Читать книгу Сорочья усадьба - Рейчел Кинг - Страница 3

Он коллекционирует чудеса, сновидения, а иногда настоящие кошмары. Малых какаду с зеленовато-желтыми хохолками, зеленых кузнечиков, экзотические морские раковины, морских звезд и бабочек с красивым названием Морфо менелай[12]. В коллекции его полно сокровищ, собранных им во время путешествий по всему свету. Оружие дикарей, фантастические драгоценные камни, радужные змеи, хранящиеся в специальных банках. Животные, растения, минералы. У него даже есть русалка: высушенная, мумифицированная, ростом ему по пояс. Он, конечно, не столь глуп и прекрасно понимает, что это подделка, смонтированная каким-то жуликом из останков обезьяны и рыбы, но она настолько похожа на настоящую, что ей тоже нашлось место в его удивительной кунсткамере.

Коллекцию свою он собирал всю жизнь. Он давно не помнит о том, что надо делать карьеру, заниматься, как говорит отец, реальным, полезным делом; но какой в этом смысл, считает он, когда он вносит столь огромный вклад в дело познания человеком мира и самого себя, когда его путешествия доставляют ему огромное удовольствие и новое знание, понимание значительности своей личности во вселенной, как, впрочем, и собственной абсолютной ничтожности?

Его кунсткамера расширилась и изменила вид, она теперь включает в себя и его собственное тело. Теперь он коллекционирует настоящих, нежных и женственных русалок, драконов и фей – невиданных прежде существ. Чернила, вбитые ему под кожу острой иглой.

Первую татуировку он приобрел в Японии, поддавшись уговорам друга и товарища по путешествиям, Джорджа Нортона, которому прежде всего хотелось своими глазами увидеть работу мастера, делавшего татуировку принцу Уэльскому, а потом и его сыновьям. Генри ярко и во всех подробностях помнит этот день: обнаженный по пояс, он лежит на полу, ощущая спиной прохладу шелковых подушек. Фонарики освещают помещение мягким светом, это теплое, карамелевое освещение как бы окутывает его полуобнаженное тело со всех сторон. Хори Чио, мастер своего дела, крепко держит его за руку, пальцами натягивая кожу там, куда наносит рисунок. Боль успокаивает его. Ярость, охватившая его – неожиданная, до белого каления, чуть было не прорвавшаяся, ему едва удалось ее подавить, когда Джордж протиснулся впереди него и рассмеялся прямо ему в лицо, при первом уколе иголки эта ярость улеглась. Раз, раз, раз, укол за уколом, размеренно, как бой метронома, Чио знай только меняет иголки, как того требует толщина линии или цвет. Да эти иголки сами вполне достойны попасть в его коллекцию – из слоновой кости, украшенные искусной резьбой, – и когда Чио заканчивает работу и отворачивается, Генри потихоньку кладет одну из них в карман; потом он забудет про нее и проткнет большой палец, и будет много крови, зато воспоминание об этом навсегда останется ярким. Он станет сгибать руку, и дракон будет шевелиться, двигаться. И он будет любоваться им, двигая рукой, этим живым, раскачивающимся драконом.

Высадившись на берег Новой Зеландии, первым делом он находит мастера татуировки, о котором рассказали ему на корабле. В нерешительности стоит у двери в его студию, проверяя адрес, записанный на бумажке. Он называет это место студией, потому что так подобное заведение называется в Лондоне, хотя заведение больше похоже на сомнительного сорта лавчонку. Внутри царит полумрак, он едва различает очертания предметов. В углу шевелится и вздыхает, как морской слон на скале, чья-то огромная фигура. В комнате накурено, хоть топор вешай, и в темноте горят красные угольки, неожиданно вспыхивая и лишь на мгновение освещая лицо лежащего, снова канущее в темноту.

– Здравствуйте…

Левиафан неуклюже поднимается на ноги, кивает и берет в руки лампу. Это мужчина, он протягивает лампу вперед, освещая пространство между ними. Удивление на его лице сменяется ожиданием, он пожимает плечами.

– Да?

Он сплевывает на землю.

– Сэр, мне сказали, что здесь делают татуировки.

– Кому?

– Гм… мне.

Мужчина делает неверное движение корпусом вперед, и обеспокоенный Генри шаг назад. У этого парня огромные, заросшие седеющей щетиной щеки, круглый живот и распухшая нижняя губа, словно он только что с кем-то дрался.

