Читать книгу Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII – начала XX в. - Р. Ю. Почекаев, Роман Почекаев - Страница 8

Несмотря на то что некоторые путешественники имели возможность неоднократно встречаться с ханами среднеазиатских государств, гораздо чаще им приходилось иметь дело с ханскими приближенными. Одни из сановников непосредственно ведали внешнеполитическими делами соответствующего ханства, с другими же российским и западным дипломатам и путешественникам приходилось вступать в контакт как с наиболее влиятельными государственными деятелями. Записки путешественников содержат ценную информацию о системе центральных органов власти Бухары, а также выразительные характеристики отдельных представителей власти, их взаимоотношений между собой и проч.

Бухарское ханство (эмират) являлось наиболее развитым из среднеазиатских государств в политическом, правовом и экономическом отношении. Это проявилось и в наличии у него разветвленного, многоуровневого, но при этом достаточно централизованного аппарата. Все направления государственной деятельности контролировались столичными сановниками, составлявшими своеобразное правительство при хане (эмире) и нередко обладавшими влиянием, которое не уступало власти самого главы государства.

Высшим сановником в Бухаре при ханах-Аштарханидах в XVIII в. считался аталык, что в переводе с тюркского языка означает «заступающий место отца». Название отражает изначальное значение этой должности: в средневековых тюрко-монгольских государствах ее обладатель был своего рода наставником-«дядькой» при царевичах из рода Чингис-хана, который по мере возвышения своего подопечного также мог существенно повысить свой статус (см. подробнее: [Беляков, Виноградов, Моисеев, 2017]). Однако в Бухаре XVIII в. это звание приобрело совершенно иное значение: аталык фактически превратился в высшего сановника – главу ханского правительства и верховного военачальника. Как правило, аталыками становились предводители наиболее крупных и влиятельных родоплеменных объединений.

Согласно Мир Иззет-Улле, первым аталыком, фактически обладавшим статусом премьер-министра, стал Худояр-бий из племени мангыт, от которого власть унаследовал его сын Мухаммад-Хаким-бий, а затем и его собственный сын Мухаммад-Рахим. Влияние его было настолько велико, что он, свергнув и убив нескольких ханов-Чингизидов, в конце концов, на короткое время провозгласил ханом Бухары себя самого (1756–1758) [Mir Izzet Ullah, 1843, р. 340] (см. также: [Сами, 1962, с. 42–47]). И хотя родственники Мухаммад-Рахима, пришедшие к власти после его смерти, вновь стали возводить на престол ханов-Чингизидов, ни для кого, в том числе и для иностранных путешественников, не был секретом номинальный характер власти последних. Так, русский пленник Ф. Ефремов, пребывавший в Бухарском ханстве в 1770-е годы, сообщает, что хан «подвластен» аталыку [Ефремов, 1893, с. 130]. Дипломат М. Бекчурин, побывавший в Бухаре в 1781 г., передает слова бухарского сановника, который вел с ним переговоры, «что хан у них никакой власти не имеет, а правит всеми делами аталык Даниял-бий мангыт. Он властен хана пожаловать и разжаловать, а только де держут хана для одного виду» [Бекчурин, 1916, с. 301].

Влияние аталыка было настолько значительным, что, когда Мангыты все же решили официально занять трон (хотя и под титулом эмиров, а не ханов), эта должность была просто-напросто упразднена[22] и вместо нее появилось несколько других. Главной из них стала должность кушбеги[23], который изначально являлся градоначальником столицы Бухарского эмирата, но позднее превратился в «премьер-министра» при эмире. Путешественники, знакомые с системой центральной власти в таких развитых в политическом отношении мусульманских государствах как Османская империя или Персия, проводят параллель между кушбеги и визирем, который, и в самом деле, был главой правительства в этих государствах [Бернс, 1848, с. 413; Будрин, 1871, с. 39; Ханыков, 1844, с. 5].

