Читать книгу Механический хэппи-лэнд (сборник) - Рэй Брэдбери, Ray Bradbury Philip K. Dick Isaac Asimov - Страница 8

Если дело пойдет такими темпами, то пройдут столетия, прежде чем меня пожрут ржа и коррозия. Может, больше. А тем временем у меня в запасе уйма дней и ночей на размышления. Нельзя заставить атомы металла прекратить вращение и гудение на своих орбитах. Вот так металл живет своей загадочной жизнью. Вот металл думает.

Я лежу на бесплодном, каменистом плоскогорье, тронутом тут и там хилой сорной травой и сотней-другой сгорбленных деревьев, торчащих из планетоидных скал. Каждое утро на плоскогорье дует ветер. В сумерках идет дождь, а ночью сгущается безмолвие. Все мое существование теперь сводится к тому, что я валяюсь тут с вывороченными двигателями и искореженной носовой обшивкой.

Однако сдается мне, что предначертание моей судьбы еще не исполнилось. Ракетный корабль строят не для того, чтобы он лежал в одиночестве на суровом сером плато под ветром и дождем. После стольких космических походов не хочется верить в то, что я так бездарно проведу остаток своих дней именно здесь.

Но пока я ржавею и недоумеваю, я могу все это обдумывать. Как же я здесь очутилась, как меня построили…

В свое время я принимала их всех, то есть экипаж, на борт. Я помню, как они были ранены и покалечены центрифугой или разорваны космическими бомбами. Раз или два мои хвостовые двигатели были раздавлены во время жестокой атаки. На моем корпусе не найдется такого листа обшивки, который не пришлось бы приваривать на место по нескольку раз. Нет такого хронометра на моей приборной доске, который не взорвался бы и не был заменен.

Но самое тяжелое – это замена команды у меня во чреве – этих человечков с чумазыми лицами, что бегали, кричали и дрались за глоток воздуха. И всякий раз, когда я неожиданно закладывала вираж во время экспериментов со свободной гравитацией, у них потроха прилипали к брюшине.

Человечков найти трудно, еще труднее найти им замену после этой, особенно ожесточенной войны миров. Я любила этих человечков, а они любили меня: сдували с меня пылинки, начищая до блеска, как монету, холили, лелеяли. И били. Но за дело.

С самого начала мне хотелось, чтобы от меня была хоть какая-то польза во время дерзких перелетов с Земли на боевые лунные базы – Деймос и Фобос, с которых земляне наносили удары по марсианам.

Процесс моего зарождения на базе, где каркас, обшивку и начинку собирали воедино, проходил в обычных родовых муках. Это я помню смутно, но когда закончили сварку моего корпуса, смонтировали последний трап и пульт управления, ко мне пришло сознание. Сознание металла. Свободный поток наэлектризованных атомов металла стал осмысленным.

Я могла думать и никому не могла об этом поведать.

Я была боевой ракетой. На носу и корме установили космическую артиллерию и обременили меня багровыми боеприпасами. Я начала осознавать свое предназначение с вожделением и даже с некоторым нетерпением.

Нельзя сказать, что я уже ожила. Скорее я была младенцем, наполовину покинувшим утробу, но еще бездыханным, беззвучным, неподвижным. Я ждала шлепка по спине, который придаст мне сил и целеустремленности.

– Поторапливайтесь! Поторапливайтесь! Живее! – командовал много лет назад помощник по вооружению, стоя подле моих открытых воздушных шлюзов. Солнце раскалило мой металл, а члены экипажа сновали взад-вперед в грузовичках на резиновом ходу, перевозя космическую взрывчатку – тетрон. – Нам надо на войну успеть! – вещал помощник.

Люди спешили.

Одновременно с возней в моем грузовом отсеке происходило некое странное действо, именуемое присвоением названия кораблю. Мэр какого-то города разбил бутылку пенистого напитка о мою носовую часть. Репортеры пощелкали фотоаппаратами, и небольшая толпа всплеснула руками, помахала ими немного и опустила, словно осознав, что в общем-то глупо портить хорошее шампанское.

* * *

Вот тогда-то я и увидела в первый раз капитана, храни его Металл. Он бежал по полю. Владыка моей Судьбы, Властелин моей Души. Он понравился мне с первого взгляда – невысокий ростом, выкроенный из жесткой морщинистой коричневой кожи, в которую врезаны зеленые очи, несокрушимые, как алмазы. Всякий, кто бы его ослушался, рисковал увидеть оскал его неровных зубов сквозь ротовую щель. Громыхая ботинками, он ворвался в воздушный шлюз, и я поняла: вот он, мой господин! Об этом говорили и жестковатые костяшки пальцев, кисти рук, манера сжимать кулаки и уверенные, отрывистые команды:

– Шевелись! – велел он. – Гоните мэра к чертям собачьим! Очистить стартовую площадку! Герметизировать шлюзы, запереть люки и сваливаем отсюда!

