Читать книгу Безмолвная - Райчел Мид - Страница 3

Мы быстро доходим до дорожки, которая ответвляется от главной улицы поселка. Я кивком указываю на нее. Чжан Цзин ответно кивает и поворачивает к развилке.

Мы не успеваем уйти далеко: неожиданно из ближайшей рощицы появляется группа людей. Это Шэн и еще двое парней, одетых как поставщики. Эти двое волокут кого-то; я узнаю слугу из нашей школы – того, которого поймали на краже. Новые синяки и рубцы прибавились к тем, которые он получил от поварихи, и, судя по злорадным лицам, взявшие на себя роль наказующих собираются продолжить. Я могу понять возмущение его проступком, но вот от того, с каким наслаждением они причиняют такую боль, мне становится тошно. Чжан Цзин испуганно пятится, не желая вмешиваться ни в какие разборки. Понимаю, что мне следовало бы сделать то же самое, но я не могу. Я выхожу вперед, готовясь высказаться, но не успеваю ничего сделать: меня отбрасывает в сторону еще один человек, пронесшийся мимо. На нем тусклая одежда шахтера. Он быстро подходит к Шэну и остальным, преграждая им путь. Когда я понимаю, кто это, у меня перехватывает горло, и кажется, будто земля под ногами сдвинулась, заставляя терять равновесие.

Это Ли Вэй.

«Что это вы делаете?» – вопрошает он.

Шэн смотрит на него с презрительной ухмылкой.

«Преподаем ему урок».

«Посмотрите на него! – говорит Ли Вэй. – Он уже получил урок. Он и так еле стоит на ногах».

«Этого мало, – заявляет один из приятелей Шэна. – Хочешь сказать, что он может так легко отделаться? Считаешь, что красть еду – нормально?»

«Нет, – отвечает Ли Вэй. – Но я считаю, что он уже достаточно наказан. Благодаря вашему „уроку“ и потере работы при школе он более чем заплатил за преступную попытку помочь своим родным. А сейчас вы просто уменьшаете его способность помогать нам в шахтах. Этого мы сейчас себе позволить не можем. Пора его отпустить».

«Это мы решаем, когда его пора отпускать», – говорит Шэн.

Ли Вэй с угрозой шагает вперед:

«Тогда решайте».

Шэн и поставщики колеблются. Хотя численный перевес на их стороне, Ли Вэй, несомненно, самый крупный и сильный мужчина в нашем поселке. Его руки бугрятся мускулами, приобретенными за долгие часы тяжелой работы в шахтах, и он выше их почти на голову. Он стоит, гордо выпрямившись, крепкое тело напряжено и готово к бою. Его не пугает, что придется выйти одному на троих. Он не испугается, даже если выйдет один на десятерых.

Спустя несколько напряженных секунд Шэн пожимает плечами и усмехается, словно все было отличной шуткой.

«Нам пора работать, – говорит он чересчур непринужденно. – Он заслуживает худшего, но сейчас мне некогда. Пошли».

Поставщики, державшие слугу, разжимают руки, и Шэн со своими дружками поворачиваются, чтобы уйти. Заметив меня, Шэн спрашивает:

«Ты идешь?»

«Нам сегодня в другую сторону», – говорю я, кивком указывая на дорожку.

«Как хочешь», – откликается он.

После их ухода Ли Вэй протягивает руку, намереваясь помочь слуге, лицо которого выражает ужас. Паренек пятится, а потом бросается наутек: страх придал ему силы, несмотря на боль. Ли Вэй провожает его взглядом и поворачивается к нам: похоже, удивляясь тому, что мы еще здесь. Заметив наши синие одежды, он отвешивает почтительный поклон в соответствии с нашим высоким статусом, а потом чуть напрягается, разглядев мое лицо.

Это – единственное внешнее проявление его удивления. В остальном он ведет себя идеально уважительно и благопристойно.

«Прошу меня простить, художники, – говорит он. – Я так спешил помочь, что, боюсь, вас толкнул. Надеюсь, я не причинил вам вреда».

Он обращается к нам обеим, но глаза его прикованы ко мне. Его взгляд настолько пронзителен, что у меня такое чувство, будто он может сбить меня с ног. Или, может, это просто то привычное головокружение, которое я всегда ощущала, оказываясь с ним рядом. Не важно: стоя перед ним сейчас, я обнаруживаю, что не в состоянии двигаться или говорить.