Несомненно, роль кушбеги была в эмирате весьма значительной, однако, как представляется, путешественники все же могли несколько преувеличивать ее – по той причине, что именно с этим сановником им приходилось вступать в первичный контакт по прибытии в столицу, и от его воли зависело, когда именно они увидятся (и увидятся ли вообще) с монархом. Неудивительно, что в процессе общения с путешественниками многие кушбеги всячески старались подчеркнуть свое значение и влияние при дворе эмира, чтобы получить больше даров от иностранцев [Бернс, 1848, с. 382–388; Демезон, 1983, с. 18; Мейендорф, 1975, с. 54–55, 134; Носович, 1898, с. 283, 285]. Некоторые путешественники в своих записках упоминают даже, что в разговорах с ними кушбеги приравнивал себя к эмиру или же старался преуменьшить в их глазах власть монарха, соответственно, повышая собственную роль в государстве [Бернс, 1848, с. 415; Носович, 1898, с. 632]. Впрочем, другие «премьер-министры», напротив, старались не проявлять свое влияние слишком явно, да еще и в присутствии иностранцев. Например, Н.Ф. Петровский, посетивший эмират в 1873 г. в качестве «туриста», вспоминал, что весьма влиятельный куш-беги Мулла-Мехмеди-бий отказывался без одобрения эмира (объезжавшего в это время свои владения) давать ему разрешение на поездку в г. Чарджуй [Петровский, 1873, с. 242].

Как бы то ни было, но значение кушбеги, и в самом деле, было весьма велико. Не ограничиваясь функциями «мэра» столицы эмирата[24], он также отвечал за сбор налогов в эмирскую казну, контролировал торговлю в эмирате, в том числе и с иностранцами [Крестовский, 1887, с. 286; Маев, 1879а, с. 118; Мазов, 1883, с. 44]. Со временем его административные и хозяйственные обязанности оказались настолько велики, что во второй половине XIX в. функция по приему иностранных послов в эмирате фактически перешла к другому сановнику – мирахуру («конюшему») [Арендаренко, 1974, с. 44–45; Костенко, 1871; Крестовский, 1887, с. 43, 50, 100; Носович, 1898, с. 632; Петровский, 1873, с. 217; Яворский, 1883, с. 321]. Более того, когда эмир покидал город, отправляясь в поход или же в поездку по собственным владениям, его замещал именно кушбеги [Мазов, 1883, с. 43; Mir Izzet Ullah, 1843, р. 331].

Обладая столь высоким статусом, некоторые кушбеги приобретали определенный «иммунитет», так что, даже последствия отставки для них оказывались не столь тяжелыми, как для других сановников эмира. Так, когда Насрулла решил избавиться от слишком влиятельного кушбеги Хаким-бия (который в свое время сыграл решающую роль в его вступлении на трон [Виткевич, 1983, с. 106]), мать эмира убедила его сохранить опальному сановнику не только жизнь, но и имущество, и тот остаток жизни провел в своем имении [Ковалевский, 1871а, с. 45]. А отправленный эмиром Абдул-Ахадом в отставку после суннитско-шиитских столкновений в январе 1910 г. вышеупомянутый кушбеги Астанакул не только сохранил имущество, но и продолжал пользоваться милостью монарха [Диноэль, 1910, с. 190]. Тем не менее в некоторых случаях смещение кушбеги, как отмечает П.И. Демезон, могло стать для эмира средством быстрого и существенного пополнения казны: будучи ответственными за сбор налогов, нередко накапливали огромные богатства, которые в случае признания смещенного сановника изменником переходили в собственность монарха [Демезон, 1983, с. 19][25].

Впрочем, в некоторых случаях в силу личного влияния на хана фактически кушбеги лишь номинально являлся главой бухарского правительства, тогда как важные решения принимали другие сановники. Например, Н.П. Игнатьев отмечает, что фактическим главой правительства был Мирза-Азиз, который официально занимал лишь должность главного зякетчи, т. е. главы сборщиков налогов (сам дипломат именно его соотнес с визирем) [Игнатьев, 1897, с. 189, 210] (см. также: [Татаринов, 1867, с. 31; Яворский, 1883, с. 334]). Значительным влиянием обладал также диван-беги – глава эмирской канцелярии, которого некоторые путешественники даже считали вторым по значению сановником после кушбеги [Будрин, 1871, с. 39; Виткевич, 1983, с. 106; Лессар, 2002, с. 102].

