, теперь, когда Пройас далеко, он ищет, что бы еще натворить…

Ахкеймион покачал головой.

– Он доказывал, что разрушение Руома грозит подорвать боевой дух Людей Бивня, – уточнил колдун. – Ксинем мне рассказал, что это именно ты заставил его умолкнуть… По-другому истолковав предзнаменование, которое несло в себе землетрясение.

– Думаешь, он ищет возможности поквитаться? – спросил Келлхус.

Но было уже поздно. Все новые и новые всадники останавливали коней, спешивались и разминали уставшие ноги. Саубон со свитой рысью ехал к Келлхусу; по бокам от них двигались факелоносцы. Галеотский принц натянул поводья коня в роскошной сбруе; глаза его прятались в тени бровей.

Келлхус опустил голову ровно настолько, насколько это предписывалось джнаном, – поклон, уместный при встрече двух принцев.

– Мы шли по вашим следам весь день, – сказал Саубон, спрыгивая на землю.

Когда он спустился, оказалось, что он почти так же высок, как Келлхус, но немного шире в плечах. Принц, как и его люди, оделся для битвы; на нем была не только кольчуга, но и шлем, и латные рукавицы. Под вышитым на котте Красным Львом, знаком галеотского королевского дома, красовался наспех пририсованный Бивень.

– И кто эти «мы»? – поинтересовался Келлхус, внимательно оглядывая спутников Саубона.

Саубон представил нескольких из них, начиная с седого конюха, Куссалта, но Келлхус удостоил их лишь мимолетным взглядом. Его вниманием завладел одинокий шрайский рыцарь, которого принц назвал Кутием Сарцеллом…

«Еще один. Еще один Скеаос».

– Ну, наконец-то, – произнес Сарцелл.

Его глаза поблескивали сквозь пальцы поддельного лица.

– Знаменитый князь Атритау.

Он поклонился ниже, чем того требовал его ранг.

«Отец, что все это означает?»

Так много переменных.

…Расставив дозорных и распределив людей по краям рощи, Саубон вместе со своим придворным и шрайским рыцарем вернулся к костру, вновь разведенному в глубине разрушенного святилища. В соответствии с обычаями южных дворов, галеотский принц избегал разговора о цели своего визита, скрупулезно дожидаясь того, что практикующие джнан именуют «мемпонти», то есть «удачного поворота», который как бы сам по себе переведет разговор на более важные темы. Келлхус знал, что Саубон считает обычаи собственного народа грубыми и примитивными. Каждым своим вздохом он ведет войну с тем, кто он есть.

Но внимание Келлхуса было приковано к шрайскому рыцарю, Сарцеллу, – и не только из-за его лица. Ахкеймиону удалось совладать с потрясением, и все же всякий раз, когда он смотрел в сторону рыцаря Бивня, в глазах его вспыхивали тревога и ярость. Келлхус понял, что Ахкеймион не просто знает Сарцелла – он его ненавидит. Дунианский монах прямо-таки слышал движения души Ахкеймиона: бурлящее негодование, обида за проявленное в прошлом пренебрежение, вызывающие содрогание воспоминания об ударе, угрызения совести…

«Сумна, – понял Келлхус, припоминая все, что Ахкеймион когда-либо рассказывал о своем предыдущем задании. – Что-то произошло между ним и Сарцеллом в Сумне. Что-то, затрагивающее Инрау…»

Несмотря на ненависть, чародей, по-видимому, понятия не имеет, что Сарцелл – еще один Скеаос… еще один шпион-оборотень Консульта.

И точно так же об этом не подозревает Эсменет, хотя ее эмоции еще сильнее, чем у Ахкеймиона. Страх разоблачения. Вероломная надежда… «Она думает, что он пришел забрать ее… Забрать ее у Ахкеймиона».

Она была любовницей этой твари.

Но эти загадки блекли перед главным вопросом: что оно здесь делает? Не просто в Священном воинстве, а именно здесь, в этой ночи, рядом с Саубоном…

– Как вы нас нашли? – спросил внезапно Ахкеймион.

Саубон провел рукой по коротко стриженным волосам.

– Вот мой друг, Сарцелл. Он обладает невероятными способностями следопыта…

Принц повернулся к рыцарю.

– Как, говоришь, ты этому научился?

– Еще в юности, – солгал Сарцелл, – в западных поместьях моего отца.

Он поджал чувственные губы, словно сдерживая усмешку.

