Читать книгу Вождение вслепую (сборник) - Рэй Брэдбери - Страница 6

– Не узнали? Быть такого не может!

Незнакомец уже тянул руку для приветствия.

– Как же, как же!.. – бормотал я. – Если не ошибаюсь…

Совсем растерявшись, я беспомощно озирался по сторонам. Мы встретились средь бела дня во Флоренции, на переходе через улицу. Он направлялся в одну сторону, я в другую – можно сказать, столкнулись нос к носу. Теперь он выжидал, когда я назову его имя. Я лихорадочно рылся в памяти, но безуспешно.

– Насколько мне помнится… – снова начал я.

Он схватил меня за руку, словно боясь, как бы я не сбежал. Его физиономия сияла от радости. Он меня узнал! И вправе рассчитывать на взаимную любезность, верно? Так что поднатужься, приятель, читалось у него на лице, вспоминай!

– Я – Гарри! – Его терпение лопнуло.

– Гарри?..

– Стадлер! – весело рявкнул он. – Хозяин мясной лавки!

– О господи, ну конечно же! Гарри, чтоб мне провалиться на этом месте! – Я с облегчением тряс его руку.

На радостях он едва не пустился в пляс.

– Ну да, он самый! За девять тысяч миль от дома! Неудивительно, что вы меня не узнали! Я остановился в Гранд-отеле. Шик-блеск, в вестибюле паркет наборного дерева! Поужинаем сегодня вместе? Бифштекс по-флорентийски – ваш мясник плохого не посоветует, так ведь? Значит, договорились! В семь вечера.

Я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы выдохнуть решительный отказ, но…

– Сегодня в семь! – громыхнул он.

Повернувшись на каблуках, мясник ринулся дальше и чуть было не угодил под мотороллер. Уже стоя на кромке противоположного тротуара, он выкрикнул:

– Гарри Стадлер!

– Леонард Дуглас, – отозвался я, неизвестно зачем.

– Как же, помню! – Махнув рукой на прощанье, он растворился в толпе. – Уж я-то помню…

Только этого не хватало, рассуждал я сам с собой, разглядывая правую руку, изрядно намятую и только что освобожденную. Кто же это был?

Хозяин мясной лавки.

Я представил, как он готовит к продаже бифштексы: белый колпак-кораблик, оттеняя щеки цвета свиного окорока, чудом держится на жидких светлых волосах, а руки истязают кусок говядины.

Действительно, мой мясник!

Ну и ну! Я не мог успокоиться до самого вечера. Надо же так влипнуть! Зачем было соглашаться? И какого черта он навязывается? Мы ведь совершенно чужие люди – так только: «С вас пять шестьдесят». – «Спасибо, всего доброго». Проклятье!

Каждые полчаса я звонил в отель. У него в номере никто не снимал трубку.

– Может быть, вы оставите сообщение, сэр?

– Нет, благодарю.

Слюнтяй! – ругал я себя. Оставь сообщение: заболел. Оставь сообщение: умер!

Просидев полдня у телефона, я так и не собрался с духом. Неудивительно, что я не узнал этого горлана. Когда постоянно видишь человека за прилавком, за конторкой, за рулем, за пианино и так далее, очень сложно его узнать, если в момент встречи он не торгует, не записывает, не управляет, не исполняет, не доставляет, не обслуживает. Автомеханик без своего замасленного комбинезона, адвокат, сменивший строгий костюм на огненно-красную спортивную майку, официантка из ночного клуба, избавленная от непременного корсета и доверившая свои формы умопомрачительному бикини, – все, все они становятся чужими, посторонними, да еще обижаются, если их не узнаешь! Да и то сказать, все мы считаем, что, куда бы ни пришли, как бы ни оделись, уж нас-то ни с кем не спутать. Рядимся в генерала Макартура, сходим на берег в далекой стране и возвещаем: «Я вернулся!»^{12}

Но кому какое до нас дело? Взять хотя бы этого владельца мясной лавки: где, спрашивается, его колпак, где забрызганный кровью фартук, где вентилятор над головой (чтобы отгонять мух), где сверкающие ножи, острые крюки для подвески туш, крутящаяся каменная столешница для разделки мяса, холмы розового фарша и пласты говядины с тонкими прожилками? Без этих принадлежностей он просто мститель в маске.

Кроме всего прочего, за время отпуска он помолодел. Обычно так и бывает. Двухнедельное путешествие, фантастическая архитектура, изысканная кухня, редкие вина, здоровый сон – и десятка лет как не бывало, и уже не хочется возвращаться назад, в старость.

Что до меня – я находился на самом гребне этой волны, когда стремительно накручиваешь мили, сбрасывая годы. Мы с этим мясником обрели вторую жизнь, превратились в великовозрастных юнцов и столкнулись во Флоренции, чтобы среди потока машин прокричать какую-то чушь и проверить память.

