Читать книгу Убийство из-за книги (сборник) - Рекс Стаут - Страница 10

Бланш Дьюк едва не испортила мне всю обедню.

Десять пар глаз так и впились в Уэлмана и миссис Эйбрамс, когда они в сопровождении Фрица вошли в гостиную. Правда, в двух или трех случаях изображение, должно быть, вышло недостаточно четким. Я встал, представил всех и провел вновь пришедших к приготовленным для них стульям, которые я поставил с обеих сторон от себя. Миссис Эйбрамс в платье из черного шелка, возможно искусственного, казалась испуганной и напряженной, но держалась с достоинством. Уэлман, все в том же сером костюме либо его двойнике, безуспешно пытался смотреть сразу на всех. Сидел он прямо, на краешке стула. Я открыл было рот, чтобы заговорить, но Бланш опередила меня:

– Вам надо выпить, друзья. Что вам налить?

– Нет, благодарю, – вежливо отказался Уэлман. Миссис Эйбрамс просто помотала головой.

– Но послушайте, – не унималась Бланш, – ведь у вас несчастье. Поверьте моему опыту, меня всю жизнь преследуют несчастья. Выпейте коктейль. Два стаканчика джина, один – сухого вермута…

– Заткнитесь, Бланш! – приказала миссис Адамс.

– Сама заткнись! – огрызнулась Бланш. – Это дружеская пирушка. Вам не заставить Корригана уволить меня, старая ябеда!

Я бы с радостью вышвырнул ее в окно. Пришлось вмешаться:

– Я правильно смешал вам этот коктейль, Бланш?

– Конечно.

– Зовите меня Арчи.

– Конечно, Арчи.

– Хорошо, и сейчас я тоже поступаю правильно. Я всегда все делаю правильно. Как по-вашему, я бы оставил миссис Эйбрамс и мистера Уэлмана вопреки их желанию без выпивки?

– Нет, конечно.

– Значит, договорились. – Я повернулся направо, поскольку раньше пообещал миссис Эйбрамс, что Уэлман будет первым. – Мистер Уэлман, я рассказал этим дамам про дело, которое мы расследуем с мистером Вульфом, и они заинтересовались отчасти из-за того, что служат в этой самой конторе, где служил Леонард Дайкс. Я сказал, что вы с миссис Эйбрамс поджидаете мистера Вульфа, и подумал, что, быть может, вы согласитесь рассказать нашим гостьям о вашей дочери Джоан. Я надеюсь, вы не против?

– Нет, нисколько.

– Сколько лет было Джоан?

– Ей было двадцать шесть. Двадцать девятого ноября был ее день рождения.

– Она была вашим единственным ребенком?

– Да, единственным.

– Она была хорошей дочерью?

– Лучше ее не было на всем белом свете.

Неожиданно – по крайней мере, для меня – нас прервали. Миссис Эйбрамс негромко, но ясно отчеканила:

– Она была нисколько не лучше, чем моя Рейчел.

Уэлман улыбнулся. Мне прежде не приходилось видеть, как он улыбается.

– Мы с миссис Эйбрамс уже обменялись впечатлениями. Мы сравнивали наших дочерей. Я согласен, не будем спорить. Ее Рейчел ничем не уступала моей дочери.

– Тут не о чем спорить, – поспешно вмешался я. – А какие планы строила Джоан: выйти замуж, продолжать карьеру или еще что?

– Боюсь, что точно не знаю, – промолчав, ответил мистер Уэлман. – Я же говорил вам, что она закончила Смитовский колледж с отличием.

– Да.

– Одно время она дружила с симпатичным молодым человеком из Дартмута, и мы даже думали, что они обвенчаются, но у нее тогда еще молоко на губах не обсохло и, слава богу, хватило ума это осознать. А здесь, в Нью-Йорке, она служила в этом издательстве почти четыре года, она нам писала в Пеорию о разных…

– А где эта Пеория? – спросила Бланш Дьюк.

