Читать книгу Капитализм не проблема, а решение. Путешествие по новейшей истории пяти континентов - Райнер Цительман, Райнер Цительманн - Страница 4

1. Китай: от голода к экономическому чуду
Великий голод

Оглавление

Самый амбициозный социалистический эксперимент в истории начался с того, что десятки миллионов крестьян по всей стране были вынуждены работать на масштабных ирригационных проектах без достаточного питания и отдыха. Вскоре на земляных работах в рамках крупномасштабных проектов по строительству плотин и каналов был занят каждый шестой китаец[21]. Изъятие огромной части сельскохозяйственной рабочей силы стало одной из нескольких причин голода, который начал распространяться по всему Китаю. Партийные чиновники были беспощадны в своих усилиях добиться результатов: крестьян связывали за кражу овощей или убивали ножом за недостаточно усердную работу. Непокорных крестьян отправляли в трудовые лагеря. Вооруженные кнутами военные патрули ходили по деревням, чтобы убедиться, что все работают с максимальной самоотдачей[22].

В то время сельское хозяйство было основным источником дохода в Китае, и крестьяне составляли большинство населения страны. Во время «Большого скачка» частная собственность была полностью отменена, и крестьяне вынужденно переселялись из своих домов в бараки, похожие на фабрики, где жили порой вместе с 20 000 своих товарищей по несчастью. По всему Китаю насчитывалось 24 000 таких колхозов, или «народных коммун», со средним числом членов 8000 человек.

Мао сам отредактировал – и оценил как «великое сокровище» – устав первой коммуны в Хэнани, обязывавший все 9369 семей «полностью передать свои частные участки… дома, животных и деревья» и жить в общежитиях «в соответствии с принципами выгодного производства и контроля». Дома должны были быть «разобраны… если коммуне нужны кирпичи, черепица или древесина»[23].

Мао дошел до того, что рассматривал возможность «заменить имена людей номерами». В Хэнани и других образцовых районах «крестьяне работали в поле в одежде с номером, пришитым на спине… Крестьянам не только запрещалось есть до́ма, их котелки и печи разбивались». Вместо этого их кормили в столовых, которые «иногда находились в нескольких часах ходьбы от мест, где люди жили или работали», заставляя их «переезжать на место расположения столовой», где они «жили как животные, втиснутые в любое доступное пространство, без уединения и семейной жизни»[24]. Каждое утро рабочие бригады маршировали на поля производственных сражений под красными флагами и с мотивационными лозунгами, звучащими из динамиков.

Результатом этого эксперимента стал, вероятно, самый страшный голод – и уж точно самый страшный рукотворный голод – в истории человечества. Основываясь на официальных данных, китайский демограф Цао Шуцзи подсчитал, что в период между 1958 и 1962 гг. в Китае от голода умерло около 32,5 млн человек. По его подсчетам, сильнее всего пострадала провинция Аньхой, где погибло более 6 млн человек, или более 18 % населения, за ней следует Сычуань, где погибло 13 % населения (9,4 млн человек)[25].

Основываясь на анализе, проведенном китайскими органами государственной безопасности, и обширных секретных отчетах, подготовленных партийными комитетами в последние месяцы «Большого скачка», немецкий историк Франк Дикёттер приходит к значительно более высокой оценке: с 1958 по 1962 г. по всему Китаю избыточная смертность составила около 45 млн человек. Большинство из них умерли от голода, а 2,5 млн были замучены или избиты до смерти[26]. «Другие жертвы были намеренно лишены пищи и умерли от голода… Людей убивали выборочно – потому что они были богаты, потому что медленно двигались, потому что высказывали свое мнение или просто потому, что по каким-то причинам не нравились человеку, который держал половник в столовой»[27]. Людей массово наказывали за выражение критики. Согласно отчету из уезда Фэнъян провинции Аньхой, 28 026 человек (более 12 % населения) были приговорены к телесному наказанию или им был сокращен рацион питания; в результате 441 человек умер, а еще 383 получили тяжелые травмы[28].

Китайский журналист и историк Ян Цзишэн в предисловии к «Надгробию», своему двухтомному исследованию Великого голода, которое было опубликовано в Гонконге в 2008 г. и запрещено в материковом Китае, вспоминает: «Голод, который предшествовал смерти, был хуже самой смерти. Зерна не было, все дикие травы были съедены, даже кора была содрана с деревьев, а для наполнения желудков использовались птичий помет, крысы и вата. На полях каолиновой глины голодающие люди жевали глину, когда копали ее»[29]. Нередки были случаи каннибализма. Сначала отчаявшиеся жители деревни ели только трупы животных, но вскоре они начали выкапывать мертвых соседей, чтобы приготовить и съесть. Человеческая плоть продавалась на черном рынке вместе с другими видами мяса[30]. В исследовании, составленном – и быстро положенным под сукно – после смерти Мао для уезда Фэнъян, «только весной 1960 г. было зарегистрировано шестьдесят три случая каннибализма, включая случай с супружеской парой, которая задушила и съела своего восьмилетнего сына»[31].

