Читать книгу Второе признание - Рекс Стаут - Страница 5

Несколько часов спустя, перед обедом, я прихорашивался в отведенной мне комнате на втором этаже, где имелось три больших окна, две полутораспальные кровати, а также много другой мебели и ковров, обладать которыми мне не светит, но которыми я с удовольствием пользовался во время пребывания в этих стенах. Затем я достал ключи, которые прятал за книгами на полке, раскрыл портфель из кожи карибу, вынул из него свою аптечку и отпер ее. В отличие от дурно воспитанного Рони, я явился сюда по делу, и дело это требовало, чтобы я привез с собой в коробочке, которую называл аптечкой, несколько необычных вещиц. Я вытащил из аптечки один-единственный предмет: крошечный, круглый, светло-коричневый – и аккуратно переложил его в маленький кармашек для часов, находившийся во внутреннем кармане моего пиджака. Для этого мне пришлось воспользоваться пинцетом, потому что даже влажные кончики пальцев могли повредить этот предмет. Я снова запер аптечку и убрал ее обратно в портфель.

В этот момент постучали, и я сказал: «Войдите!» Дверь распахнулась, вошла Маделин в воздушном белом одеянии, начинавшемся на груди и заканчивавшемся где-то у пола. Ее лицо теперь казалось меньше, а глаза – еще больше.

– Арчи, как вы находите мое платье? – спросила она.

– Вполне. Не слишком строгое, зато определенно… – Я осекся и во все глаза уставился на нее. – Мне показалось, вы говорили, что вам нравится имя Алекс. Нет?

– По-моему, Арчи даже лучше.

– Тогда я снова стану Арчи. Когда отец успел вам рассказать?

– Он ничего не говорил. – Она распахнула глаза. – Вы думаете, что я считаю себя этакой искушенной и загадочной особой, правда? Может, и верно, но такой я была не всегда. Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.

Она повернулась и вышла.

Я последовал за ней. Мы миновали широкий коридор, пересекли лестничную площадку и вступили в противоположное крыло. Одна из дверей была открыта; пройдя через нее, мы очутились в комнате, вдвое превосходившей размерами мою спальню, которая сама по себе казалась мне отнюдь не маленькой. Летние запахи, врывавшиеся сюда с улицы, смешивались с ароматом роз в гигантских вазах, расставленных по всему помещению. Я хотел было оглядеться, но Маделин сразу потащила меня к столу, на котором лежал объемистый, обтянутый кожей альбом, похожий на огромный географический атлас, раскрыла на странице с закладкой и показала мне:

– Видите? Тогда я была молода и беспечна!

Я сразу узнал ее, потому что у меня дома имелась точно такая же. Это была вырезка из «Газетт» от 9 сентября 1940 года. Моя физиономия украшала страницы газет не так часто, как портреты Черчилля, Рокки Грациано[2] или даже Ниро Вулфа; просто в тот раз мне удалось выбить пистолет из рук преступника прежде, чем он нажал на курок.

– Этот парень – прирожденный герой, – кивнул я.

Она тоже кивнула:

– Мне было семнадцать. Я грезила о вас почти месяц.

– Неудивительно. Вы это кому-нибудь показывали?

– Нет, не показывала! Черт возьми, вы должны быть тронуты моим признанием!

– Проклятье, да я тронут, но куда меньше, чем час назад! Я-то вообразил, что вам понравился мой нос или, там, волосы у меня на груди, а вы подсовываете мне какие-то детские воспоминания.

– А что, если былые чувства вернулись?

– Не пытайтесь подсластить пилюлю. В любом случае возникает проблема. Кто еще, кроме вас, может помнить об этом снимке? Кстати, он не единственный.

Она задумалась:

– Пожалуй, Гвен, но навряд ли. Больше, наверное, никто. У вас проблема, а у меня – вопрос: для чего вы здесь? Луис Рони? – Настала моя очередь призадуматься, и Маделин загадочно улыбнулась. – Значит, он.

– Может, и нет. А что, если и так?

Она вплотную придвинулась ко мне и обеими руками вцепилась в лацканы моего пиджака; глаза ее на этот раз были широко распахнуты.

– Послушай-ка, ты, прирожденный герой! – серьезно проговорила она. – Не важно, вернулись былые чувства или нет, поберегись совать свой нос в дела моей сестры. Ей двадцать два года. Я в ее возрасте уже много чего повидала, а она до сих пор невинна, как роза… Господи, при чем тут розы! Ты понял, что я имела в виду. Я согласна с папой насчет Луиса Рони, но все зависит от того, какими методами действовать. Пожалуй, лучший способ избавить Гвен от страданий – это взять и пристрелить его. Не знаю наверняка, что он для нее значит, но хочу тебе сказать: дело тут не в папе с мамой, не во мне и не в Рони. Дело в моей сестре, запомни это хорошенько.

