Читать книгу Без видимых повреждений - Рэйчел Луиза Снайдер - Страница 2

Предисловие

Оглавление

Из центра Биллингса арендованная машина несет меня к загородному четырехэтажному дому на холме, откуда можно обозреть всю округу. Внешний мир видится как в телескоп: горы, равнины, запасные пути в любой уголок Монтаны и за ее пределы. Человек, ради встречи с которым я здесь, долго избегал меня. Пассивное избегание. Я уже приезжала в Биллингс из Вашингтона, говорила с его дочерями, бывшей женой, социальными работниками. Приезжала не раз. Познакомилась с людьми – кое с кем из полиции, из прокуратуры, с адвокатами, работниками гостиницы, даже владельцем типографии, жена которого устроила в цокольном этаже музей, посвященный женщинам. И вот наконец, в третий мой приезд, он согласился на встречу.

Мне случается беседовать со многими, кто не жаждет говорить со мной. С теми, кто убил кого-то из членов своей семьи; с теми, кто сам едва не оказался жертвой; с теми, кто арестовывал убийц; с людьми, чье детство прошло рядом с тем, кто мог их убить. Такие, как Пол Монсон, не склонны говорить, они не хотят выражать вслух всю глубину своих утрат, ибо эти утраты с трудом умещаются в их сознании.

Подхожу к дому – в нем слышится шарканье; на мгновение мне приходит в голову, что Пол не откроет мне, что он передумал беседовать. Я в Биллингсе уже несколько дней, он знает об этом. Мы долго говорили с Салли Сжаастад, бывшей женой Пола, но ей не удалось с первого раза уговорить его встретиться со мной. Вторая и третья попытка также не увенчались успехом. Честно сказать, я удивлена, что он вообще согласился. На глухой серой двери полно вмятин.

Наконец, дверь открывается. Пол почти не поднимает глаз. Он сутуловат, у него редкие седые волосы и изможденное лицо. Выглядит на свой возраст – слегка за шестьдесят. Пол открывает дверь шире; не глядя в глаза, жестом приглашая меня войти. На нем джинсы и синяя, наглухо застегнутая рубашка. Кажется, он стискивает зубы.


Пол сам построил этот дом. Такое впечатление, что в него только что заселились: отделки почти нет, по углам открытые коробки. Телескоп упирается в ковер, как будто уже отслужил свое. За окнами видны только горы. Пол сдержан, молчалив и педантичен. Мы сидим в столовой, Пол не отводит взгляда от своих пальцев, барабанящих по гладкому краю стола. На столе груды бумаг. Наугад я делюсь впечатлениями об арендованной машине, и это задает тон беседе, направляя ее в безопасное русло.

Отец научил меня разбираться в машинах: показал, как менять масло и шины, как измерять уровень жидкости и заменять воздушные фильтры. От него я узнала о механике поршня. Самые азы, но этого достаточно. Пол – конструктор-электротехник – человек инженерного склада. Автомобили – самая подходящая для него тема, где все знакомо и ясно. Уравнение легко решается – напряжение обеспечивает искру между электродами свечи, воспламеняет топливно-воздушную смесь, и вот двигатель заведен. Всё предсказуемо. Всё исправимо. Если что-то пойдет не так, проблему легко решить. Я слушаю его. Он рассказывает о первых машинах, которые сам купил дочерям. У Алиссы была Хонда Сивик. У Мишель – белый Субару. А у Мелани машины не задерживались – он купил ей не одну. Он понимает, что мы еще не коснулись темы, ради которой я здесь, напряжение висит в воздухе, как влажный пар.

Роки обожал машины. Пол помнит его первую; кажется, зеленый Опель. Роки – это его зять, муж средней дочери, Мишель. «Первое, что помню, – это как он затормозил здесь у бордюра – приехал увидеться с Мишель», – вспоминает Пол. Сначала машина, потом человек. И после Роки немало времени проводил с одним из своих Мустангов. «Одну машину он сам собирал, а другая была из запчастей, – так помнится Полу. – В этом был его главный интерес, он подолгу оставался в гараже один». По словам Пола, они с Роки так и не стали близки, как положено тестю и зятю. Мишель и Роки были вместе почти десять лет, но Пол помнит лишь один разговор с Роки о Мустанге. Роки попросил посоветовать, каким цветом красить машину. По мнению Пола, если не можешь выбрать цвет, остановись на белом. Белый всё прощает. Даже если покраска будет с огрехами, всё равно не так заметно, «белый есть белый».


В ноябре 2001 года Роки Мозур купил ружье в интернет-магазине Thrifty Nickel, там можно выбрать что пожелаешь – от хорька до трактора или пианино. Потом он отправился домой, где Мишель только что накормила детей ужином. Сосед видел, как Роки заглядывал в окна. Затем он застрелил их всех по одному: Мишель, Кристи, Кайла, после чего выстрелил в себя.

История потрясла весь штат. Мишель было всего двадцать три, детям – шесть и семь лет. В первом и во втором классе. Учились читать. Рисовали человечков и леденцовые деревья. Пол нашел Кайла на ступеньках, Роки лежал внизу лестницы, лицо его было искажено, руки исписаны, словно фломастером. Машина Мишель была на месте, и Пол надеялся, что она жива. Он побежал на задний двор, потом в гараж. Увидел Мустанги Роки. Сумку с семейными видео. Приехавшая полиция нашла Мишель.


В дом Пола Монсона меня привел путь, которым многие журналисты добираются до самых значимых историй: через запутанные знакомства и дороги, через годы расследований. Летом 2010 года я стояла перед домом своего друга Андре Дубуса в Новой Англии, когда приехала его сестра Сьюзанн. Следующие несколько часов определили ход моей жизни на ближайшие десять лет.