Да, он полюбился мне. Его звали Агнц, как это ни иронично звучит для человека, не имеющего ничего общего с агнцем. Голос капитана Агнца гулко раздавался в моих недрах, и мне нравились его стальные нотки. Не голос, а бронзовый кастет в шелковой оболочке. Текучий, как вода, обжигающий, как кислота.

Меня плотно закупорили. Выдворили мэра вместе с его разбитой вдребезги бутылкой из-под шампанского, которая теперь казалась ребячеством. По всей базе завыли сирены. Экипаж – все двадцать семь душ – работал в моем пищеварительном тракте.

Капитан Агнц крикнул.

Шлепок по спине заставил меня сделать первый вздох, издать первый звук, прийти в первый раз в движение. Агнц стал первотолчком моей жизни.

Я изрыгнула шлейф огня, пыли и воздуха. Застегнутый на молнию по самый острый подбородок, капитан заулюлюкал, уютно устроившись в противоперегрузочном гамаке. Обливаясь потом, команда раскачивалась, подвешенная в своих гамаках. И тут я перестала быть просто металлом на солнцепеке. Я превратилась в певчую птицу чудовищных размеров. Может, кому-то моя песнь показалась бы неистовым грохотом, но для меня она была пением, громким и долгим.

Впервые я вышла в свет, за пределы ангара и базы.

Увиденное меня поразило.

* * *

Мой первый бросок в космос уподобился отрочеству человека тринадцати-восемнадцати лет от роду, когда в одночасье с ног на голову переворачивается его мировоззрение. Жизнь накатила на меня цельным комом. Все, что мне было суждено испытать в жизни, навалилось на меня, минуя младенчество и ученичество, без раскачки. Страдания усиливались. Я испытывала перегрузки и натиск со всех сторон сразу. Я даже не подозревала, что такие ощущения и впечатления возможны. Надежное, понятное земное притяжение вдруг исчезло, и соперничающие гравитации космоса пытались меня одолеть.

Луна, а после нее – тысяча черных метеоров – проносятся мимо в полной тишине. Неописуемые стремнины космоса, тяга к звездам и планетам. А потом, когда мои двигатели отключили, я полетела, как говорится, по инерции, не дыша, не пытаясь пошевелиться.

Капитан Агнц сидел в командном отсеке, похрустывая костяшками.

– Корабль что надо. Отменный корабль. Врежем теперь марсианам по первое число.

Молодой человек по имени Конрад сидел подле капитана за спаренным пультом управления.

– Хорошо бы, – сказал он тревожно. – А то ведь в Йорк-Порте нашего возвращения ждет девушка.

Капитан нахмурился:

– Вас обоих? Тебя и Хиллари?

Конрад усмехнулся:

– Нас обоих, летящих в пекло на одном боевом корабле. Так хотя бы я могу следить за этим пьяницей. И буду знать, что он не в Йорк-Порте, пока я набираю ускорение…

По обыкновению, речь капитана Агнца была быстрой и стремительной, как ртуть.

– Космос – неподходящее место для разговоров о любви. Как, впрочем, для любых разговоров. Это все равно что громко смеяться в огромном соборе или пытаться вальсировать под гимны.

– Гляньте-ка – сентименталист, – заметил Конрад.

Агнца передернуло. Он рассердился на самого себя.

– Гляньте-ка – олух царя небесного, – процедил он и принялся мерить отсек шажками.

Они стали моей неотъемлемой частью: Агнц, Конрад и экипаж. Словно кровь, пульсирующая в артериях живого тела, словно лейкоциты и бактерии, и жидкость, поддерживающая их существование, как воздух, продувающий мои каморы и попадающий в мое сердце и в мои движители, утоляющий мой разгоревшийся аппетит, не догадываясь о том, что они всего лишь единицы энергии, подобно корпускулам, придающим большой массе – то есть мне – подпитку, жизнь и тягу.

Как и в любом теле, во мне водились микробы. Подрывные элементы. Болезни, а также сторожевые лейкоциты.

Нам всем поручили одно дело. Это мне было известно. А именно: отбивать усиливающиеся атаки на цитадели землян – Фобос и Деймос. Я ощущала ползучее напряжение, нараставшее с каждым днем. Члены экипажа слишком много курили, кусали губы и сквернословили. Впереди нас ждали великие дела.

В моем теле микробы присутствовали в незначительном количестве, но они были опасны, ибо передвигались свободно и беспрепятственно, не вызывая подозрений. Звали их Антон Ларион и Ли Беллок. Я называю их микробами просто потому, что, как и в случае микроскопических организмов в большом теле, их функции заключались в том, чтобы отравить и уничтожить меня. А лучший способ привести меня в негодность – это частичное уничтожение моей алой крови, то есть капитана Агнца или его боевых расчетов. Ларион и Беллок вознамерились их тихо и изощренно отравить.

