Читать книгу Прощание с детством. Или как жить с перевёрнутой головой? - Равиль Ахметшарифович Садыков, Равиль Садыков - Страница 6

…было и то, что, плача от боли я, просыпаясь по ночам, бежал в соседней санаторий, где отдыхала моя мама. Я хорошо помню ночь. Одноэтажные корпуса. И я, освещённый светом луны, бегу по дорожке между этими корпусами, при этом не переставая рыдать. Боль была очень сильная. Иногда я просыпался по ночам не в силах унять эту боль.

В пансионат25, где мы с мамой находились, родители и дети жили отдельно. Точнее это был санаторий, для детей больных ревматизмом – ужасная и мучительной болезнь, когда боль выворачивает все твои суставы.

С мамой в комнате жила женщина, танцовщица – высокая и статная кабардинка26.

Лишь после того, как мне растирали суставы мазью либо «Тройным» одеколоном27, и укутывали мои ноги в тёплое одеяло я засыпал, забывая о боли. Именно эти боли в суставах, тяжёлые и порой невыносимые и были той причиной, по которой меня отвезли к морю. Добавьте сюда больное сердце и врождённую астму. Из-за этой самой астмы, однажды, у меня даже приключилась клиническая смерть и меня чудом удалось спасти. В то время я гостил у своих родственников в городе Аша28 – небольшой промышленный городок, на границе Башкирии и Челябинской области29, где снег зимой, от выбросов металлургических комбинатов становился бурым. Родители часто оставляли нас на попечение родных. Мама училась в аспирантуре, вначале в Ленинграде, а затем в Москве, а у папы были свои дела.

Как рассказывал, мне мой дядя, который, по сути и спас мною жизнь, пробежав со мной на руках около пяти километров (такое было, примерное, расстояние от их дома, до больницы), что когда он вбежал в приёмный покой, я уже не подавал никаких признаков жизни. Я этого не помню, потому что был слишком мал.

Без лишней «скромности» скажу, что боль в моей жизни занимала не самое последнее место.

Я уже родился больным и недоношенным. И, потому, не отличался крепким здоровьем. Виной тому была соляная кислота30, которой пользовались в то время археологи31, для работы с артефактами найденными в земле, очищая их от грязи и глины. Мама была археологом и будучи беременна мной работала с кислотой. Она не знала, каковы будут последствия.

А возможно, всему виной то обстоятельство, что я родился в воскресение, да ещё утром. По моему твёрдому убеждению, воскресение не самый подходящий деть для рождения, хуже, чем понедельник. Помине, как в песенке: «…не идут дела, видно в понедельник их мама родила». Так вот воскресения ничем не лучше. Назовите мне хоть одного нормального человека, родившегося в воскресение. Думаю, таких людей мало, а если такие и есть, то все они потенциальные неудачники. Хотите поспорить? Пожалуйста.

Фигурой и внешностью, я больше походил на девочку. Меня, даже, в детстве родители обряжали в девчоночьи платья, а на голову повязывали бантик. Им, почему-то, хотелось, чтобы я был девочкой. Думаю, что вся мая жизнь – это сплошное недоразумение, и само моё пребывание на этом свете полная безнадёга. Видимо, что-то там, наверху, в небесной канцелярии, пошло не так, не нормально. В детстве я переболел всеми мыслимыми и немыслимыми болезнями. Я, как ходячий медицинский справочник. Спросите меня о любом заболевании, и я вам, не моргнув глазом скажу, что я уже болел подобным заболеванием, или же кокой нибудь одной из его разновидностей.

Вспомните героя рассказа Джерома К. Джерома32 «Троя в лодке, не считая собаки», который выяснил, что болел всеми болезнями, указанными в толстом медицинском справочнике, вплоть до – родовых куликов. Так вот это я и есть, за исключением, правда – родовых куликов. Только в отличии от этого книжного господина мои болезни были самыми настоящими.

Моё слабое здоровье могло бы стать темой не одной диссертации, а описание симптомов превратились бы в стопку толстенных и тяжеленных томов.

Сколько себя помню – я всё время болел. Болел и лечился. Выздоравливал, и снова заболевал.

Не удивительно, что девушки не хотели дружить с таким хиляком.

Кому нужна – «ходячая медицинская энциклопедия».

Меня с полной уверенностью можно было бы назвать ходячим несчастьем.