Став жертвой развязанного им террора, руководство Коммунистической партии предпочло принять за чистую монету ложные отчеты о феноменальных урожаях, представленные народными коммунами. Коммуны, представлявшие реальные цифры, получали белые флаги в качестве наказания за недостаток революционного рвения, обвинялись во лжи и подвергались насилию. В предыдущие годы крестьяне действительно подавали ложные отчеты в некоторых случаях в знак протеста против повышения налога на зерно. Теперь же любой, кто утверждал, что ему не хватает еды, считался врагом социалистической революции и агентом капитализма. Простое заявление «я голоден» стало опасным актом восстания[32].

Бежать в места, где еще была еда, было запрещено, что привело к ситуации, которая, по словам очевидца, была «хуже, чем во время японской оккупации» (1937–1945): «Даже когда пришли японцы… мы могли убежать. [Теперь же] нас просто заперли, чтобы мы умирали дома. В моей семье было шесть человек, четверо умерли». Партийные кадры также должны были остановить «людей, “ворующих” для себя еду. Ужасные наказания были широко распространены; некоторых людей хоронили заживо, других душили веревками, третьим отрезали носы. В одной деревне после отчаянной мольбы родителей четверо перепуганных маленьких детей были спасены от погребения заживо за то, что взяли немного еды, только тогда, когда земля была им по пояс. В другой деревне ребенку отрубили четыре пальца за попытку украсть клочок недозрелой пищи… Подобные случаи жестокости встречаются практически в каждом рассказе об этом периоде по всей стране»[33].

Согласно официальной правительственной пропаганде, китайская экономика развивалась от силы к силе, постоянно достигая рекордных результатов во всех отраслях и предоставляя убедительные доказательства превосходства социалистической системы. Мао Цзэдун был особенно одержим производством стали как мерилом прогресса социализма, вплоть до того, что запоминал объемы производства стали, достигнутые почти всеми остальными странами, и ставил нереальные цели в попытках превзойти их. В 1957 г. Китай произвел 5,35 млн тонн стали. В январе 1958 г. правительство поставило цель в 6,2 млн тонн, которая была почти удвоена до 12 млн тонн в сентябре того же года[34].

В то время китайская сталь в основном производилась в небольших доменных печах (многие из них нормально не работали и производили металл, непригодный для использования), которые обслуживались сельскими жителями на задних дворах сельскохозяйственных коммун. Груды железных чушек, которые изготавливались в сельских коммунах и были слишком малы и хрупки, чтобы их можно было использовать на современных прокатных станах, были привычным зрелищем по всему Китаю[35].

Это привело к абсурдным сценам по всей стране, когда партийные кадры ходили от двери к двери, чтобы конфисковать домашнее и сельскохозяйственное оборудование. «Сельскохозяйственные инструменты, даже водовозки, были вывезены и переплавлены, как и кухонная утварь, железные дверные ручки и женские заколки для волос. Лозунг режима гласил: “Сдать одну кирку – значит уничтожить одного империалиста, спрятать один гвоздь – значит спрятать одного контрреволюционера”»[36].

Любой, кто не проявлял необходимого уровня энтузиазма, подвергался «словесным оскорблениям, толканию, связыванию и выставлению на позор»[37]. Эксперты, выступавшие за разум и умеренность, подвергались преследованиям. «Тон дискредитации рациональности задал Мао Цзэдун, заявив, что “к знаниям буржуазного профессора следует относиться как к собачьему пуку, ничего не стоящему, заслуживающему только презрения, насмешки и осуждения”»[38].

В конце декабря 1958 г. сам Мао Цзэдун был вынужден признать перед своим окружением, что «лишь 40 % – это хорошая сталь» и вся она поступает со сталелитейных заводов, в то время как дворовые печи произвели 3 млн тонн бесполезной стали – «гигантская растрата ресурсов и рабочей силы, [которая] вызвала дальнейшие потери»[39].

Несмотря на то что все больше крестьян призывалось на крупномасштабные проекты по ирригации и производству стали, вместо того чтобы обрабатывать землю, сельскохозяйственные коммуны продолжали сообщать о рекордных урожаях, которые были сильно преувеличены. В сентябре 1958 г. газета Коммунистической партии «Жэньминь жибао» сообщила, что средняя урожайность зерновых в Гуанси составила 65 000 кг на му (660 квадратных метров), тогда как более реалистичной оценкой было бы 500 кг[40].