Уэлман хмуро посмотрел на нее:

– Пеория? Это город в штате Иллинойс. Джоан писала нам о разных молодых людях, с которыми знакомилась, но нам казалось, что она не готовится к семейной жизни. Мы-то считали, что уже пора, во всяком случае ее мать так думала, но Джоан, по-видимому, полагала, что ее ждет карьера в издательстве. Она получала восемьдесят долларов в неделю, вполне прилично для двадцатишестилетней девушки, и в августе прошлого года, когда я приезжал в Нью-Йорк, Шолл сказал мне, что они очень надеются на нее. Как раз вчера я вспоминал об этом. Мы с ее матерью тоже надеялись на нее… – Он нагнулся вперед, посмотрел на миссис Эйбрамс, потом снова на меня. – Мы обсуждали это наверху с миссис Эйбрамс. Она чувствует то же самое, только у нее прошло всего два дня, и она еще всего не осознала. Я сказал ей, что, если вы дадите мне блокнот и карандаш и попросите записать все, что я помню о Джоан, готов держать пари, что припомню десяток тысяч, даже больше ее поступков и слов, замыслов и настроений. Вы не представляете себе, что значит иметь дочь.

– Да, вы правы. Вам есть что вспомнить.

– Верно. Я до того додумался, что уже начал себя спрашивать: а вдруг это наказание свыше за то, что слишком гордился ею? Но это не так – я вовсе не считал ее ангелом. Грехов за ней водилось с лихвой… Ребенком ей случалось лгать и изворачиваться, да и когда она выросла, она далеко не всегда поступала так, как мне хотелось, но я задал себе вопрос: могу ли я, положа руку на сердце, попрекнуть ее хоть одним неблаговидным поступком? И понял: нет, не могу.

Он умолк и начал обводить взглядом моих гостей. Не спеша, словно искал в каждом лице понимания.

– Нет, не могу, – твердо повторил он.

– Значит, она была само совершенство, – заметила Клэр Бэркхардт.

Думаю, она не хотела съязвить, но Бланш Дьюк пришла от ее реплики в ярость.

– Заткни свою глотку, ты, вундеркинд из вечерней школы! – обрушилась она на Клэр. – У человека горе! Он потерял дочь! Или ты тоже окончила колледж с отличием?

– Я никогда не училась в вечерней школе, – негодующе возразила Клэр. – Я закончила Олифантскую частную школу бизнеса!

– Я вовсе не говорил, что она была совершенством, – сказал Уэлман. – Нередко мне казалось, что она ведет себя неправильно. Впрочем, что бы я вам ни рассказывал, ее уже нет в живых, и теперь все изменилось. Но в ней, будь это в моей власти, я не стал бы менять ничего, ни единой черточки. Вот посмотрите на себя… сколько вы выпили… Будь здесь ваши отцы, вряд ли бы они одобрили это. А теперь представьте, что сегодня вечером вас убили и родители отвезли вас домой и похоронили… Неужели после этого вы можете подумать, что они упрекнули бы вас в пристрастии к спиртным напиткам? Конечно нет! Они будут помнить о вас только самое лучшее, только то, чем могли бы гордиться… – Он вытянул шею. – Не так ли, миссис Эйбрамс? Ведь именно так вы относитесь к вашей Рейчел?

Миссис Эйбрамс подняла голову. Обратилась она даже не к Уэлману, а скорее ко всем присутствующим:

– Как я отношусь к моей дочери Рейчел? – Она покачала головой. – Прошло всего два дня. Буду с вами искренна. Пока говорил мистер Уэлман, я сидела и думала. Моя Рейчел спиртного в рот не брала. Если бы я хоть раз увидела, что она выпивает, я не пожалела бы крепких слов, чтобы отругать ее как следует. Даже страшно представить, как бы я вышла из себя. Но вот сейчас, сиди она здесь с вами за столом и выпей столько, что не узнала бы собственную мать, я бы сказала ей: «Пей, доченька! Пей на здоровье!» – Она судорожно сжала руки. – Не хочу кривить душой, но, быть может, я путано говорю. Вдруг вы не поняли, что я хочу сказать…

– Мы поняли, – еле слышно прошелестела Элинор Грубер.