– Когда выслеживал скюльвендов…

– Выслеживал скюльвендов, – повторил Саубон, словно желая сказать: «Только в Нансурии…». – Я уже готов был вернуться, когда начало темнеть, но он твердил, что вы рядом.

Саубон развел руками.

Молчание.

Эсменет сидела, оцепенев, пряча татуированные руки, как человек, стыдясь скверных зубов, старается не улыбаться. Ахкеймион поглядывал на Келлхуса, ожидая, что тот прогонит возникшую неловкость. Серве, чувствуя тревогу, молча обхватила колени руками. Тварь без лица смотрела в чашу с вином.

В иных обстоятельствах Келлхус уже сказал бы что-нибудь. Но сейчас он не мог придумать ничего дельного. Его глаза смотрели, но не видели. Лицо казалось зеркалом, отражающим чувства его спутников. Его «я» исчезло, а безжалостная мысль охотилась сама на себя. Следствие и результат. События, что, подобно концентрическим кругам, разбегаются по темной воде будущего… Каждое слово, каждый взгляд – камень.

В том была великая опасность. Следовало понять логику этой неожиданной встречи. Только Логос может осветить путь… Только Логос.

– Я шел за вами по запаху, – сказал Сарцелл.

Он смотрел прямо на Ахкеймиона, и в глазах его поблескивало нечто непонятное. Юмор?

Келлхус решил, что эта фраза не была шуткой: тварь действительно выследила их, как пес. Нужно быть чрезвычайно осторожным с подобными существами. Пока что он понятия не имел об их способностях. «А ты знаешь этих тварей, отец?»

С тех пор как он взял Друза Ахкеймиона в учителя, все преобразилось. Мир – теперь Келлхус это понимал, – скрывает много, очень много тайн, неведомых его братьям. Логос оставался истинным, но его пути были куда более извилистыми, чем полагали дуниане. И Абсолют… Конец Концов куда дальше, чем они могли себе представить. Так много препятствий. Так много развилок на пути…

Невзирая на свой скептицизм, Келлхус начал верить во многое из того, что говорил Ахкеймион в ходе их дискуссий. Он поверил в Первый Апокалипсис. Он верил, что безликая тварь, сидящая сейчас перед ним, – артефакт Консульта. Но пророчество Кельмомаса? Приближение Второго Апокалипсиса? Все это было нелепостью. Будущее не может предвосхищать прошлое. То, что придет потом, не может предшествовать тому, что было раньше…

А если может?

Столько всего, что должно дождаться отца… Так много вопросов…

Его неосведомленность уже едва не привела к беде. Простой обмен взглядами в императорском саду повлек за собой череду катастроф, включая события под Андиаминскими Высотами, в результате которых Ахкеймион уверился в том, что Келлхус – Предвестник. Если бы он решил сообщить своей школе, что Анасуримбор вернулся…

Да, опасность велика.

Друза Ахкеймиона следует оставить в неведении – это точно. Если он узнает, что Келлхус способен видеть шпионов-оборотней, он не колеблясь свяжется со своими хозяевами в Атьерсе. Эта информация слишком важна, чтобы Ахкеймион скрывал ее от школы.

Получается, Келлхусу придется разбираться со всем этим самостоятельно.

– Мой конюх, – сказал Саубон шрайскому рыцарю, – клянется, что тебя привело сюда не что иное, как колдовство… Куссалт сам воображает себя великим следопытом.

Может быть, Консульт каким-то образом узнал, что это он разоблачил Скеаоса? Император видел, как он изучал первого советника, и, что еще важнее, он это запомнил. Келлхус уже несколько раз замечал императорских шпионов, наблюдавших за ним исподтишка. Вполне возможно, что Консульт понял, как был разоблачен Скеаос.

Если им это известно, тогда вполне возможно, что Сарцелл играет роль пробного образца. Им нужно знать, провалился ли Скеаос случайно, из-за паранойи императора, или этот чужак из Атритау сумел заглянуть в его истинное лицо. Они будут следить за ним, осторожно задавать вопросы, а когда это не поможет найти ответ, они пойдут на контакт… Так ли?