Эти завышенные заявления были известны как «спутники». Спутниковые поля, «обычно создаваемые путем пересадки созревших культур с нескольких полей на один искусственный участок»[41], разрастались по всему Китаю. Как следствие, правительство увеличило экспорт зерна с 1,93 млн тонн в 1957 г. до 4,16 млн тонн в 1959 г. «В 1959 г., когда Мао Цзэдун объявил, что производство зерна в Китае достигло 375 млн тонн, фактическое производство, вероятно, составляло 170 млн»[42].

Под давлением настойчивого стремления Коммунистической партии достичь своих экономических целей любой ценой коммуны обещали государству большое количество «излишков зерна». «С раздутыми урожаями появились квоты на закупку, которые были слишком высокими, что привело к дефициту и откровенному голоду»[43]. Что еще хуже, плановая экономика создала логистический хаос, который, в свою очередь, привел к тому, что значительная часть урожая уничтожалась болезнями, крысами и насекомыми[44].

Мао Цзэдун попытался решить эту проблему с помощью еще одной масштабной кампании, направленной на избавление Китая от «четырех вредителей»: воробьев, крыс, комаров и мух. Для этого он мобилизовал все население, чтобы размахивать палками и метлами в воздухе и создавать шум, который отпугивал воробьев, пока они не выбивались из сил и не падали с неба. Эта кампания оказалась настолько эффективной, что вредители, размножение которых «когда-то сдерживали воробьи (и другие птицы), теперь процветали, что привело к катастрофическим результатам». Мольбы ученых о том, что экологический баланс будет нарушен, были проигнорированы. В конце концов китайское правительство направило в советское посольство в Пекине «совершенно секретный» запрос на 200 000 воробьев с советского Дальнего Востока[45].

Несмотря на усиливающийся голод, китайцы не хотели терять лицо, прося своих российских союзников приостановить экспорт зерна и отложить выплату долгов. Точно так же они были слишком горды, чтобы принять предложения Запада о помощи[46]. Напротив, даже во время самых сильных голодов Китай щедро поставлял, а в некоторых случаях даже дарил пшеницу Албании и другим союзникам. Политика «экспорт превыше всего», принятая в 1960 г., означала, что в разгар голода все провинции были вынуждены передавать государству больше продовольствия, чем когда-либо прежде[47]. Официальная пропаганда режима, рассчитанная на внутреннюю и внешнюю аудиторию, была отчаянной попыткой сохранить видимость, отрицая возможность голода в социалистической системе. Последующие расчеты показали, что изменение политики потенциально могло бы спасти до 26 млн человеческих жизней[48].

Отчаявшиеся граждане писали письма Мао Цзэдуну и главе государства Чжоу Эньлаю, полагая, что они не знают о голоде. Одно из таких писем гласило: «Уважаемые председатель Мао, Чжоу Эньлай и руководители центрального правительства, поздравляю вас с праздником Весны! В 1958 г. наша родина повсеместно совершила Большой скачок… но в восточной части Хэнани, в районах Юйчэн и Сяи, в течение последних шести месяцев жизнь людей была не очень хорошей… Дети голодают, взрослые бедствуют. Они истощены до кожи и костей. Причина – ложные данные о производительности труда. Пожалуйста, прислушайтесь к нашему крику о помощи!»[49]

Партийные чиновники, изучающие ситуацию на местах, столкнулись с ужасными сценами. В уезде Гуаншань они обнаружили выживших, сидящих на корточках среди обломков своих домов и беззвучно плачущих на лютом холоде. По всему Китаю дома были снесены, чтобы обеспечить топливо для доменных печей и удобрения. В Гуаншане четверть населения, составлявшего 500 000 человек, погибла и была похоронена в братских могилах[50]. Нехватка продовольствия усугублялась тем, что от голода умирали миллионы и миллионы животных.

Мао Цзэдун и его товарищи по партии знали о проблемах, но долгое время пытались их оправдать или отрицать. Официальная линия партии заключалась в том, что, как и на войне, эти жертвы были необходимым и неизбежным шагом на пути к славному созданию коммунистического общества в ближайшем будущем. Три года жертв были не слишком высокой ценой за 1000 лет жизни в коммунистическом раю. В июле 1959 г. Мао Цзэдун провозгласил: «Ситуация в целом прекрасная. Есть много проблем, но нас ждет светлое будущее!»[51]

Он прекрасно понимал, что для того, чтобы это светлое будущее наступило, возможно, придется погибнуть миллионам, заявив советским лидерам во время своего визита в Москву в 1957 г.: «Мы готовы пожертвовать 300 миллионами китайцев ради победы мировой революции»[52]. В ноябре 1958 г., «разговаривая со своим окружением о трудоемких проектах, таких как гидротехнические сооружения и производство “стали”… Мао сказал: “Работая так, со всеми этими проектами, половине Китая, возможно, придется умереть. Если не половина, то, возможно, одна треть или одна десятая – 50 млн – умрут»[53].

