Читать книгу Морской ястреб - Рафаэль Сабатини - Страница 3

После ухода гостя сэр Оливер успокоился. Теперь он был в состоянии обдумать свое положение, но снова рассердился, вспомнив, как он дал гневу настолько овладеть собой, что еще увеличил препятствия между собой и Розамундой, а их и так уже было не мало. Гнев его обратился на сэра Джона Киллигрю. Он немедленно же разделается с ним. Да, он сделает это, тому свидетель небо. Он позвонил Нику и велел принести свои сапоги. – Где мастер Лайонель? – спросил он, когда ему принесли сапоги.

– Он только-что вернулся, сэр Оливер. – Попросите его сюда. В ответ на его призыв немедленно явился сводный брат сэра Оливера – стройный юноша, похожий на мать, – вторую жену развратного Ральфа Трессилиана. Он ни душой, ни телом не походил на сэра Оливера; он был довольно красив, нежной, почти женской красотой. Цвет лица у него был светлый и нежный, волосы золотые, глаза темно-синие. Он был очень изящен – ему шел только двадцать первый год – и одевался он с изысканностью придворного щеголя. – Этот щенок Годольфин приходил вас навещать? – спросил он входя. – Да, – пробурчал сэр Оливер, – он пришел сообщить мне некоторые вещи и услышать от меня кое-что в ответ. – Я встретил его у ворот, и он не ответил на мое приветствие. Гнусный, несносный щенок. – Ты правильно судишь о людях, Лаль. – Сэр Оливер встал. Сапоги были уже надеты. – Я еду в Арвенак, чтобы обменяться с сэром Джоном несколькими комплиментами. Его плотно сжатые губы и решительный вид подтверждали его слова, так что Лайонель схватил его за руку. – Вы не… вы не… – Да. – И чтоб успокоить брата, он нежно погладил его по плечу. – Сэр Джон, – добавил он, – слишком много болтает. Я хочу научить его добродетели молчания. – Будут неприятности, Оливер. – Да, для него. Если человек говорит про меня, что я пират, что я торгую рабами, что я убийца и вообще бог знает, что еще, то он должен отвечать за последствия. Но отчего вы так запоздали, Лаль? Где вы были? – Я доехал до Мальпаса. – До Мальпаса? – сэр Оливер прищурил глаза, что было его обычной манерой. – Я слышал, какой магнит вас притягивает туда, – сказал он. – Будьте осторожны, дитя, – вы слишком часто туда ездите. – Как так? – холодно спросил Лайонель. – Я хочу сказать, что вы сын моего отца.

При этих словах он положил руку на плечо брата, и теплота его объятия не позволила тому обидеться за эти слова.

Когда он ушел, Лайонель сел за обед, но ел мало. Он был задумчив. Мысленно он следовал за братом в его поездке в Арвенак. Киллигрю не был младенцем, он был человеком в цвете сил, солдатом и моряком. Если с Оливером что-нибудь случится… Он задрожал при этой мысли. И помимо своей воли он начал обдумывать последствия этого для себя. Всем, что он имел, он обязан был доброте своего брата. Их развратный отец умер, как обычно умирают такие лица, оставив после себя заложенные поместья и вообще массу долгов. Даже дом в Пенарроу был заложен. Тогда Оливер продал маленькое поместье около Хелстона, унаследованное им от матери, и вложил деньги в одно предприятие в испанских владениях. Он экипировал и снарядил судно и отправился с Хаукинсом в одно из тех предприятий, которые сэр Джон Киллигрю имел право называть пиратством. Оп вернулся, привезя с собой огромное количество пряностей и драгоценностей, благодаря чему мог выкупить наследие Трессилианов. Он снова отплыл и вернулся еще богаче. А в это время Лайонель сидел мирно дома. Он любил покой. Он был по природе ленив, и у него были дорогостоящие эксцентричные вкусы, обычно совмещающиеся с леностью. Он не был рожден для труда и борьбы и совсем не старался исправиться в этом отношении. Иногда он думал о том, что с ним будет, когда Оливер женится. Он боялся, что его жизнь тогда уж не будет такой покойной, как теперь. Но он старался не думать об этом – такие люди, как он, никогда не задумываются о будущем. Когда он начинал об этом размышлять, то утешал себя тем, что Оливер любит его и даст ему все, что нужно.