А еще следовало не забывать об Ахкеймионе. Консульт, несомненно, будет присматривать за адептами Завета, единственными людьми, которые до сих пор верят в его существование. Сарцелл и Ахкеймион уже сталкивались раньше, и напрямую – это видно по реакции колдуна, – и косвенно, через Эсменет, которую, очевидно, лжерыцарь в прошлом соблазнил. Они используют ее для какой-то цели… Возможно, испытывают ее, прощупывают ее способность обманывать и предавать. Она ничего не сказала Ахкеймиону о Сарцелле – это очевидно.

«Предмет изучения так глубок, отец».

Тысяча возможностей, скачущих галопом по лишенной дорог степи будущего. Сотня сценариев, вспыхивающих у него в сознании; одни ветвились и ветвились, на время уводя его от цели, другие вели к катастрофе…

Открытое противостояние. Обвинения, выдвинутые в присутствии Великих Имен. Шум, который поднимется при разоблачении всего этого ужаса. Завет, подключившийся к делу. Открытая война с Консультом… Не годится. Нельзя привлекать Завет, пока они не смогут занять господствующее положение. Нельзя рисковать войной против Консульта. Пока что нельзя.

Косвенное противостояние. Ночные налеты. Перерезанные глотки. Попытки нанести ответный удар. Тайная война, постепенно выходящая на поверхность… Тоже не годится. Если убить Сарцелла и прочих тварей, Консульт поймет, что кто-то способен их распознавать. Когда они узнают, что этот «кто-то» – Келлхус, то косвенное противостояние перерастет в открытый конфликт.

Бездействие. Оценка происходящего. Безрезультатные проверки. Другие предположения. Ответные действия откладываются из-за необходимости разобраться. Беспокойство в тени растущей силы… Да, это годится. Даже если они узнают детали, сопутствовавшие разоблачению Скеаоса, Консульт сможет лишь строить домыслы. Если то, что рассказывает Ахкеймион, соответствует действительности, они не настолько грубы, чтобы вычеркнуть возможную угрозу, не попытавшись предварительно понять ее. Конфронтация неизбежна. Но исход зависит лишь от того, сколько времени у него будет на подготовку…

Он – дунианин, один из Обученных. Обстоятельства поддадутся. Миссия должна быть…

– Келлхус, – раздался голос Серве. – Принц тебя спрашивает.

Келлхус моргнул и улыбнулся, словно бы потешаясь над собственной глупостью. Все сидящие у костра смотрели на него, кто-то с беспокойством, кто-то с недоумением.

– П-простите, – запинаясь, пробормотал он. – Я…

Он нервно оглядел присутствующих и вздохнул.

– Иногда я… вижу…

Тишина.

– Я тоже, – язвительно бросил Сарцелл. – Но я обычно вижу, когда мои глаза открыты.

Он что, закрыл глаза? Келлхус совершенно этого не помнил. Если да, то это промах, внушающий беспокойство. Он давным-давно уже…

– Идиот! – рявкнул Саубон, поворачиваясь к шрайскому рыцарю. – Дурак! Мы сидим у костра этого человека, и ты его оскорбляешь?!

– Рыцарь-командор не оскорбил меня, – сказал Келлхус. – Вы забыли, принц, что он не только воин, но и жрец, а мы попросили его разделить костер с колдуном… Наверное, это все равно что попросить повитуху преломить хлеб с прокаженным.

Нервный смех, слишком громкий и слишком короткий.

– Несомненно, – добавил Келлхус, – он просто слегка погорячился.

– Несомненно, – откликнулся Сарцелл.

Язвительная усмешка, откровенная, как и любое выражение его лица.

«Чего оно хочет?»

– А отсюда вытекает вопрос, – продолжал Келлхус, легко и непринужденно создавая «удачный поворот», которого никак не мог дождаться принц Саубон. – Что привело шрайского рыцаря к костру колдуна?

– Меня послал Готиан, – сказал Сарцелл, – мой великий магистр…

Он взглянул на Саубона. Тот сидел с каменным лицом.

– Шрайские рыцари поклялись в числе первых ступить на землю язычников, а принц Саубон предложил…

Но тут Саубон прервал его, выпалив:

– Я буду говорить с вами наедине, князь Келлхус.

«Что ты хочешь, чтобы я сделал, отец?»

Так много вероятностей. Бессчетные вероятности.

Келлхус прошел следом за Саубоном по темным тропинкам железной рощи. Они остановились у края утеса, глядя на залитые лунным светом просторы Инунарского нагорья. Ветер усилился, листва шуршала под его порывами. Склон под утесом был усеян рухнувшими деревьями. Мертвые корни торчали кверху. На некоторых до сих пор сохранились огромные комья земли, будто упавшие грозили пыльными кулаками уцелевшим.