– Черт тебя раздери! – Я с досадой нажимал на телефонные кнопки.

Пять часов: ни ответа, ни привета. Шесть: никто не подходит. Семь: тишина. Да что ж это такое?

– С меня хватит! – крикнул я в окно.

Тут в соборах Флоренции зазвонили колокола, обрекая меня на неизбежное.

Бух! Кто-то в сердцах грохнул дверью, выходя на улицу.

Это был я.

Уже в пять минут восьмого мы встретились в назначенном месте; я подозревал, что нам кусок не полезет в горло, как истосковавшимся влюбленным, которые бросаются друг к другу после долгой разлуки.

Поужинаем – и разойдемся; даже не так: поужинаем – и разбежимся в разные стороны, читалось на наших лицах, когда мы, потоптавшись в холле, все-таки обменялись рукопожатием. Вернее сказать, похвалились силой рук. Каждый жест почему-то сопровождался фальшивыми улыбками и неестественными смешками.

– Леонард Дуглас! – вырвалось у него. – Я уж думаю: где его черти носят, сукина сына?

Он покраснел и осекся. Как-никак мяснику не пристало фамильярничать с постоянными покупателями!

– Пора уже, – сказал он. – Пошли, пошли.

Втолкнув меня в кабину лифта, он не умолкал, пока мы не оказались под самой крышей, в лучшем ресторане отеля.

– Надо же, такое совпадение! Столкнулись прямо на мостовой! Кормят здесь отменно. Ага, приехали. Выходим!

Мы сели за стол.

– Люблю хорошее вино. – Мясник нежно разглядывал карту вин, как старую знакомую. – Вот потрясающая штука. «Сент-Эмильон», урожая семидесятого года. Пойдет?

– Спасибо. Я, пожалуй, закажу сухой мартини с водкой.

Мясник помрачнел.

– Но и от вина не откажусь! – поспешно заверил я.

Для начала я попросил официанта принести салат. Мясник опять нахмурился.

– После салата и мартини, – изрек он, – невозможно оценить букет вина. Извиняюсь, конечно.

– Ну что ж. – Я сдался без боя. – Салат можно оставить на потом.

Он заказал бифштекс с кровью, а я – хорошо прожаренный.

– Прошу меня простить, но мясо долго поджаривать нельзя.

– Это вам не Жанна д'Арк, – подхватил я и хохотнул.

– Неплохо сказано! Что правда, то правда, это не Жанна д'Арк!

Тут нам принесли вино. Когда бутылку откупорили, я быстро подставил свой бокал и тайно порадовался, что мартини подадут позже, а то и вовсе забудут; чтобы сгладить напряжение следующей минуты, я вдохнул аромат, покрутил бокал и пригубил хваленый «Сент-Эмильон». Мясник не сводил с меня взгляда, как домашний кот с малознакомого пса.

Прикрыв глаза, я сделал крошечный глоток и кивнул.

Малознакомый сотрапезник тоже отпил вина и кивнул.

Ничья.

Мы принялись разглядывать панораму вечерней Флоренции.

– Хотел спросить… – начал я, тяготясь молчанием. – Вам нравится флорентийская живопись?

– Картины мне как-то не по нутру, – признался он. – Вот гулять и по сторонам глазеть – это другое дело. Какие в Италии женщины! Их бы заморозить да отправить морем в наши края!

– Хм… ну… – Я прочистил горло. – А Джотто?..

– Тоску нагоняет. Уж не обессудьте. Как на мой вкус, Джотто поспешил родиться, ему бы попозже прийти в искусство. Фигуры тощие, как жерди. Мазаччо – и то получше будет. А уж Рафаэль – тот всем сто очков вперед даст! И Рубенс, конечно! Я в силу своего ремесла предпочитаю обилие плоти.

– Рубенс?

– Рубенс! – Поддев вилкой пару прозрачных ломтиков салями, Гарри Стадлер отправил их в рот и мечтательно пожевал. – Рубенс! Тут тебе и бюсты, и задницы, целые горы плоти, розовой, нежной! Прямо сердце екает при виде такого богатства. Каждая женщина – как перина: прыгай на нее, заройся с головой… А на кой черт нужен этот мраморный Давид? Холодный, белый, хоть бы фиговым листочком прикрылся! Нет, мне подавай сочность, свежесть да побольше мяса, а не сухие кости. Эй, да вы ничего не едите!

– Показываю. – Я демонстративно сжевал ненавистную салями и кружок розовой болонской колбасы, а вслед за тем проглотил бледный словно смерть проволоне, раздумывая о том, как бы перевести разговор на холодные, белые, сухие сыры.

Бифштексы подавал сам метрдотель.

Стадлеру досталось совершенно сырое мясо – впору было отправлять его на анализ крови. Передо мной водрузили бесформенный оковалок, более всего похожий на голову вождя племени, которую бросили в огонь, а потом оставили дымиться и обугливаться на моей тарелке.