Не замечая моего смятения, Чжан Цзин мягко улыбается.

«Ничего страшного. С нами все в порядке».

«Я рад, – говорит он. Уже начав отворачиваться, он замирает. На его лице отражаются любопытство и неуверенность. – Надеюсь, вы не считаете, что мне не следовало помогать этому пареньку».

«Это было хорошо с твоей стороны», – вежливо отвечает Чжан Цзин.

Хотя она ответила за нас обеих, взгляд Ли Вэя задерживается на мне, словно он надеется, что я что-то добавлю. Вот только я не могу. Я так давно не видела его, и это внезапное, неожиданное столкновение застигло меня врасплох. Выждав несколько неловких секунд, Ли Вэй кивает.

«Ну что же. Желаю вам обеим хорошего дня», – говорит он и уходит от нас.

Мы с Чжан Цзин продолжаем свой путь, и мое бешеное сердцебиение постепенно успокаивается.

«Ты там ничего не стала говорить, – замечает она. – Ты его осуждаешь? Считаешь, что он не должен был мешать Шэну и его дружкам продолжить свою месть?»

Я отвечаю не сразу. Чжан Цзин на год меня старше, и мы чуть ли не всю жизнь были неразлучны и всем делились. Однако есть один секрет, который я от нее утаила. Когда мне было шесть, я залезла на старый подгнивший сарай, что наша мать не раз запрещала нам делать. Когда я оказалась на крыше, она провалилась и погребла меня под собой, а поблизости никого не было. Я застряла в развалинах на два часа – испуганная и уверенная в том, что останусь там навсегда.

А потом появился он.

Ли Вэю было всего восемь лет, но он уже начал работать в шахтах полную смену. Когда он пришел ко мне в тот день, он как раз возвращался с работы и весь был покрыт золотистой пылью. В тот момент, когда он протягивал мне руку помощи, закатное солнце упало на него так, что он засиял и заискрился. Уже тогда мое сердце трогало все необычное и прекрасное; я была очарована. Он помог мне выбраться из-под обломков. Его искренняя улыбка и чувство юмора помогли мне преодолеть робость, положив начало дружбе, которая продлилась почти десять лет и со временем стала чем-то гораздо большим…

«Фэй! – окликает меня Чжан Цзин. Она уже сильно удивлена. – С тобой все в порядке?»

Я прогоняю свои воспоминания, избавляясь от ослепительного образа того золотого мальчишки.

«В полном порядке, – вру я. – Я просто не люблю наблюдать такую жестокость».

«Я тоже», – соглашается она.

Мы сворачиваем на тропу, которая намного у́же главной улицы поселка, но здесь достаточно часто ходят пешеходы, так что она хорошо видна и сильно утоптана. Дорога ведет нас вдоль скалистого обрыва, позволяя любоваться великолепными видами окружающих горных вершин. Время достаточно раннее: в воздухе еще висит туман, скрывающий от нас пропасть.

Мы с Чжан Цзин останавливаемся рядом с кипарисом. Теперь, с приходом лета, он стал зеленее и пышнее, чем когда я видела его в прошлый раз. Сердце у меня сжимается из-за того, что я так давно здесь не была. Древний кипарис упрямо цепляется за свой каменистый карниз, широко раскинув ветви и протягивая их к небу.

«Видите, как гордо он стоит, несмотря на такие суровые условия? – нередко говорил нам отец. – Вот какими нам всегда следует быть: сильными и стойкими, несмотря ни на что».

Тогда мы всей семьей ходили гулять, а эта дорожка, ведущая мимо кипариса, была одной из самых любимых. Когда наши родители умерли, мы с Чжан Цзин развеяли их прах именно здесь.

Сейчас мы с ней стоим рядом и ничего не говорим: просто смотрим на открывшуюся перед нами панораму и наслаждаемся легким ветерком, который играет игольчатыми ветками дерева. Краем глаза я замечаю, что она щурится, – даже здесь. Как это ни больно, я вынуждена наконец что-то сказать. Шагнув вперед, я встаю так, чтобы она видела мои руки.

«Когда это началось?»

Она сразу же понимает, что я имею в виду, и с унылым видом отвечает:

«Не знаю. Довольно давно. Несколько месяцев назад. Поначалу все было не так уж страшно – только иногда в глазах туманилось. А теперь туман приходит чаще и становится гуще. Время от времени я прекрасно вижу. А иногда все вокруг настолько размыто и искажено, что я вообще ничего разобрать не могу».