Примерно годом раньше я вернулась в Штаты после долгой жизни за границей, в основном в Камбодже, где провела шесть лет. Адаптироваться было нелегко. Приходилось сидеть на совещаниях в университете, где я числилась в должности старшего преподавателя, демонстрируя компетентность в бюрократических тонкостях и педагогике, которые были для меня китайской грамотой. Живя в Кам бод же, я писала о групповых изнасилованиях, проблемах в обществе после геноцида, о бедности и правах трудящихся, по сути, обо всем, что касалось выживания. В Пномпене за ужином разговоры экспатов велись в основном о суде над военными преступниками[1], секс-трафике, насилии, политической коррупции. Как-то раз я гуляла с собакой в ближайшем парке, и вдруг мой сосед – водитель такси – резко притормозил и буквально втащил меня на сиденье машины, я с трудом удержала собаку на коленях, и машина резко рванула из парка Хун Сен. Оказалось, что за мгновение до этого здесь застрелили человека, и Софал, водитель, решил отвезти меня в безопасное место. В другой раз, тоже на прогулке с собакой в том же парке, я стала невольным свидетелем самосожжения – какой-то человек поджег себя, и я окаменела от ужаса, видя, как он горит. Моя подруга Миа, тоже жившая в Пномпене, говорила, что мы стоим на передовой в войне за человечность.

Нельзя сказать, что в США не было проблем – нищета, болезни и стихийные бедствия не обошли нас стороной. Но я успела забыть, что жить здесь вполне возможно: если иметь желание и средства, без труда защитишь себя от большинства этих проблем. Моя новая жизнь оградила меня от историй, которым я посвятила десятилетия, совершенно неожиданным образом. Я не была несчастной. Просто меня не покидало беспокойство. Старшеклассницей я занималась художественной литературой, но после школы меня потянуло к документалистике, потому что в ней я сразу увидела более прямой путь к переменам. Меня манили скрытые уголки мира, судьбы бесправных и обездоленных, потому что в какой-то степени я понимала, каково быть невидимым и неуслышанным, каково переживать трагедию, выходящую за пределы человеческих сил.

В тот давний день 2010 года мы с Сьюзанн поговорили о хозяйстве ее брата. Она с семьей была занята сборами к предстоящим ежегодным каникулам в глуши штата Мейн, ее брат Андре вручил ей внушительный список необходимых покупок. Она рассказала мне, что работает в агентстве по борьбе с домашним насилием в своем городе, и что они недавно запустили программу под названием “Группа риска домашнего насилия”. Их главная цель была проста: попытаться предвидеть вероятность убийств на почве домашнего насилия до того, как они случатся, и постараться предотвратить их.

Мне это сразу показалось маловероятным. Столь маловероятным, что я усомнилась, верно ли поняла суть. Помнится, я спросила: «Предсказать? Вы сказали “предсказать убийства на почве домашнего насилия”?»

За годы моей работы мне случалось иметь дело с домашним насилием, и не только в Камбодже, но и в Афганистане, Нигере, Гондурасе и других государствах. Но эта тема не была для меня центральной, она всегда оказывалась на периферии какой-то другой истории, которой я занималась, и потому представлялась обыденной. Юные девушки из Кабула, осужденные за преступления чести; индийские девочки-невесты, с которыми можно было говорить только под надзором мужчин; тибетские женщины, подвергшиеся насильственной стерилизации китайскими властями; невесты-подростки из Нигера, отверженные и изгнанные из своих селений из-за послеродовых свищей; румынские женщины, которых Чаушеску заставлял непрерывно рожать, ставшие бабушками в тридцать лет, обреченные на нищету; камбоджийские проститутки, избиваемые и насилуемые богатыми кхмерскими юнцами. Все эти женщины разных стран, униженные мужчинами и привычно подконтрольные им. Мужчины создавали правила, и нередко путем физического насилия. Эта идея просвечивала во всех историях, собранных в разных странах и описанных мной, как затененный фон, столь очевидный, что я и не замечала его. Обычный, как дождь. Если до той встречи с Сьюзанн Дубус я и задумывалась о домашнем насилии, оно представлялось мне тяжким уделом немногих несчастливцев, не более чем результатом неверного выбора или жестоких обстоятельств.

Женщины, запрограммированные быть жертвами. Мужчины, запрограммированные быть палачами. Однако я никогда не видела в этом социального зла, эпидемии, с которой можно бороться. И вот передо мной Сьюзанн Дубус, и она поднимает вопрос о предотвращении этого насилия, которое впервые предстало для меня как масштабное зло. Юная индианка, еще ребенком выданная замуж, стерилизованная тибетская женщина, заключенная в тюрьму афганка, домохозяйка из Массачусетса, искалеченная мужем – всех их, как и других жертв домашнего насилия, объединяет одно – отсутствие поддержки. Камбоджийскую проститутку привели на грань жизни и смерти те же силы, которые ежегодно губят тысячи женщин, детей и мужчин (но в основном первых и вторых) в США и во всем мире. В среднем по планете от рук сексуального партнера или члена семьи ежедневно гибнет 137 женщин[2]. В эту цифру не включены дети и мужчины.

В тот день всё во мне внезапно всколыхнулось. Передо мной предстали лица тех женщин разных стран, о которых я писала десятилетиями, и я вдруг осознала, как редко вглядывалась в то, что происходило в моей родной стране, как не замечала ее проблем и их значимости. От меня ускользала их связь с другими судьбами и лицами. Повсеместность домашнего насилия, не знающего географических, культурных, языковых границ. Быть может, эта вереница судеб прошла передо мной, чтобы однажды я смогла встретиться с Полом Монсоном и увидеть горы из окна его гостиной.

Я последовала за Сьюзанн на фермерский рынок, в гастроном, в винный магазин, где она делала покупки к путешествию. Помогла донести лед, персики, мясо для гамбургеров. Задавала ей вопрос за вопросом, пока она вела машину, порой в разговор вступала и ее мать, сидевшая рядом. Как это работает? Много ли удалось предотвратить? Что еще можно предвидеть? Самым разным вопросам не было конца. Как многие дилетанты, едва знакомые с проблемой, я была в плену типичных предрассудков: если всё так плохо, жертва просто бежит. Охранный ордер решает проблему (а если жертва не обновляет его, значит, и проблемы больше нет). Обратиться в убежище – вполне адекватная реакция жертв и их детей. Домашнее насилие – это частное дело, оно никак не связано с другими формами насилия, самая заметная из которых – массовые расстрелы. Раз нет видимых повреждений – нет поводов для тревоги. И, пожалуй, самое главное – если мишень удара не ты сам, то насилие не имеет к тебе отношения.

