Читать книгу Давайте все убьем Констанцию - Рэй Брэдбери - Страница 10

Мы вступили в лабиринт из газетной бумаги. Да что там лабиринт – катакомбы с узкими проходами меж штабелей старых газет: «Нью-Йорк таймс», «Чикаго трибьюн», «Сиэтл ньюс», «Детройт фри пресс». Пять футов слева, шесть справа и промежуток, где маневрируешь, со страхом ожидая обвала, который раздавит тебя насмерть.

– Ни фига себе! – вырвалось у меня.

– Да уж, – проворчал Крамли. – Господи Иисусе, да тут газет, воскресных и ежедневных, наверное, тысяч десять, уложенных слоями – нижние, гляди-ка, желтые, верхние белые. А штабелей не один, не десять и не двадцать – бог мой, целая сотня!

И правда: газетные катакомбы, проглядывавшие сквозь сумерки, плавно поворачивали и исчезали из виду.

Позднее я сравнивал себя с лордом Карнарвоном, открывшим в 1922 году гробницу Тутанхамона. Все эти старинные заголовки, груды некрологов – к чему они вели? Штабеля, еще штабеля, а за ними еще. Мы с Крамли пробирались боком, едва протискивая живот и зад.

– Боже, – прошептал я, – случись настоящее землетрясение…

– Было! – Голос доносился издалека, из глубины газетного туннеля. Мумия. – Газеты тряхнуло! Еще немного, и из меня бы вышла лепешка!

– Кто там? – крикнул я. – Где вы запрятались?

– Знатный лабиринт, а? – веселилась мумия. – Моя работа. Экстренные утренние выпуски, последние вечерние, отчеты о скачках, воскресные комиксы, всего не перечислить! За сорок лет! Музейная библиотека новостей, негодных для печати. Идите дальше! Сверните налево. Я где-то здесь!

– Идите! – тяжело дыша, бросил Крамли. – Да тут негде воздуху глотнуть!

– Правильно, давайте сюда! – звал гнусавый голос. – Почти дошли. Держитесь левой руки. Не вздумайте курить! Отсюда поди выберись при пожаре – настоящая ловушка из заголовков: «Гитлер приходит к власти», «Муссолини бомбит Эфиопию», «Умер Рузвельт», «Черчилль выстраивает железный занавес» – здорово, а?

Завернув за последний угол среди высоких столбов печатной продукции, мы обнаружили в этом лесу поляну.

В дальнем ее конце виднелась походная кровать. То, что на ней лежало, можно было сравнить с длинной вяленой тушей или с встающей из земли мумией. Резкий запах бил в ноздри. Не мертвый, подумал я, и не живой.

Я медленно приблизился к койке, Крамли шел сзади. Стало понятно, что это за запах. Не мертвечины, а грязи, немытого тела.

Груда тряпья зашевелилась. Края древних одеял на ней напоминали следы прибоя на отмели. Меж сморщенных век проглядывал крохотный проблеск.

– Простите, что не встаю. – Сморщенный рот дрогнул. – У хрыча с Хай-Лоу-стрит сорок лет как не стоит. – Едва не захлебнувшись смехом, рот закашлялся. – Нет, нет, я здоров, – прошептал он. Голова упала назад. – Какого дьявола вас так долго не было?

– То есть?..

– Я вас ждал! – воскликнула мумия. – Какой сейчас год? Тридцать второй? Сорок шестой? Пятидесятый?

– Уже теплее.

– Шестидесятый. Ну что?

– В яблочко, – кивнул Крамли.

– Я не совсем спятил. – Иссохший рот старика дрогнул. – Вы принесли мне еду?

– Еду?

– Нет, нет, не может быть. Еду таскал парнишка, собачьи консервы, жестянку за жестянкой, а то бы вся эта Граб-стрит[10] обвалилась. Вы ведь не он… или он?

Мы обернулись и помотали головами.

– Как вам мой пентхаус? Первоначальное значение: место, где держали пентюхов, пока они окончательно рехнутся. Мы приписали ему другое значение и подняли квартплату. О чем бишь я? А, да. Как вам эти хоромы?

– Читальня Общества христианской науки[11], – отозвался Крамли.