Но болезни приходят и уходят. Разве, что хронические, которые остаются с нами навсегда.

А вот боль потери, она никуда не уходит. Мне рано пришлось столкнуться с болью потерь. С тем, когда из твоей жизни, навсегда, уходит близкий для тебя человек. Так, до конца и не насладившись детством, мне пришлось начать быстро взрослеть.

Смерть была слишком частой, незваной «гостьей», в нашем доме.

Моё первое прощание с детством состоялось далёким морозным, декабрьским утром одна тысяча – впрочем, неважно какого года. Теперь это время ещё принято называть: эпохой «великого» застоя или «тоталитаризма», но тогда я ещё и не подозревал о существовании всякого рода: – измов. Для меня это было время моего детства. Как равно и то, что утро, когда не стало отца, полностью перевернуло всю мою дальнейшую жизнь, сделав крутой вираж она помчит меня в совершенно ином направлении. Как и, в одинаковой степени, изменится жизнь всей нашей семьи. Что, рано оставшись без отца, я рано узнаю, что такое бедное существование, почти нищета. Нет мы не сидели на улице с протянутой рукой прося милостыню, но часто, бывало, так, что у нас не было денег, чтобы купить еду. Что ужин, может состоять только из одной головки лука с солью, и куска чёрного хлеба. Что весь твой гардероб – это единственные брюки, которые ты будешь носить и в праздники, и в будни дни, то же касалось и обуви, и рубашек, и всего остального. И это правда.

Не подумайте, что я пытаюсь таким способом «выбить» из вас слезу. Плохая она или хорошая, но это моя жизнь и другой у меня не было и не будет. Возможно, найдутся и такие, которые скажут:

«Враньё, такого не бывает».

Отвечаю:

«Эти господа глубоко заблуждаются». К большому сожалению, а может и к счастью.

Нам трудно понять и принять многие вещи, до тех пор, пока мы сами по-настоящему не столкнёмся с ними сами.

Я хорошо запомнил: вечер; идущий за окном снег; одиноко болтающийся в темноте фонарь, раскачивающийся из стороны в сторону, словно маятник на единственном фонарном столбе и тускло освещающем пустынную улицу; замёрзшее окно. Мама, хлопочущая на кухне. Я сижу на широком деревянном, выкрашенном белой краской, подоконнике, хрущёвской блочной пятиэтажки, у замёрзшего окна и протираю пальцем отверстие в морозном узоре. Затем через это небольшое пятно, пристально, вглядываюсь в темноту. Маленькие снежинки, пролетая через полосу света, прочерченной в темноте, фонарной лампой и медленно кружась ложатся на землю. И, вот в конце улицы появляется невысокого роста, энергично размахивающая руками фигура, неся в руке светло-коричневого цвета дерматиновый портфель, с большой металлической застёжкой и длинным «язычком». На голове у отца коричневого цвета норковая шапка, запорошённая снегом, предмет особой гордости, которую сшили по случаю того, что мамину шубу, купленную ещё в студенческие годы, поела моль. Единственное на что она теперь годилась это на пару скромных шапок ушанок, хотя и это по тем времена считалось несказанной роскошью, и воротник к серому отцовскому драповому пальто – сшитому на заказ. Отец ходил, всегда, очень быстро, слегка наклоняясь вперёд всем своим корпусом, так, что казалось, будто ноги просто не успевают за собственным туловищем.

– Папа! – закричал я, и быстро спрыгнув с подоконника, чтобы открыть ему дверь. Обычный вечер, обычной семьи. У всех было хорошее настроение. За окнами шёл снег и было холодно, а в доме тепло и уютно. Назавтра, в нашей семье намечался праздник – день рождение отца. Съедутся все родственники и это торжество будет отмечаться с большим размахом, как в прочем и все торжества в нашем доме, отмечающиеся доселе. У отца было большая семья: братья, сёстры, множество родственников и друзей. Празднество, как правило, затягивались на несколько дней. Начавшись в нашем доме, оно могло абсолютно непринуждённо, плавно, перетечь совершенно в другое место, и даже в другой город, находящемся от нас за сотни километров – это было в порядке вещей. Как и то, что наша небольшая двухкомнатная квартира общей площадью в шестьдесят пять квадратных метров, всегда была полна народу: родственники, приезжающие в город по своим делам; родственники родственников; друзья, а порой и совершенно посторонние люди. Студенты – которых в нашем доме перебывало великое множество, так как мои родители были преподаватели ВУЗа, и чувствовавшие себя совершенно вольготно. Они приходили в нашу квартиру в любое удобное для них время: днём, вечером, ночью и рано утром. Самое главное, что всё это считалось вполне нормальным и, в порядке вещей. Мне и самому в ту пору казалось, что жизнь должна быть именно такой, какой вели её мои родители – в постоянном движении, неугомонная. Мы сами спали на полу и ели чёрный хлеб, посыпая его сахаром, но для каждого в нашей семье находился уголок для ночлега и еда.