– Мне повезло больше, чем мистеру Уэлману, у меня есть еще две дочери. Деборе шестнадцать, она у меня толковая, кончает школу. А Нэнси двадцать, она учится в колледже, как Джоан, дочь мистера Уэлмана. Они поумнее, чем Рейчел, и более шустрые. Рейчел, конечно, не получала восемьдесят долларов в неделю, как Джоан, ведь ей приходилось платить за аренду конторы и прочее, но все же зарабатывала она неплохо, однажды вышло даже сто двадцать долларов за неделю, правда ей пришлось засиживаться допоздна. Вы только не думайте, что я заставляла ее трудиться до изнеможения. Некоторые наши друзья так считают, но они ошибаются. Рейчел радовалась, что ее сестренки такие головастые, и она сама уговорила Нэнси поступить в колледж. Когда у нее случался дополнительный заработок, я твердила: «Купи себе, наконец, новое платье или прокатись куда-нибудь», а она только смеялась и отвечала: «Что ты, мамуля, я труженица». Она звала меня мамулей, а Нэнси и Дебора зовут меня мамой – вот и вся разница. – Она снова стиснула руки. – Вы знаете, что прошло всего два дня с тех пор, как ее не стало? Знаете?

– Да, знаем, – донеслось с разных сторон.

– Поэтому я еще не представляю, что будет, когда пройдет больше времени, как у мистера Уэлмана. Он долго размышлял и теперь заплатил огромные деньги, чтобы мистер Вульф отыскал убийцу Джоан. Если бы у меня тоже водились деньги, возможно, я поступила бы так же… Не знаю… Пока я могу думать только о Рейчел. Я пытаюсь понять, почему так случилось. Рейчел была простой труженицей. Исправно трудилась и получала честно заработанное вознаграждение. Она никому не причиняла зла. Не делала ничего дурного. И вот мистер Гудвин рассказал, что к ней обратился мужчина, Рейчел отпечатала ему рукопись, он расплатился, и вдруг какое-то время спустя он возвращается и убивает мою дочь. Я пытаюсь осознать, почему так случилось, и не могу. Сколько бы мне ни объясняли, я никогда не смогу понять, почему кому-то понадобилось убивать мою Рейчел. Нет в мире человека, который мог бы сказать: «Рейчел Эйбрамс меня обидела». Вы женщины и знаете, как трудно быть такой, чтобы о вас никто дурного слова не сказал. Я вот совсем не такая.

Миссис Эйбрамс умолкла. Потом стиснула губы, словно собираясь с духом, и заговорила снова:

– Однажды я плохо обошлась со своей Рейчел… – Подбородок ее мелко задрожал. – Извините меня, ради бога… – Она запнулась, всхлипнула, встала со стула и быстро зашагала к двери.

Джон Р. Уэлман не стал соблюдать правила хорошего тона. Ни слова не говоря, он вскочил и последовал за миссис Эйбрамс. Из-за двери донесся его голос, потом все стихло.

Гости сидели словно пришибленные.

– Есть еще кофе, – сообщил я. – Кому-нибудь подлить?

Желающих не оказалось. Я вновь заговорил:

– Миссис Эйбрамс допустила одну неточность. По ее словам, я сказал ей, будто мужчина, который расплатился с Рейчел за перепечатку рукописи, потом вернулся и совершил убийство. На самом деле я сказал ей, что Рейчел убили из-за того, что она печатала рукопись, не имея в виду, что убийца – непременно ее клиент.

Слушали меня не все. Три гостьи утирали глаза платочками. Еще две не скрывали слез.

– Вы можете это доказать? – вызывающе спросила Долли Хэрритон.

– Доказательств у нас нет. Но идея нравится.

– Вы просто спятили, – заявила вдруг Хелен Трой.

– Вот как? Почему?

– Вы сказали, что смерть Леонарда Дайкса связана с этими двумя убийствами. Вы хотели сказать, что все трое погибли от руки одного убийцы?

– Я этого не говорил, но уверен, что так и есть. У меня нюх.

– Значит, вы и впрямь ненормальный. С какой стати Кону О’Мэлли вздумалось бы убивать этих девчонок? Он не…

– Замолчите, Хелен! – рявкнула миссис Адамс.

Девушка пропустила окрик мимо ушей и продолжила как ни в чем не бывало:

– Он не убивал…

– Замолчите! Вы пьяны!