Так уж сложилось. Мы стояли лицом к лицу, розы источали пьянящий аромат, а она вдруг сделалась дьявольски серьезной после того, как целый день заигрывала со мной, и все случилось само собой. Когда, через одну-две минуты, Маделин оттолкнула меня, я позволил ей вырваться, подошел к альбому, захлопнул его, отнес к стеллажам и положил на самую нижнюю полку. Вновь повернувшись к ней, я увидел, что она, хоть и раскраснелась, однако вполне владела собой и могла говорить.

– Болван проклятый! – воскликнула она, после чего ей пришлось прокашляться. – Взгляни, что стало с моим платьем! – Она торопливо расправила складки. – Нам пора вниз.

Когда по широкой лестнице мы вместе спускались в зал для приемов, до меня внезапно дошло, что я кое-что перепутал. Мне, кажется, и впрямь удалось установить личные отношения, только вот не с тем, с кем было надо.

Стол был накрыт на западной террасе. Как только мы расселись, лучи вечернего солнца, скользившие по верхушкам деревьев, что росли на лужайке, осветили стену дома прямо над нашими головами. К этому времени из всех присутствующих одна лишь миссис Сперлинг по-прежнему звала меня мистером Гудвином. Она усадила меня справа от себя, вероятно, для того, чтобы придать вес сыну делового партнера председателя правления. Я до сих пор не мог понять, знает ли она о том, что я переодетый сыщик. Лицом, особенно широким ртом, Младший походил именно на нее, хотя с годами она чуть располнела. Чувствовалось, что она держит хозяйство в крепких руках. По виду и повадкам слуг было заметно, что они работают здесь уже довольно долго и уходить не намерены.

После обеда мы остались на террасе и просидели там до тех пор, пока не стемнело. Тогда мы пошли в дом, все, кроме Гвен и Рони, отправившихся бродить по лужайке. Уэбстер Кейн и миссис Сперлинг заявили, что собираются послушать радио или посмотреть какую-нибудь телепередачу. Меня пригласили сыграть в бридж, но я сказал, что должен обсудить со Сперлингом завтрашние съемки, и это была сущая правда. Он увел меня в ту часть дома, которую я еще не видел, в большую комнату с высоким потолком, расставленными вдоль стен книжными шкафами, вмещавшими в себя четыре тысячи книг, биржевым телеграфом и письменным столом, на котором среди прочего стояли пять телефонных аппаратов. Там он предоставил мне четвертый или пятый шанс отказаться от сигары, пригласил сесть и спросил, что мне нужно. Сейчас передо мной был не хозяин, обращавшийся к гостю, а большой начальник, разговаривавший с одним из самых незначительных своих подчиненных. Мне пришлось подстроиться под его тон.

– Ваша дочь Маделин знает, кто я такой. Она когда-то видела мой снимок в газете. Судя по всему, у нее отличная память.

– Превосходная, – кивнул он. – Это важно?

– Нет, если она никому не скажет, а я полагаю, не скажет. Но я счел, что вы должны об этом знать. Решайте сами, надо ли вам говорить с ней об этом.

– Не думаю. Посмотрим. – Он был хмур, но сердился вовсе не из-за меня. – А что там с Рони?

– О, мы перекинулись всего парой слов. Он был очень занят. Но я собирался поговорить с вами о другом. Оказалось, что гостевые комнаты запираются, и меня это порадовало, однако я по неосторожности обронил свой ключ в бассейн, а отмычек с собой не захватил. Я человек нервный и перед сном всегда запираюсь изнутри, так что, если у вас имеется универсальный ключ, вы его мне не одолжите?

Голова у него работала что надо. Он улыбнулся еще до того, как я закончил фразу. Затем покачал головой:

– Боюсь, что нет. Существуют определенные нормы… Да к черту нормы! Но он ведь гость моей дочери. Я сам его пригласил и потому предпочел бы не пускать вас за порог его комнаты. Для чего вам…

– Я говорил исключительно о своей комнате. Ваши намеки просто возмутительны. Я обязательно скажу отцу, который владеет долей в вашей корпорации. Он тоже будет разгневан. Что поделать, если у меня нервы?

Сначала он только усмехнулся, но затем счел, что мой ответ заслуживает большего, и, запрокинув голову, громко расхохотался. Я терпеливо ждал. Отдав мне должное, он встал, подошел к большому стенному сейфу, покрутив взад-вперед ручку, распахнул дверцу, выдвинул один из ящиков, порылся в нем, а затем подошел ко мне. В руке он держал ключ с прицепленным к нему брелоком.

– Можете на всякий случай забаррикадировать дверь кроватью, – посоветовал он.

– Да, сэр, благодарю вас. Непременно, – ответил я, взял ключ и вышел.