– Треклятое пристрастие, – проговорил Рамзес II. – С тысяча девятьсот двадцать пятого года. Остановиться не смог. Руки загребущие, то есть загребущие не особенно, а вот выпускать не любят. Все началось в тот день, когда я забыл выбросить утренние газеты. Дальше скопилась подборка за неделю, и пошла в рост гора макулатуры: «Трибьюн», «Таймс», «Дейли ньюс». Справа от вас тридцать девятый год. Слева – сороковой. Второй штабель сзади – весь из сорок первого!

– Что бывает, если вам понадобится какой-нибудь номер, а на него навалено фута четыре?

– Стараюсь об этом не думать. Назовите дату.

– Девятое апреля тридцать седьмого года, – слетело у меня с языка.

– Какого черта? – одернул меня Крамли.

– Не трогайте парнишку, – шепнул старик под пыльным одеялом. – Джин Харлоу[12], умерла в двадцать шесть лет. Уремическое отравление. Панихида завтра. Лесная Лужайка. Похороны сопровождает дуэт – Нельсон Эдди, Джанетт Макдональд[13].

– Бог мой! – вырвалось у меня.

– Варит котелок, а? Еще!

– Третье мая сорок второго года, – ляпнул я наобум.

– Погибла Кэрол Ломбард. Авиакатастрофа. Гейбл рыдает[14].

Крамли обернулся ко мне.

– Это все, что тебе известно? Звезды забытого кино?

– Не цепляйтесь к парнишке, – проговорил старческий голос шестью футами ниже. – Что вы здесь делаете?

– Мы пришли… – начал Крамли.

– Нам нужно… – начал я.

– Стоп. – Старика закружила пыльная буря мыслей. – Вы – продолжение!

– Продолжение?

– В последний раз, когда на гору Лоу взбирался самоубийца, чтобы кинуться вниз, ему это не удалось, он спустился на своих ногах, внизу его сшиб автомобиль, и благодаря этому у него есть теперь на что жить. Последний случай, когда здесь действительно кто-то побывал, пришелся… на сегодняшний полдень!

– Сегодняшний?!

– Почему бы и нет? Почему бы не навестить старого, утонувшего в пыли калеку, с тридцать второго года забывшего о женских ласках. Да, незадолго до вас здесь побывал кое-кто, кричал в туннеле из плохих новостей. Помните сказку про мельницу, варившую овсянку? Скажешь «вари», и из нее польется горячая каша. Парнишка ее запустил. А как остановить, не знал. Проклятая овсянка затопила весь город. Идешь куда-нибудь – проедай себе дорогу. А у меня вот полно газет, а овсянки кот наплакал. О чем бишь я?

– Кто-то у вас кричал…

– Из коридора между лондонской «Таймс» и «Фигаро»? Ага. Женщина, ревела как мул. Я даже описался. Грозилась обрушить мои штабеля. Лягнуть один – и конец, визжала она, обвалится твоя треклятая постройка и раздавит тебя в лепешку!

– На мой взгляд, землетрясение…

– Было, было! «Наводнение на реке Янцзы» и «Дуче побеждает» тряслись почем зря, но я, как видите, цел. Штабеля выстояли даже в большое землетрясение тридцать второго года. Так или иначе, эта ненормальная обвинила меня во всех грехах и потребовала газеты за определенные годы. Я сказал, пусть посмотрит первый ряд слева, а потом справа. Весь необработанный материал я храню наверху. Было слышно, как она штурмует штабеля. От ее проклятий мог бы повториться «Пожар в Лондоне!». Хлопнула дверью и была такова – не иначе, побежала искать, откуда бы спрыгнуть. Не думаю, что ее сшибла машина. Знаете, кто она была? Я ведь темнил, не назвал. Догадались?

– Нет, – растерялся я.

– Видите письменный стол с наполнителем для кошачьего туалета? Смахните наполнитель, найдите листки с затейливым шрифтом.

Я шагнул к столу. Среди древесных опилок и, как мне показалось, птичьего помета обнаружились две дюжины одинаковых приглашений.

– «Кларенс Раттиган и…» – Я помедлил.

– Читайте! – потребовал старик.