– Вы видите разные вещи, так ведь? – сказал в конце концов Саубон. – В смысле – вы ведь увидели Священное воинство там у себя, в Атритау.

Келлхус обнял этого человека своими ощущениями. Бешено колотящееся сердце. Кровь, прилившая к лицу. Напряженные мышцы…

«Он боится меня».

– Почему вы спрашиваете?

– Потому, что Пройас – упрямый дурак. Потому что те, кто первым успеет к столу, и пировать будут первыми!

Принц галеотов был одновременно и дерзок, и нетерпелив. Хоть он и ценил хитрость и коварство, превыше всего он ставил храбрость.

– Вы хотите выступить немедленно, – сказал Келлхус.

Саубон скривился в темноте.

– Я уже был бы в Гедее, – огрызнулся он, – если бы не вы!

Он имел в виду недавний совет, на котором предложенное Келлхусом толкование падения Руома уничтожило все доводы Саубона. Но его негодование не было искренним – Келлхус это видел. Коифус Саубон был безжалостен и корыстен, но не мелочен.

– Тогда почему вы пришли ко мне?

– Из-за того, что вы сказали… ну, про то, что Бог сжег наши корабли… В этом чувствовалась правда.

Келлхус понял, что Саубон из тех людей, что постоянно наблюдают за другими, сравнивают и оценивают. Он всю жизнь считал себя человеком проницательным, гордился умением наказывать лесть и вознаграждать критику. Но с Келлхусом… Саубон не знал, с какой меркой к нему подойти. «Он сказал себе, что я – провидец. Но боится, что я – нечто большее…»

– И что вы видите? Правду?

При всем своем корыстолюбии Саубон обладал неким приземленным благочестием. Для него вера была игрой – но игрой очень серьезной. Там, где другие клянчили и называли это «молитвой», Саубон торговался. Идя сюда, он думал, что отдает богам то, что им причитается…

«Он боится совершить ошибку. Блудница-Судьба дает ему всего один шанс».

– Мне нужно знать, что вы видите! – выкрикнул принц. – Я воевал во многих кампаниях: все – ради моего жалкого отца. Я не дурак повоевать. И я не думаю, что иду в фанимскую ловуш…

– Вспомните, что сказал на совете Найюр, – перебил его Келлхус. – Фаним сражаются верхом. Они заманят вас в капкан. И не забывайте про кишау…

Саубон громко фыркнул.

– Мой племянник отправился к Гедее на разведку и каждый день шлет мне донесения. Нет никаких фанимских войск, затаившихся в тени этих гор! Их застрельщики, за которыми гоняется Пройас, просто дурачат нас, задерживают, чтобы язычники успели собрать силы. Скаур достаточно благоразумен, чтобы понять, когда расклад не в его пользу. Он отступил в Шайгек, засел в городах по Семпису и ждет, пока подойдет падираджа с кианскими грандами. Он уступит Гедею тому, у кого хватит мужества прийти и взять ее!

Галеотский принц определенно верил в то, что говорил, но можно ли верить ему? Его доводы казались достаточно здравыми. И Пройас с уважением отзывался о военных талантах Саубона. Во время затишья Саубон даже боролся с Икуреем Конфасом, за несколько лет до…

Поток вероятностей. Где-то среди них кроется благоприятная возможность… И наверное, нет необходимости открыто противостоять Сарцеллу или уничтожать его. Пока что.

«Я мало знаю о войне. Слишком мало…»

– Значит, вы надеетесь, – сказал Келлхус. – Скаур может…

– Значит, я знаю!

– Тогда какое имеет значение, одобряю я ваши действия или нет? Правда есть правда, вне зависимости от того, кто ее высказал…

Безрассудство.

– Я прошу лишь вашего совета. Скажите, что вы видите… И ничего больше.

Слабость в глазах. Прерывистое дыхание. Глухой голос.

«Еще одна ложь».

– Но я вижу многое… – пожал плечами Келлхус.

– Ну так скажите мне!

Келлхус покачал головой.

– Я лишь изредка вижу проблески будущего. Сердца людей… то, чем они являются…

Он умолк, с беспокойством посмотрел вниз, на крутой склон, на выбеленные солнцем кости изломанных деревьев.

– Вот что я обычно вижу.