Самосохранение – вечный и всеобъемлющий инстинкт. Оно свойственно как металлам, так и амебам. Оно свойственно как человеку, так и металлу. Моему телу угрожало нападение. Удара извне я не опасалась. А вот насчет удара изнутри такой уверенности не было. Внезапное нападение могло убить меня вскоре после моего рождения. Я не одобряла этот замысел.

Я летела сквозь космос к Марсу. Я не могла говорить. Я могла лишь ощущать голосовые вибрации в своем нутре. Голоса Хиллари и Конрада, спорящих о своей женщине по имени Алиса в Йорк-Порте, голос капитана, дающего нагоняй экипажу, когда мы достигли пояса астероидов. И посреди этого потекла тайная ядовитая струя – Ларион и Беллок, – их голоса отскакивали от моего корпуса:

– Беллок, ты знаешь план. Я не хочу, чтобы ты спекся в критический момент.

– Какого черта. Я знаю свое дело. Не волнуйся.

– Ладно. Объясняю. Что касается убийства капитана Агнца, это исключено. Нас двое против всего экипажа – двадцати четырех человек. Я хочу дожить до получения денег, обещанных за эту… работу.

– Тогда остаются… двигатели…

– Я – за, если и ты за. Это боевой корабль. Ради скорости с него сняты запчасти и лишний груз. Часовые мины способны сотворить чудеса с главными двигателями. И когда это случится, у нас хватит времени свалить отсюда подальше в космос?

– Когда?

– Как сменится вахта. Начнется неизбежная в таких случаях неразбериха. Половина экипажа слишком устала, чтобы волноваться, а другая половина только заступила, вялая спросонья.

– Годится. Гм. Но мне в некотором роде очень жаль.

– Чего?

– Добротная новенькая ракета, ни разу не испытанная. Революционная конструкция. Никогда раньше мне не нравилось работать на двигателях, пока я не получил пульт управления на этом драндулете. Не ракета, а конфетка. А двигатели слаще цветочного нектара. И все это полетит в тартарары, еще не успев себя толком проявить.

– Тебе же за это платят. Чего тебе еще надо?

– Да уж. Мне заплатят. Конечно.

– Тогда заткнись и пошли.

Обыденное кровообращение экипажа по моим артериям привело Лариона и Беллока вниз, на их посты в топливном и двигательном отсеках. Яд попал в мое сердце, дожидаясь своего часа.

Не передать словами, что происходит внутри моего металла. Не найдется таких сравнений и метафор для крутых, заточенных, озлобленных вибраций, пронизывающих безъязыкую дюрасталь. Другая кровь внутри меня была еще здорова, непорочна, не испорчена и неутомима.

– Капитан. – Отдание чести.

– Беллок. – Агнц козырнул в ответ. – Ларион.

– Капитан.

– Спускаетесь в отсек? – спросил капитан.

– Да, сэр.

– Я спущусь к вам… – Агнц посмотрел на наручные часы. – Скажем, через тридцать минут. Проверим с вами вспомогательные двигатели, Беллок.

– Есть, сэр.

– Тогда по местам.

Беллок и Ларион стали спускаться.

* * *

Агнц стремительно направился в вычислительный отсек переговорить с молодым Айресом, застенчивым, безусым юношей с ниспадающими на глаза волосами, который, казалось, только что выпустился из Семантической школы. В присутствии капитана его розовощекое лицо зарделось. Они словно приходились друг другу дедом и внуком.

Вместе они прозондировали карты звездного неба, а когда закончили, Агнц прошелся из угла в угол, хмурясь и разглядывая носки своих ботинок. Айрес занимался вычислениями.

Постояв, Агнц озабоченно посмотрел в иллюминатор и спустя минуту сказал:

– Как-то, еще совсем маленьким, я стоял на краю Большого каньона и думал, что отныне меня ничем не удивишь… – Пауза. – A теперь я получил свое первое капитанское назначение и… – он тихо похлопал меня по корпусу, – первоклассную красотку ракету под свое командование. – И тут же вопрос Айресу: – Айрес, вы кто?

Огорошенный, Айрес захлопал глазами:

– Я, сэр?

Капитан стоял, повернувшись к Айресу крепкой маленькой спиной, проводя смотр звезд, словно небесного воинства, переданного под его начало.

– Да. Какого вы вероисповедания, я хотел спросить, – уточнил он.

– А! – Большим и указательным Айрес потянул себя за правую ушную мочку. – Я был агностиком первого класса. Получил степень или, лучше сказать, был выпущен с понижением из Академии Атеизма.

Капитан, не отрывая глаз, смотрел на звезды.

– Вы сказали «был», Айрес. Вы подчеркнули это слово.

Айрес скривил рот в полуулыбке:

– Точно. Я хотел сказать… Да, сэр. Но это мой первый полет, сэр. Так что это многое меняет.

– Неужели?