– Ничего подобного! Я была чуть-чуть пьяна, а теперь трезва как стеклышко. Кто угодно протрезвел бы, послушав эту пару. – Она уставилась на меня в упор. – Кон О’Мэлли вовсе не убивал Леонарда Дайкса из-за какой-то рукописи. Просто по вине Дайкса О’Мэлли вылетел из фирмы, вот он и отомстил. Все это знают…

Голос ее потонул в хоре возгласов. Кто-то пытался урезонить Хелен, остальные старались перекричать друг дружку. Я подумал, что, быть может, таким образом они снимают с себя напряжение после трагического повествования Уэлмана и миссис Эйбрамс, но, как выяснилось, я был прав лишь наполовину. Миссис Адамс и Долли Хэрритон пытались унять самых разгоряченных коллег, но тщетно. Судя по тому, что я наблюдал, и по обрывкам фраз, доносившихся до моих ушей, давно тлеющая вражда разгорелась и переросла в битву. Насколько я разобрался, по одну сторону баррикады оказались Хелен Трой, Нина Пэрлман и Бланш Дьюк, а по другую – Порция Лисс, Элинор Грубер и Мэйбел Мур; Сью Дондеро подливала масла в огонь, но не ввязывалась в драку, а Клэр Бэркхардт, вундеркинд из вечерней школы, еще не доросла до рукопашной. Миссис Адамс и Долли Хэрритон держались над схваткой.

Во время сравнительного затишья, без которого не обходится ни одно крупное сражение, Бланш Дьюк вдруг пустила в ход тяжелую артиллерию против Элинор Грубер:

– А в чем ты была, когда О’Мэлли сказал это? В ночной рубашке?

Все ошарашенно прикусили языки, чем поспешила воспользоваться миссис Адамс.

– Просто возмутительно! – произнесла она. – Как вам не стыдно! Бланш, сейчас же извинитесь перед Элинор.

– С какой стати? – окрысилась Бланш.

– Бесполезно, – отмахнулась Элинор. Она повернулась ко мне, и я увидел, как она побледнела. – Мы должны все извиниться перед вами, мистер Гудвин.

– А я так не считаю, – сухо сказала Долли Хэрритон. – Поскольку мистер Гудвин подстроил этот спектакль, причем отдадим ему должное – режиссер он ловкий и умелый, не стоит перед ним извиняться. Поздравляю, мистер Гудвин, чисто сработано.

– Я не согласен, мисс Хэрритон. Поздравлений я не заслужил.

– Я ничего не знаю и знать не хочу, – отрезала Элинор, глядя на меня. – Я хочу спросить вот что. После того, что наговорила тут Бланш, и всего прочего, что вы, должно быть, слышали. Знаете ли вы, кто такой Конрой О’Мэлли?

– Конечно. Полиция допустила меня к делу Леонарда Дайкса. Бывший компаньон конторы, которого лишили практики примерно год назад.

Элинор кивнула.

– Он был главным компаньоном. Контора называлась тогда «О’Мэлли, Корриган и Фелпс». Я была его секретаршей. Теперь я секретарша Луиса Кастина. Нужно ли объяснять, что выпад Бланш… ее намеки на наши отношения с мистером О’Мэлли – это всего лишь злопыхательство?

– Разумеется, миссис Грубер. Можете говорить или выбросьте это из головы.

– Ладно. Жаль, конечно, потому что на самом деле мы с Бланш подружки. Просто дело это уже начало затихать, а тут опять появились полицейские и все разбередили; а теперь оказывается, что это из-за вас, точнее, из-за того, что вы рассказали в полиции про убитых девушек. Я вас не виню, жаль только… Словом, вы ведь сами видели, что тут только что творилось. Вы слышали, о чем мы говорили?

– Частично.

– В любом случае вы слышали слова Хелен о том, что Конрой О’Мэлли убил Дайкса в отместку за то, что по вине Дайкса его лишили практики. Это неправда. О’Мэлли исключили за подкуп старшего из присяжных при разборе гражданского иска. Не знаю, кто донес об этом в суд, его имя так и не вышло наружу, но это мог быть только кто-то с противной стороны. Конечно, наша контора вся кипела, какие только бредовые версии не обсуждались: например, что донос написал Луис Кастин, потому что О’Мэлли недолюбливал его и не принимал в руководство конторой, или…

– Вы считаете свою выходку разумной, Элинор? – сухо спросила Долли Хэрритон.