«Все исправится», – уверенно заявляю я.

Она печально качает головой:

«А если нет? А что, если очень скоро я стану такой, как остальные? Если все вообще накроет мрак? – У нее на ресницах дрожат слезы, но она упрямо смаргивает их. – Мне следует уже сейчас признаться Наставникам и отказаться от ученичества. Это было бы честно».

«Нет! – возражаю я. – Так нельзя!»

«Рано или поздно они узнают, – не соглашается она. – Можешь себе представить, какой это будет позор, когда меня вышвырнут на улицу?»

«Нет, – снова говорю я, хотя втайне испуганно признаю, что, возможно, она права. – Ничего не говори. Я и дальше буду тебя прикрывать, и мы придумаем, как это исправить».

«И как же? – Она улыбается мне, ласково, но грустно. – Некоторые вещи не по силам даже тебе, Фэй».

Я отвожу взгляд, боясь, что мои глаза тоже наполнятся слезами из-за того, что я бессильна изменить судьбу сестры.

«Идем, – говорит она. – Нам нельзя опаздывать».

Мы продолжаем путь по идущей вдоль скалы дорожке. У меня тяжело на сердце. Я не собираюсь ей в этом признаваться – но, возможно, я действительно не в состоянии ей помочь. Пусть я могу грезить о невероятных вещах, пусть способна с помощью красок и кистей воплощать мои видения в реальность, но даже я не в силах вернуть само зрение. Эта мысль меня гнетет и терзает, так что я замечаю собравшуюся толпу, только когда мы чуть в нее не врезаемся.

Наша тропа, идущая по краю поселка, минует то место, на котором поставщики получают приходящие из города внизу грузы. Похоже, первая дневная партия как раз поднялась по подвесной дороге, и ее собираются распределять. Хотя это часто становится причиной внимания, я редко вижу, чтобы по такому поводу собиралось столь значительное количество людей. Это заставляет меня предположить, что происходит нечто необычное. Среди моря тускло-коричневой одежды я вижу синее пятно и узнаю еще одну нашу соученицу, Минь. Это – ее наблюдательный пост.

Я дергаю сестру за рукав, привлекая ее внимание:

«Что тут происходит?»

«Несколько дней назад Хранителю отправили послание, где говорилось, что нам нужно больше еды, что после недавних сокращений нам не хватает ее на жизнь, – объясняет она. – С этой партией как раз пришел его ответ».

У меня перехватывает дыхание. Хранитель Дороги. Связь с ним – событие крайне редкое. Он – тот, от кого зависит наша жизнь, кто решает, какие именно грузы придут к нам вверх по дороге из города. Без него у нас ничего не будет. С проснувшейся надеждой я присоединяюсь к остальным, чтобы узнать новости. Хранитель – великий и могущественный человек. Конечно же, он нам поможет!

Вместе с остальными я смотрю, как главный поставщик разворачивает письмо, которое пришло вместе с едой. Скрученное трубкой письмо было перевязано тоненькой зеленой ленточкой, которую он стискивает в руке во время чтения. На секунду я завороженно смотрю на нее, но потом перевожу взгляд на лицо мужчины, чьи глаза пробегают по письму. По его выражению я понимаю: хороших известий не будет. Его черты искажает множество эмоций – печальных и гневных. Наконец, он отдает письмо одному из помощников и встает на ящик, чтобы во время обращения к собравшимся все могли видеть его руки.

«Хранитель говорит: „Вы получаете меньше продуктов, потому что отправляете меньше металла. Хотите больше еды – отправляйте больше металла. Это – равновесие. Это – порядок. Это – гармония вселенной“».

Главный поставщик прерывается, но в его позе сохраняется напряженность, и положение его рук говорит, что на этом письмо не заканчивается. Спустя несколько секунд он продолжает делиться содержанием письма, хоть и крайне неохотно:

«Ваше предложение оскорбительно для той щедрости, которую мы все эти долгие годы к вам проявляли. В качестве наказания в течение следующей недели выдача продуктов будет уменьшена. Возможно, так вы лучше поймете равновесие».

Я чувствую, как у меня изумленно открывается рот. Кругом воцаряется хаос. Потрясение и негодование видны на всех лицах, руки двигаются так стремительно, что мне удается уловить только обрывки разговоров.