– Да, меняет, сэр.

Капитан непринужденно покачался на каблуках.

– Каким образом, Айрес?

– Вам, как и мне, известно одно высказывание. Старинное высказывание. И мудрое. Оно звучит так: «Баптист – это атеист, слетавший на Луну».

– Это относится и к методистам, и к епископалианцам, и к трясунам.

– Да, сэр.

Капитан издал звук, напоминающий смех:

– Все мы одинаковы. Все до единого, Айрес. Толстокожие богоборцы, честные и порядочные, когда мы у себя в Бруклине и в Вошоки. Достаточно лишить нас земли и притяжения, и мы превращаемся в слезливых детишек без подгузников в долгой черной ночи. Черт побери, да разве найдется сегодня хоть один ненабожный звездолетчик, Айрес!

– А вы набожны, капитан?

Агнц закрыл рот, посмотрел в иллюминатор. Поднял маленькую руку, плавно вытягивая ее вперед:

– История всегда повторяется, Айрес. Первый полет обращает нас в истинную веру. Первый же. Достаточно постоять здесь пятнадцать минут или полчаса и посмотреть на космос, осознавая, что ты ничтожен, как суетливая мошка. Смотришь на эти чертовски прекрасные звезды и ловишь себя на том, что ты грохнулся на колени и ревешь в три ручья. В животе жар, голова кругом. И с тех пор ты навсегда становишься кротким и смиренным.

Агнц неожиданно отвлекся от раздумий, озираясь по сторонам, спустился по лестнице, схватился за поручень и пристально посмотрел на Айреса.

– Вот таким образом, – подчеркнул он, – но учтите: я никогда не засматриваюсь на звезды! Мне надо командовать кораблем… нету на это времени. А если вы поверили во все сказанное мной… катитесь к черту! Мне следовало бы наложить на вас взыскание за расспрашивание старшего по званию!

Агнц гирей канул вниз по поручням.

* * *

Айрес остался сидеть, пытаясь вести вычисления. Через некоторое время он посмотрел вверх на иллюминатор. Его глаза расширились и почернели. Он встал. Прошагал по вычислительному отсеку и остановился, пристально глядя в иллюминатор. Можно было подумать, он слушает музыку. Его губы шевелились.

– Как там сказал капитан? Простоять пятнадцать минут или полчаса? Тоже мне… – Он преклонил колени, коснувшись ими пола. – Да я запросто покажу лучшее время, чем у капитана!

Благородная кровь. Благородный лейкоцит. Благородный Айрес.

Впереди возник Марс, а с ним и первая, по-настоящему мощная гравитационная сила с тех пор, как я покинула Землю, пролетев мимо Луны. Марс замаячил, словно бурое пятно запекшейся крови в пустоте. Масса есть половое влечение космоса, а тяготение – это страстное желание массы, гравитационное либидо гигантского тела – жажда любви ко всем более мелким телам, пересекающим его границы в космосе. Я слышала, как простой народец, обитающий внутри меня, сравнивает планету с пчелиной маткой. С наивысшим притяжением, которого жаждут все более мелкие притяжения и тела. Жестокая блудница, которая спаривается со всеми без разбору, толкая на погибель, пчеломатка, увлекает за собой весь рой. Вот и я теперь часть роя, первая среди многих, летящих следом за мной, предпочитающая зов одного тяготения другому.

Но яд оставался во мне. И не было способа сообщить об этом экипажу капитана Агнца. Время тикало на хронометрах приборной доски и пролетало величественно и незаметно в движении звезд.

Капитан Агнц спустился в машинное отделение, осмотрел мое сердце и вспомогательные двигатели. Он делал резкие замечания и отдавал отрывистые команды, пересыпая свою речь бранными словечками. Затем он вскарабкался по лестницам на камбуз, чего-нибудь перекусить.

Беллок и Ларион остались внизу.

– Первым делом, Беллок, ты проверил спасательные шлюпки?

– Да. Шлюпка номер 3. Я ее подготовил час назад.

– Хорошо. Теперь…

* * *

Кок поставил перед капитаном Агнцем суповую миску. Выпятив губы трубочкой, Агнц всунул в них ложечку и почмокал в знак одобрения.

– Кок?

– Да, сэр? – Кок вытер испачканные маслом руки большим полотенцем.

– Это ты изобрел гравитационную суповую миску и гравитационную ложку?

Кок поглядел на свои ступни.

– Я, сэр.

– Восхитительное изобретение, Кок. Я помню те времена, когда все жидкости на борту ракеты приходилось потягивать из бутылки с соской. Я чувствовал себя сопливым младенцем.

Кок хмыкнул, вернувшись к протиранию посуды.

– Корабельной гравитации не хватало, чтобы притягивать суп, тогда я на досуге придумал гравитационную ложку. Получилось.

Капитан ел молча. Спустя минуту он сказал:

– Наверное, я старею, Кок. Видно, я заболел.