В следующие несколько лет Сьюзанн Дубус и ее коллега Келли Данн терпеливо посвящали меня в историю проблемы, которая и сегодня зачастую остается неведомой большинству, заставляя меня осознать весь ее масштаб. Я поняла, почему прежние подходы не работали, и узнала, что будет эффективным сегодня. В период с 2000 до 2006 годы было убито 3200 американских военных; за тот же период домашнее насилие в США унесло жизни 10600 граждан (эта цифра, скорее всего, занижена, так как взята из Дополнительных отчетов по убийствам из фондов ФБР, сведения для которых полицейские участки предоставляют добровольно). Ежеминутно двадцать американцев подвергаются нападкам со стороны своих партнеров. Кофи Аннан, бывший секретарь ООН, назвал насилие, направленное на женщин и девушек, «самым постыдным нарушением прав человека»[3], а Всемирная организация здравоохранения назвала его «глобальной проблемой здравоохранения эпидемических масштабов». Исследование, инициированное Управлением ООН по наркотикам и преступности, показало, что только в 2017 году порядка пятьдесяти тысяч женщин в мире было убито партнерами или членами семьи[4]. Пятьдесят тысяч женщин. В отчете ЮНОДК дом назван «самым опасным местом для женщин»[5]. Несмотря на растущее число данных о мужчинах – жертвах домашнего насилия, подавляющее большинство жертв – 85 % – это женщины и девочки. На каждую погибшую в результате домашнего насилия женщину в США приходится девять, едва избежавших смерти. Рассказ о программе Сьюзанн Дубус и Келли Данн, направленной на прогнозирование домашнего насилия, стал моим первым очерком в New Yorker в 2013 году.

Он стал отправной точкой этой книги, когда я поняла, что еще так много нужно сказать. После нескольких лет журналистской работы по этой теме я начала осознавать саму возможность противостояния домашнему насилию – главное обратить на него внимание. Следующие восемь лет научили меня многому; так, я поняла, что домашнее насилие тесно соседствует с другими проблемами нашего общества, такими как образование, экономика, душевное и физическое здоровье, преступность, гендерное и расовое равенство, и тому подобными. Поборники тюремной реформы вновь и вновь сталкиваются лоб в лоб с домашним насилием: преступники лишь ненадолго попадают в тюрьму, причем исправительная работа с ними практически не ведется, а затем эти люди опять оказываются в обществе, и всё возвращается на круги своя. Частные случаи насилия имеют общественные последствия колоссального масштаба. Встречаясь с людьми в Калифорнии, Мэриленде, Огайо, Нью-Йорке, Массачусетсе, Орегоне и других штатах, я поняла, как тяжело им выжить в этой частной войне, и осознала цену этой войны для каждого лично и для всех нас как нации: это разбитые общины, разрушенные семьи, сломанные судьбы. Исковерканные жизни, утраченные возможности. Гигантское финансовое бремя на плечах жертв, налогоплательщиков, системы уголовного правосудия. Расходы на здравоохранение, связанные с домашним насилием, ежегодно обходятся налогоплательщикам более чем в 8 миллиардов долларов, а жертвы теряют более восьми миллионов[6] рабочих дней в год. Более половины бездомных женщин в нашей стране оказываются без крыши над головой именно из-за домашнего насилия; оно занимает третье место среди причин утраты дома. Подавляющее большинство мужчин-заключенных впервые испытали на себе домашнее насилие или стали его свидетелями в детстве в собственной семье; дети, выросшие в таких семьях, находятся в группе повышенного риска нарушений развития[7]. А массовые расстрелы, всё более многочисленные с каждым годом? Большинство из них также попадают в категорию домашнего насилия. В апреле 2017 года адвокатская группа «Безопасность в каждом городе»[8] опубликовала отчет, согласно которому 54 % массовых расстрелов в США в наши дни были связаны с домашним насилием[9]. Эта статистика публиковалась во всех СМИ. Связь между массовыми расстрелами и домашним насилием стала темой новостных статей и авторских колонок по всей стране, но с некоторым изменением. Вместо «связаны» СМИ использовали слово «предсказывает»[10]. Например, «домашнее насилие предсказывает массовые расстрелы более чем в половине случаев». Когда репортер PolitiFact поставил под вопрос статистику, приведенную адвокатской группой[11], представив гораздо меньшую цифру, полученную в ходе исследования Джона Алана Фокса[12], профессора Северо-восточного университета, самое важное оказалось запрятано в середине статьи в цитате Фокса: «Можно с уверенностью говорить, что порядка половины массовых расстрелов являются крайними проявлениями домашнего насилия».

Иными словами, речь не идет о том, что домашнее насилие предсказывает расстрелы. Оказывается, массовые расстрелы более чем в половине случаев и есть домашнее насилие. Достаточно вспомнить, например, об Адаме Ланца из Ньютона, Коннектикут, начал смертельный марафон со своей матери, а дальше двинулся в начальную школу Сэнди Хук. Девин Патрик Келли приковал свою жену к кровати наручниками и привязал веревкой, а потом отправился на машине в Первую баптистскую церковь в Сазерленд Спрингс, Техас. Можно заглянуть и в более далекое прошлое – когда случился первый, по мнению многих, массовый расстрел в США – в августе 1966 года Чарльз Уитмен открыл огонь по студентам в Университете Техаса в Остине, в результате погибло шестнадцать человек. Многие забыли, что этот приступ ярости начался предыдущей ночью, когда жертвами стали его мать и жена. В 46 % массовых расстрелов фигурирует домашнее насилие. Оно присутствует фоном в личных историях многих стрелков. Омар Матин, убивший 49 человек в ночном клубе «Орландо Палс» в июне 2016 года, задушил первую жену; такое преступление признается правонарушением в штате Флорида, где он жил, и по федеральному закону ему полагалось тюремное заключение сроком на десять лет. Но ему так и не было предъявлено обвинение. Вспомним и три наводящие ужас недели в октябре 2002 года, когда снайпер по имени Джон Аллен Мухаммед держал в осаде Вирджинию, штат Мэриленд, и Вашингтон, округ Колумбия, расстреливая людей, как казалось, наугад. Начальные школы не работали в эти недели, хозяева заправок запасались брезентом, чтобы защитить клиентов. В действительности, на совести Мухаммеда была долгая череда издевательств над женой Милдред, с которой он уже не жил совместно. Его нападения были прикрытием. Он сообщил полиции, что, наугад стреляя в случайных людей, надеялся скрыть свой истинный план – убить Милдред. Но случилось ли бы всё это, если бы мы вовремя обеспечили внимание и поддержку юному Диланну Руфу, который годами видел зверства своего отца в отношении мачехи?[13] Быть может, это спасло бы жизни девяти прихожан Епископальной церкви методистов Эмануэль в Чарльстоне, штат Южная Каролина, в июне 2015 года?