Линь Бяо, которого Мао Цзэдун назначил своим преемником за предположительно непоколебимую преданность, придумал популярный лозунг: «Плавание по морю зависит от рулевого. Совершение революции зависит от мысли Мао Цзэдуна». В своем личном дневнике он признался, что считает «Большой скачок» «основанным на фантазиях и полной неразберихе»[54]. В конце концов, Мао был вынужден отказаться от «Большого скачка», что, однако, не помешало ему через несколько лет привести в действие другую, столь же катастрофическую политическую программу. Провозглашенная в 1966 г. Культурная революция стала еще более радикальной попыткой преобразования китайского общества, в ходе которой миллионы людей, обвиненных в распространении капиталистических идей или критике «Большого скачка», были приговорены к принудительным работам или пыткам, а сотни тысяч убиты.

Десятки миллионов человеческих жизней, потерянных в результате очередного неудачного социалистического эксперимента, не должны были стать неожиданностью для китайских коммунистов, которые, в конце концов, видели, как в 1930-х годах в СССР разворачивалась катастрофа аналогичного масштаба. Как и в Китае, попытки коллективизации сельскохозяйственного производства привели к гибели миллионов людей от голода. К сожалению, учебники истории полны примеров неудачных социалистических экспериментов, заставляющих коммунистов в других странах мира верить, что их собственные эксперименты – в другой стране и в другую эпоху – обязательно увенчаются успехом.

Экономические последствия правления Мао Цзэдуна были катастрофическими. В 1978 г. доходы двух из трех крестьян были ниже, чем в 1950-е годы. У трети крестьян доходы даже упали ниже уровня до японского вторжения. После смерти Мао в 1976 г. его преемники были настроены более прагматично. Почувствовав, что китайскому народу надоели радикальные социалистические эксперименты, непосредственный преемник Мао Цзэдуна, Хуа Гофэн, подготовил почву для человека, которому предстояло сыграть решающую роль в преобразовании Китая, – Дэн Сяопина. Преемники Мао, в частности Дэн, были достаточно умны, чтобы принять близко к сердцу некоторые конфуцианские слова мудрости: «Тремя способами мы можем научиться мудрости: во-первых, размышлением, что благороднее всего; во-вторых, подражанием, что легче всего; и в-третьих, опытом, что горше всего».

21

Frank Dikötter, Mao’s Great Famine: The History of China’s Most Devastating Catastrophe, 1958 – 62 (London: Bloomsbury, 2010), 27.

22

Ibid., 32.

23

Цит. по: Chang and Halliday, Mao, 529.

24

Ibid., 529–530.

25

Felix Wemheuer, Der große Hunger: Hungersnöte unter Stalin und Mao (Berlin: Rotbuch Verlag, 2012), 194–195.

26

Dikötter, Mao’s Great Famine, xii.

27

Ibid., x iii.

28

Wemheuer, Der große Hunger, 203.

29

Цит. по: Felix Lee, Macht und Moderne: Chinas großer Reformer Deng Xiaoping – Die Biographie (Berlin: Rotbuch Verlag, 2014), 80.

30

Dikötter, Mao’s Great Famine, 320–321.

31

Chang and Halliday, Mao, 533.

32

Wemheuer, Der große Hunger, 169.

33

Chang and Halliday, Mao, 531.

34

Dikötter, Mao’s Great Famine, 57.

35

Ibid., 61.

36

Chang and Halliday, Mao, 526.

37

Dikötter, Mao’s Great Famine, 60.

38

Chang and Halliday, Mao, 526.

39

Ibid., 527.

40

Ronald Coase and Ning Wang, How China Became Capitalist (New York: Palgrave MacMillan, 2012), 15 <Коуз Р., Ван Н. Как Китай стал капиталистическим. М.: Новое издательство, 2016. С. 33>.

41

Chang and Halliday, Mao, 520.

42

Ibid., 15.

43

Dikötter, Mao’s Great Famine, 128.

44

Ibid., 137.

45

Chang and Halliday, Mao, 525.

46

Wemheuer, Der große Hunger, 189.

47

Dikötter, Mao’s Great Famine, 133.

48

Wemheuer, Der große Hunger, 193.

49

Цит. по: ibid., 181.

50

Dikötter, Mao’s Great Famine, 117.

51

Ibid., 92.

52

Цит. по: Chang and Halliday, Mao, 535.

53

Цит. по: ibid., 535.

54

Цит. по: Dikötter, Mao’s Great Famine, 100.

Капитализм не проблема, а решение. Путешествие по новейшей истории пяти континентов

Подняться наверх