«Уменьшена? Нам не прожить на то, что у нас есть…»

«Откуда нам взять больше металлов? Ведь это наши шахтеры слепнут и…»

«Мы не виноваты, что не можем добывать столько! Почему нас наказывают за…»

Большего мне уловить не удается. Вся толпа с гневными лицами поворачивается к главному поставщику и собирается к его импровизированному помосту.

«Это неприемлемо! – яростно складывает знаки одна из женщин. – Мы этого не потерпим!»

Главный поставщик устало смотрит на них. Его облаком окутывает безнадежность. Ему тоже не нравится то, как все сложилось, но разве он может что-то изменить?

«И что вы предлагаете делать? – вопрошает он. Не получив ответа, он добавляет: – Всем надо вернуться к работе. Это – единственный способ выжить. Все так, как он говорит: если мы хотим получать больше продуктов, нам нужно больше металла. Стоя тут и жалуясь, этого не добьешься».

Это выводит из себя одного из мужчин, стоящих рядом с помостом. На нем грязная шахтерская одежда.

«Я спущусь туда! – заявляет он с налившимся кровью лицом. – Я заставлю Хранителя дать нам еду».

Кое-кто из толпы в пылу негодования ободрительно кивает. Однако главный поставщик сохраняет спокойствие, несмотря на нарастающую враждебность.

«Как именно? – спрашивает он. – Как ты туда спустишься? По подвесной дороге? – Он делает паузу и демонстративно осматривает возмутителя спокойствия с ног до головы. Всем известно, что подвесная дорога может выдержать примерно 30 кило. – Она перетрется и лопнет под твоим весом, и тогда у нас не останется ничего. Вот твой сын мог бы проделать этот путь. Может, ты отправишь его вести переговоры? Ему сейчас сколько? Восемь лет? – На это мужчина, оказавшийся заботливым отцом, отвечает возмущенным взглядом, но поставщика это не трогает. – Ну, а если ты не хочешь рисковать жизнью кого-то из близких в этой корзине, ты, конечно, можешь просто спуститься вниз».

Главный поставщик берет камень размером со свой кулак и сбрасывает с обрыва, запустив в край скалы. Мы все смотрим, как он ударяется о склон и моментально вызывает небольшую лавину, причем часть камней в ней крупнее первого камня. При сходе она поднимает тучу пыли и обрушивается в невидимые нам глубины. Про неустойчивый характер склона в поселке хорошо известно – этот факт много лет отмечался в записях. Кто-то из наших предков, еще способных слышать, решался на попытку спуска – якобы потому, что слух помогал им понять, когда пройдет лавина. Однако даже они опасались этих склонов.

«Конечно, тогда есть вероятность, что тебя раздавят падающие камни еще до того, как ты успеешь выразить свои мысли Хранителю. Кому-то еще хочется туда спуститься? – осведомляется главный поставщик, обводя всех взглядом. Как и следовало ожидать, ему никто не отвечает. – Возвращайтесь к работе. Добудьте больше металлов, чтобы мы смогли восстановить равновесие, как и сказал Хранитель Дороги».

Толпа медленно рассеивается: все расходятся по своим делам, в том числе и мы с Чжан Цзин. По дороге я думаю о том, что было сказано о равновесии, и о том, что мы все равно вынуждены делать то, чего требует Хранитель. Мы в его власти – его и подвесной дороги. Неужели это и есть равновесие? Или, может, это шантаж?

Мы с Чжан Цзин подходим к шахтам и там, наконец, расстаемся. Помахав мне на прощание рукой, она исчезает во тьме громадного входа, и я с болью в сердце провожаю ее взглядом. Это уже довольно давно стало ее обязанностью: уходить глубоко в шахты и наблюдать за повседневными трудами шахтеров. Хотя она находится в отдалении от любых опасных мест, я все равно за нее боюсь. Несчастные случаи бывают – даже без всякого злого умысла с чьей-то стороны. Я бы поменялась с ней местами, если бы могла, но Наставники этого не позволяют.

Мне недавно поручили дежурство снаружи шахты. В связи с возросшим количеством происшествий и недовольством ситуацией с продуктами Старейшины пожелали направить сюда еще одного наблюдателя. В мои обязанности входит оценка настроений среди шахтеров, регистрация всех происшествий и отслеживание количества добытого металла. Мой прошлый наблюдательный пост был в центре деревни, так что по сравнению с ним здесь обычно спокойно.