Увы, все эти трагические случаи – лишь то немногое, что удерживается в памяти людей. Подобных драм намного больше. В США под массовым расстрелом понимают убийство четырех или более людей, а значит, подавляющее большинство массовых расстрелов освещается только в местных или региональных новостях, а порой и вообще не получает огласки. Так, через пару дней исчезает память о тысячах ежедневно убиваемых женщин, мужчин и детей. Эти случаи и множество им подобных не оставляют сомнений в том, что домашнее насилие – не просто частная проблема, а вопрос общественного благополучия, требующий безотлагательного решения.


Осмысление этих событий привело меня к помятой двери Пола Монсона весной 2015 года. К тому времени я уже несколько лет была знакома со многими членами его семьи и слышала историю Роки и Мишель от ее матери и сестер. Пол был не в состоянии говорить об убийствах. Я видела, что его боль поглотила его без остатка, а чувство вины не дает дышать. Домашнее насилие – нелегкая тема для разговора. И, как я узнала, занимаясь этим делом, о нем трудно писать журналистское расследование. Его груз непомерен, но при этом история покрыта тайной. Репортер может находиться в зоне военных действий и описывать свои наблюдения. Можно приехать туда, где царят голод, болезни, и написать о бедствиях в режиме реального времени. Можно отправиться в клинику ВИЧ / СПИД, онкологический центр, лагерь беженцев или приют, и написать о страданиях их обитателей. Можно подойти к этим проблемам общества, экологии, социального благополучия и геополитики изнутри, и рассказать о них в режиме реального времени, наблюдая их прямо перед собой. Даже если пишешь о проблемах послевоенного времени, как мне нередко случалось в Камбод же, то осознаешь, что твои собеседники в безопасности, просто потому что война, природная катастрофа или иная трагедия, приведшая тебя туда, уже позади. В случае домашнего насилия самое сложное – это писать о ситуации, непредсказуемой настолько, что всё написанное может поставить под угрозу безопасность тех, о ком пишешь, а они и так находятся в зоне повышенного риска. И всё же по канонам журналистской этики каждый имеет право высказаться о происходящем – будь то жертва или преступник. Для меня это вылилось в несколько эпизодов, когда я провела месяцы, порой годы, беседуя с жертвами, а результат был нулевым, ибо даже попросить о беседе с оскорбителем значило поставить под угрозу безопасность жертвы. Например, я больше года беседовала с одной женщиной, а дальше ей пришлось отказаться от наших встреч – просто чтобы защитить себя. Многие годы она провела с мучителем, который раздетой привязывал ее к трубам отопления, или накидывал ей на голову одеяло, обмотав шею изолентой. История ее мучений и долгожданного освобождения – одна из самых ужасающих в моей практике. Даже сейчас, в этих строках я многое опускаю, сохранив лишь упоминание о трубах отопления и одеяле, поскольку они фигурируют во многих других историях и не указывают именно на нее.

В случае домашнего насилия для жертв часто всё не заканчивается раз и навсегда. Женщины, которым удалось вырваться от своих мучителей, зачастую проводят всю жизнь, обсуждая с ними возможность опеки над детьми. И даже если дело не касается детей, многие жертвы вынуждены быть начеку еще долго после ухода от мучителя, особенно если результатом издевательств стало тюремное заключение. Если у них появляется новый партнер, они оба оказываются под угрозой. Одна из женщин, с которыми я беседовала, назвала это состояние «держать голову на шарнире», по крайней мере, пока дети растут. Визиты и встречи с детьми известны как потенциально опасные события даже для тех жертв, которым удалось выйти из ситуации. Я знаю историю женщины, лицо которой было разбито о каменную стену во время опекунского визита, причем дети видели эту сцену из машины. На тот момент она уже много лет была в разводе. Вчера (12 сентября 2018 года), когда я писала эти строки, в Бейкерсфилде, штат Калифорния, было застрелено 6 человек, включая бывшую жену стрелявшего и ее нового друга. Поиск в Google по ключевым словам «отдельно живущий супруг» и «убил» дают более пятнадцати миллионов результатов. Избежать жестокого отношения один раз не значит навсегда оказаться в безопасности. Это подтолкнуло меня к необходимости удерживать хрупкое равновесие между канонами журналистской этики и безопасностью тех, кто решился на беседу со мной. По возможности я разговаривала со многими людьми касательно одного и того же случая, но иногда поиск агрессора может привести к риску для жертвы. Имена некоторых из моих собеседников изменены, а информация о личности не упомянута для сохранения их безопасности и тайны частной жизни. В иных случаях кого-то из участников или свидетелей событий уже не было в живых. Мой подход состоял в редактировании, а не изменении информации, за исключением имен. Каждое изменение указано в тексте.


Домашнее насилие не похоже ни на какое другое преступление. Оно происходит не из-за того, что кто-то оказывается не в том месте и не в то время. Считается, что наши дом и семья священны, «тихая гавань посреди безжалостного океана», как настойчиво вбивала нам в голову преподавательница социологии в колледже (именно на ее занятии я впервые услышала эту фразу). Вот это и делает ее столь неубедительной. Ведь домашнее насилие совершает тот, кого ты хорошо знаешь, тот, кто заверяет тебя в своей любви. Оно может быть скрыто от самых близких, и часто физическое насилие не столь страшно, как эмоциональное. Не счесть тех, кто клялся в любви к своим жертвам, издевательства над которыми привели их за решетку. Сама мысль о том, что кто-то настолько захвачен любовью, что оказывается совершенно бессильным перед ней, это сильный афродизиак. Хотя интеллектуальное усилие, необходимое, чтобы заставить человека понять, что его любовь и его насилие имеют единую природу, безусловно, лицемерно. Я поняла, что нарциссизм – частое явление у насильников. Нередки и другие факторы, из-за которых лицемерие становится условием выживания: зависимость, нищета, другие причины для отчаяния – всё это может быть губительным в сочетании с токсичной маскулинностью особого рода.