Саубон насторожился.

– Тогда скажите… Что вы видите в моем сердце?

«Разоблачи его. Сорви с него всю ложь, все притворство.

Когда стыд пройдет…»

Келлхус на краткий миг впился взглядом в глаза принца.

«…он будет думать, что так и надо – стоять нагим передо мной».

– Мужчина и дитя, – сказал Келлхус, вплетая в голос более глубокие обертоны, делая его почти осязаемым. – Я вижу мужчину и дитя… Мужчину терзает пропасть между силой и бессилием, данными ему по праву рождения. Ему навязали судьбу, которую он отверг, и потому он день за днем живет среди того, чем не обладает. Жажда, Саубон… Не жажда золота – жажда признания. Неудержимое желание быть признанным людьми – чтобы они смотрели и говорили: «Вот король, создавший себя сам!»

Келлхус смотрел в пустоту у себя под ногами, пустоту, от которой начинала кружиться голова. Глаза его были стеклянными: он созерцал путаницу внутренних тайн…

Саубон глядел на него с ужасом.

– А дитя? Вы сказали, что есть еще и дитя!

– Дитя по-прежнему страшится отцовской руки. Просыпается по ночам и плачет, не потому, что хочет признания, а потому, что хочет, чтобы его знали… Никто его не знает. Никто не любит.

Келлхус повернулся к принцу; в глазах его светилось понимание и неземное сострадание.

– Я могу продолжить…

– Н-нет, – запинаясь, пробормотал Саубон, словно выходя из транса. – Хватит. Довольно…

Но чего довольно? Саубон хотел получить предлог. Что он даст взамен? Там, где так много вероятностей, все сопряжено с риском. Абсолютно все.

«Что, если я сделаю неверный выбор, отец?»

– Вы слышите?! – со страхом воскликнул Келлхус, поворачиваясь к Саубону.

Галеотский принц отскочил от края утеса.

– Что слышу?

Правда порождает правду, даже если это ложь.

Келлхус пошатнулся. Саубон метнулся и оттащил его от обрыва.

– Поход! – выдохнул Келлхус прямо в лицо Саубону. – Блудница-Судьба будет благосклонна к вам… Но вы должны позаботиться, чтобы шрайские рыцари…

Он изумленно распахнул глаза, словно говоря: «Не может быть, чтобы послание оказалось таким!»

Есть предназначения, которые невозможно постигнуть заранее. Есть дороги, по которым следует пройти, чтобы узнать их. Рискнем.

– Вы должны позаботиться, чтобы шрайские рыцари были наказаны.

Когда Келлхус и Саубон ушли, Эсменет осталась сидеть, молча глядя в костер и изучая мозаичное изображение Последнего Пророка у себя под ногами. Она убрала ступни с ореола, окружающего руки Айнри Сейена. Это казалось кощунством, что им приходится ходить по нему…

Хотя с каких пор ее это волнует? Она проклятая. Никогда еще это не казалось таким очевидным, как сейчас.

Сарцелл здесь!

Несчастье за несчастьем. Почему боги настолько ее ненавидят? Почему они так жестоки?

Сарцелл, великолепный в своей серебристой кольчуге и белой котте, дружелюбно беседовал с Серве о Келлхусе, расспрашивая, откуда он родом, где они встретились, и все такое. Серве наслаждалась его вниманием; по ее ответам ясно было, что она обожает князя Атритау. Она говорила так, словно существовала только в той мере, в какой была связана с ним. Ахкеймион смотрел на них, хотя почему-то казалось, будто он не слушает.

«Ох, Акка… Почему я знаю, что потеряю тебя?»

Не боюсь, а знаю. До чего же жесток этот мир!

Пробормотав извинения, Эсменет встала и медленной, размеренной походкой отошла от костра.

Окутанная темнотой, она остановилась и опустилась на обломок рухнувшей колонны. Ночь была пропитана шумом, поднятым людьми Саубона: ритмичный стук топоров, гортанные возгласы, грубый смех. Под темными деревьями фыркали боевые кони и рыли копытами землю.

«Что мне делать? А вдруг Акка узнает?»

Эсменет оглянулась и была потрясена, обнаружив, что по-прежнему видит Ахкеймиона, темно-оранжевую фигуру у костра. Его несчастный вид и пять белых прядей в бороде вызвали у нее улыбку. Кажется, он говорил с Серве…

А куда делся Сарцелл?