Я усаживаюсь на старый пень сбоку от входа в шахту. Тут удобно сидеть и наблюдать как за шахтой, так и за лесной дорогой, по которой недавно прошли мы с Чжан Цзин. Рядом с дорогой я замечаю несколько горных орхидей, белых с розовыми прожилками (наконец-то они распустились!). Их цветы имеют форму колокольчика и создают приятное красочное пятно на фоне зеленой и коричневой листвы, окружающей дорогу. На этой высоте цветы появляются редко, так что немалую часть дня я уделяю разглядыванию и запоминанию этих орхидей, представляя себе, как бы я их изобразила, если бы могла позволить себе такую роскошь. Порой я придумываю еще более фантастические картины, которые могла бы написать; например, бесконечные поля орхидей, раскидывающиеся розовым ковром.

Неясное движение у входа в шахту возвращает меня в реальный мир. Секунду я гадаю, не потеряла ли счет времени настолько, что шахтеры уже выходят на обеденный перерыв. Именно тогда мое дежурство становится самым напряженным. Но… нет, сейчас еще даже полдень не настал… Вот только двое мужчин выходят наружу, старый и молодой. Оба не замечают меня, сидящую в стороне на пеньке.

Один из вышедших – Ли Вэй, и я изумляюсь второй нашей встрече за один день. Наши жизни пошли настолько разными путями, что я теперь редко его вижу. Немолодой мужчина, идущий с ним, – его отец, Бао. Заметно, что он всю свою жизнь проработал на шахте: он физически и морально силен, и это позволило ему выживать все эти годы, но эти годы оставили свой след. Он уже не стоит так прямо, как раньше, и в нем ощущается явная усталость, несмотря на решительный взгляд.

Видя их рядом, я понимаю, насколько Ли Вэй похож на отца, таким Бао был в молодости. В Ли Вэе видна сила, но нет утомленности. Его черные волосы скручены в такой же пучок, какой носят все шахтеры, но несколько прядей выбились и прилипли к мокрому от пота лицу. Мелкая золотистая шахтная пыль покрыла его тело и одежду – почти как в тот давний день из нашего детства. Сейчас на нем тоже играет свет, и я чувствую боль в груди.

Бао поворачивает голову, и я вижу сочащуюся красным ссадину у него на лбу. Убедившись в том, что отец может держаться на ногах, Ли Вэй начинает очищать рану с помощью чего-то, что он извлек из холщового мешочка. Руки Ли Вэя двигаются быстро и ловко, что странно для столь крупного и сильного человека. Однако прикосновения его пальцев бережные и уверенные, так что вскоре рана на голове у отца очищена и забинтована.

«Сколько такое может повторяться? – говорит Ли Вэй, закончив перевязку. – Ты мог погибнуть!»

«Но не погиб же, – упрямо отвечает Бао. – Все в порядке».

Ли Вэй указывает на лоб отца:

«Все совсем не в порядке! Если бы я в последнюю секунду не вмешался, все было бы намного хуже. Ты больше не можешь работать в шахтах».

Бао продолжает стоять на своем:

«Могу и буду! Моего зрения хватает на то, чтобы выполнять свою работу. Остальное не важно».

«Речь идет не только о твоей работе. – Кажется, Ли Вэй изо всех сил старается сохранить спокойствие, но в его глазах видна паника. – И даже не только о твоей жизни. Речь идет о жизни других людей. Оставаясь внизу, ты подвергаешь их опасности. Оставь свою гордость и уйди на покой».

«Гордость – это единственное, что у меня осталось, – говорит Бао. – Единственное, что осталось у всех нас. Остальное уже отняли! Ты же слышал новости о продуктах. Из-за уменьшения пайков мы нужны тут, внизу, как никогда. Вот тут я и останусь, буду выполнять свой долг. А не сидеть в центре поселка с остальными попрошайками. Не тебе диктовать своему отцу, что ему делать, мальчишка».

Ли Вэй неохотно кланяется, но видно, что это проявление уважения, а не согласия. После этого Бао резко поворачивается и возвращается в шахту, оставив сына стоять на месте.

Я замираю. Их разговор стал повторением того, который я недавно вела с Чжан Цзин. Бао – очередной житель поселка, теряющий зрение.

