Читать книгу Серафина - Рейчел Хартман - Страница 5

В центре собора стояла модель Небес, именуемая Золотым Домом. Его крыша раскрывалась, словно цветок, там располагалось пространство с человеческий рост, где лежало тело бедного принца Руфуса в золотых и белых одеяниях. Его ступни покоились на благословенном пороге Дома, а голова – в гнезде из позолоченных звезд.

По крайней мере, так должно было быть. Убийца принца Руфуса обезглавил его. Стража обыскала лес и болотистую местность поблизости в напрасных поисках головы принца. Его придется хоронить без нее.

Я стояла на ступенях хорового ансамбля, наблюдая за похоронами. С высокой кафедры епископ молился у Золотого Дома о королевской семье и благородных скорбящих, наполнивших сердце церкви. За деревянным ограждением остальные скорбящие заполняли подобный пещере неф. Когда епископ закончит молитву, я должна буду сыграть «Обращение к святому Юстасу», который уводил души к Небесным Ступеням. Я покачнулась, когда голова закружилась от ужаса, словно меня попросили сыграть на флейте на обдуваемом всеми ветрами утесе.

В действительности меня вообще не просили играть. Меня не было в программе. Я пообещала папе, когда уезжала, что не буду выступать на публике. Я слышала «Обращение…» раз или два, но раньше никогда его не исполняла. Это была даже не моя флейта.

Но первый солист сел на свой инструмент и испортил его, заменяющий слишком много выпил за упокой души принца Руфуса и теперь страдал от своего поступка во дворе монастыря. Второй замены не было. А похороны будут испорчены без «Обращения…». Я отвечала за музыку, так что с этим пришлось разбираться мне.

Молитва епископа затихала, он описал великий Небесный Дом, обитель всех святых, где все мы однажды будем жить в вечном счастье. Он не перечислял исключений, ему и не нужно было. Мой взгляд против воли обратился к послу драконов и контингенту большей части его представительства, сидевшим позади аристократов, но перед обычным сбродом, – драконам. Они были в своих саарантраи – человеческих обличиях, – но их легко можно было узнать даже с такого расстояния по серебряным колокольчикам на плечах, пустым сиденьям вокруг и нежеланию склонять голову во время молитвы.

У драконов нет души. Никто не ждал от них набожности.

– Да будет так всегда! – пел епископ. Это был сигнал для моего выступления, но в тот самый момент я заметила отца в переполненном нефе за барьером. У него было похудевшее бледное лицо. Я слышала в голове слова, которые он произнес в день, когда я отправилась ко двору всего две недели назад: «Ни при каких обстоятельствах не привлекай к себе внимания. Если не будешь заботиться о своей безопасности, то, по крайней мере, помни, что мне есть что терять!»

Епископ прочистил горло, но мои внутренности словно заледенели, и я едва могла дышать.

Я огляделась в отчаянии, пытаясь на чем-то сосредоточиться.

Мой взгляд упал на королевскую семью: три поколения сидели перед Золотым Домом, словно траурный портрет. Седые локоны королевы Лавонды рассыпались по плечам, ее водянисто-голубые глаза покраснели от слез, пролитых по сыну. Принцесса Дион сидела прямо и пристально смотрела вперед, словно планируя, как отомстит убийцам своего младшего брата или самому Руфусу за то, что не дожил до сорока. Принцесса Глиссельда, дочь Дион, положила свою золотую головку на плечо бабушки, чтобы утешить ее. Принц Люсиан Киггз, кузен Глиссельды и ее жених, сидел отдельно от семьи и смотрел вперед невидящим взглядом. Он не был сыном принца Руфуса, но выглядел таким же пораженным и убитым горем, как будто потерял отца.

Им нужен был Небесный покой. У меня не хватало познаний о святых, но я знала о грусти и о том, что музыка могла быть лучшим бальзамом от нее. Я могла подарить им это утешение. Я поднесла флейту к губам, а глаза подняла к сводчатому потолку и заиграла.

Я начала слишком тихо, не уверенная в мелодии, но ноты словно сами находили меня, и моя уверенность росла. Я выпустила из себя музыку, и она полетела, словно голубь, в пространство нефа, сам собор придал ей новую насыщенность и что-то отдал взамен, словно это великое строение тоже было частью моего инструмента.