Согласно представлениям, укорененным в нашей культуре, у ребенка должен быть отец, несмотря ни на что, отношения являются непререкаемой ценностью, семья – ячейка общества; личные вопросы лучше решать без огласки, нельзя отказываться от брака и растить ребенка в одиночку. Мишель Монсон Мозур вновь и вновь повторяла эти истины, уверяя свою мать, что не желает растить детей в «разрушенном доме». Как будто дом, где один взрослый издевается над другим, не разрушен, а у разлома есть степени.

Эти идеи коварны и устойчивы. Они становятся очевидными, когда наши политики обсуждают повторное введение Акта против насилия над женщинами, при этом утверждая его копеечное финансирование из федерального бюджета. В настоящее время ассигнование на этот Акт не превышает 489 миллионов долларов[14]. Для сравнения: годовой бюджет Департамента Юстиции, в юрисдикции которого находится Отдел по вопросам насилия над женщинами, сейчас составляет 28 миллиардов долларов[15]. Или взглянем на это иначе: самый богатый человек в мире, Джефф Безос, состояние которого оценивается в 150 миллиардов долларов, мог бы поддерживать финансирование Акта против насилия над женщинами на текущем уровне еще триста лет, и при этом ему удалось бы выкроить пару сотен миллионов на то, чтобы обеспечить себе скромное существование[16].

Но есть и другие способы заставить жертв остаться жертвами. Например, когда наша судебная система вынуждает их защищаться, предлагая лицом к лицу встретиться с тем, кто, возможно, пытался их убить, с тем, кто, как им прекрасно известно, в следующий раз действительно может в этом преуспеть. Мы видим это по судебным постановлениям, которые выносят жестоким преступникам символические приговоры, например, штрафы. Несколько дней в заключении как наказание за грубейшие издевательства. Мы понимаем, почему органы правопорядка представляют домашнее насилие как досадное недоразумение, «бытовую ссору», а не преступление, каковым оно является на самом деле. Уверена, что, будь все наоборот, если бы женщины избивали и убивали мужчин в таких огромных количествах – пятьдесят женщин в месяц в США гибнут от рук своих партнеров, причем только от огнестрельных ранений, – эта проблема была бы на первых страницах всех газет страны. Немедленно бы нашлось финансирование на исследования, посвященные тому, что же с женщинами не так.

И после всего этого нам хватает дерзости спрашивать, почему жертвы не уходят от своих мучителей. В действительности многие жертвы, подобные Мишель Монсон Мозур и ее детям, втайне активно пытаются уйти, шаг за шагом, с предельной осторожностью делая всё возможное, чтобы достичь цели. Во многих случаях, включая и этот, мы судим поверхностно, считая, что остаться с обидчиком – выбор женщины, хотя в действительности мы просто не знаем, как выглядит жертва, которая уходит медленно, осторожно просчитывая каждый шаг. Это неудивительно, если учесть, что большую часть истории человечества домашнее насилие не считалось злом. Еврейская, исламская, христианская и католическая религии традиционно считали, что муж вправе воспитывать жену, как и всех, кто ему принадлежит, включая слуг, рабов и животных. Конечно, всё это проистекает из трактовки святых писаний – Корана, Библии, Талмуда[17]. Некоторые из этих трактовок даже содержат инструкции, как именно бить жену: например, избегать прямых ударов в лицо, или же бить так, чтобы не наносить серьезные травмы. В девятом веке Гаон из Суры утверждал, что насилие со стороны мужа менее травматично, чем со стороны незнакомца, поскольку по закону жена находится в подчинении мужа[18]. В США у пуритан существовали законы, запрещающие избиение жены, хотя по большей части они были символическими, и следовали им крайне редко. Напротив, избитые жены считались виновницами происшедшего, так как спровоцировали мужей, это убеждение стойко присутствует во всех письменных свидетельствах домашнего насилия, по сути во всем, что написано об этом до 1960–70-х годов. В тех редких случаях, когда дело доходило до суда, судьи принимали сторону мужчин, если ущерб, нанесенный женщинам, не повлек за собой полную потерю трудоспособности[19].

Лишь в прошлом столетии в США были созданы законы против избиения жен, но даже те штаты, которые первыми стали вносить их в законодательство в конце девятнадцатого века, – Алабама, Мэриленд, Орегон, Делавер и Массачусетс, – редко обеспечивали их исполнение[20]. Американское Общество против жестокости в отношении животных появилось на несколько десятилетий раньше, чем законы против жестокости в отношении жен; это позволяет предположить, что животных мы ставим гораздо выше, чем жен (в 1990-е годы количество приютов для животных втрое превышало число приютов для жертв домашнего насилия)[21]. Сейчас, осенью 2018 года, когда я пишу эти строки, в мире существует больше десятка стран, где насилие против супруга или члена семьи абсолютно законно, то есть конкретных законов, направленных против домашнего насилия, там просто не существует. Среди этих государств – Египет, Гаити, Латвия, Узбекистан, Конго и другие[22]. Есть еще Россия, где в 2017 году домашнее насилие, не приведшее к телесным повреждениям, было выведено из списка правонарушений[23]. И, конечно, Соединенные Штаты, где первый генеральный прокурор при Администрации Трампа не счел домашнее насилие поводом для предоставления убежища, поскольку «иностранному гражданину», попавшему в такую ситуацию, просто «не повезло»[24]. Иными словами, если в наши дни вам «повезет», и правительство родной страны подвергнет вас преследованиям, то вы сможете ходатайствовать о предоставлении убежища, но как быть, если насилие происходит за закрытыми дверями? Ну что ж, значит вам не повезло, и вы остаетесь с этой проблемой наедине.