В этом отношении он был несомненно прав. Оливер был ему скорее отцом, чем братом. Когда отца их принесли домой раненого каким-то оскорбленным им мужем, он поручил Лайонеля старшему брату. В то время Оливеру было семнадцать, а Лайонелю двенадцать лет. Но Оливер выглядел настолько старше своего возраста, что Ральф Трессилиан вполне мог положиться на этого умного и решительного сына. Все это вспомнил теперь Лайонель, и снова в нем началась борьба против навязчивой мысли о том, что, если с братом в Арвенаке приключится что-нибудь плохое, то ему будет только выгодно, так как тем, чем он теперь пользуется, благодаря доброте брата, он будет владеть по праву. Точно какой-то дьявол смущал его. Борясь с этим голосом, который в его хорошие минуты казался ему отвратительным, он старался думать о постоянной и неизменной любви Оливера. Вспоминал те благодеяния, которыми Оливер его осыпал, и проклинал свою испорченность. На него так подействовали эти мысли и борьба между эгоизмом и совестью, что, вскочив на ноги, он воскликнул: – Отойди от меня, сатана! Старый Николас, взглянув на него, увидел, что лицо юноши бледно и покрыто потом. – Мастер Лайонель, мастер Лайонель, – воскликнул он, вглядываясь в лицо своего молодого хозяина. – Что случилось? Лайонель вытер лоб. – Сэр Оливер поехал в Арвенак по ужасному делу, – сказал он, – Он поехал наказать сэра Джона за то, что тот оклеветал его. Обветренное лицо Николаса осветилось улыбкой. – Вот как. Давно пора. У сэра Джона слишком длинный язык! Лайонель удивился уверенности этого человека.

– Вы, вы не боитесь, Николас?.. Он не добавил, чего… Но слуга понял, и улыбка еще шире расплылась по его лицую – Бояться. Чепуха! Я не боюсь за сэра Оливера. Сэр Оливер вернется к ужину с прекрасным аппетитом – вот и все. Ожидания старика оправдались, хотя сэр Оливер поступил не совсем так, как он намеревался и обещал. Он поехал в Арвенак с твердым намерением убить клеветника. Меньшее его бы не удовлетворило. Подъехав к чудесно защищенному замку Киллигрю, из амбразур которого было видно до самого Лизарда, отстоящего от замка на пятнадцать миль, он встретил Питера Годольфина. И благодаря присутствию Питера сэр Оливер был более официален и сдержан в своих обвинениях сэра Джона, чем сперва намеревался. Он желал, обвиняя сэра Джона, в то же время оправдаться в глазах брата Розамунды и дать ему понять, как несправедлива и недостойна была клевета, которую позволил себе сэр Джон. Но сэр Джон сам вызвал ссору. Они нашли в охотничьем парке укромный уголок, и сэр Джон – худощавый, бледный джентльмен, лет тридцати, набросился на сэра Оливера с шпагой и рапирой так же, как он раньше набрасывался языком. Но эта пылкость ему нисколько не помогла. Сэр Оливер приехал сюда с определенным намерением, а у него был такой характер, что он всегда приводил свое намерение в исполнение. В три минуты все было покончено, и сэр Оливер, тщательно вытирал лезвие своей шпаги в то время, как сэр Джон, хрипя, лежал на траве, поддерживаемый сэром Питером и грумом, который был приведен сюда, в качестве свидетеля. Сэр Оливер вложил оружие в ножны и надел кафтан, потом остановился перед своим врагом, рассматривая его.

– Я думаю, что только на время заставил его замолчать, – сказал он, – сознаюсь, что я имел намерение сделать больше. Но я надеюсь, что этого урока будет достаточно, и думаю, что он больше не будет лгать, по крайней мере, про меня. – Вы издеваетесь на побежденным, – сказал сердито мастер Годольфин. – Сохрани боже, – серьезно сказал сэр Оливер. – Я не имею намерения издеваться. В моем сердце только сожаление, сожаление о том, что я не обделал этого дела лучше. Я пошлю из дома помощь. – До свидания, мастер Питер. Из Арвенака он отправился через Пенрин домой. Но он не поехал прямо домой. Он остановился у ворот замка Годольфин, который был расположен над мысом Трефузис, господствуя над путями в Каррик. Он въехал через старые ворота во двор. Соскочив на вымощенный плитами двор, он велел доложить о себе миссис Розамунде.