– Должно быть, трудно быть женщиной в подобном месте, – раздался голос у нее за спиной.

Эсменет подскочила и стремительно обернулась; сердце бешено забилось от испуга и тревоги. Она увидела идущего к ней Сарцелла. Ну конечно…

– Так много свиней, – продолжил он, – и всего одно корыто.

Эсменет сглотнула и застыла, ничего не ответив.

– Я уже где-то видел тебя, – сказал Сарцелл, продолжая игру притворства, начатую еще у костра. – Ведь правда?

Он насмешливо поднял брови.

Глубокий вздох.

– Нет. Я уверена, что мы не виделись.

– Но как же… Да! Ты… проститутка. – Он обворожительно улыбнулся. – Шлюха.

Эсменет огляделась по сторонам.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Колдун и шлюха… Пожалуй, в этом есть некое странное соответствие. Если учесть, сколько мужчин вылизывали тебе промежность, пожалуй, неплохо припасти одного с магическим языком.

Эсменет ударила его – точнее, попыталась. Рыцарь перехватил ее руку.

– Сарцелл, – прошептала она. – Сарцелл, пожалуйста…

Она почувствовала, как его пальцы скользнули по внутренней стороне ее бедра, следуя какой-то немыслимой линии.

– Как я и сказал, – пробормотал он тоном, который она сразу узнала. – Корыто одно.

Эсменет оглянулась на костер и увидела, что Ахкеймион, хмурясь, смотрит туда, куда она ушла. Конечно, он ничего не видит в темноте – таково вероломство огня, освещающего небольшой круг и делающего весь остальной мир еще темнее. Но мог Ахкеймион это видеть или не мог, значения не имело.

– Нет, Сарцелл! – прошипела она. – Не… «…здесь».

– Нет, пока я жива! Ты понял?

Она чувствовала его жар.

«Нет-нет-нет-нет…»

Тут раздался другой, более звучный голос:

– Что-то случилось?

Развернувшись, Эсменет увидела, как из рощи вышел князь Келлхус.

– Н-нет. Ничего, – выдохнула Эсменет, с изумлением осознав, что ее рука свободна. – Господин Сарцелл испугал меня, только и всего.

– Она говорит охотно, – сказал Сарцелл. – Но то же самое делает большинство женщин.

– Вы так думаете? – отозвался Келлхус и подошел вплотную, так что Сарцеллу пришлось поднять взгляд. Келлхус смотрел на рыцаря. Держался он спокойно и даже несколько рассеянно, но в его поведении чувствовалась неумолимая, непреклонная решимость, от которой у Эсменет бешено заколотилось сердце. Ей захотелось кинуться прочь, не разбирая дороги. Неужто он слушал? Неужто он слышал?

– Возможно, вы правы, – бесцеремонно заявил Сарцелл. – Большинство мужчин тоже говорят легко.

На миг воцарилось неловкое молчание. Что-то в душе Эсменет требовало заполнить тишину, но ей не хватало воздуха, чтобы заговорить.

– Ну что ж, я вас покину, – объявил Сарцелл.

И, небрежно поклонившись, он размашисто зашагал обратно к костру.

Оставшись наедине с Келлхусом, Эсменет облегченно вздохнула. Рука, сжимавшая ее сердце мгновением раньше, исчезла. Эсменет взглянула на Келлхуса и мельком заметила Гвоздь Небес над его левым плечом. Князь казался призраком, сотканным из золота и тени.

– Спасибо, – прошептала она.

– Ты любила его?

У Эсменет защипало глаза. Ей почему-то даже в голову не пришло просто ответить «нет». Князю Анасуримбору Келлхусу невозможно было солгать. Вместо этого Эсменет сказала:

– Пожалуйста, не говорите Акке.

Келлхус улыбнулся, но в глазах его по-прежнему стояла глубокая печаль. Он протянул руку, словно собираясь коснуться щеки Эсменет, – но уронил ее.

– Пойдем, – сказал он. – Ночь заканчивается.

Держась за руки крепко, как юные влюбленные, Эсменет и Ахкеймион брели через кусты, выбирая подходящее местечко для сна. Они нашли ровный пятачок на опушке рощи, неподалеку от утеса, и расстелили там свои циновки. Улеглись, тяжело дыша и постанывая, словно старик со старухой. Ближайшее к ним железное дерево недавно засохло, и теперь его алебастровый силуэт застыл на фоне неба искривленной рукой. Эсменет принялась разглядывать созвездия сквозь ветви. Ее тяготили мысли о Сарцелле и воспоминание о гневных словах, брошенных Ахкеймионом.