Многое из того, что стало юридическим прецедентом в отношении домашнего насилия в США, появилось совсем недавно. Только в 1984 году Конгресс наконец принял закон в пользу женщин и детей, ставших жертвами насилия; он получил название Акта о предотвращении и преодолении последствий семейного насилия и обеспечил финансирование убежищ и других ресурсов для жертв[25]. Только в начале 90-х сталкинг стал классифицироваться как преступление, но и по сей день его часто не рассматривают как угрозу, каковой он является; причем угрозу в нем не видят ни правоохранительные органы, ни агрессоры, ни даже сами жертвы, несмотря на то, что три четверти женщин, убитых в Америке, подвергались сталкингу их же партнерами, бывшими или настоящими[26]. Почти 90 % погибших в результате домашнего насилия в течение года до смерти подвергались преследованию и избиениям[27]. Общенациональная горячая линия для жертв домашнего насилия появилась только в 1996 году[28].

Сьюзанн Дубус рассказала мне, что в стране существовало три течения, благодаря которым наше отношение к домашнему насилию радикально трансформировалось. Одно из них появилось вместе с ее программой в 2003 году – организация Команд Высокого Риска в агентствах против домашнего насилия, которые ставят целью количественную оценку опасности любой конкретной ситуации домашнего насилия и обеспечивают защиту жертвам. Еще одно направление – открытие в 2002 году первого центра семейного правосудия; его основателем в Сан-Диего стал Кейси Гвинн, бывший адвокат, такие центры объединяют услуги для жертв под одной крышей: полиция, адвокаты, компенсации жертвам, психологическая помощь, образование и множество других (в Сан-Диего движение объединяло пять разных агентств. В других регионах количество партнеров разнилось). Третье течение – Программа оценки летальности, возникшая в Мэриленде в 2005 году по инициативе Дейва Сарджента, бывшего полицейского, сосредоточена на действиях правоохранительных органов в сфере домашнего насилия[29].

Возникновение этих трех программ примерно в одно время – не просто совпадение. Женское движение 1970–80-х годов привлекло внимание всей страны, только начавшей сживаться с идеей равноправия, к проблеме домашнего насилия. В тот период больше всего внимания уделялось созданию убежищ – их строительству, финансированию, укрытию жертв от преследователей. В 90-х всё изменилось. В беседе со мной юристы, адвокаты, полицейские, судьи со всех уголков Америки говорили о двух значимых событиях, лежавших в основе проблемы. Первым из них стало дело Симпсона.

Для многих Николь Браун Симпсон стала воплощением нового типа жертвы. Она была красива, богата и знаменита. Если с ней случилось такое, то это могло случиться с кем угодно. История насилия Симпсона над ней была известна правоохранительным органам. Он был арестован, затем выпущен под залог, далее суд Калифорнии предписал ему «консультирование по телефону» (после чего дело было закрыто). 911 аудиозаписей Николь представляли редчайшую ситуацию: женщина, преследуемая человеком, который уверяет ее в своей любви. Здесь было всё – угрозы, принуждение, террор. Ее убийство вывело на первый план многолетнюю дискуссию правозащитников о том, что такое могло произойти с кем и где угодно. Главной проблемой на тот момент стал вопрос: как помочь тем, кто не может сам обратиться за помощью? Но когда в местных газетах появились сообщения о Николь Браун Симпсон и Роне Голдмане, впервые в примечаниях стали упоминаться и места, куда можно обратиться за помощью. Внезапно беспрецедентное количество жертв насилия воспользовалось этой возможностью. Сразу после суда резко возросло число звонков на горячие линии, в убежища и в полицию[30]. О домашнем насилии заговорили на национальном уровне.

Кроме того, дело Симпсона стало боевым кличем для жертв неевропеоидной расы, которые с полным правом задавали вопрос о том, почему привлечь внимание общественности к убийству в результате домашнего насилия стало возможным лишь когда его жертвой стала богатая красивая белая женщина. Ведь цветные женщины подвергались домашнему насилию ничуть не реже, а то и чаще, чем белые женщины; вдобавок они несли бремя расового неравенства. Сегодня эта сторона проблемы как никогда активно обсуж дается в контексте последствий дела Симпсона сообществами коренных американцев, иммигрантов и малопривилегированных групп населения во многом благодаря второму крупному событию, изменившему наше отношение к домашнему насилию: принятию закона об искоренении насилия в отношении женщин.

Этот закон квалифицировал насилие по отношению к близкому партнеру в сферу полномочий правоохранительных органов, которые прежде рассматривали его как частное семейное дело, проблему женщин, а не системы уголовного правосудия. Он впервые был представлен Конгрессу сенатором Джозефом Байденом в 1990 году, но законопроект приняли только осенью 1994 года, через несколько недель после завершения суда над Симпсоном. Так наконец, впервые в истории, города и населенные пункты страны смогли получить федеральное финансирование для решения проблемы домашнего насилия. На эти денежные средства были организованы целевые обучающие программы для служб экстренного реагирования, введены адвокатские ставки, созданы приюты, временное жилье, занятия по противостоянию агрессорам, предоставлена правовая подготовка. Финансирование, обеспеченное этим законом, позволило жертвам насилия не оплачивать анализы по его подтверждению, а также, в случае выселения пострадавшей стороны с места жительства из-за связанных с насилием событий, она могла получить компенсацию и помощь; жертвы с инвалидностью, а также те, кому требуется правовая консультация, были обеспечены необходимой поддержкой. Эти и многие другие системы и услуги, которыми можно пользоваться сейчас, стали прямым итогом принятия Закона об искоренении насилия в отношении женщин. В то время сенатор Байден сообщил Associated Press, что «[домашнее насилие] является преступлением на почве ненависти. Моя цель – дать женщинам все возможности в пределах закона взыскивать компенсацию в рамках не только уголовного, но и гражданского права. Я хочу довести до сведения государства, что гражданское право женщин – право быть в безопасности – находится под угрозой»[31].

