Читать книгу Все это время - Рейчел Липпинкотт, Тобиас Иаконис - Страница 8

Дни начинают сливаться в одну серую полосу. Сообщения остаются непрочитанными; пол устлан упаковками от фастфуда. Неделя превращается в другую, потом в месяц, а вскоре и лето проходит; с каждым днем солнце за моим маленьким подвальным окошком заходит всё раньше.

По утрам я не встаю с кровати. Ничего не делаю.

Просто лежу, игнорируя все попытки мамы выгнать меня из комнаты. Не хочу мучить сам себя: я знаю, что ждет меня там, снаружи.

В моей спальне два входа: дверь, ведущая наверх, и застекленные створчатые двери в противоположной стороне комнаты, выходящие на задний двор; этими двойными дверями пользовалась Кимберли, чтобы проскользнуть ко мне, после того как мама засыпала. Я мог бы пойти наверх, но тогда я увижу газон перед домом, на котором Ким делала «колесо», когда мы учились в средней школе, или кухню, где мы пекли жутковатый с виду, но очень вкусный шоколадный торт на день рождения Сэма.

А главное, не хочу давать своему мозгу пищу для фантазии, возможность обмануть меня, сыграть со мной злую шутку. Не хочу думать, что вижу Кимберли.

Мама стучит в дверь моей комнаты всё чаще, я то и дело слышу цоканье ее каблуков и умоляющий голос:

– Ты же там. Я знаю, что ты там.

Сегодня она даже дергает дверную ручку: раз, другой. Хорошо, что я запер дверь.

Чувствую, как мама стоит по ту сторону двери, хочет, чтобы я ее впустил. Ну уж нет. Еще один день перетекает в вечер. Стараюсь держать глаза открытыми как можно дольше, потому что когда я сплю, мои сны наполнены вспыхивающими диско-шарами, флуоресцентными больничными лампами, стремительно приближающимися фарами грузовика.

По крайней мере, когда я бодрствую, то могу отключиться от реальности.

Не знаю, сколько проходит времени, да это и не важно.

– Вставай. Сейчас же.

С трудом разлепляю глаза, щурюсь и вижу маму – она трясет меня за плечо. Дверь моей комнаты стоит, прислоненная к стене, – ее сняли с петель, и теперь у меня в стене зияет дыра, через которую видно остальную часть подвала. Как это я умудрился проспать такое?

– Ты немедленно встанешь с кровати и возьмешь себя в руки, – говорит мама, сбрасывая с меня одеяла. – Нам нужно поговорить.

Со стоном хватаю одеяла, снова подтягиваю к себе и зарываюсь в них.

– О чем? – ворчу я.

Мама садится в изножье кровати, ее насупленные брови образуют букву V.

Ой-ой-ой.

Серьезная мама.

С опаской смотрю на нее поверх груды одеял, опасаясь того, что она может сказать.

– Кайл, уже сентябрь на носу. Все твои друзья уезжают учиться. Сэм поступил в двухгодичный муниципальный колледж. – Она делает глубокий вдох. – Итак, Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.

Сажусь, убираю со лба растрепанные волосы, и пальцы цепляются за выпуклый шрам на лбу. Неужели мама думает, что я куда-то поеду?

– А что наcчет него?

– Знаю, вы с Кимберли хотели поехать учиться в Калифорнийский университет вместе, – говорит мама и берет меня за руку. – Но ты должен смириться с тем, что будущее будет не таким, как тебе хотелось бы.

Мой взгляд обращается к вымпелу с гербом Калифорнийского университета – Кимберли купила его и повесила на стену, и теперь голубой и желтый цвета издеваются надо мной. Будущее, которое я себе планировал, всё равно не наступило бы. Кимберли собрала бы свои вещи и начала новую жизнь в университете в Беркли.

Без меня.

Ощущаю легкий укол злости, а потом уже привычное чувство вины. Ким отдала бы что угодно, лишь бы поехать куда-то учиться. Лишь бы остаться на этой земле.

– Но это не значит, что у тебя нет будущего, – продолжает мама. – Через полторы недели ты должен уехать, и, возможно, это было бы…

– Я собираюсь взять отсрочку, – говорю я, мгновенно приняв решение. Только так можно избавиться от маминых понуканий – хотя бы на несколько месяцев. – Пропущу первые две четверти. Слишком рано.

