Читать книгу Люди по эту сторону - Расселл Д. Джонс - Страница 11

Похоже, началось ещё ночью, а то и вчера вечером. Потому что утром, куда ни глянь, всё было утыкано дымными ниточками. Погода стояла безветренная, и они не колыхались. Словно высаженные ростки на поле, робко тянулись вверх. И на одинаковой высоте растворялись в пропечённом воздухе.

Синий и пурпурный дым. От каждого сигнального столба.

«Внимание! – вот что это значило. – Всем внимание!»

Ночью был огонь – и три коротких подмига.

– Гонец пробегал, – сообщил смотритель, одной рукой подкладывая в уличную печку хворост, а другой придвигая котелок в центр плиты. – Облава. Лишнего ловят… Кашу будешь? С мясом!

– Буду, – я потянулась, покрутила головой, подвигала плечами, разминая мышцы. – А что там? Кто-то пропал?

– Девятерых недосчитались. Три юницы, две охотницы постарше и пастухи. Может, загуляли где. А может… – он не договорил и тяжело вздохнул.

«Лишние» – так называют отшельников, о которых никто не знает. И вообще людей, о которых никто не может ничего сказать. Ещё так могут назвать преступников, чьи имена известны. Но чаще – именно незнакомцев, которые скрывают себя.

У каждой деревни есть свои выселки, порой так далеко от дорог и полей, что не каждый слышал, что они существуют. И что кто-то живёт там, месяцами, а то и годами обходясь без человеческого общения.

Выбравшие одиночество выбирают суровую жизнь, в которой надо всем себя обеспечивать. Иногда отшельники ведут активный обмен, поставляя то, что собирают или выращивают. Иногда к старости переселяются в деревню. Иногда старательно прячутся до самой смерти. Но общим остаётся одно: о них знают как минимум старейшины.

Никому не известный чужак – беда серьёзнее бешеного тигра. Словно вонь, за ним тянутся проступки и преступления. И он совершает новые, вновь и вновь. Неспособный осесть на одном месте, непригодный к честному странствию, Лишний удовлетворяет свои потребности воровством, грабежом и насилием. Такому человеку уже нечего терять…

Его могут пожалеть, если он не нанёс непоправимого вреда. «Пожалеть» – это значит позволить отработать и примириться со всеми, кого он обидел. Но если он снасильничал или совершил убийство, прощения ему не будет.

Проблема состояла в том, что район облавы располагался прямо на Большом Маршруте.

– Может, переждёшь? – тихо спросил смотритель, проверяя крепление копья.

Его голос как будто потеплел.

– Он не выйдет на дорогу, – отозвалась я, поправляя свою яркую шапочку. – При облаве повсюду носятся гонцы с обновлениями. Дорогу будут прикрывать в первую очередь…

Я не стала добавлять, что когда-то сама так носилась.

Почтовая Семья обязана выделять вестниц и вестников на общественные мероприятия. Но отбирают только добровольцев. Дело это изматывающее и неприбыльное. И пугающее – в тот раз были леопарды-людоеды, от когтей и клыков которых трое деревенских погибли, а пятеро были серьёзно ранены.

Принято считать, что на дороге нечего бояться. Смотрители следят за прилегающей территорией, и в случае чего предупреждают… Но риск есть всегда. Каждому пришлось укрощать свой страх. И кое-кто вышел из Семьи. Потому что бывают моменты, когда сообщение важнее гонца, и если для тебя это невыносимо, на дороге тебе делать нечего.

Впрочем, нам пришлось мотаться по задам, за спинами загонщиков, в безопасной зоне.

– Я сообщил, что ты бежишь, – сказал на прощанье смотритель.

«Вестница» – это прерывистый белый дым. Я часто его замечаю. А ночью это два долгих подмига, короткий и снова долгий. Но их я ни разу не видела.

– Посты уже выставили, – зачем-то добавил он. – Всё равно подумай. В нашей деревне тебе будут рады.

Будь у меня что-то другое, не наследная правка, вполне вероятно, меня бы просто не отпустили. Заставили бы отсидеться, пока всё не уляжется… Да и заставлять бы не пришлось – мне самой не очень-то хотелось попасться Лишнему в лапы.