– Капитан!

Агнц раздраженно помахал ложкой.

– Нет, ничего такого. Я хочу сказать, сегодня я что-то расчувствовался. Я чувствую себя… как бы это сказать? Черт возьми, не могу найти нужные слова. Почему ты решил лететь на боевом корабле, Кок?

Кок туго скрутил полотенце.

– У меня с марсианами кое-какие счеты. Три года назад они убили моих родителей.

– Ясно, – сказал капитан.

Беллок и Ларион находились внизу.

Кок посмотрел на своего командира, на его маленькое сосредоточенное коричневатое лицо, которому на вид можно было дать лет тридцать пять как, впрочем, и сорок, и пятьдесят.

Агнц метнул в него взгляд. Кок сглотнул слюну.

– Прошу прощения.

– Гм?

– Я хотел спросить…

– О чем?..

Беллок. Ларион. Беллок внизу. Ларион карабкается по лестницам, чтобы забрать часовые мины. Марс маячит впереди. Времени мало, в обрез.

В десятке отсеков моего корпуса вычислители, артиллеристы, инженеры, лоцманы, ничего не подозревая, исполняли свои привычные обязанности, пока на камбузе Агнц и Кок вели свой непринужденный разговор. А тем временем Ларион пыхтел, поднимаясь по лестницам к своим запрятанным часовым минам.

Кок сказал:

– О том, почему вы стали командиром боевого корабля, сэр?

– Я? – фыркнул Агнц, с полдюжины раз наполнив рот едой, прежде чем очень медленно ответить. – Пять лет назад я зашел в питейное заведение «Голубой канал» на Марсе. Я встретил там девушку…

– А-а, понимаю…

– Ни черта ты не понимаешь, кастрюля! До чего же она была хороша, черт возьми! Характер утонченной кошки, и нравы под стать. Искристые волосы, черные, шелковистые, как паутина. Глаза синие, как холодные воды глубокого канала. Я хотел взять ее с собой на Землю. Началась война, меня отозвали и…

– И однажды, – закончил за него Кок, – когда вы поможете закончить войну, вы отправитесь на ее поиски. И когда окажетесь на базе Деймос – Фобос, попытаетесь проникнуть тайком на Марс и похитить ее.

Агнц ел, кивая:

– Ребячество, да?

– Нет, наверное, если она еще ждет.

– Она ждет… если я знаю Ирелу, то ждет.

Айрес в вычислительном отсеке.

Кроваво-красный Марс увеличивается в размерах.

Агнц на камбузе.

Хиллари и Конрад на командном посту № 1!

А внизу, где ширится, разрастается и выплескивается в космос моя мощь, я чувствую вибрации Беллока. А вот – Ларион поднимается по лестнице на склад.

Ларион проходит мимо камбуза.

– Сэр.

Агнц кивает, не отрываясь от еды.

Ларион поднимается в вычислительный отсек, минует его, посвистывая, и задерживается на складе.

Космос содрогается от моего предостережения.

* * *

Мои пушки приводят в готовность, смазывают и налаживают. Боеприпасы доставляют наверх по транспортеру из камеры № 5 в орудийную башню № 14. Багровые боеприпасы. Экипаж обливается потом, скалит зубы и ругается. Беллок ждет внизу, в машинном зале. Его лицо нервно дергается. Капитан ест. Я несусь сквозь космос. Айрес вычисляет. Беллок ждет. Капитан ест. Космос. Ларион. Часовые мины. Капитан. Беллок. Пушки. Ожидание. Ожидание. Гонка.

Металл моего корпуса корчился от страданий и нагрузок, силился возопить, поведать всем о том, что известно моим отрицательным-положительным полюсам, субатомному сознанию, нейтронным колебаниям.

Но кровь моего тела бурлила сама собой, перетекая из камеры в камеру в пропотевших, засаленных спецовках, в ожидании, с напряженными лицами. Бурлила нервно. Бурлила, пульсировала, клокотала, не догадываясь о том, что вскоре яд разольется по всем отсекам.

А еще девушка по имени Алиса ждала в Йорк-Порте. Осталась память по двум погибшим родителям. На Марсе танцовщица с обворожительными очами еще танцует, наверное, позвякивая серебряными колокольцами на больших пальцах рук. Марс близко. Меня затрясло от гнева, и я отклонилась от курса. Я содрогнулась от фрустрации металла!

Вертелись, крутились мои шестеренки, блестящие сердечные мышцы моей души, нагнетая масло в мои металлические вены. A Беллок сидел внизу и прикуривал одну сигарету от другой.

Я думала об Айресе, о капитане Агнце, о его отрывистой речи. О том, как Айрес опустился на колени, ощутила то же, что и он. О Хиллари и Конраде, мечтающих о губах одной женщины. О Коке, который озаботился изобретением гравитационной суповой тарелки.