«От конца света не убежишь!»

Как она могла быть такой дурой! Чтобы шлюха посмела ставить себя на одну доску с ним! Он ведь – адепт Завета! Каждую ночь он теряет любимых, каких она даже вообразить не может, не то что самой стать достойной их. Она слышала его крики. Слышала, как он лихорадочно бормочет что-то на неведомых языках. Видела, как его взгляд теряется в древних галлюцинациях.

Она же знала это! Сколько раз она удерживала его во влажной тьме?

Да, Ахкеймион любил ее, но любовь Сесватхи была мертва.

– Я тебе когда-нибудь рассказывала, – спросила Эсменет, содрогнувшись от этой мысли, – что моя мать умела читать по звездам?

– Это опасно, особенно в Нансурии, – отозвался Ахкеймион. – Разве она не знала, какая кара за это грозит?

Запрет на астрологию был таким же строгим, как и на колдовство. Будущее слишком ценно, чтобы делиться им с людьми низших каст. «Лучше быть шлюхой, Эсми, – говаривала мать. – Камни – всего лишь далеко бьющие кулаки. Лучше быть побитой, чем сожженной…»

Сколько лет ей было тогда? Одиннадцать?

– Знала, потому и отказалась учить меня…

– Она была мудрой женщиной.

Задумчивое молчание. Эсменет боролась с необъяснимым приступом гнева.

– Акка, как ты думаешь, они действительно знают будущее? Ну, звезды?

Короткая пауза.

– Нет.

– А почему?

– Нелюди считают, что небо – это бездонная, бескрайняя пустота…

– Пустота? Но как такое возможно?

– Более того, они считают, что звезды – это далекие солнца.

Эсменет хотелось рассмеяться, но потом она увидела – словно вдруг взглянула сквозь отражение в воде – как небесное блюдо тонет в невозможной глубине, как пустота громоздится на пустоту, бездна на бездну, и звезды – не солнца! – висят, словно пылинки в луче света. У нее перехватило дыхание. Странным образом небо превратилось в зияющую дыру. Эсменет безотчетно ухватилась за траву, будто стояла на краю обрыва, а не лежала на земле.

– Как они могут так считать? – спросила она. – Солнце ходит вокруг мира. Звезды движутся кругами вокруг Гвоздя.

Тут ей вдруг пришло в голову, что и сам Гвоздь Небес может быть еще одним миром, одним из тысячи тысяч солнц. В таком небе все может быть!

Ахкеймион пожал плечами.

– Предполагается, что им это рассказали инхорои. Что они приплыли сюда со звезд, которые на самом деле солнца.

– И ты им веришь? Нелюдям? Потому и не думаешь, что звезды прядут наши судьбы?

– Я им верю.

– Но при этом ты веришь, что будущее предрешено…

В воздухе сгустилось напряжение; трава сделалась колкой, словно проволока.

– Ты веришь, что Келлхус – Предвестник.

Эсменет осознала, что все время говорит о Келлхусе. О князе Келлхусе.

Краткий миг тишины. Смех среди разрушенных стен – Келлхус и Серве.

– Да, – сказал Ахкеймион.

Эсменет затаила дыхание.

– А что, если он нечто большее? Больше, чем Предвестник?

Ахкеймион перекатился на бок и подложил ладонь под щеку. Эсменет лишь сейчас заметила дорожки слез на его лице. Он плакал все это время – поняла она. Все это время.

«Он страдает… Страдает куда сильнее, чем когда-либо страдала я».

– Ты понимаешь, – сказал Ахкеймион. – Ты понимаешь, почему он мучает меня, ведь правда?

Ее кожа вспомнила прикосновение пальцев Сарцелла ко внутренней стороне бедра. Эсменет содрогнулась, и ей показалось, будто она слышит, как Серве постанывает и вскрикивает в темноте…

«Я просил тебя рассказать, – сказал тогда Келлхус, – каково это».

Она больше не хотела бежать.

– Завету не следует знать о нем, Акка… Мы должны нести эту ношу сами.

Ахкеймион поджал дрожащие губы. Сглотнул.

– Мы?

Эсменет снова перевела взгляд на звезды. Еще один язык, которого она не знает.

– Мы.