Ей необязательно знать, что ноги моей не будет в этом университете.

Мама хлопает глазами. Такого поворота она явно не ожидала. Судя по положению ее плеч, она настроилась на скандал, но с приведенным мною аргументом не поспоришь, а я на это и рассчитывал. Так что мама кивает – наверное, довольна, что я принял хоть какое-то решение.

– Ладно. Но если ты так поступишь, тебе нужен новый план. Даже если ты пока не поедешь учиться в Калифорнийский университет, то всё равно не можешь продолжать… – Она умолкает и указывает на кучу грязной одежды, грязную посуду, переполненное мусорное ведро. – Это. Нужно чем-то заняться.

Обвожу взглядом комнату. Я не покидал ее всё лето, и это заметно, вот только у меня нет сил переживать или стыдиться из-за бардака.

– Ты всё еще жив, – говорит мама, пожимая мою руку. – И не можешь перестать жить, из-за того что Кимберли мертва. Тебе нужно жить дальше.

Длинно выдыхаю, приглаживаю пятерней сальные волосы. Уже один этот разговор меня утомляет. Я вообще не представляю, что значит «жить дальше» теперь, когда рядом нет Кимберли, поэтому заявляю начистоту:

– Даже не знаю, откуда начать.

Может, если мама скажет, чего хочет от меня, этого будет достаточно.

– Сэм хочет тебя видеть. – Она протягивает мне мобильный. Интересно, как она его достала? – Ты не разговаривал с ним несколько месяцев, и я знаю наверняка, что он тоже страдает. Почему бы не начать с этого?

Она пихает мне в руки телефон, и он сильно ударяет меня в грудь, потому что я не успел его схватить. Без тренировок мои рефлексы совсем атрофировались. На экране отображается множество пропущенных звонков и непрочитанных сообщений, преимущественно от Сэма, и еще несколько от ребят, с которыми я играл в футбол на протяжении нескольких лет, хотя они написали всего пару раз, сразу после аварии, но, не получив ответа, бросили это дело.

Один Сэм всё еще не оставил попыток выйти со мной на связь.

Я медленно пролистываю его сообщения, смотрю, как послания типа: «Привет, старик, как дела?» сменяются вопросами вроде: «Чувак, уже почти два месяца от тебя ни слуху ни духу. Позвони мне. Я за тебя волнуюсь».

Не знаю, как буду смотреть Сэму в глаза после того, что произошло. Неужели он хочет меня видеть? Даже если мы увидимся, наша встреча станет лишь еще одним болезненным воспоминанием о том, что наше трио – больше не трио.

– Ты не сможешь отмахиваться от него вечно, – говорит мама, словно прочитав мои мысли.

Она дважды хлопает меня по ноге и встает.

– А теперь позвони Сэму и поднимайся. Отправляйся в магазин – я больше не стану покупать тебе еду, – добавляет она, направляясь к двери. – Может, если ты как следует проголодаешься, то выйдешь наконец из своей берлоги и присоединишься к миру живых.

У меня громко урчит в животе.

Предательский желудок.

К тому времени как я доползаю до «Забегай и покупай», пот уже льет с меня градом. Джинсы раздражают кожу, успевшую привыкнуть к мягким фланелевым штанам. Я добирался сюда почти час, прихрамывая, ковылял по тротуару вдоль улицы, идущей мимо моей старшей школы и библиотеки; от усталости нога трясется и подгибается – сказывается отсутствие физических нагрузок, назначенных мне врачом, ведь я благополучно о них позабыл.

Мама словно невзначай оставила запасной ключ на кухонном столе, но я ни за что и никогда больше не сяду за руль.

Стараюсь не смотреть на витрины магазинов: все они напоминают мне о Ким. Китайский ресторанчик, где мы всегда отмечали окончание учебного года (Сэм неизменно сжирал всю лапшу ло-мейн). Кофейня, в которой Ким покупала латте за семь долларов с овсяным молоком, утверждая, что «оно вкуснее настоящего». Парикмахерская на углу: там Ким делала мелирование, пока мы с Сэмом сидели в зале ожидания и смотрели футбол в своих мобильных телефонах.