Я думала о пребывающем в ожидании Беллоке.

И о том, что Марс приближается. И о войне, которую я никогда не видела, но только о ней и слышала. Мне хотелось быть причастной к ней. Я хотела попасть на войну вместе с Агнцем, Хиллари и Коком!

Кок убрал тарелку, очищенную капитанской ложкой.

– Добавки?

Агнц покачал головой:

– Нет. Только дольку каких-нибудь фруктов. Скажем, яблока.

Он вытер маленький рот тыльной стороной ладони.

– Ладно, – сказал Кок.

И в этот самый миг что-то зашипело и взорвалось.

Кто-то где-то закричал.

Я знала кто. И где.

А капитан не знал.

– Проклятие! – гаркнул он и в три прыжка вылетел из камбуза. Пытаясь поспеть за ним, Кок выронил суповую кастрюлю.

* * *

Внутри моего тела завыли аварийные сирены. Юное розовощекое лицо Айреса, бившегося над решением параболической задачи в вычислительном отсеке, вздрогнуло, мгновенно охваченное страхом. Он встал и попытался дойти до трапа, но не смог. Ноги не слушались.

Конрад с криком скатился с лестницы. Он исчез в направлении машинного отделения, поглощенный люком в полу.

Хиллари мертвой хваткой вцепился в рычаги управления кораблем, промолвив всего одно слово:

– Алиса…

Кок и капитан первыми примчались в сектор «С».

– Закрыть впускной вентиль! – заорал Агнц.

Кок схватил пухлыми пальцами поблескивающий на стене маховик клапана и повернул его, кряхтя от натуги.

Оглушительный свист оборвался. Пар клубился в моем сердце, плотно обволакивая капитана Агнца и Кока, которых душил кашель. Конрад камнем пролетел вниз по лестнице до самого моего сердца, и пар стал понемногу рассеиваться, когда загудела моя вакуумная вентиляция.

Когда клубы пара развеялись, они увидели Беллока.

Кок прорычал:

– Не нравится мне это! Очень не нравится!

Конрад сказал:

– Как это случилось? Похоже, мгновенная смерть.

Кожистое коричневатое лицо Агнца скривилось.

– Именно мгновенная. Маслопровод взорвался и как стальным хлыстом ударил его по переносице. Если он от этого не умер, то его добило раскаленное масло.

Сокрушенный Беллок не сказал никому ни слова. Кровь хлестала из того места, куда пришелся удар маслопровода – из носа и щеки. Он впал в забытье. С ним было покончено.

Капитан Агнц выругался. Конрад потер щеку дрожащей ладонью.

– Я проверял эти маслопроводы сегодня утром. Они были в порядке. Я не вижу…

Шаги по трапу. Ларион торопливо спускался. Сначала показались его ступни. Он повернулся, чтобы их увидеть.

– Что случилось?..

Когда он узрел распростертого на полу Беллока, его словно ударили под дых. Он побледнел от увиденного, у него отвисла челюсть, и он проговорил упавшим голосом:

– Вы… убили его. Вы… прознали о том, что мы задумали… и убили его…

Кок сказал отсутствующим голосом:

– Что?

– Вы убили его, – повторил Ларион. Он рассмеялся. Разинул рот и исторг хохот в помещение, затянутое паром. Он вдруг заметался по комнате и взлетел вверх по лестнице. – Я вас проучу!

– Хватайте его! – приказал Агнц.

Конрад бросился за Ларионом. Ларион остановился и ударил ногой Конрада. Тот грузно упал и зарычал. Ларион исчез. Конрад с криком вскочил и бросился догонять. Капитан Агнц смотрел, как он удаляется, смотрел, ничего не предпринимая, а лишь наблюдая за происходящим. Он слушал затухающую дробь шагов на уходящих все выше и выше лестницах.

Под ногами Агнца дрожали палуба и корпус.

Кто-то вскрикнул.

Издалека донесся крик Конрада:

– Берегись!

Раздался глухой удар.

Спустя пять минут Конрад спустился по лестнице с часовой миной.

– Хорошо, что маслопровод прорвало, капитан. Это я нашел на складе. Ларион там прятал эту штуку. Он и Беллок…

– А что с Ларионом?

– Он пытался сбежать через воздушный шлюз спасательной шлюпки. Открыл внутреннюю дверь, захлопнул ее, и через мгновение, когда я открыл ту же дверь, меня чуть не убило точно так же…

– Убило?

– Да. Этот дурак, должно быть, открыл внешнюю дверь, когда он еще находился внутри шлюза. Космический вакуум высосал его наружу. Больше мы его не увидим. – Кок сглотнул слюну.

– Странно, что он так себя повел. Он ведь знал, как работает шлюз и какой он опасный. Наверное, случилась какая-то промашка, неисправность или еще что-нибудь…

– Да, – сказал капитан Агнц. – Да.