Существуют мелодии, которые так же красноречивы, как и слова, что сотканы последовательно и неизбежно из чистой эмоции. «Обращение…» – одна из таких. Казалось, словно композитор пытался дистиллировать чистейшую эссенцию скорби и сказать: «Вот что значит кого-то потерять».

Я повторила «Обращение…» дважды, не желая его отпускать, окончание мелодии ощущалось как еще одна значимая потеря. Я освободила последнюю ноту, напрягла слух, чтобы уловить последнее затихающее эхо, и почувствовала, что готова рухнуть в изнеможении. Аплодисментов не будет, как и до́лжно при таком событии, но сама тишина оглушала. Я взглянула на поляну лиц, через собравшихся аристократов и других высоких гостей, на толпу простолюдинов за барьером. Никакого движения не было, только драконы неловко ерзали на своих местах, и Орма, прижавшийся к перилам, нелепо махал мне своей шляпой.

Я слишком устала, чтобы решить, что из этого больше смутило меня. Я склонила голову и ушла.

Я стала новым ассистентом придворного композитора и победила двадцать семь других музыкантов, от путешествующих трубадуров до признанных мастеров, чтобы получить эту должность. Я была сюрпризом: никто в консерватории не обращал на меня, протеже Ормы, внимания. Орма занимал низкое положение учителя музыкальной грамоты и не был настоящим музыкантом. Он вполне неплохо играл на клавесине, поскольку играл сам инструмент, если только бить по правильным клавишам. Орме не хватало страсти и музыкальности. Никто не ожидал от его ученицы чего-то выдающегося.

Моя анонимность была нарочитой. Папа запретил мне дружить с другими учениками и учителями. Я понимала это, хотя и была одинока. Отец не запрещал мне открыто проходить собеседование на работу, но я отлично знала, что это ему не понравится. Такова была наша обычная жизнь: он устанавливал узкие рамки, а я подчинялась, пока могла. Всегда именно музыка толкала меня за пределы того, что он считал безопасным. И все же я не предвидела глубину и размах его ярости, когда он узнал, что я покидаю дом. Я знала, что за его гневом в действительности скрывался страх за меня, но от этого легче не становилось.

Теперь я работала на Виридиуса, придворного композитора со слабым здоровьем, нуждающегося в помощнике. Сороковая годовщина соглашения между Гореддом и драконами стремительно приближалась, и сам Ардмагар Комонот, великий генерал драконов, приедет на празднование всего через десять дней. Виридиус отвечал за концерты, балы и другие музыкальные развлечения. Я должна была прослушивать исполнителей, создавать музыкальные программы и преподавать принцессе Глиссельде уроки игры на клавесине, которые Виридиус считал скучными.

Две первые недели я была занята этим, но внезапные похороны добавили работы. Болезнь Виридиуса разыгралась, поэтому вся музыкальная программа легла на мои плечи.

Тело принца Руфуса перенесли в склеп, куда за ним последовала только королевская семья, духовенство и самые важные гости. Соборный хор спел «Отбытие», и толпа начала расходиться. Я, пошатываясь, вернулась к алтарю. Я никогда не выступала перед публикой, только перед одним-двумя людьми, и не ожидала такого волнения до выступления и такого изнеможения после.

Святые на Небесах, я словно стояла голая перед всем миром.

Я бродила, поздравляя музыкантов и наблюдая за сборами. Гунтард, мой ассистент, подбежал ко мне сзади и положил руку мне на плечо, что совсем мне не понравилось.

– Учительница музыки! Это было более чем красиво!

Я устало поблагодарила юношу, кивая и отступая от него.

– С вами хочет встретиться какой-то старик, – продолжил Гунтард. – Он появился во время вашего соло, но мы отослали его прочь. – Он указал вверх по апсиде к часовне, где ждал пожилой мужчина. Его темная кожа говорила о том, что он прибыл из далекой Порфири. Его седеющие волосы были заплетены в аккуратные косички, а на лице виднелись морщинки от улыбок.

– Кто он? – спросила я.

Гунтард презрительно встряхнул своими подстриженными под горшок волосами.

– У него куча танцоров пигегирии и безумная мысль, что мы захотим, чтобы они танцевали на похоронах. – Губы Гунтарда изогнулись в улыбке, осуждающей и завистливой, какая появляется у жителей Горреда, когда они говорят о декадентах-иностранцах.

Я бы никогда и не подумала вставить пигегирию в программу. Мы, горредийцы, не танцуем на похоронах. Но я не могла позволить ухмылке Гунтарда остаться без ответа.