Он застал ее в светлой комнате с башенкой на западной стороне замка, окно которой выходило прямо на прелестную полосу воды и на лес, покрывающий отлогие холмы. Она сидела в проеме большого окна, держа на коленях книгу, когда он вошел, предшествуемый ее камер-юнгфером – Салли Пентрис, бывшей раньше няней. Когда он показался в дверях, почти задевая за притолоку, она встала с радостным восклицанием и стоя смотрела на него блестящими глазами. Щеки ее разгорелись. К чему описывать ее? Благодаря тому, что сэр Оливер теперь сделал ее имя известным, не было ни одного поэта в Англии, который не воспевал бы красоту и изящество Розамунды Годольфин, и многие из этих песен дожили и до сего времени. Она, как и ее брат, была смуглая, высокая, но благодаря своей молодости немного худощавая для своего роста. – Я не ждала вас так рано, – начала она, но, увидев его серьезное лицо, воскликнула: – Что, что случилось? – Сердце подсказывало ей, что произошла какая-то неприятность. – Ничего такого, что могло бы испугать вас, дорогая, но нечто такое, что может вас огорчить.

Он обнял ее тонкую, над раздувающимися фижмами, талию и довел ее до стула, а сам сел рядом с ней на подоконник. – Вы любите Джона Киллигрю? – спросил он, не то утвердительно, не то вопросительно. – Ну, конечно. Он был нашим опекуном до совершеннолетия моего брата. Сэр Оливер нахмурился. – Вот в этом-то и дело- я почти убил его. Она откинулась на спинку стула, отшатнувшись от него; он увидел в ее глазах ужас, и лицо ее побледнело. Он поторопился объяснить причины, доведшие его до этого. Рассказал ей о клевете сэра Джона в отместку за то, что ему не удалось получить лицензию на застройку Смисика. – Сперва я не обращал на это внимания, – продолжал Оливер, – и одинаково презирал рассказы и рассказчика. Но он пошел дальше, Роза. Он восстановил против меня вашего брата и пробудил в нем заглохшую было ненависть, которая ещё со времен наших отцов существовала между нашими домами. Сегодня Питер пришел ко мне с явным намерением поссориться. Он говорил мне вещи, которых не осмеливался сказать ни один человек. Она вскрикнула. Ужас ее усилился. Он улыбнулся. – Не думайте, что я мог бы причинить ему вред. Он ваш брат и, следовательно, для меня священен. Он пришел сообщить мне, что наш брак невозможен, запретил мне когда-либо посещать замок Годольфин, называл меня в лицо пиратом и вампиром и оскорблял память моего отца, Я дошел до источника этого – Киллигрю – и поехал в Арвенак, чтобы убрать навсегда этот источник клеветы. Но я не исполнил того, что намеревался. Вы видите, моя Роза, я искренен. Может быть, сэр Джон останется жив; если так, я надеюсь, что урок послужит ему на пользу. Я приехал прямо к вам, – заключил он, – чтоб вы узнали все это от меня, прежде чем кто-нибудь другой придет позорить меня лживыми рассказами об этом происшествии. – Вы, вы говорите о Питере? – воскликнула она.

– Увы! – вздохнул он. Она сидела молчаливая и бледная, смотря прямо перед собой. Наконец она заговорила. – Я не умею разбираться в людях, – сказала она печальным голосом, – и как мне уметь, ведь я девушка и живу в уединении. Мне говорили, что вы вспыльчивы и страстны – человек, имеющий много врагов, что вы легко раздражаетесь, зло и жестоко расправляетесь с врагами. – Вы, вы тоже слушали сэра Джона, – пробормотал он и сухо рассмеялся.