Мясника так и перекосило при виде этого жертвоприношения.

– Боже праведный! – вскричал он. – С Жанной д'Арк и то лучше обошлись! Что рекомендуется с этим делать – набивать трубку или жевать?

– Вы лучше посмотрите на свою порцию! – со смехом ответил я. – Она, по-моему, еще дышит!

Когда я пытался жевать свой бифштекс, он шуршал, будто ломкий осенний лист.

Стадлер, как У. К. Филдз^{13}, прорубался сквозь живое мясо и тянул за собой каноэ. Его бифштекс напрашивался на заклание. Мой – на предание земле.

Смаковать такую еду не имело смысла. Очень скоро нас охватило беспокойство, потому что оба чувствовали: придется опять начинать беседу.

Мы ужинали в гнетущем молчании, как старик со старухой, удерживаемые вместе только горечью забытых размолвок, причины которых тоже забылись, оставив после себя досаду и глухую злость.

Чтобы хоть как-то заполнить паузы, мы просили друг друга передать масло. Потом заказывали кофе – это тоже требовало каких-то слов. Наконец каждый из нас откинулся на спинку кресла и, глядя поверх белоснежного льняного поля, салфеток и столовых приборов, уставился на совершенно постороннего человека. Ни с того ни с сего – вспоминаю этот момент с содроганием – я услышал собственный голос:

– Когда вернемся домой, надо будет непременно встретиться: сходим куда-нибудь поужинать, вспомним эту поездку. Флоренция, солнце, живопись… Договорились?

– Да. – Он опустил свой бокал. – То есть нет!

– Что-что?

– Нет, – без обиняков повторил он. – Зачем кривить душой, Леонард? Там, дома, мы толком друг друга не знали. Да и здесь нас ничто не связывает, просто оба поехали отдохнуть и оказались в одно и то же время в одном и том же месте. Поговорить – и то не о чем, общих интересов никаких. Черт, жаль, конечно, но так и есть. Назначили эту встречу из лучших побуждений или уж не знаю из-за чего. Каждый бродил в одиночку по чужому городу, да и сейчас каждый сам по себе. Прямо как в анекдоте: двое встретились ночью на кладбище, хотели обняться – и прошли друг дружку насквозь. Похоже, верно? Зря мы себя обманываем.

У меня поплыло перед глазами. Зажмурившись, я чуть не поперхнулся от негодования, а потом шумно выдохнул:

– Спасибо за откровенность. В жизни не встречал такого человека, как ты.

– Терпеть не могу откровенность и здравомыслие. – Тут он зашелся смехом. – Весь день пытался тебе дозвониться из города.

– А я – тебе!

– Хотел отменить эту встречу.

– Я тоже!

– У тебя было занято.

– А у тебя никто не отвечал.

– Ну и дела!

– С ума сойти!

Запрокинув головы, мы так хохотали, что чуть не выпали из кресел.

– Вот это номер!

– Целиком и полностью с тобой согласен, – сказал я голосом Оливера Гарди.

– По такому случаю надо заказать еще шампанского!

– Официант!

Мы еле-еле сдерживали смех, пока официант наполнял наши бокалы.

– Нет, кое-что нас все-таки связывает, – сказал Гарри Стадлер.

– Интересно, что же?

– Этот нелепый, идиотский, дурацкий, прекрасный день, от полудня до вечера. Мы всю оставшуюся жизнь будем рассказывать про это знакомым. Как я предложил вместе поужинать, а ты из вежливости согласился, как мы оба пытались отменить встречу, как пришли в ресторан, клокоча от злости, как наговорили друг другу глупостей и как в один миг… – Он не договорил. В глазах блеснула предательская влага, голос дрогнул. – Как в один миг все встало на свои места. Что греха таить: лед растопился из-за этих самых глупостей. И если мы вовремя отсюда уйдем, то можно будет считать, что вечер вполне удался.

Я чокнулся с ним своим бокалом. Нелепость положения никуда не делась, но теперь и на меня нахлынула какая-то теплота.

– Так что по возвращении домой – никаких ужинов.

– Ни-ни.

– Больше не придется вести натужные беседы ни о чем.

– Как-нибудь перекинемся парой слов о погоде – и все.

– Не будем приглашать друг друга в гости.

– За это надо выпить.

– Между прочим, вечер не так уж плох. Что скажешь, старина Леонард Дуглас, мой постоянный покупатель?

– За Гарри Стадлера. – Я поднял бокал. – Куда бы ни повела его судьба.

– За меня. И за тебя.

Мы выпили шампанского и посидели минут пять в тепле и блаженстве, как друзья детства, которые вдруг выяснили, что когда-то боготворили одну и ту же прекрасную библиотекаршу, которая прикасалась к их книгам и трепала по щеке. Но воспоминания уже рассеивались.