– Пигегирия – древний и чтимый танец в Порфири.

Гунтард фыркнул.

– Пигегирия переводится как «тряска задницей»! – Он нервно глянул на святых в их альковах, заметил, что некоторые из них хмурились и набожно поцеловали свои костяшки. – В любом случае его труппа в монастыре смущает монахов.

Моя голова начинала болеть. Я передала Гунтарду флейту.

– Верни это хозяину. И отошли танцоров – вежливо, пожалуйста.

– Вы уже уходите? – спросил Гунтард. – Мы тут хотим отправиться в «Солнечную обезьяну». – Он положил ладонь мне на руку.

Я замерла, пытаясь справиться с импульсом оттолкнуть его и сбежать. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Спасибо, но не могу, – ответила я, снимая его руку со своей, надеясь, что он не обидится.

Судя по выражению его лица, Гунтард все же немного был обижен.

Это была не его вина. Он считал, что я обычный человек, чьей руки можно касаться безнаказанно. Я так хотела завести друзей на работе, но напоминание всегда следовало за мной, как ночь за днем: я никогда не могла полностью остаться без защиты.

Я повернулась к хору, чтобы забрать свой плащ. Гунтард пошаркал прочь выполнять мою просьбу. Позади меня пожилой мужчина крикнул:

– Леди, подождите! Абдо пришлось проделать весь этот путь, чтобы увидеть вас!

Я смотрела прямо вперед, быстро поднимаясь по ступеням и стараясь исчезнуть из виду.

Монахи закончили исполнять «Отбытие» и начали сначала, но неф все еще был наполовину полон. Никто, казалось, не хотел уходить. Принц Руфус был популярен. Я едва его знала, но он говорил с добротой и искрой в глазах, когда Виридиус представил меня ему. Он сам был искрой для половины города, судя по задержавшимся горожанам, переговаривающимся шепотом и качающим головами в неверии.

Руфуса убили во время охоты, и королевская стража не нашла ни единой зацепки, указывающей на преступника. Некоторые считали, что пропавшая голова говорила о драконах. Я думала, что саарантраи, пришедшие на похороны, слишком хорошо это понимали. Осталось всего десять дней до приезда Ардмагара и четырнадцать дней до годовщины перемирия. Если дракон убил принца Руфуса, то это было сделано в ужасно неподходящее время. Наши граждане уже и так нервничали из-за всего, связанного с драконами.

Я пошла по южному проходу, но дверь была перекрыта какой-то конструкцией. Куча деревянных и металлических труб занимала половину коридора. Я настороже продолжала идти по нефу к большим дверям, вдруг мой отец устраивает мне засаду за колонной.

– Спасибо вам! – закричала пожилая женщина, когда я проходила мимо. Она прижала руки к груди. – Меня еще ничто так не трогало.

Я сделала книксен[1], проходя мимо, но ее энтузиазм привлек внимание других стоящих поблизости придворных.

– Превосходно! – услышала я.

– Восхитительно!

Я благодарно кивала и пыталась улыбаться, уворачиваясь от рук, тянущихся ко мне. Я выбралась из толпы, и моя улыбка была такой же жесткой и пустой, как у саарантраса.

Я подняла капюшон плаща, проходя мимо группки граждан в домотканых белых туниках.

– Я похоронил больше людей, чем могу подсчитать – они все сидят за столом на Небесах, – произносил важный член гильдии в белой фетровой шляпе. – Но я не видел Небесных Ступеней до этого дня.

– Я никогда не слышал, чтобы кто-то так играл. Было не совсем женственно, как вы думаете?

– Возможно, она иностранка. – Они засмеялись.

Я крепко обхватила себя руками и ускорила шаг, устремляясь к большим дверям, целуя костяшки, глядя на Небеса, потому что так поступают, покидая собор, даже когда этот человек… я.

Я вырвалась на тусклый дневной свет, наполнив легкие холодным чистым воздухом, чувствуя, как напряжение спадает. Зимнее небо было ослепительно-белым, отбывающие скорбящие рассыпались, как листья на пронизывающем ветру.

Лишь тогда я заметила, что на ступенях собора ожидает дракон, одаряя меня своей лучшей улыбкой настоящего человека. Никто бы в мире не посчитал напряженное выражение лица Ормы теплым, кроме меня.