Итак, я старательно смотрю себе под ноги, пока передо мной не открываются двери «Забегай и покупай», а в лицо мне не ударяет волна охлажденного воздуха. Хватаю тележку, с облегчением переношу на нее часть своего веса, брожу по рядам, время от времени кидаю в тележку продукты и жую луковые колечки, благо прихватил пачку со стенда у входа.

Молоко, яйца, хлеб. Беру пару упаковок мини-пицц, потому что мама не уточняла, чем именно я должен питаться, а микроволновка в моей комнате стоит не просто так.

Специально, чтобы разогревать пиццу.

Когда я иду домой с двумя пакетами, солнце уже почти опустилось к горизонту; небо окрашивается в оранжевый и розовый цвета, медленно переходящие в фиолетовый. Похоже, я пробыл в магазине дольше, чем думал.

Вдруг грохочет гром – раскатистый, громкий, ритмичный.

В первую секунду я вздрагиваю, на память снова приходят события того вечера, но потом поворачиваю голову и вижу, что футбольный стадион старшей школы Эмброуз ярко освещен, а парковка перед ним забита машинами.

Это не гром, а барабаны.

С трибун доносятся радостные крики, которые почти заглушают барабанный бой музыкальной группы. Сегодня вечер пятницы, один из первых в этом году футбольных матчей в самом разгаре. Я машинально сую сумки с продуктами под мышку и схожу с тротуара: огни и веселые крики толпы притягивают меня магнитом, и вскоре я уже сижу на одной из холодных металлических скамей.

Делаю глубокий вдох. Всё вокруг кажется странным и… правильным впервые за долгое время. Толпа вокруг. Сине-зеленая с белым форма игроков на поле. Тренер свистит в свисток, висящий у него на шее.

Несколько игроков-старшеклассников из школы Эмброуз сидят на скамье, смеются, перешучиваются и подталкивают друг друга локтями. Вот один вскакивает и начинает пританцовывать – прямо как Сэм перед игрой – в то время как другой футболист украдкой вытаскивает несколько чипсов из стоящей у его ног сумки, пока все остальные отвлеклись. До чего же похоже на Сэма.

Когда мы только перешли в старшую школу и постоянно были на вторых ролях, то прятали закуски в шлемах, а потом незаметно жевали, пока тренер инструктировал игроков. Как-то раз я убедил Сэма, что пора нам переходить на более здоровую пищу, и вместо печенья мы запаслись арахисом. Разумеется, именно в тот раз Лукас Макдауэлл, запасной игрок-старшеклассник, решил заложить нас в конце третьего периода.

Тренер заставил нас пробежать столько кругов по стадиону, сколько орешков осталось в пакете.

В тот день у меня чуть не отказало легкое. Вдобавок потом еще пришлось выслушивать нытье Сэма, дескать, не пришлось бы наматывать двенадцать кругов, придерживайся мы, как раньше, печенья, потому что к концу третьего периода никакого печенья в пакете не осталось бы.

Улыбаюсь и продолжаю наблюдать за игрой. Незаметно для самого себя я смешиваюсь с толпой в лучшем смысле этого слова: радостно кричу, когда наша команда, применив обманный маневр, ловко забивает первый гол, и когда наши соперники по-глупому упускают возможность вырваться вперед.

Взгляд мой цепляется за яркую форму чирлидеров: они выстроились на беговых дорожках перед трибунами, их сине-зеленые с белым помпоны движутся синхронно. Когда одна из девушек, блондинка, высоко подпрыгивает, я поспешно отвожу глаза, пока разум не сыграл со мной злую шутку.

Чтобы отвлечься, начинаю следить за квотербеком: тот выкрикивает команды другим игрокам. Я смотрю, как спортсмены рассредотачиваются по полю, и замечаю, что защитник стоит не на том месте, где надо, так что остается достаточно широкий разрыв, в котором оборону нашей команды легко можно прорвать. О нет. Хочу закричать квотербеку: «Осторожно!», но не могу издать ни звука.

Центровой бросает мяч. Я хватаюсь за скамью: нападающие команды противника бросаются вперед. Квотербек вскидывает руку, чтобы метнуть мяч, и в эту самую секунду защитники его атакуют. Мелькают красные футболки, и здоровенный футболист под номером 9 прорывается в брешь.