Если в отшельники уходят и женщины тоже, Лишними бывают только мужчины. Говорят, такое бывает из-за тормоза – если неправильно подобрали состав. Или такой организм, что он не принимает торможения так, как надо… Я никогда не интересовалась подробностями – хватало понимания, что только физически сильный мужчина выдержит тяготы одинокой жизни.

На картинках в книгах были косматые великаны с дубинами или камнями, совсем без одежды. Угрюмый взгляд исподлобья, оскаленный рот, отросшие ногти как когти – полулюди-полузвери, опасные вдвойне, вот кем были Лишние!

Случалось, мелкие пацаны задирали друг друга, обзываясь этим словом, но от парней постарше я такого не слышала. Потому что одно дело хвастаться друг перед другом, совершать глупости, подворовывать напоказ, драться, и совсем другое – представить себя обозлённым на весь мир изгоем.

Нас учили, что против Лишнего бесполезны слова. Надежда лишь на быстрые ноги. И если встретишь такого, то надо со всей мочи удирать и звать на помощь. Тогда есть шанс, что отстанет: они хоть и отчаянные, но не совсем безумцы. А бывает, что совсем – такие кидаются на толпу и не испытывают страха. По-всякому бывает.

Самое опасное – засада.

…Вспоминая инструктаж, я в который раз поёжилась. Ладно, у меня скорость, и я налегке. А как торговкам или переписчицам? Или одиноким странницам. Я читала историю из путешествий знаменитой Аланы Шаддат: как она несколько часов бежала, пока за ней гнался Лишний. Под конец она обессилела и упала, но к счастью, вблизи оказался смотритель.

Тогда тоже устроили облаву.

Деревня, куда я прибежала к вечеру, поразила тишиной и безлюдьем. Все, кто был слаб, сидели, запершись. Остальные ушли загонять и сторожить дорогу.

В доме старейшины, куда меня пригласили, подали холодный ужин – лепёшки с копчёным мясом, салат, бананы. Похоже, кухня отправилась вслед за большинством.

Ела я в одиночку и ночевала тоже одна, в большой гостевой комнате. Утром молочно-седая старейшина молча вручила мне правку – и я побежала дальше.

Впереди клубился белый дым: весть о моём движении передавали по цепочке. Мол, ждите, скоро будет вестница.

Постовые с сосредоточенными лицами приветственно кивали мне, когда я пробегала мимо. Моя белая торба лучше всяких слов объясняла, почему я не стала пережидать.

А может, дело не в срочности? Если бы я нарушила график, облава на Лишнего стала бы весомым оправданием. Тоже всем понятным. Может быть, не следовало рисковать ради десятка дней – случись что со мной, и опоздание наследной правки будет гораздо больше.

Но я уже целиком была во власти Большого Маршрута.

На станции, где я остановилась на обед, гонец из местных поделился последними новостями. Юниц нашли, пастухов – тоже, но от охотниц не было вестей. Правда, они частенько пропадали.

Область, где шла облава, рассекли на три части – дорога, по которой я бежала, пересекала две из них. Если всё пройдёт, как запланировано, дня через три-четыре я покину опасную зону.

Осталось продержаться.

Я сильно уставала от нового режима. Обычно я отключаюсь от окружающего, смотрю под ноги, слежу за работой мышц и ритмом вдохов-выдохов – и думаю о разном. Точнее, ни о чём не думаю, и время летит. Теперь же я вслушивалась и всматривалась, следила за каждым шорохом в придорожных кустах, поглядывала на дымки – нет ли красного, который, как условились загонщики, значил «поймали».

Или охрового – «он близко».

От подобных усилий слегка кружилась и побаливала голова, и часто сбивалось дыхание. К вечеру я была совсем выжата…

Зато больше не приходилось ужинать в молчаливом одиночестве: на станции, где я остановилась, было полно народа, и к ночи я уже знала всю предысторию.

Этот Лишний отличался, наперебой заявляли свидетели, и старейшины подтверждали. Никогда раньше такого не было!

Обычно их обнаруживали просто. Либо крупная кража припасов с сопутствующими разрушениями – когда голодный человек вламывается, ест без разбора и громит всё вокруг, одурев от обильной пищи. Либо дорожные смотрители замечают незнакомца, который прячется. Или детишки видят чужака там, где никого не должно быть. Случается, что пропадает женщина, которую ждут. Начинаются поиски. И находят тело…

Вместо этого случилось необъяснимое: человек с красноватой кожей – почти как с запада, но иначе – пришёл к обеденным столам деревни Моховые Крыши. Как ни в чём не бывало, он взял себе тарелку, сел в стороне от всех. Одежда у него была вроде бы нормальная, но всё-таки странная. Странная причёска… А главное, у него совсем не было татуировок!