– Плата почасовая. Я сделаю вам собственный рисунок, – широким жестом он обводит комнату, – или покажите мне свои, и я посмотрю, что можно из этого сделать.

Голос у него тусклый, словно он весь день уже стоит на углу улицы, продавая завалящий товар – какие-нибудь апельсины.

Генри решает сначала посмотреть его рисунки. Татуировщик зажигает еще одну лампу, и Генри видит, что покрытые плесенью стены украшены пришпиленными листками бумаги, покоробившимися от влажного воздуха. Некоторые наброски очень просты, всего несколько линий, от других дух захватывает – настолько они сложны и замысловаты. Много образов, связанных с морем: якоря и корабли, рыбы, дельфины и морские чудища. В этом порту, куда каждый день заходят корабли, выгружая на берег грузы и своих обитателей, видимо, основные клиенты – матросы. Но есть и другие изображения: цветы, лица красавиц, которые смотрят прямо тебе в глаза. Может быть, лица возлюбленных, давным-давно покинутых на родине, которым суждено либо ждать, либо выходить замуж, кто знает?

Дальше – мотыльки, зеленые, желтые… черные бабочки папилио и бабочки-белянки… впрочем, вряд ли клиентам есть дело до их названий. Потом библейские сцены: распятие Христа и Тайная вечеря.

Этот человек – настоящий художник. Дураку понятно с первого взгляда. Ему бы сидеть в лондонском ателье или студии, не в темном полуподвале, в атмосфере, пропитанной запахом пота и заплесневелого табака, а в интерьере с пальмами в бочках и персидскими коврами, ярко освещенном электрическими лампами, с шелковыми подушками и шезлонгами. Он мог бы пользоваться покровительством настоящих джентльменов, да-да, даже титулованных, да и дам тоже. Господи, перед тем как покинуть Англию, он видел татуировку на запястье леди Уэнтуорт, и она не прятала ее, наоборот, подняла браслет повыше, чтобы все видели ее маленькую птичку счастья, порхающую на коже ее руки. И если его работа на живом материале так же хороша, как и его рисунки, он мог бы иметь огромный успех. Уж кто-кто, а Генри знает, сколь высоко должно быть мастерство, чтобы перенести произведение искусства на человеческую кожу.

– Как тебя зовут, дружище? – спрашивает Генри.

– Макдональд, – отвечает татуировщик.

– Ты настоящий художник, ты хоть сам это знаешь? Ты не просто татуировщик.

Человек что-то мычит, смеется, сплевывает.

– Это называется татуист. Художник, татуировщик. Татуист.

– Да, – говорит Генри. – Начнем?

Он достает из кармана карточку с нарисованной розой. Сколько бы он ни путешествовал, в каких странах ни побывал, Англия всегда останется его родиной.

Этот человек нетороплив, зато педантичен. Когда попадает слишком много розовой туши, он тщательно ее вытирает. Каждый укол продолжает предыдущий, и скоро вся грудь Генри ликует и поет.

– Таких, как вы, у нас тут мало, – говорит Макдональд.

За работой он непрерывно курит. Инструмент его выглядит неказисто, кусочки металла, скрепленные вместе, чтобы загонять тушь под кожу, но он держит его так, словно у него в руке самая дорогая авторучка.

– Таких, как я?

– Джентльменов. То есть были у нас тут несколько, все из Лондона. Все уже не по первому разу. Дракон укусил.

– Дракон? Не слышал такого выражения.

Он усмехается.

– Это потому, что я сам его придумал. Заказали по одной наколке, может, просто на память, теперь это, понимаешь, модно. Все слышали про принца и про дракона, которого тот сделал в Японии. И для начала все тоже хотели такого. И только потом хотели еще. Как зараза какая-то. Впрочем, стоит только в Новой Зеландии зацепиться, осесть, обратно никто не возвращается. А здесь это не очень-то в моде. Местные были бы в трансе.

– Спасибо, что предупредил. Но мода меня теперь мало интересует.

– Тогда зачем вам это? – Макдональд на секунду прерывает работу, держа на весу кисть.

– А тебе? – парирует Генри.

Татуист снова усмехается.

– Это уж у меня к крови. Мой папаша был моряк, и он привез татуировки из далеких романтических земель на юге Тихого океана. Я в жизни не видел ничего красивее, я говорю про эти наколки. Я понял, что хочу сам научиться делать такое. Чтобы хорошо получалось. И вот приехал сюда.

Он сплевывает на пол.

– Не совсем то, чего я ожидал, – говорит он, – но я так думаю, теперь это мой дом. Теперь ваша очередь.

