Читать книгу Се Человек. Стихи - Рафис Шарафутдинов - Страница 2
ОглавлениеКнига названа в честь Григория Журавлёва, рожденного без рук и ног, что не помешало ему стать прекрасным живописцем, работая кистью, зажатой в зубах. По сохранившимся сведениям, он больше известен, как иконописец, чьи иконы находили даже за пределами России. «Се Человек» написано на его надгробии.
Подари мне год здоровой жизни
Передача Андрея Малахова с участием Ника Вуйчича запомнилась коротким эпизодом, когда Малахов задаёт Нику вопрос – не хотелось бы ему (Нику) в самой несбыточной мечте, хоть на короткий миг оказаться в положении человека здорового, как говорится, о двух руках и ногах, со всеми вытекающими для него безграничными возможностями (привожу не дословно, но по смыслу).
Короткая пауза – и такой же короткий ответ: «А зачем?».
Всё!
Теплившаяся по ходу передачи зыбкая симпатия к этому человеку улетучилась безвозвратно.
Лишний раз пришлось убедиться в правоте слов Михаила Задорнова – мы разные. Как говорится, что для русского хорошо, то для иноземца смерть.
И даже в этой разности нам больше понятен их прагматизм, граничащий с примитивизмом, чем им наше желание и умение опереться на внутренний стержень и преодолеть непреодолимое.
Общаясь с людьми с ограниченными физическими возможностями, в разной степени сумевшими реализовать себя по жизни, не единожды приходилось слышать от них – была бы возможность хоть на короткий миг прожить жизнью здорового человека – отдали бы за это всё.
Всё накопленное прожитой жизнью и всё, что ещё возможно прожить.
Изумляет не это, а потрясающее единообразие в дальнейшем желании моих собеседников – проститься, попросить прощения у своих матерей, пронёсших их по своей жизни, как Богом данный крест и, покинув дом, уйти навстречу солнцу.
Идти, идти, идти – до последнего дня, часа, минуты подаренного судьбою счастья.
Чтобы душа, покинувшая с последним предсмертным вздохом тело, разлетевшись над бескрайними земными просторами, упокоилась, вселившись в другом теле, измученном комплексами, порождёнными физической убогостью, подарив ему мечту и надежду.
А иначе, зачем жить.
Не печалюсь о грядущей тризне.
Не хочу о жалости просить.
Мне прожить бы год здоровой жизни.
Душу бы и тело распрямить.
Чтоб забыть, как больно сердце ранит,
Взгляд косой и шёпот за спиной.
Пусть судьба мне этот год подарит.
Я верну ей прожитые мной.
Я верну ей костыли с коляской,
Для которых тесен коридор.
И уйду гулять с дворнягой-лаской,
На цветочный, луговой простор…
Утренней зарёй ко мне ведомый,
Заалеет дымкою восток.
Попрощаюсь с милым сердцу домом.
И уйду, перешагнув порог.
Соберу дорожную котомку.
Не забуду мамин бутерброд.
Прихвачу футляр с гитарой звонкой.
Ручку и потрёпанный блокнот.
Скрипнут вслед расшатанные доски,
Старенькой калитки на ветру.
И сбежит со мною пёс Барбоска,
Что щенком прибился ко двору.
По лесам, равнинам, плоскогорьям
Я пойду, не ведая преград.
У костра – под небом, в чистом поле,
Буду спать под перезвон цикад.
Отклонюсь с пути, но ненадолго,
Чтоб увидеть, как издалека,
Распахнёт ко мне навстречу Волга,
Для своих объятий берега.
Сказочную ширь степей Заволжья.
И Урала гладь лесных озёр.
Всё увижу – и по воле Божьей,
Я в сибирский окунусь простор.
Где навстречу мне гора Белуха,
Облаком приветливо взмахнёт.
И в лесной глуши изюбрь чуткий,
Свадебную песню пропоёт.
В том пути ничто не потревожит.
Не спугнёт заветную мечту.
Но настанет день, который всё же,
Подведёт под этот год черту.
Не собрать по жизни, что посеешь.
Но судьба-злодейка ждёт ответ.
На вопрос последний: «Не жалеешь?»,
Ей упрямо прошепчу я: «Нет!».
Жизнь и смерть, как полосы на зебре.
Не дано их смертным обмануть.
Кончен путь. И только будут кедры,
Подпирать ветвями Млечный путь.
Где ведут свой хоровод Плеяды,
В вечном звёздном танце без конца.
Где грустит в тоске, отстав от стада,
Тёплое созвездие Тельца.
Где багаж, души моей нетленной,
С приамурских сопок и лесов.
По бескрайним уголкам Вселенной,
Развезёт созвездье Гончих псов.
Догорит костёр в ночи морозной.
Тихой мглой укроется утёс.
Навсегда в глазах потухнут звёзды.
Заскулит тревожно верный пёс.
Стылые ладони мордой тронет.
Тёплым языком щеку лизнёт.
На луну последний раз завоет.
И затихнет у остывших ног…
В далеке-далёком, за туманом.
В буднях повседневной суеты.
Всё поймёт, почувствует лишь мама,
Уронив тарелку у плиты.
И заплачет – горько, некрасиво.
Трепетно прижав ладонь к груди.
Ей моё последнее – спасибо.
Ей моё последнее – прости.