Когда отец уходит, Ли Вэй бьет рукой по стволу чахлого деревца, растущего у входа в шахту. Я с самого детства видела вот такие его импульсивные действия. Они бывают порождены всплеском сильных чувств и обычно не приносят никакого вреда. Однако сейчас, когда его рука соприкасается с деревом, из нее брызжет кровь. Он испуганно отшатывается. Я вспоминаю, что на этом дереве иногда вешают объявления, и понимаю, что он, по-видимому, попал по старому гвоздю. Не задумываясь, я вскакиваю на ноги и хватаю мешочек, который он вынес для перевязки отца.

«Что ты делаешь?» – вопрошает Ли Вэй, не обращая внимания на капающую с его руки кровь. По его удивленному лицу понятно, что до этой минуты он не замечал моего присутствия.

«Прекрати разговоры, – ворчу я. – Не шевелись».

К моему изумлению, он слушается и замирает неподвижно, чтобы я смогла ему помочь. Повреждена его правая рука, что для шахтера может стать катастрофой. Однако, очищая рану, я убеждаюсь, что на самом деле она совсем не глубокая. Она напоминает мне порезы бумагой, которые я порой получаю на занятиях: они довольно поверхностные, но тем не менее сильно кровоточат. Вот только старый гвоздь – это нечто гораздо более опасное, так что, даже промыв ранку водой и стерев почти всю кровь, я продолжаю тревожиться насчет заражения. Я быстро отхожу к пню, возвращаюсь с кисетом, который обычно подвешиваю к поясу, и копаюсь в пакетиках с красителями. Найдя нужный (желтый), я чуть присыпаю порез порошком и только после этого заматываю чистой тканью. Надежно закрепив повязку, я еще раз осматриваю его руку, поворачивая так и этак. Его пальцы начинают переплетаться с моими, и я поспешно отстраняюсь.

«Что это было?» – спрашивает Ли Вэй, пока я убираю пакетик обратно в кисет.

«Пигмент для особого типа краски. Цвет дает корень, у которого есть и целебные свойства. Один раз я видела, как Наставник использовал его на ране. Он предотвратит заражение».

Я не говорю ему, насколько дорог этот пигмент, и не признаюсь, что мне вообще не положено носить его с собой на наблюдения. Наставники будут проводить инвентаризацию не скоро, и я надеюсь, что к тому времени придумаю какое-то объяснение тому, что у меня его мало осталось.

«У тебя не будет неприятностей из-за взаимодействия… – спрашивает Ли Вэй и добавляет: – …с шахтером?»

Его вопрос застает меня врасплох. Все происходило настолько быстро, что у меня даже не было времени задуматься о том, что я делаю. Я только что нарушила наше основное правило, начав взаимодействовать, когда нам положено только наблюдать. Если об этом узнает мой Наставник или еще кто-нибудь, у меня будут серьезные неприятности.

«Если будут, – пускай, – говорю наконец. – Я сама за себя решаю».

«А мне казалось иначе».

В следующее мгновение он понимает, как это было подло.

«Извини. – Его руки снова замирают, а потом он спрашивает: – Наверное, тебе придется рассказать про моего отца? Что он начал слепнуть?»

Ли Вэй прав. Формально, исполняя свои обязанности, я должна сообщать обо всем, что наблюдала, включая их разговор. Я вижу, что, как Ли Вэю ни больно, он хочет, чтобы я сообщила о его отце. Это снимет с него бремя ответственности и наконец освободит Бао от шахты и ее опасностей. Я вспоминаю слова старика – о том, как он цепляется за свою гордость. А потом я вспоминаю Чжан Цзин и ее собственный страх перед разоблачением. И медленно качаю головой.

«Нет, я не расскажу. – Чуть поколебавшись, я добавляю: – И тебе не надо бы так на него давить. Он просто пытается делать то, что делал всегда. Это благородно».

Ли Вэй изумленно смотрит на меня.

«Благородно? Да он же себя угробит!»

«Он заботится о других», – возражаю я.

«Заботится? – переспрашивает он все с тем же негодованием. – Мы гнем спины, рискуя жизнью и забывая о своих желаниях, чтобы кормить всех остальных. Все надежды и страхи поселка сосредоточены на нас. Если мы не будем работать, людям придется голодать. Это не забота. И тут точно нет ничего благородного. Это просто отсутствие выбора. Это просто капкан. Ты так давно с художниками, что успела забыть, каково всем остальным».