– Мне это нужно, чтобы помнить, – отвечает Генри.

Позже он кладет руку на грудь, чувствует, как она придавила его розу, цветущую как раз на сердце. Держит руку на груди, а сам смотрит в окно на вылизанную лужайку и сад мистера Коллинза, который предложил познакомить его с местным обществом. У него такое чувство, будто его обманули. Его привела сюда надежда, что его встретит страна дикая, неосвоенная, где он познакомится с удивительной природой и потрясающими аборигенами, но этот город – жалкая копия обыкновенного английского городишки. Он любит Англию и хочет когда-нибудь туда вернуться, но стоило ли ехать на край света, чтобы увидеть здесь точно такие же деревенские праздники и шикарные магазины, точно такую же ровно подстриженную травку и такие же клумбы? Где же здесь искать необыкновенных приключений?

Он подавляет в груди вспышку раздражения и, положив на стекло окна другую свою, узловатую, морщинистую руку, внимательно разглядывает на ней борозды и шрамы. Потом резко убирает ее, оставив на затуманенном дыханием стекле морскую звезду отпечатавшейся ладони. Сквозь него ему видна поразительно яркая зелень сада после дождя, немного смазанная дефектом стекла. В тот день, два месяца назад, когда он двинул кулаком по стеклу, лужайки были вылизаны и подстрижены, а равно и кустики с деревьями; теперь же, казалось, вид из окна немного другой.

Он был тогда на приеме, который отец его устроил в честь его сестры. Он выпил много вина, пожалуй, слишком много, и ярость охватила его неожиданно, как, впрочем, и всегда. Он физически ощущает ее приближение, когда она пробегает по телу, так что в глазах становится темно. Реакция всегда выражается телесно: ударом кулака или ноги, но иногда и словесно, работает только язык, извергая такие слова и выражения, что он и сам не подозревал, что на это способен.

К боли он относился спокойно – чего только ни приходилось выносить прежде. Грубо сшитые раны на руках казались ему удивительно красивыми. Кожа вокруг заживших шрамов становилась желтовато-багровой.

Стоя у окна и зажав пальцами запястье, где сквозь рукав проступала кровь, он поймал на себе взгляд мисс Прингл, и она отвернулась, покраснев от злости. Гнев его сразу испарился, прошел, одновременно прекратилось и кровотечение. Он едва ли помнил, что именно вывело его из себя, понимал только одно – что потерял мисс Прингл навсегда, но это уже мало его волновало.

На следующий день отец позвал его в свой кабинет и, не глядя ему в глаза, протянул чек.

«Я решил профинансировать твою следующую экспедицию, – сказал он. – В Новую Зеландию. И пока ты там остаешься, будешь продолжать получать деньги».

Больше он ничего не сказал, но в словах его Генри послышалась явная угроза. Отец не намерен больше терпеть его образ жизни. И если Генри хочет получать содержание, он должен забыть, что Англия – его родина.

Это все, что он пока знает про Новую Зеландию. Что с временами года здесь все происходит наоборот (август – зимний месяц!), что здесь грязный порт, в котором живет татуист, что до города добираться недолго – на поезде через тоннель, что сам городишко построен по кальке с английских городов, с плакучими ивами вдоль петляющего ручья (его называют рекой, но на самом деле это узенькая струйка воды), новехонькими деревянными домами вперемешку с традиционными – из камня и кирпича, что здесь растет много дубов и что здесь на удивление добродетельное общество с непременным вечерним чаем, танцевальными вечерами и церковной службой. Цветочки, с маниакальным оскалом распустившиеся в городских и частных садах, названы в честь английских графств.

А сейчас морская звезда отпечатка руки на оконном стекле и прием в его честь. Он должен вести себя благовоспитанно. Надо завести знакомство с важными, нужными людьми, мистер Коллинз пригласил директора музея, который в свою очередь познакомит его с местными коллекционерами и таксидермистами. Если повезет, директор захочет купить кое-что из его образчиков, что он привез с собой, а может быть, будет приобретать и те, что он добудет, путешествуя по стране, по этой труднопроходимой земле, которую он должен увидеть своими глазами и убедиться, что она все-таки существует.

Прибывают гости, слуга объявляет их имена, и он отходит от окна. Кажется, все жаждут познакомиться с ним, услышать новости с родины; особенно поражают дамы, довольно вульгарные, но им так хочется узнать, не отстают ли их наряды от лондонской моды. У него не хватает смелости сказать им правду, и, добившись от него комплиментов, дамы одна за другой, сияя, отходят.