Всё словно замедляется. Ужас сдавливает мне грудь, но я не могу отвести глаза. Как знакомо. Слишком знакомо.

Защитник на поле замирает, осознав свою ошибку, потом прыгает, пытаясь защитить своего квотербека, но уже слишком поздно. Номер 9 уже там, от цели его отделяет только воздух.

Я неловко поднимаюсь на ноги, а мяч выпадает из руки квотербека, он падает, намертво придавленный к земле весом номера 9.

Стадион сотрясается от его пронзительного крика.

От сочувствия мое плечо простреливает болью, я смотрю, как защитник зовет на помощь, квотербек корчится на земле, его рука согнута под неестественным углом. На поле выбегает тренер и срывает с квотербека шлем, так что становятся видны растрепанные каштановые волосы этого парня и… О Боже.

Вытаращив глаза, я смотрю на самого себя. Это же я лежу там, согнувшись пополам от боли.

Чувствую рвотный позыв, с трудом сглатываю горькую слюну. Это всё происходит не по-настоящему.

Защитник падает на траву, срывает с головы шлем. Это Сэм. Нашу оборону прорвали из-за Сэма.

Даже с трибуны я вижу панику на лице своего лучшего друга.

Больная нога дрожит и подгибается, не в силах удерживать мой вес. Я падаю на скамью, а прямо у меня перед глазами повторяется один из худших моментов моей жизни. Как такое возможно? Мозг снова меня дурит, не иначе. От одной только этой мысли я начинаю успокаиваться.

«Это не по-настоящему. Это просто галлюцинация, только и всего».

– Ты сильнее, чем думаешь, Кайл, ты справишься. – Раздается голос рядом со мной.

Я замираю, потом медленно поворачиваю голову.

Боже мой, она здесь. На скамье позади меня сидит Кимберли: взгляд устремлен вперед, прикован к полю, кожа у нее гладкая, как фарфор, вся светится под яркими огнями стадиона. Крепко зажмуриваюсь, ожидая, что морок рассеется, стоит мне открыть глаза, но Кимберли не исчезает.

– Тебя здесь нет, – шепчу я.

– Я и не уходила, – говорит она, поворачивается и смотрит на меня. Огни прожекторов освещают ее лицо целиком. Вся вторая половина ее лица покрыта кровью и порезами, кровь запеклась в волосах. Кимберли тянется ко мне, накрывает мою руку своей, и ничто ее не останавливает. Я чувствую ее прикосновение. Однако окружающие, похоже, ничего не замечают.

– Тебя здесь нет. – Вырываю руку и вскакиваю, пячусь, чтобы оказаться как можно дальше от нее. – Тебя здесь нет! Тебя здесь нет, черт возьми!

– Какого черта? – говорит кто-то, выталкивая меня в реальность.

В мгновение ока Ким превращается в кудрявого парня на пару лет моложе меня, с физиономией, разрисованной сине-зелёным и белым.

– Я-то здесь, чувак, – говорит он, отодвигается и меряет меня неприязненным взглядом. – А вот тебе, возможно, нужно быть в другом месте.

Проклятие.

Что только что произошло? Что со мной не так?

Хватаю свои уже начавшие размораживаться покупки и сматываюсь со стадиона так быстро, как только позволяет моя сломанная нога.

Когда я открываю входную дверь, моя голова уже горит огнем. Бросаю сумки с продуктами в прихожей и бегу прямиком в ванную.

Хватаюсь за край раковины, делаю глубокий вдох, чувствуя под пальцами твердый, гладкий мрамор.

– Она вовсе тебя не преследует. Это всё у тебя в голове, идиот, – говорю я своему отражению.

Подаюсь вперед и рассматриваю свой шрам, длинную красную полосу с неровными краями: рубец до сих пор воспален. Дотрагиваюсь до шрама – заживающая кожа очень нежная – и гадаю, что же сломалось у меня в черепушке.

Это может быть что угодно.

Опускаю руку и снова хватаюсь за край раковины, крепко сжимаю пальцы. Перевожу взгляд с отражающегося в зеркале шрама на свои глаза, всматриваюсь в расширенные зрачки.

– Кайл? – Раздается голос у меня за спиной.

Подскакиваю как ошпаренный.

Сдвигаюсь чуть вбок и смотрю на отражение моей мамы: она всё еще в одежде, в которой ездила на работу, глаза усталые, встревоженные.