– «Констанция Раттиган, – выдавил я из себя и продолжил: – Счастливы объявить о своей свадьбе, которая состоится десятого июня тысяча девятьсот тридцать второго года в три пополудни на Маунт-Лоу. Эскорт автомобильный и железнодорожный. Шампанское».

– Туда, где вы живете, приглашение дошло? – спросил Кларенс Раттиган.

Я поднял взгляд.

– Кларенс Раттиган и Констанция Раттиган. Погодите. А девичью фамилию Констанции разве не полагалось упомянуть?

– Выглядит как инцест, вы об этом?

– Как-то необычно.

– До вас не дошло, – прохрипели губы. – Констанция заставила меня взять ее фамилию! Меня звали Оверхолт. Сказала, чтоб ей провалиться, если она променяет свое первоклассное имя на мою потасканную кличку, и вот…

– Вас окрестили перед церемонией? – догадался я.

– Раньше не был окрещен, но наконец окрестился. Епископальный священник из Голливуда решил, что я спятил. Вы когда-нибудь пытались спорить с Констанцией?

– Я…

– Не говорите «да», все равно не поверю! «Люби меня или покинь меня», пела она. Мне нравилась мелодия. Умасливала душу церковным елеем. Я первый в Америке такой дурак, кто сжег свое свидетельство о рождении.

– Черт меня дери, – посочувствовал я.

– Не вас. Меня. На что вы смотрите?

– На вас.

– А, понятно. Вид у меня не очень. Тогда тоже был не ахти. Видите эту яркую штуковину поверх приглашений? Латунная рукоятка вагоновожатого на Маунт-Лоу. Моя: я был водителем трамвая на Маунт-Лоу! Господи Иисусе! Нет ли где поблизости пива? – внезапно спросил старик.

Я сглотнул слюну.

– Вы заявляете, что были первым мужем Раттиган, а потом просите пива?

– Я не говорил, что был ее первым мужем, просто одним из мужей. Ну, где же пиво? – Старик поджал губы.

Крамли вздохнул и пошарил в карманах.

– Вот пиво и «Малломары».

– «Малломары»! – Старик высунул кончик языка, и я положил на него печенье. Он подождал, пока печенье растает, словно это была церковная облатка. – «Малломары»! Женщины! Жить без них не могу!

Он привстал за пивом.

– Раттиган, – напомнил я.

– А, да. Свадьба. Она поднялась в гору на моем трамвае и взбесилась из-за погоды, думала, я ее состряпал, и сделала мне предложение, но как-то ночью, после медового месяца, видит, климат от меня не зависит, обросла сосульками, и только я ее и видел. Я никогда теперь не стану таким, как прежде. – Старик вздрогнул.

– Это все?

– То есть как это все?! Вам удавалось когда-нибудь обставить ее два раза из трех?

– Почти, – шепнул я.

Я достал из кармана телефонную книжку Раттиган.

– Мы узнали о вас вот отсюда.

Старик посмотрел на свою фамилию, обведенную красными чернилами.

– Кто мог вас ко мне послать? – Задумавшись, он сделал еще глоток. – Постойте! Вы вроде как писатель?

– Вроде как.

– Вот оно, ужучил! Как давно вы с ней знакомы?

– Несколько лет.

– Один год с Раттиган – это тысяча и одна ночь. В комнате смеха. Проклятье, сынок. Держу пари, она хочет, чтобы вы написали ее автобиографию, потому и обвела мою фамилию. Начать с меня, Старого Верного.

– Нет.

– Просила вас делать заметки?

– Никогда.

– Черт, а ведь было бы здорово? Кто еще напишет такую дикую книгу, как Констанция? А такую злобную? Бестселлер! Да на вас золотой дождь прольется. Живее вниз, сговорить издателя! Мне за информацию отчисления от прибыли! Идет?

– Отчисления.

– А теперь дайте мне еще «Малломаров» и пива. Мало наболтал, нужно еще?

Я кивнул.

– Там на другом столе… – (На ящике из-под апельсинов.) – Список гостей на бракосочетании.

Перебирая счета на ящике, я нашел листок хорошей бумаги и стал его разглядывать, старик тем временем заговорил:

– Задумывались когда-нибудь, откуда произошло название Калифорния?