Последнее обстоятельство беспокоило сильнее всего. Взрослый человек без татуировок – такого просто не может быть! Это малые дети бегают голые. А мужчины годам к тридцати, даже если они не уходят из деревни, обзаводятся набором, подтверждающим, во-первых, совершеннолетие и окончание школы. Во-вторых, обязательно ставят метки родной деревни, освоенного ремесла, а если повезёт, то и детей. Были ещё знаки для каждой профессии, кто чего достиг. Победы в состязаниях. Побратимства. В конце концов, надо указать, кого ты предпочитаешь в постели, иначе как же жить!

Но странный незнакомец был совсем пустой. Причём, судя по морщинам, было ему под сорок. Правда, зубы были совершенно белые и целые, но такое бывает. А вот чтоб к таким годам ни одного шрама или профессионального рубца…

И ещё ни серёжки, ни колечка, ни браслета, ни самых завалящих бус.

Вид этот был настолько чудной, что окружающие не сразу осознали, что они видят.

В конце концов, самый смелый – кузнец, сын старейшины – подошёл познакомиться.

Странности продолжились. Чужак не смог назвать имени своей матери!

Он говорил с сильным акцентом, а родной деревней назвал далёкие Снежные Камни. И это объяснение могло бы удовлетворить – северные горцы слыли чудаками, они часто становились героями сказочных историй…

Но именно из Снежных Камней был кровный отец того кузнеца. И оттуда же прибыл его двоюродный брат, который уже несколько лет гостил в Моховых Крышах у родни, обучаясь кузнечному делу.

Пара вопросов от северянина – и ложь стала очевидной всем.

Чужак тоже осознал, что прогорел, и поспешил выйти из-за стола. Его хотели загнать к деревенской ограде – но он сумел скрыться. А рано утром, ещё ночью, дали сигнал к началу облавы.

– …Как это вообще возможно, чтобы с пустой кожей?! – не унимался медноволосый загонщик – тот самый горец-северянин, расколовший Лишнего.

– Может, он болел? – предположил его рослый напарник, вытягиваясь на топчане у окна, – какая-нибудь кожная болезнь, что татуировки нельзя делать.

– Эя, ты о таком читала? – и северянин склонился к третьей в их компании, ширококостной нахмуренной девушке, бритоголовой, с меткой ученицы лекаря.

– То, что я люблю читать, не значит, что я прочла все книги в мире, – усмехнулась она, выдавливая занозу из подушечки большого пальца ноги. – В принципе, возможно. Болезнь или индивидуальная непереносимость. Но тогда ему бы просто намалевали краской основные знаки и дали бумагу, разъясняющую, почему так.

– Всё равно не представляю, как с этим жить! Когда про тебя ничего не понятно!

– Не о том вы говорите, – вступил в разговор пожилой смотритель, который сидел у лампы и проверял на крепость ловчую сеть. – Даже без татуировок – трудно, но можно.

– Так ведь ничего ж не ясно о человеке! – напомнил взбудораженный северянин.

– Что-то не ясно, а что-то и так понятно, – неспешно возразил смотритель. – Шила в мешке не утаишь. Все умения – тут, всегда с тобой, – и он показал свои морщинистые розовые ладони, – ладно, нет знаков. По любой причине. Думаешь, если бы он пришёл к старейшинам и попросился в деревню, его бы не приняли с голой кожей? Если на нём нет долгов, приняли бы. Без вопросов. Покажи, на что ты способен. Покажи, какой ты по нраву. Поживи рядом, чтоб стало понятно, какой ты из себя. Даже самый последний неумёха – лучше, когда он на своём месте… А вот что он ушёл, что спрятался, что мы его ловим теперь – это-то и плохо. Значит, есть ему, что скрывать. Не может он с людьми. Не умеет.

Все помолчали. Наверное, каждый пытался вообразить, что такого надо сделать, чтобы оказаться неспособным жить с людьми. Даже на выселках… Понятно, что. Был бы мальчишка, можно было подумать, что это какой-то пустяк. А когда взрослый – ясно, что ничего хорошего.