– Да, – ответила Элинор не моргнув глазом. – Он должен понять. – Она вновь обратилась ко мне: – Доносчиками могли быть и другие, например мистер Корриган или мистер Бриггс, по тем же причинам… Леонард Дайкс тоже мог донести, потому что О’Мэлли собирался его уволить. Нисколько не удивилась бы, узнав, что и меня называли в числе возможных доносчиков из-за того, например, что О’Мэлли отказывался подарить мне новую ночную рубашку. Со временем сплетни почти прекратились, но вот убили Леонарда Дайкса, и все началось по новой. Кто-то распустил слух, что Дайкса убил О’Мэлли, когда узнал, что донос написал Дайкс… Вот тогда-то мы и хлебнули горя. Контора гудела как растревоженный улей. Причем никто ничего не знал. Вот вы слышали, как Бланш спросила меня, не была ли я в ночной рубашке, когда О’Мэлли мне кое-что сказал.

По-видимому, она решила, что задала мне вопрос, поэтому я пробормотал что-то вроде «да, слышал».

– На самом деле несколько недель назад он сказал мне, что, по слухам, анонимное письмо про подкуп отправила судье жена старшего из присяжных. Вряд ли я была при этом в ночной рубашке – для конторы я предпочитаю другой наряд, а дело происходило в конторе… Теперь-то он больше не работает у нас, но время от времени наведывается. Так что все слухи о том, что Дайкса убил О’Мэлли, – это досужий вымысел.

– А почему ты не выскажешь своего мнения? – спросила Хелен Трой. – Ведь ты думаешь, что Дайкса убил дядя Фред. Вот и скажи.

– Я никогда не говорила этого вслух, Хелен.

– Но ведь ты так думаешь, не правда ли?

– И я тоже! – запальчиво выкрикнула Бланш Дьюк.

– А кто такой дядя Фред? – поинтересовался я.

Ответила мне Хелен:

– Это мой дядя Фредерик Бриггс. Они не любят его. Думают, что он донес на О’Мэлли из-за того, что тот не брал его в компаньоны, а Дайкс прознал об этом и угрожал сказать О’Мэлли, поэтому дяде Фреду и пришлось убить Дайкса, чтобы обезопасить себя. Ты ведь так думаешь, Элинор? Признайся.

– Я так думаю, – не унималась Бланш.

– Послушайте, девушки, – серьезным тоном начала Долли Хэрритон, – вы служите в юридической конторе и должны сознавать, что одно дело – чесать языком в дамской комнате, но совсем другое – разговаривать с мистером Гудвином. И разве вам не приходилось слышать, что такое клевета?

– А я ни на кого не клевещу, – сказала Элинор, и это было сущей правдой. Она посмотрела на меня. – Я все это говорила лишь потому, что, по-моему, вы зря потратили такую уйму орхидей, вкусной еды и напитков. Ваш клиент – мистер Уэлман, вы расследуете смерть его дочери, и вы пошли на эту авантюру и на эти расходы, потому что уверены в существовании связи между ее гибелью и Леонардом Дайксом. Что же касается списка имен, который нашли у него дома, – какой-нибудь знакомый Дайкса мог пожаловаться, что никак не выберет себе псевдоним, и они с Дайксом могли придумать десяток имен, и Дайкс записал их на бумаге… Да мало ли объяснений можно тут напридумывать? А из ваших слов следует, что, кроме имени Бэйрда Арчера, ничто больше не связывает Дайкса с Джоан Уэлман и Рейчел Эйбрамс.

– Нет, – возразил я. – Есть еще кое-что. Всех их убили.

– В Нью-Йорке каждый год убивают множество людей, – покачала головой Элинор. – Поймите, я только хочу открыть вам глаза. Вы нас спровоцировали или, может быть, не вы, а миссис Эйбрамс с мистером Уэлманом, и из той перепалки, которую мы затеяли, вы могли сделать неверные выводы. Я хочу, чтобы вы это поняли. Мы все надеемся, что вы отыщете убийцу, но только действовать вам следует иначе.