Через несколько часов они провели церемонию прощания с Беллоком. Отправили его за борт вслед за Ларионом. В космос.

Мое тело очистилось. Органический яд был уничтожен.

До Марса было уже рукой подать. Он покраснел. Побагровел.

Через шесть часов нам предстояло вступить в бой.

* * *

Я вкусила войны. Мы – капитан Агнц и его экипаж внутри меня – стали снижаться. И я впервые выставила вперед свои ручищи, и сомкнула свои мощные пальцы на туловах марсианских кораблей, и разорвала их всех на куски, все пятнадцать штук, что мешали нам сесть на базе Деймос – Фобос. Листы моей обшивки в секторе «F» получили лишь незначительные повреждения.

В космос устремились багровые снаряды – мое порождение, мои отпрыски из металла, взрывающиеся с силой, сокрушающей все напластования пустоты в вакууме. Я радовалась своим вновь обретенным могучим лапищам и визжала от восторга. Я говорила со звездами на ракетном наречии. База Деймос – Фобос сотрясалась от моего безудержного азарта. Я кромсала марсианские корабли быстрыми уверенными росчерками своих лучевых манипуляторов, а тем временем лихой капитан Агнц управлял моими системами и во все горло изрыгал проклятия.

Я добилась своего. Повзрослела, достигла зрелости. С головой окунулась в войну, месяц за месяцем, требуя еще, еще больше войны.

Однажды юный Айрес с осколком шрапнели, засевшим в его легких, поник головою на вычислительный стол, словно собирался читать молитву. Кровь потекла из его полураскрытых губ вместо молитвы. Это напомнило мне о том дне, когда он впервые встал на колени и прошептал: «Да я запросто покажу лучшее время, чем у капитана!»

Айрес умер.

Конрада тоже убили. И Хиллари принес эту весть в Йорк-Порт девушке, в которую они оба были влюблены.

Четырнадцать месяцев спустя мы легли на обратный курс. Мы приземлились в Йорк-Порте, завербовали людей на вакантные должности и снова стартовали, проделывая дыры в пустоте. Мы получили от войны что хотели. А потом вдруг в один прекрасный день в космосе воцарилось затишье. Марсиане отступили. Капитан пожал изящными плечами и скомандовал экипажу собраться в вычислительном отсеке:

– Итак, парни, все кончено. Войне конец. Это ваш последний поход на этом милом ракетном корабле. Вы получите увольнительные, как только мы приземлимся в Йорк-Порте. Если кто-то захочет остаться, то знайте, корабль переоборудуют под грузовое судно. Получите приличные спальные места.

Экипаж забормотал, шаркая ногами и хлопая глазами. Капитан сказал:

– Все прошло хорошо. Не стану отрицать. У меня отличный экипаж и красавец корабль. Мы потрудились на славу. Сделали что смогли. А теперь все закончилось, и настал мир. Мир!

То, как он произнес это слово, что-то да значило.

– Знаете, что это значит? – спросил Агнц. – Оно значит, будем опять напиваться сколько душе угодно. Будем ходить по земле. Позабудем, какими набожными мы были в космосе. Как мы стали верующими в свой первый же полет. Позабудем, как невесомость выворачивала нам кишки наизнанку. Это многое значит. Это значит, уйдет дружба и славное времечко, когда мы устраивали потасовки на базе Фобос— Деймос.

– Это значит прощание с нашей ракетой.

Парни притихли.

– Я хочу поблагодарить вас. Тебя, Хиллари. И тебя, Кок. Тебя, Айрес, за то, что ты попросился на борт после гибели твоего брата. И вас, Томпсон, МакДональд, Приори. Вот и все. По местам стоять! Готовимся к посадке!

* * *

Нам не устроили торжественного приема после посадки.

Экипаж собрал свои пожитки и покинул корабль. Капитан задержался, обходил меня своими короткими быстрыми шагами. Он ругался вполголоса, кривил свое маленькое коричневатое лицо. А потом и он ушел восвояси.

Отныне я перестала быть боевым кораблем.

Меня битком набивали грузами и гоняли взад-вперед то на Марс, то на Венеру. И так пять лет. Пять долгих лет ничего, кроме паутинного шелка, пеньки, руды, экипажа сокращенного состава и добропорядочных полетов, в которых ничего не происходило. Пять лет!

У меня появился новый капитан, новая, незнакомая команда и непривычное мирное расписание рейсов до звезд и обратно.

Ничего существенного не происходило до 17 июля 2243 года.

В этот день я разбилась об этот необитаемый каменистый планетоид, где завывал ветер и лил дождь, и можно было свихнуться от тишины.

Мой экипаж погиб, и мне суждено лежать на солнцепеке и на холодном ночном ветру, дожидаясь спасения, которое, кажется, уже никогда не придет.

Моя живительная кровь вытекла, умерла, иссякла, сгинула. Ракета способна думать, но оживает она, если у нее есть экипаж и капитан. После того как капитан Агнц ушел и не вернулся, я и так живу у времени в долгу.