– Мы вам не мешаем? – обернулся ко мне смотритель. – Спать уже пора…

– Нет, ничего, – улыбнулась я из своего угла, поплотнее заворачиваясь в тонкое колючее одеяло.

– А вам не страшно? Ну, бежать там? – просила Эя.

– Страшно. Но кто-то должен.

На самом деле мне было страшно первый день, когда я только узнала о Лишнем и об облаве. С каждым дневным прогоном тревога утихала. Мне просто надоело беспокоиться, вздрагивать от каждого подозрительного шороха, трястись за свою шкуру.

Если бы за Лишним числились подтверждённые злодеяния, я бы, кто знает, всё-таки решилась бы переждать. Но когда одни лишь фантазии, бояться не получалось. Деревенские могли навоображать себе невесть что. Мне же хватало реальных проблем: следить, куда ставлю ногу, чтоб не споткнуться, не порвать ремешок сандалии, издавать достаточно шума, чтобы не застать врасплох какого-нибудь зверя, не забывать пить…

Когда я увидела на дороге перед собой одинокую мужскую фигуру, то как-то сразу поняла, кто это. Что это не смотритель, не загонщик, не странник. Но ничего не почувствовала.

Приближался вечер, небо и лес устали, всё казалось приглушённым, выцветшим. Участок дороги в этом месте был прямым, так что у меня оставалось достаточно времени, чтобы рассмотреть Лишнего, пока я приближалась к нему.

Он стоял на обочине, рядом с опорами широкого низенького моста, перекрывающего заросший камышом овражец. В любой момент был готов скрыться.

Меня он видел отлично. И мы оба понимали, что ему не нужен свидетель. Цепь загонщиков осталась у меня за спиной – значит, он просочился. Но для успешного побега ему требовалась ещё хотя бы пара часов.

У него была моя жизнь, у меня – его.

Он и впрямь выглядел странно. И чем пристальней я всматривалась, тем больше несуразностей замечала. В итоге их стало так много, что казалось: он весь из них состоит.

Та самая кожа без татуировок, поразившая молодого кузнеца. Она была кирпично-рыжего цвета – очень необычно, мне ни разу не попадалось, я а перевидала людей со всех сторон света.

Никаких украшений, ни печати на шнурке, ни самой простенькой серёжки – ничего.

Аккуратно остриженные волнистые волосы – они были до того ровные, что казались ненастоящими. Мужчины любят сложные причёски, с косами, дредами и заколками, а это было вроде бы сложно, но скучно!

Юбка была обычного вида, но носил он её слишком высоко. Как будто надел её впервые! Диковинные сандалии – как на вестника, но шнуровка ниже, и с закрытыми носами.

Во всей его позе была странность, словно он прилежно учился правильно стоять и двигаться, но всё равно получалось фальшиво.

Только глаза у него были самые обыкновенные – карие, усталые.

Он наверняка понимал, что я могу подать сигнал, сообщить о нём. И он не знал, что делать.

А я думала о том, что безумцу должно быть всё равно, что я вестница, что с наследной правкой, что меня ни в коем случае нельзя задерживать, тем более обижать. Возможно, он и не знал, что значит белый цвет моей торбы и жёлто-красная накидка.

Но не походил он на безумца! При всех своих странностях, он казался неагрессивным человеком, который не желал ни с кем ссориться. И я была для него безоружным человеком, бегущим по своим делам.

Пробегая мимо, я вежливо кивнула ему, и он кивнул в ответ.

И потом – всё то время, пока я, не оборачиваясь, бежала до станции – я ждала камня в спину, копья или дротика. Хотя никакого оружия у него в руках точно не было!

О том, кого я видела, я так никому и не рассказала.

Вечером смотритель поздравил меня с благополучным продолжением Большого Маршрута.

На следующее утро сообщили, что злополучные охотницы вернулись в добром здравии и с хорошей добычей.

Ещё через три дня облава закончилась. Они так никого и не поймали, но вряд ли особо сожалели об этом. Жертв не было, ущерба тоже.

Странный Лишний как будто испарился: никто его больше не видел.

Теперь старейшины опишут его в хрониках. Со слов свидетелей расскажут о его чудном внешнем виде и необъяснимом поведении. Поделятся своими соображениями.

Когда-нибудь напишу о нём и я. Но не скоро.