Вернувшись в гостиную размером с теннисный корт, я обнаружил, что партия в бридж еще не началась. К компании присоединились Гвен с Рони. Они танцевали под включенное радио на пятачке у дверей, ведущих на террасу; Джимми Сперлинг танцевал с Конни Эмерсон. Маделин сидела за фортепьяно, пытаясь подыгрывать музыке, доносившейся из приемника; Пол Эмерсон с еще более кислым, чем обычно, лицом стоял рядом и следил за ее порхавшими по клавишам пальцами. В конце обеда он принял три разных вида пилюль и среди них, верно, по ошибке проглотил не ту. Я подошел, пригласил Маделин на танец и почти сразу понял, что танцует она превосходно. Это нас еще больше сблизило.

Чуть позже явилась миссис Сперлинг, за ней – сам Сперлинг и Уэбстер Кейн. Вскоре танцы закончились, кто-то упомянул, что пора на боковую. Все шло к тому, что мне уже не удастся воспользоваться маленькой коричневой капсулой, которую я недавно достал из аптечки. Несколько человек обступили отлично оснащенный бар на колесиках, стоявший рядом с длинным столом позади дивана, но Рони в их числе не было. Я уж было решил, что сегодня судьба мне не улыбнется, как вдруг Уэбстер Кейн воспылал желанием пропустить перед сном последний стаканчик и начал агитировать присутствующих поддержать его начинание. Я сделал себе бурбон с водой, потому что тот же напиток предпочел Рони, и настроение у меня значительно улучшилось, когда я увидел, как он берет у Джимми Сперлинга стакан. Теперь все шло как по писаному. Рони сделал глоток, а затем поставил стакан на стол, так как Конни Эмерсон протянула ему обе руки, чтобы показать движения румбы. Я тоже отпил из стакана, чтобы в нем осталось столько же жидкости, вынул из кармана капсулу и бросил в напиток, потом будто бы случайно подошел к столу, поставил стакан на стол рядом со стаканом Рони, потому что мне якобы захотелось курить, зажег сигарету и снова взял стакан, но уже не тот, вернее сказать, на этот раз именно тот. Ни у кого не было ни малейшей возможности заметить мой маневр, поскольку я действовал как нельзя осмотрительно.

И тут удача покинула меня. Как только Конни отпустила его, Рони вернулся к столу и снова взял стакан, но пить этот олух больше не стал. Он просто держал стакан в руках. Немного погодя я попытался подать ему пример, для чего подошел к нему – в этот момент он болтал с Гвен и Конни – и присоединился к разговору, время от времени отхлебывая из своего стакана здоровенными глотками и похваливая бурбон, но он не притронулся к выпивке. Верблюд проклятый! Я уже хотел попросить Конни провести подколенный захват, чтобы я мог влить спиртное ему в глотку. В этот момент два или три человека стали желать всем спокойной ночи и прощаться. Я из вежливости обернулся, а когда снова взглянул на Рони, тот направлялся к бару, чтобы поставить стакан. Он отошел, и я увидел там только пустую посуду. Неужели он выпил свой бурбон залпом? Вряд ли. Я тоже подошел к бару, поставил стакан и, потянувшись за соленым крендельком, наклонил пониже голову и понюхал содержимое ведерка со льдом. Так и есть: он выплеснул свой бурбон туда.

Кажется, я не забыл пожелать остальным доброй ночи. Как бы то ни было, я наконец добрался до своей комнаты. Естественно, я злился на себя за то, что дал промашку, и, раздеваясь, шаг за шагом припоминал случившееся. Вне всяких сомнений, Рони не видел, как я меняю стаканы местами, поскольку в этот момент стоял ко мне спиной, а зеркала там не было. Конни тоже ничего не заметила, потому что он закрывал ей обзор, к тому же она доходила ему лишь до подбородка. Я снова прокрутил в уме все, что было, и решил, что засечь меня никто не мог, и все же был рад, что здесь нет Ниро Вулфа, который сумел бы объяснить произошедшее. В любом случае, заключил я, зевая во весь рот, сегодня универсальный ключ Сперлинга мне не пригодится. Не важно, по какой причине Рони вылил свой бурбон, главное, он это сделал, а значит, он не только не одурманен, но держит ухо востро… и потому… потому что-то такое… потому… Какая-то важная мысль все время ускользала от меня…

Я потянулся было за своей пижамной курткой, но тут опять широко зевнул, и это привело меня в бешенство: я не имел права зевать, если не справился с простейшей вещью. Всего-то требовалось подмешать в спиртное… Но бешенства как не бывало… Лишь чертовски хотелось спать…

Помню только, что вслух сказал себе сквозь стиснутые зубы:

– Тебя накачали снотворным, идиот треклятый, так хотя бы запри дверь!

И хотя я не помню, чтобы все-таки запер ее, однако я это сделал, потому что на следующее утро она была заперта.