– Все это мне говорили, – продолжала она, точно не слыша его, – и всему этому я отказывалась верить, так как мое сердце принадлежало вам. Но… но то, что вы сделали сегодня, доказало… – Мою сдержанность, – коротко сказал он. – Сдержанность, – повторила она и грустно усмехнулась, – вы, вероятно, издеваетесь надо мной? Он постарался ей объяснить. – Я сказал вам, что сэр Джон задевал мою честь – я давно это знаю. Но я все переносил с молчаливым презрением. Разве это доказывает, что я легко раздражаюсь? Что это такое, как не сдержанность? И даже когда он доводит свою злобу торгаша до того, что хочет закрыть для меня источник счастья и посылает ко мне вашего брата, чтоб оскорбить меня, я все же настолько сдержан, что даю себе отчет в том, что ваш брат игрушка в его руках и иду прямо к направляющей его руке. Зная вашу любовь к сэру Джону, я прощал ему столько, сколько не простил бы ни один благородный человек в Англии. Потом, видя, что она все еще избегает его взгляда и все еще в ужасе от того, что человек, которого она любит, запачкал свои руки в крови другого, которого она также любит – его голос стал умоляющим. Он бросился на колени перед ее стулом и взял в свои огромные нервные руки нежные пальчики, которые она молча отдала ему. – Роза, – воскликнул он, и его глубокий голос задрожал от волнения, – выбросьте из головы все то, что вы слышали. Обдумайте только следующее. Если б мой брат Лайонель пришел к вам и, имея для этого какую-нибудь возможность, поклялся бы вам, что вы никогда не выйдете за меня, поклялся бы помешать этому браку, так как он считал бы, что такая женщина, как вы, не сможет с честью носить мое имя, да вдобавок еще оскорбил бы память вашего покойного отца – что бы вы ему ответили? Скажите, Роза. Будьте честны сами с собой и со мною. Поставьте себя на мое место и скажите, можете ли вы обвинять меня за то, что я сделал? Ее глаза скользили по его поднятому к ней лицу, каждая черта которого молила ее о беспристрастном суждении. Лицо ее сделалось сперва смущенным, потом почти жестоким. Она положила руки на его плечи и заглянула ему в глаза. – Поклянитесь мне, Нолл, что все обстоит так, как вы сказали – что вы ничего не прибавили и не изменили в свою пользу?

– Бог мне свидетель, что я сказал правду, – торжественно ответил он. Она склонилась к нему на плечо и тихо плакала: все, что она молча перестрадала с самого начала его ухаживания, теперь вылилось в этих слезах. – Я верю, что вы поступили правильно. Верю, что ни один благородный человек не поступил бы иначе. Я должна верить вам, Нолл, так как иначе не могла бы ничему верить и ни на что надеяться. Вы точно огонь, который превратил в пепел все, что есть во мне лучшего. Она задумчиво улыбнулась сквозь слезы. – И вы будете терпеливы с Питером? – попросила она. – Он не сможет рассердить меня, – ответил он, – я клянусь вам в этом. Знаете ли вы, что он меня сегодня ударил? – Ударил вас? Вы мне этого не сказали. – Я был разгневан не на него, а на того негодяя, который послал его. Я рассмеялся, когда он ударил меня. Ведь он для меня священен. – У него доброе сердце, Нолл, – продолжала она. – Со временем он полюбит вас, как вы того заслуживаете, и вы узнаете, что и он тоже заслуживает вашей любви. – Он и теперь ее заслуживает, потому что любит вас. – И вы всегда будете это помнить, хотя бы нам пришлось еще долго ждать? – Всегда, моя дорогая. Я буду пока избегать его, и если он запретит мне приезжать в Годольфин, то я не буду ездить сюда. Менее чем через год вы будете совершеннолетней, и тогда никто не сможет вам ничего запретить. Что такое год, раз надежда будет успокаивать меня!

Она погладила его по лицу.

– Вы всегда добры ко мне, Нолл, – нежно пробормотала она, – я не могу поверить, чтоб вы были жестоки к кому бы то ни было, как они говорят. – Не обращайте на них внимания, Роза. Я мог бы быть таким, но с вами я становлюсь чище. – Он поцеловал ее и встал. – Я лучше уйду теперь, – сказал он, – я пойду завтра утром по берегу на мыс Трефузис, если у вас будет такое же желание… Она засмеялась и тоже встала. – Я буду там, дорогой Нолл.

– Так будет лучше всего, – улыбнулся он и простился с ней. Она прошла с ним до площадки лестницы и смотрела, как он спускался вниз. Она гордилась изящной величественной фигурой своего жениха.