– Что это…

– Помолчите. В тысяча пятьсот девятом году испанцы, выступая из Мексики на север, несли с собой книги. В одной, изданной в Испании, шла речь о царице амазонок, которая правила страной изобилия, текущей млеком и медом. Царица Калифия. Страна, где она царила, называлась Калифорнией. Испанцы заглянули в эту долину, увидели молоко, вкусили меда и назвали все это…

– Калифорнией?

– Ну вот, смотрите список гостей.

Я взглянул и прочел:

– Калифия! Бог мой! А мы сегодня пытались ей позвонить. Где она сейчас?

– То же самое хотела знать и Раттиган. Как раз Калифия предсказала, что нам предопределено вступить в брак, но о крушении умолчала. Вот Раттиган и взяла меня за жабры, устроила пир на весь мир с дрянным шампанским, и все из-за Калифии. Явилась сегодня и кричит в конец газетного туннеля: «Где, черт побери, она живет, ты должен знать!» «Я не виноват! – ору я в ее конец. – Давай, Констанция! Калифия погубила нас обоих. Иди убей ее раз, потом другой. Калифию!»

Выдохшись, мумия упала обратно, на подушку.

– Таковы были ваши слова, – напомнил я. – Сегодня в полдень?

– Около того, – вздохнул старик. – Я послал Раттиган по следу. Надеюсь, найдет проклятую астрологиню и… – Речь его стала невнятной. – А еще «Малломаров»?

Я положил печенье ему на язык. Оно растаяло. Старик зачастил:

– Глядя на меня, кому придет в голову, что у этого чуда-юда без костей лежит в банке полмиллиона. Можете убедиться. Вдыхал жизнь в уолл-стритовские ценные бумаги, которые не померли, а просто впали в спячку. С сорок первого года, через все Хиросимы, Эниветоки[15] и Никсонов. Прикуплю-ка, думаю, «Ай-би-эм», прикуплю-ка «Белл». И вот заработал себе на хоромы с видом на Лос-Анджелес, удобства, правда, на улице, и «Глендейл маркет» за немалые деньги гоняет ко мне наверх парнишку со «Спамом»[16], чили в жестянках и водой в бутылках! Жизнь Райли[17]! Ну что, ребята, достаточно порылись в моем прошлом?

– Почти.

– Раттиган, Раттиган, – продолжал старик. – Клики, шквал аплодисментов – бывало, бывало. В этих газетах ее время от времени поминали. Возьмите по газете в верхушке каждой стопки – четыре справа, шесть слева, все они разные. Наследила на дороге в Марракеш. Сегодня вернулась подчистить за собой.

– Вы в самом деле ее видели?

– Не было надобности. От этого крика Румпельштильцхен разорвался бы пополам[18], а потом склеился заново.

– Ей нужен был только адрес Калифии и больше ничего?

– И те газеты! Забирай себе и подавись. Это был долгий развод, без конца.

– Можно взять? – Я поднял приглашение.

– Хоть дюжину! Не пришел никто, кроме ее одноразовых приятелей. Она все комкала приглашения и разбрасывала. Говорила: «Всегда можно заказать еще». Забирайте карточки. Утаскивайте газеты. Как, вы сказали, вас зовут?

– Я не говорил.

– Слава богу! На выход! – заключил Кларенс Раттиган.

Мы с Крамли осторожно двинулись меж башен лабиринта, позаимствовали из восьми штабелей экземпляры восьми разных газет и уже собрались выйти в дверь, но тут дорогу нам преградил малыш, нагруженный коробкой.

– Что принес? – спросил я.

– Бакалею.

– В основном выпивку?

– Бакалею, – повторил мальчик. – Он там еще?

– Не возвращайтесь! – донесся из глубин газетного лабиринта голос фараона Тута. – Меня не будет дома!

– Ага, он там, – сделал вывод мальчик, заметно побледнев.

– Три пожара и одно землетрясение! Будет еще одно! Я его чую! – Голос мумии постепенно затих.

Малец поднял глаза на нас.

– Тебе разбираться. – Я отступил.

– Не двигаться, не дышать. – Мальчик перенес через порог одну ногу.

Мы с Крамли не двигались и не дышали.

И он скрылся.