– С тобой всё в порядке?

Я не отвечаю, и тогда мама хватает меня за руку, тащит за собой в коридор, а оттуда – в гостиную. Она усаживает меня на диван, и я наконец выкладываю всю правду.

– Мне постоянно мерещится Кимберли, – признаюсь я, морально готовясь увидеть на лице мамы жалость. – Она сидела на этом диване, я видел ее в кафе-мороженом и сегодня на стадионе. Знаю, она ненастоящая… можешь мне это не объяснять, но, мама… Она прямо как живая. И я чувствую, что Ким является мне, потому что это из-за меня она…

Мама сжимает мою руку, заставляя меня умолкнуть, однако произнесенные мною слова тяжело повисают в воздухе.

– Кайл, в случившемся нет твоей вины, – заверяет она меня спокойным, уверенным голосом. – Ты ни в чем не виноват. Скоро тебе станет лучше.

Я ей не верю, но, по крайней мере, она не смотрит на меня как на безумца или полного идиота – какое облегчение. После того как я признался, мне сразу становится легче дышать.

– А разве я заслуживаю того, чтобы мне стало лучше? – На последнем слове мой голос срывается, я тяжело сглатываю, отчаянно пытаюсь взять себя в руки.

Мама сжимает мое лицо в ладонях, большими пальцами мягко поглаживает щеки.

– Тебе станет лучше. Требуется время, чтобы поправиться и найти в себе силы жить дальше. Речь не только о телесном здоровье. – Она глубоко вздыхает. – Когда твой отец умер, мне пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы быть для тебя лучшей матерью.

Мои воспоминания о том времени обрывочны и размыты, потому что я тогда только-только пошел в детский сад. Сейчас я стремительно превращаюсь в развалину, а мама в прошлом преодолевала всё в одиночку, да к тому же заботилась о ребенке.

– Как тебе это удалось, мама? – спрашиваю я. – Тем вечером Ким сказала, что без нее я не умею быть собой, и теперь я начинаю думать, что она была права.

– Я всё еще в середине пути, делаю шаг за шагом, – отвечает она. – Всегда вперед, ни в коем случае не оглядываться назад. И ты сможешь. – Взгляд ее становится серьезным, я еще никогда не видел у нее такого выражения лица. Она протягивает руки, обнимает меня и утыкается лицом мне в шею, так что следующие ее слова звучат приглушенно: – Ты будешь бороться и вернешься.

«Всегда вперед, ни в коем случае не оглядываться назад».

Я думаю об этом, пока разбираю продукты, тайком проношу к себе в комнату упаковки мини-пицц и прячу их в мини-холодильник. Мама сказала, что я буду бороться и вернусь, но до сих пор мне никогда не приходилось бороться в одиночку. Травма плеча, нервотрепка из-за матчей, трудности с учебой – через всё это я прошел благодаря поддержке Ким.

Тем вечером Ким сказала мне, что я смогу жить и без нее.

Вот только она не сказала, как именно мне это сделать.

Беру фотографию, на которой мы вместе стоим перед матчем, сажусь на кровать. Кимберли на фото ослепительно мне улыбается.

Я всегда двигался вперед с помощью Ким. Мы вместе записались на курсы Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, у нас всегда было одинаковое расписание, хотя из нас двоих только она успела выбрать себе специализацию. Раньше я думал, что еще успею определиться, понять, чего мне хочется, а Ким всегда будет рядом и поможет.

Если подумать, у меня самого не было никакого плана, скорее, я составлял план, рассчитанный на нас двоих.

Даже если мне удалось бы придумать такой план для себя, я не смогу двигаться вперед, если меня будет преследовать призрак моей девушки.

Бывшей девушки, напоминаю я себе, и мне тут же становится хуже. Как будто я не имею права скорбеть, могу только винить себя. Даже при мысли о том, что призрак Ким будет меня преследовать, я чувствую себя скотиной. Она не захотела быть со мной при жизни и поэтому теперь является мне повсюду? Я запихиваю фотографию под кровать, понимая, что есть лишь одно возможное объяснение случившегося сегодня вечером.

Только оно имеет смысл.

Возможно, я просто схожу с ума.

Возможно, именно этого я и заслуживаю.