– Послушайте, – заговорила Нина Пэрлман. – У меня есть предложение. Давайте все скинемся и наймем его, чтобы он нашел, кто донес на О’Мэлли и кто убил Дайкса. И все будет ясно.

– Какая чушь! – возмутилась миссис Адамс.

Порция Лисс возразила:

– А я бы лучше наняла Арчи, чтобы он поймал негодяя, который убил девушек!

– Это ни к чему, – сказала ей Бланш. – Уэлман нанял его как раз для этого.

– А сколько вы берете? – полюбопытствовала Нина.

Ответа не последовало. Не потому, что я решил обидеться, а потому, что был занят. Встав со стула, я подошел к столику у стены, на котором красовалась внушительных размеров ваза из китайского фарфора, вынул из кармана записную книжку, выдрал из нее пару листков, порвал их на равные части и принялся писать. Бланш спросила, что я затеял, но также не удостоилась ответа, пока я наконец не закончил, сложил листочки в вазу и, прихватив ее с собой, вернулся к столу и встал за спиной миссис Адамс.

– Признаю, – начал я, – что вечер оказался испорчен по моей вине, и приношу свои сожаления. Если вам кажется, что я столь невежливо выпроваживаю вас, я тоже весьма сожалею, но, увы, у меня больше нет иллюзий, что нам удастся достичь прежнего веселья. С позволения мистера Вульфа, могу попытаться хоть немного утешить вас. В течение одного года, начиная с сегодняшнего дня, всем вам будут доставлять каждый месяц по три орхидеи. По три сразу или по одной, как пожелаете. По возможности, будем стараться учитывать ваши пожелания и подбирать соответствующую окраску.

Со всех сторон посыпались выражения восторга и благодарности. Клэр Бэркхардт поинтересовалась:

– А можем мы сами приходить и выбирать цветы?

Я сказал, что это можно устроить, если договориться заранее.

– Немного раньше, – продолжал я, – когда еще ничто не омрачало нашего веселья, возникла идея, что одна из вас, по вашему выбору, выразит мне от вашего имени благодарность за этот вечер. Быть может, вам уже расхотелось благодарить меня, но если нет, то у меня есть предложение. В этой вазе десять клочков бумаги, на каждом из которых я написал имя одной из вас. Я прошу миссис Адамс достать одну бумажку из вазы, и та из вас, чье имя там окажется, окажет мне честь, если согласится, не теряя времени, поехать со мной в «Боболинк», где мы будем танцевать и прожигать жизнь, пока один из нас не запросит пощады. Должен предупредить, я довольно вынослив.

– Если вы записали и меня, то прошу меня исключить, – потребовала миссис Адамс.

– Если вытянете бумажку со своим именем, мы вам позволим тянуть еще, – великодушно разрешил я. – Есть еще самоотводы?

– Я обещала к полуночи вернуться домой, – сказала Порция Лисс.

– Это ерунда. Запросите пощады в половине двенадцатого.

Я поднес вазу к миссис Адамс, примерно на уровне ее глаз.

– Достаньте одну бумажку, пожалуйста.

Затея была ей явно не по вкусу, но другого быстрого и легкого пути покончить с неудавшейся вечеринкой не было, и после секундного колебания она запустила руку в вазу, выудила клочок бумаги и положила его на стол.

Мэйбел Мур, сидевшая слева от миссис Адамс, завопила:

– Сью!

Я сгреб остальные бумажки и сунул их в карман.

Сью Дондеро запротестовала:

– Господи, не могу же я идти в «Боболинк» в таком наряде!

– В конце концов, мы можем выбрать и другое место, – успокоил я. – Сопротивление бесполезно, если, конечно, вы не желаете заново бросить жребий.

– А что толку? – фыркнула Бланш. – Вы готовы поклясться, что не на всех бумажках стоит имя Сью?

Я не стал ронять свою честь голословным отрицанием. Я просто с гордым видом выпростал из правого кармана руку и бросил девять бумажек с разными именами на стол. Я полагал, что позже вечером мне представится возможность показать Сью девять бумажек из моего левого кармана, те самые, что я выгреб из вазы.