Закон об искоренении насилия в отношении женщин необходимо продлевать каждые пять лет. В 2013 году продление было приостановлено, поскольку республиканцы выступили против правоприменения закона к партнерам одного пола, коренным американцам, проживающим в резервациях, и иммигрантам без документов, которые подверглись избиению и пытались подать документы на получение временной визы. После горячих дебатов в Палате общин и в сенате срок действия закона всё же был продлен. Вскоре встанет вопрос о следующем продлении. Американские правозащитники, с которыми я беседовала, остро чувствуют шаткость своей позиции и финансирования, когда глава государства демонстрирует неприкрытую враждебность и сексизм в отношении женщин; более того, около десяти женщин предъявили ему обвинение в приставаниях и посягательствах сексуального характера, а первая жена – в сексуальном насилии (позднее она уточнила, что имела в виду не уголовное преступление, а факт принуждения)[32]. Роб Портер – начальник секретариата Трампа и известный агрессор, продолжал работать в Белом доме, пока средства массовой информации и внешнее давление – но не нравственные побуждения – не заставили президента отправить его в отставку. Мы и правда живем в мире, где право владеть оружием намного весомее права на жизнь. По словам Кит Груелл, пережившей насилие и ставшей активистом движения против него, «последствия слов и действий [Трампа] имеют принципиальное значение для женщин. Мы с ужасающей скоростью несемся вспять».


Не так давно я завтракала с женщиной по имени Линн Розенталь. Она первой заняла должность координатора по связям между Белым домом и агентством против насилия в отношении женщин, должность, которая была введена администрацией Обамы и остается вакантной в течение двух лет правления Трампа. Я спросила ее: если бы не стояла проблема финансирования, и она могла бы делать всё, что считает нужным, имея все необходимые ресурсы, как бы она разрешила проблему домашнего насилия? Она ответила, что создала бы сообщество единомышленников для изучения того, что действительно работает, и вложилась бы во всё. «Можно рассматривать лишь маленькую часть системы и считать, что в ней таится чудодейственное средство. Так люди и стремятся поступать. Если бы мы могли направить усилия в одну сторону, то в какую? Суть в том, что одного направления нет». В этом-то всё и дело: домашнее насилие влияет практически на каждый аспект современной жизни. Но при этом наш всеобщий отказ признать его публично выдает поразительное непонимание его повсеместного присутствия.

Цель книги «Без видимых повреждений» в том, чтобы показать, как домашнее насилие выглядит изнутри. Каждая из трех частей книги посвящена одному глобальному аспекту. В первой части обсуждается самый трудный вопрос: почему жертвы не уходят (Кит Груелл однажды сказала мне: после ограбления банка мы не говорим управляющему: «Нужно перенести банк в другое место»). Жизнь и смерть Мишель Монсон Мозур показывают нам, что мы не осознаем то, что видим, что вопрос «остаться или уйти» не охватывает бессчетные мощнейшие факторы, на которых строятся насильственные отношения.

Вторая часть, возможно, самая сложная для изложения, посвящена глубинному анализу насилия с учетом отношения к нему самих агрессоров. Слишком часто мы игнорировали их взгляды, беседуя исключительно с жертвами, правозащитниками и полицией. В нынешней атмосфере токсичной маскулинности меня волнует вопрос о том, что собой представляет мужчина-агрессор, как он видит себя в обществе и в собственной семье. За годы работы над книгой я вновь и вновь задавалась вопросом, можно ли отучить агрессора быть агрессором. Ответы распадались на три категории: полиция и правозащитники утверждали, что это невозможно, жертвы надеялись на положительный исход, а сами агрессоры утверждали, что это возможно. Этот последний ответ представлялся мне не теорией, а скорее выражением их желания. Самое распространенное в мире утверждение о домашнем насилии – «оскорбленные оскорбляют».

Как оскорбленному человеку вступить в схватку с болью наедине с собой, не отыгрываясь на близких?

В третьей главе я выступаю в поддержку активистов – тех, кто находится на передовой борьбы с домашним насилием и убийствами на его почве, – таких, как Сьюзанн Дубус, Келли Данн и другие. Я говорю о реальных возможных действиях и о людях, которые их предпринимают. Здесь я подробно рассматриваю инициативы по правозащитной деятельности, юридическим и правозащитным мерам, выясняя, как их воспринимает неподготовленный человек.

В книге я обычно называю жертв «она», а правонарушителей – «он». Я не отрицаю того, что мужчины могут быть жертвами, а женщины – правонарушителями, и знаю как об относительной нехватке ресурсов для однополых партнеров, так и о мрачной статистике по домашнему насилию в ЛГБТК-среде. Я рассуждаю в двух направлениях: во-первых, по всем показателям большинство агрессоров всё же мужчины, как и большинство жертв – женщины. Я использую местоимения она/он/они для единообразия изложения. Следует принять во внимание, что когда я пишу «она», имея в виду жертву, или «он», подразумевая агрессора, я осознаю, что любой человек, независимо от пола, может оказаться в одной из этих ролей.

По аналогии с уже сказанным, несмотря на то что стало принято называть жертв домашнего насилия «выжившими», а в некоторых ситуациях – «клиентами», чаще всего я отказываюсь от этих терминов, если не знаю наверняка, что они действительно выжили, то есть смогли выйти из деструктивных отношений и построить новую жизнь для себя и своих семей. Многих собеседников я называю их полными именами или по фамилии, а тех, кто поделился своими историями подробно, то есть в терминах документального жанра, стал «персонажем» – просто по именам.

Наконец, термин «домашнее насилие» долго был предметом разногласий между выжившими и правозащитниками. Присвоение насилию определения «домашнее» несколько смягчает значимость, как бы заставляя думать, что угрозы со стороны члена семьи заслуживают меньше внимания, чем подобные действия со стороны чужого человека. В кругах правозащитников в наше время появился термин «насилие со стороны интимного партнера» или «терроризм интимного партнера». Но и с этим термином есть проблемы, поскольку он как минимум не включает насилие со стороны кого-то, кто партнером не является. Аналогичные ограничения и у термина «супружеское оскорбление». В последнее десятилетие приобрел популярность также термин «частное насилие». И все-таки все эти определения эвфемистичны в том смысле, что они не охватывают всей совокупности факторов: физических, эмоциональных и психологических, которые столь значимы в таких взаимоотношениях. Много лет я пыталась найти наилучший термин, и пока не смогла, хотя мне думается, что понятие «терроризм» наиболее точно описывает взгляд на такие отношения изнутри. И тем не менее поскольку существует коллективное понимание термина, как правило, в книге я использую именно понятия «домашнее насилие» или «частное насилие», если только не цитирую чьи-то слова или если очевидна контекстуальная избыточность, в этих случаях я применяю описанные выше термины.