Неудивительно, что, заняв высший пост в государстве, высшие сановники старались «пристроить» при дворе и своих родственников, фактически создавая целые сановные династии [Мейендорф, 1975, с. 132]. Н.П. Игнатьев вспоминал, что при въезде в Бухару его встречали семь придворных сановников, включая «директора монетного двора» – все они оказались родственниками вышеупомянутого главного зякетчи Азиза [Игнатьев, 1897, с. 210]. Еще более яркий пример – кушбеги Мулла-Мехмеди-бий, который в 1880-е годы сделал своего сына Мухаммад-Шарифа диван-беги и главным зякетчи (казначеем), а внука Астанакула, которому было немногим больше 20 лет – беком Чарджуя. Поскольку сын кушбеги умер раньше отца, все полагали, что после его смерти в 1889 г. должность получит его внук, но эмир счел Астанакула слишком молодым и передал должность другому лицу, причем Астанакул на это очень обиделся, и монарху приходилось постоянно «задабривать» его новыми титулами, почетными поручениями, наградами и проч. [Лессар, 2002, с. 101–102][26]. Излишне говорить, что в подчинении каждого из упомянутых сановников находился собственный штат чиновников, исполнявших их поручения.

Развитые бюрократические традиции и значительная централизация власти в Бухарском эмирате привели к тому, что в нем в гораздо меньшей степени, чем в Хивинском и Кокандском ханствах проявилось влияние родоплеменной и военной аристократии. Соответственно, обладатели высших должностей в армии не обладали таким влиянием, как кушбеги, диван-беги, мирахур и другие «штатские» чиновники, поэтому нередко ими становились иностранцы, не имевшие влияния в Бухаре, но хорошо разбиравшиеся в военном деле. Так, Д. Вольф упоминает, что в середине 1840-х годов командиром сарбазов (регулярных войск эмира) был назначен беглый афганский родоплеменной предводитель Абдул-Самут-хан [Wolff, 1846, p. 234–235][27]. Участник посольства в Бухару 1820 г. П.Л. Яковлев сообщает, что в это время главой бухарской артиллерии был беглый русский капрал Андрей Родиков, а политический агент в Бухаре П.М. Лессар сообщает, что на рубеже 1880–1890-х годов эту же должность занимал Экрем-бек, бывший раб, происходивший из афганского племени хазарейцев [Лессар, 2002, с. 103; Яковлев, 1822б].

Большим влиянием при дворе эмира, а нередко – и в государственных делах, обладали высшие представители мусульманского духовенства. Однако поскольку их основная деятельность относилась к сфере не исполнительной, а судебной власти, мы проанализируем сведения путешественников о них ниже, в соответствующем параграфе.

Помимо высших сановников при дворе имелось немало родственников эмиров (или его многочисленных жен), представителей родоплеменной знати и проч., которые в силу своего происхождения также были вправе рассчитывать на определенное место в сановной иерархии. Но, не обладая необходимыми знаниями и талантами, они чаще всего назначались на придворные должности, по сути, являвшиеся синекурами – конюшими, ловчими (сокольничими или барсниками и проч.), получая вознаграждение эмира, а также взятки и подарки от его подданных за то, что передавали монарху их прошения или жалобы [Мейендорф, 1975, с. 132; Семенов, 1902, с. 977–978]. Все эти сановники, равно как и ряд других лиц по волеизъявлению эмира (общим числом от 5 до 20 человек) формировали своеобразный совет (диван) при эмире, но его полномочия были весьма неопределенны, и он носил исключительно совещательное значение [Мейендорф, 1975, с. 135].

Конечно, многие из бухарских сановников в разное время в силу как занимаемых должностей, так и благодаря личным качествам могли оказывать значительное влияние на эмиров, однако формально монарх мог назначать на все должности в государстве (включая и самые высшие) совершенно любых людей по собственному волеизъявлению, в результате чего даже должность кушбеги мог занять вчерашний мелкий чиновник, иностранец (чаще всего перс) и даже недавно освобожденный раб, а высокопоставленный сановник мог, напротив, отправиться в изгнание и пасти скот где-то в провинции [Крестовский, 1887, с. 285; Л.С., 1908, с. 26; Маев, 1879а, с. 107; Олсуфьев, Панаев, 1899, с. 142][28]. А придворные звания датхи и мирахура (которых российские путешественники приравнивали к генерал-майору и полковнику соответственно) получали знатные юноши в возрасте 14–15 лет – естественно, с перспективой в дальнейшем занять высокие посты при дворе [Варыгин, 1916, с. 796]. Зависимость сановников и столичного чиновничества от воли эмира проявлялась даже в том, что после смерти любого из них эмир сам решал, забрать ли в казну все его имущество или что-то оставить наследникам [Стремоухов, 1875, с. 686].

Развитый бюрократический аппарат в Бухаре позволял эмирам достаточно полно контролировать и регионы, система управления в которых, как и центральные органы власти, имела давние традиции и была достаточно четко регламентирована.