Странная штука наша человеческая память, порой из того разнообразия – вороха повседневных и суматошных событий нашего далёкого прошлого она, выхватывает самые неожиданные и трудно объяснимые моменты.

«А может, я просто ошибаюсь? И всё происходящие с нами одинакова, важно и значимо? Просто, наша память не способна удержать все мельчайшие крупицы нашей жизни, фиксирует только самые яркие, крупные её моменты».

Временами, всё происходящее со мной в ту пору, кажется мне нереальным, будто это происходило не со мной, а с кем-то другим, пусть даже очень похожим на меня, но всё же другим, незнакомым мне человеком. Deja vu33 – скажите вы. Возможно.

Я всегда буду помнить утро, когда, храпя и задыхаясь умирал наш отец. Мы ещё не понимали всего происходящего с нами, но судьба уже сделала свой зловещий выбор.

Всё произошло ранним утром. За окнами было ещё темно. Только кое-где виднелся свет в окнах соседних домов. Из комнаты нас звала мама. Сначала она позвала брата, при этом, почему-то постоянно, повторяла папино имя, но он не откликался. Когда мы вбежали в комнату, потирая сонные глаза, то увидели, как его голова и половина туловища, полу боком, как-то не естественно, сползли на пол.

Он сильно храпел. Как-то неестественно. Ненормально. Внутри его, что-то клокотало. Мама изо всех сил пыталась приподнять его, чтобы уложить снова на кровать, но у неё не хватало сил, тело продолжало медленно сползать.

– Вызовите скорую! – Закричала мама.

В её голосе слышалось, что-то пугающее.

Брат подбежал и стал помогать маме, а сестра была слишком мала, да и навряд ли она до конца понимала, что происходит в эти минуты. Мне и самому всё происходящее, до сих пор, кажется чем-то неестественным, неправдоподобным, нереальным, будто это кадры, какого-то фильма.

Я бросился к телефону. Набрав «03», и услышал, как в трубке отозвалась сонная операторша – телефонистка скорой помощи. Говоря на распев, она сонным голосом произнесла:

– Ало, скорая слушает.

Я попытался, как мог, дрожащим от испуга и волнения голосом, объяснить суть происходящего.

– Папа, мой папа, ему плохо.

Но у меня это выходило, как-то неуклюже, наверное, даже не совсем правдоподобно, потому что девушка решила, что я разыгрываю её. И это несмотря на столь раннее время, когда все телефонные шутники должны были ещё спать, досматривая последние сны.

– Мальчик перестань баловаться, – проговорила девушка.

– Я не балуюсь! – захлёбываясь слезами, прокричал я. – Он умирает!

Но она оставалась непреклонной.

– Пусть, кто ни будь из старших позвонит. – Сказала она и положила трубку.

Я не знал, что мне делать и застыл в оцепенении.

– Что они сказали? – спросила мама. Её лицо была бледным, а голос звучал взволнованно.

– Чтобы позвонил кто-то из старших.

– Позвони ты, – сказала она брату.

Временами, её голос срывался на крик. Стояла на коленях у тела умирающего мужа, в одной ночной рубашке, она всё ещё старалась удержать его от окончательного падения с кровати.

– Нужен врач. – Сказала мама.

В доме жила семья врачей – муж и жена. Они жили в нашем же подъезде, только этажом выше.

Я бежал, перескакивая через несколько ступенек. Я спешил.

Дверь открыла сонная женщина. Было, достаточно рано, что-то около пяти часов утра.

– Помогите! – сказал я. – Папа, с ним плоха.

Это не очень удивило её, так как в доме было хорошо известно о перенесённом отцом тяжёлом инфаркте. Присутствие неотложки у нашего подъезда стало обычным делом.