А теперь вернемся в дом Пола Монсона, в тот предвечерний час. Наша беседа о машинах наконец исчерпала себя, и мы заговорили о том, чего он избегал, о самой сути его неизбывного горя: о дочери и внуках, которых не стало.

1

Официальное наименование – Чрезвычайные палаты в Судах Камбоджи, не следует путать с Международным уголовным судом в Гааге, Нидерланды. В неформальных разговорах мы часто называем Суд Камбоджи Трибуналом военных преступлений.

2

https: //www.unodc.org /unodc/en/press/releases/2018/November/home-the-most-dangerous-place-for-women-with-majority-of-female-homicide-victims-worldwide-killed-by-partners-or-family-unodc-studysays.html.

3

https://www.un.org/press/en/ 1999 / 19990308.sgsm 6919.html.

4

https://www.bbc.com/news/world-46292919.Seealso: https://www.unodc.org/ unodc/en/press/releases/2018/November/home-the-most-dangerous-place-for-women-with-majority-of-female-homicide-victims-worldwide-killed-by-part-ners-or-family-unodc-study-says.html

5

Там же. UNODC.

6

https://www.bjs.gov/content /pub/pdf /ipv 01.pdf.

7

Переписка по электронной почте с Жаклин Кэмпбелл.

8

«Восемь миллионов рабочих дней…» https: //ncadv.org /statistics.

9

Sun, Jing et al., Mothers' Adverse Childhood Experiences and Their Young Children's Development //American Journal of Preventive Medicine. 2017. 53. № 6. P. 882–891

10

https://everytown.org/press/women-and-children-in-the-crosshairs-new-analy-sis-of-mass-shootings-in-america-reveals-54-percent-involved-domestic-violence-and-25-percent-of-fatalities-were-children.

11

https://www.politifact.com/texas/statements/2017/dec/02/eddie-rodriguez/domestic-violence-not-confirmed-precursor-mass-sho.

12

https://www.cbsnews.com/news/sutherland-springs-texas-church-gunman-devin-kelley-wife-speaks-out.

13

https://www.thestate.com/news/local/article25681333.html. Seealso: https://www.dailymail.co.uk/news/article-3131858/Charleston-killer-Dylann-Roof-grew-frac-tured-home-violent-father-beat-stepmother-hired-private-detective-follow-split-claims-court-papers.html.

14

Сюда не включен бюджет для компенсации жертвам. https: //www.justice.gov/jmd /page /file /968291 /download

15

https: //www.whitehouse.gov /wp – content /uploads / 2018 / 02 /budget – fy 2019.pdf.

16

https://money.cnn.com/2018/07/16/technology/amazon-stock-prime-day-jeff-bezos-net-worth/index.html. MymadmathskillzrequiredthatIcallmydaughter'sfif thgrademathteachertoverifythispercentage. Thankyou, Ms.Allinson!

17

https://jwa.org/encyclopedia/article/wifebeating-in-jewish-tradition.

18

Там же.

19

Pleck E. Domestic tyranny: The making of social policy against family violence from colonial times to the present. Illinois, 2004.

20

History of Domestic Violence: A Timeline of the Battered Women's Movement. Minnesota Center Against Violence and Abuse; Safety Network: California's Domestic Violence Resource. Sept. 1998 (copyright 1999). See also: Mantel B. Domestic Violence: Are Federal Programs Helping to Curb Abuse? CQ Researcher. 2013. 23. № 41. Р. 981 –1004. Researcher 23, no. 41 (November 15, 2013): 981– 1004. http://library.cqpress.com/cqresearcher/cqresrre2013111503. And: Pleck, Domestic Tyranny, 17, 21–22.

21

Davis J. “Domestic Abuse.” Criminal Justice Institute. White paper. https://www.cji.edu/site/assets/files/1921/domestic_abuse_report.pdf.

22

https://www.theclever.com/15-countries-where-domestic-violence-is-legal.

23

https://themoscowtimes.com/articles/nine-months-on-russian-women-grapple-with-new-domestic-violence-laws-59686.

24

https://www.justice.gov/eoir/page/file/1070866/download.

25

https://www.womenshealth.gov/relationships-and-safety/get-help/laws-violence-against-women.

26

http://victimsofcrime.org/our-programs/stalking-resource-center/stalking-infor-mation.

27

http://victimsofcrime.org/docs/src/analyzing-stalking-statute.pdf?sfvrsn= 2. В UK сталкинг традиционно рассматривался просто как “притеснение”, несмотря на то, что 120 000 женщин ежегодно заявляли о сталкинге, причем, по мнению экспертов, это лишь четверть реального числа жертв сталкинга. Но, в отличие от США, в 2012 году Британское правительство приняло закон, классифицирующий сталкинг как уголовное преступление, и к 2015 году число исков возросло на 50 %.

28

https://www.thehotline.org/about-the-hotline/history-domestic-violence-advo-cates.

29

https://lethalityassessmentprogramdotorg.files.wordpress.com/2016/09/develop-ment-of-the-lap1.pdf.

30

http://library.cqpress.com/cqresearcher/document.php?id=cqresrre 2013111503#NOTE[21]. Поскольку суд над O. Джеем прошел до того, как была создана Национальная Горячая линия по домашнему насилию (и, тем более, ее аналоги в сети), количественные данные не отслеживались на государственном уровне, а только на региональном: убежища и горячие линии сообщали о подобных обращениях.

31

http://articles.latimes.com/1992—10–03/news/mn-266_1_domestic-violence.

32

https://www.cnn.com/2018/02/09/politics/rob-porter-trump-response/index.html and https://www.nytimes.com/2018/02/08/opinion/trump-porter-abuse-women.html.

Без видимых повреждений

Подняться наверх