«Ты несправедлив! – говорю я, начиная злиться. – Ты знаешь, что наша работа необходима для существования поселка. И, конечно, я знаю, каково жить шахтерам! В этом весь смысл моей работы: наблюдать все».

«Наблюдать и испытывать – это разные вещи. – Ли Вэй гневно указывает на мой пенек. – Каждый день ты сидишь там и судишь всех с безопасного расстояния. Ты считаешь, что раз ты за нами следишь, то нас понимаешь. А ты не понимаешь. Если бы понимала, то никогда бы…»

Он не договаривает, и я делаю это за него:

«Не поднялась выше? Не согласилась получить место, благодаря которому мы с сестрой вышли из той лачуги и заняли положение, которое принесло нам почет и комфорт? Которое позволило мне применять на деле мои таланты? А что плохого в желании сделать свою жизнь лучше?»

Несколько секунд он не отвечает, а потом уточняет:

«А это так и есть, Фэй? Твоя жизнь стала лучше?»

Я вспоминаю вольготные летние дни, когда мы вместе с ним лежали в траве, сцепив пальцы, и говорили о будущем. В те дни я просто была у художников на посылках. Мой статус изменился тогда, когда меня сделали подмастерьем, и из шахтерской дочери я превратилась в наследницу Старейшины Чэня. Незадолго до этого умерли мои родители, мы с Чжан Цзин жили в крошечном ветхом домишке и получали скудные крохи еды. Старейшины так жаждали заполучить мой талант, что взяли и Чжан Цзин, хотя ее способности уступали моим. Этот шаг принес мне все, о чем я только могла мечтать, за одним исключением: художники вступают в брак только с художниками.

«Твоя жизнь стала лучше?» – снова спрашивает Ли Вэй.

«В основном – да, – говорю я наконец, ненавидя себя за боль, вспыхивающую в его взгляде. – Но что нам было делать? Ты прекрасно знаешь, что я должна была воспользоваться тем шансом. А он потребовал жертв. Такова жизнь, Ли Вэй. Так всегда было».

«Значит, пора что-то менять!» – бросает он мне.

Он отходит от меня как раз вовремя: из главного хода шахты на обед начинают выходить шахтеры. Я наблюдаю за ним, пока толпа не проглатывает его, и пытаюсь понять, что именно, по его мнению, следует изменить. Ту систему, которая не выпускает Бао и всех остальных из шахт? Или ту, которая разлучила нас с Ли Вэем? Немного подумав, я понимаю, что это одна и та же система.

Когда шахтеры рассаживаются группами и начинают есть и разговаривать, я сную вокруг них, держась как можно незаметнее, пытаясь следить за разговорами и собрать как можно больше информации… и стараясь не думать о том, что сказал Ли Вэй. В такие оживленные моменты наше наблюдение-без-вмешательства становится наиболее важным.

Вернувшись к своему пеньку, я изумленно застываю на месте, обнаружив, что кто-то поработал над ним ножом. То, что недавно было плоской выгоревшей на солнце поверхностью, теперь украшено узором из хризантем… по-настоящему поразительным. В нашей школе резьбе почти не уделяют внимания, но мой взгляд художника невольно отмечает то умение и точность, с которыми передан каждый лепесток этого королевского цветка – цветка, который я видела только в книгах. Эти хризантемы прекрасны, а то, что их создали в столь короткий промежуток времени, делает их еще более удивительными.

Я вздыхаю, догадываясь, откуда они появились. Пока мы с Ли Вэем росли рядом, мы просили друг у друга прощения, обмениваясь подарками. Мои имели форму рисунков, грубо исполненных с помощью тех природных ресурсов, которые мне удавалось разыскать. А его неизменно были резьбой по дереву. Был только один раз, когда такой обмен не состоялся: в тот день я сказала ему, что становлюсь подмастерьем и никогда не смогу выйти за него замуж. В тот день мы поругались, а позже я нарисовала на наружной стороне его двери хризантему, как приглашение помириться. В ответ я так ничего и не получила.

Теперь я прикасаюсь к этим резным хризантемам, изумляясь тому, насколько развились его способности за эти два года. Горьковато-сладкие воспоминания какое-то время не отпускают меня, но потом я неохотно их прогоняю и продолжаю мои наблюдения.