Я лежала и думала о славных месяцах войны, о ее неистовом могуществе, разнузданном безумии. Я ждала. Я осознавала, насколько нелепо и беспомощно мое пребывание здесь. Словно я исполинское металлическое дитя-недоумок, нуждающийся в присмотре и в бурлящей человеческой крови.

Пока однажды ранним утром, после дождя, я не заприметила в небе серебристую блестку. Она стремительно снижалась… одноместная ракета инспектора, который патрулирует пояс астероидов.

Корабль сел в сотне ярдов от моего безмолвного остова. Из него выбрался невысокий человек.

Он очень медленно поднялся по усыпанному галькой холму, почти как слепой.

Он остановился у моего воздушного шлюза, и я услышала, как он сказал:

– Эй!

* * *

И тут я поняла, кто это стоит: он не сильно постарел с тех пор, как вступил на мой борт, невысокий и худощавый, свитый из медной проволоки, выкроенный из коричневой кожи.

Капитан Агнц.

Сколько лет прошло. Одет в черную униформу патрульного. Инспектор астероидов. Он не возится с поклажей. У него опасная работенка. Инспектор. Его губы зашевелились.

– Я слышал, ты исчезла четыре месяца назад, – сказал он мне вполголоса. – Я попросился в инспектора. Я думал… я думал, что мне самому хочется поохотиться на тебя. В память о добрых старых временах.

Его жилистые шейные мышцы напряглись. Он сжал свои маленькие руки в кулаки.

Он отворил мой шлюз, тихонько посмеиваясь, и зашагал быстрыми короткими шагами. Было приятно снова ощущать его прикосновение, слышать, как его отрывистый голос отскакивает от моих стен. Он вскарабкался по трапам на командный пост и стоял там, раскачиваясь, вспоминая те времена, когда мы вместе воевали.

– Айрес!

– Я, сэр!

– Хиллари!

– Я, сэр!

– Кок!

– Я, сэр!

– Конрад!

– Я, сэр!

– Черт! Куда же все запропастились? Куда все подевались? – бушевал Агнц, озираясь по сторонам. – Где же они, черт бы их побрал!

Тишина. Он понял, что не докричится до людей, которые никогда уже не отзовутся, уселся в командирское кресло и разговорился со мной. Он рассказывал мне, чем занимался все эти годы. Работа на износ, сверхурочно, платят прилично.

– Но все не так, как раньше, – признался он мне, – даже не сравнить. Хотя… сдается мне, что скоро начнется новая война. Да. Пожалуй, начнется. – Он отрывисто кивнул. – А что ты скажешь насчет того, чтобы в ней поучаствовать? А? Ты бы справилась, ей-богу!

Я промолчала. Мои нервюры растянулись и заскрипели под палящим солнцем. И только. Я ждала.

– На Венере дела идут паршиво. Колонисты бунтуют. Ты хоть и устарела, но выправка и осанка у тебя что надо. Ты – боец. Можешь снова воевать.

Он не стал задерживаться, а только поведал мне, что будет дальше.

– Мне нужно возвращаться на Землю, привести ремонтную бригаду и запустить тебя на твоих же двигателях на будущей неделе. И да поможет нам Бог! Я снова стану твоим капитаном, и мы еще вытрясем душу из этих венерианцев!

Он отправился назад по моим отсекам, спустился к моему сердцу. Камбуз. Вычислительный центр. Кок. Айрес. Ларион. Беллок. Воспоминания. И вышел через шлюз, и я бы не взяла на себя смелость утверждать, что глаза у него были совсем уж сухими. Похлопал меня по обшивке.

– Если уж начистоту… ты, наверное, единственная, кого я по-настоящему любил…

И улетел в небо.

Вот так я и пролежу здесь еще несколько дней, вздрагивая в ожидании старых добрых времен, чудес и треволнений. Я ненадолго умерла. И капитан опять возник, чтобы вернуть меня к жизни шлепком по спине. На следующей неделе он будет здесь с ремонтниками, и я отправлюсь домой, на Землю, и там они переберут меня от носа до кормы и сверху донизу.

И однажды, в не столь далеком будущем, капитан Агнц притопает в мой воздушный шлюз и прикажет: «Задраить люки!» И мы снова унесемся на войну! На войну! Снова жить и дышать. Двигаться. Капитан Агнц и я, может, и Хиллари с Коком, если удастся их разыскать после стольких лет. На следующей неделе. А пока у меня есть время на размышления.

Я часто задумывалась о синеокой марсианской танцовщице с серебряными колокольцами на пальчиках.

Пожалуй, в глазах капитана Агнца можно было прочитать, какой там оборот приняло дело.

Жаль, не могу его спросить.

Но хотя бы мне не придется лежать здесь вечно. Я переезжаю… на следующей неделе!

1943