Он дает себе слово мужественно стерпеть все, и после того как вторая порция бренди благополучно ложится на стенки желудка, он чувствует себя развязнее. А когда к нему подходит мистер Коллинз с юной дамой под руку, он даже испытывает удовольствие.

– Позвольте познакомить вас с моей дочерью Дорой, – говорит хозяин.

– Мисс Коллинз. Очень приятно.

Генри секунду держит ее руку в своей. На ней длинные перчатки, почти до локтя, прохладная ткань. Она не похожа на остальных женщин. Не говорит глупостей и банальностей, не хихикает, и взгляд ее, кажется, проникает до самого сердца и заливает краской его лицо, будто ей сразу стало известно про его последнюю татуировку. Темно-серые глаза и светлые локоны, похоже, не завиты, а наоборот, слегка даже расправлены.

– И как вам понравился наш городок, мистер Саммерс? Боюсь, после Лондона вам здесь покажется скучно.

– А вы бывали в Лондоне? – спрашивает он.

Она смотрит на отца, и тот отвечает вместо нее:

– В прошлом году я свозил Дору в Англию, тогда и познакомился с вашим отцом. Путешествие туда и обратно длилось не меньше, чем все наше пребывание здесь. Мы от него сильно устали. Лондон Доре очень понравился, но, признаюсь, в моем возрасте Новая Зеландия нравится мне все больше.

Ему еще не больше сорока пяти, прикидывает Генри.

– Не сомневаюсь, – обращается он к мисс Коллинз, – что вы идеально вписались в тамошнее общество.

– Не надо мне льстить, мистер Саммерс. У меня нет никаких иллюзий, я знаю, что меня, как и должно, принимали за обыкновенную девушку из колоний.

Она искоса смотрит на отца, который сейчас отвернулся, чтобы перекинуться парой слов с каким-то вывернувшимся у его локтя человеком. Дора хитренько улыбается, словно ей удается ловко совершить какой-то проступок, наклоняется к нему и понижает голос.

– Простите, – почти шепчет она, – у вас вот здесь что-то прилипло.

И прикасается к своей губке, одновременно опуская глаза, будто ей неловко смотреть на его лицо в тот момент, когда он снимает с губы крошку еды.

– Спасибо, – говорит он. – Люди обычно столь деликатны, что я мог бы ходить с этим часами.

Она краснеет. Он мысленно казнит себя за то, что неловко выразился: она может подумать, что он считает ее неделикатной, тогда как он, напротив, хотел сказать ей комплимент. Да-да, вдруг осеняет его, из всех женщин здесь только ей хотелось бы искренне сказать комплимент. Он открыл было рот, чтобы оправдаться, но она останавливает его, делая пальчиками так, будто брызгает на него водой. Святой водой.

Мистер Коллинз уводит ее, и к нему подводят Герца, директора музея; после официальных представлений они углубляются в долгий разговор о путешествиях и искусстве коллекционера. Пару раз он поднимает взгляд и видит, что Дора смотрит на него, но оба раза быстро раскрывает веер и заслоняет лицо, делая вид, будто обмахивается. В этой тесной зале становится невыносимо жарко.

Вопреки сомнениям, прием оказался исключительно плодотворным. Герц обещал организовать путешествие по Южному острову с проводником по имени Шлау, немцем, набивающим для музея чучела местных животных и птиц, которых уже собралась приличная коллекция. Генри заранее волнуется, предвкушая приключения, возможность узнать подробности жизни птиц, которых он никогда не видел. Он ощущает в некотором роде жажду крови, и рот его наполняется слюной.

Про Дору он уже и не помнит, как вдруг, спускаясь в свою комнату, сталкивается с ней на лестнице. Она поднимается навстречу и испуганно прижимается к стене – куда девалась та уверенная в себе юная дама, с которой он недавно познакомился.

«Доброй ночи», – тихо говорит он, проходя мимо, но она только кивает, не отрывая от него взгляда.

Наутро он находит от мистера Коллинза письмо. Все семейство срочно вызвали в загородное имение. Он должен чувствовать себя как дома и не стесняться, если захочет их посетить. Надо только сообщить, и за ним пришлют коляску. Он старается вспомнить, не натворил ли он чего, не выпил ли лишнего на приеме, не брякнул ли чего неподходящего. Нет, кажется, ничего такого не было. Возможно, и в самом деле там у них возникли какие-то неотложные проблемы. И он может не церемониться и изучать страну, как ему захочется.