Читать книгу Блеск - Рейвен Кеннеди - Страница 3

Когда Мидас стоит передо мной, усталость как рукой снимает.

Я целиком поглощена им, каждым нервом ощущая его интерес. Пока Мидас смотрит на меня, я пользуюсь случаем и окидываю взором красивые черты его гладкого лица, замечаю в глазах решительный напор.

И, смотря на царя, я начинаю прощать его за то, что привел меня сюда сегодня вечером. За то, что сделал безучастной наблюдательницей его удовольствия, которое он получил со своими наложниками.

Мидас поднимает руку и просовывает между прутьев решетки палец.

– Ты так дорога мне, Аурен, – шепчет он низким голосом, в котором слышится нежность.

Я замираю, чувствуя, как спирает в груди дыхание, а нервы будто царапает острый нож, и настораживаюсь. Мидас придвигается ближе и проводит пальцем по моей щеке. Кожу покалывает от прикосновения, но я стою все так же совершенно неподвижно. Я так возбуждена, что даже боюсь прикрыть веки из опасения, что это легкое движение вынудит его отстраниться.

Пожалуйста, не переставай прикасаться ко мне.

Я отчаянно хочу податься вперед и прильнуть к нему, протянуть руку через решетку и тоже его коснуться, но знаю, что мне нельзя. Поэтому стою как статуя, хотя и не могу скрыть появившийся в моих золотых глазах жадный блеск.

– Ты получила удовольствие от увиденного сегодня? – спрашивает он и осторожно ведет пальцами по краешку моей нижней пухлой губы. Я приоткрываю рот, опаляя дыханием подушечку его большого пальца, тепло притягивается к теплу.

– Я бы с гораздо большим удовольствием приняла в нем участие, – отвечаю я, очень внимательно следя за тем, как двигаются его пальцы вместе с моим ртом.

Мидас поднимает руку и касается моих волос. Он поглаживает пряди и смотрит, как они мерцают в свете свечей.

– Тебе ведь известно, что ты слишком дорога, чтобы сводить тебя вместе с остальными наложницами.

Я наигранно ему улыбаюсь:

– Да, мой царь.

Мидас отпускает мои волосы и щелкает по носу, а после вытаскивает руку из клетки. Нужно иметь много самообладания, чтобы не пошевелиться, не выгнуться телом, как ветка, клонящаяся на зов ветра. Мидас быстро отходит, и мне хочется потянуться к нему.

– Ты отличаешься от обычных наложниц, которыми пользуются каждый день, Аурен. Ты стóишь гораздо дороже. К тому же мне нравится, что ты всегда рядом, наблюдаешь за мной. Меня это возбуждает, – говорит он, пылко глядя в мои глаза.

Забавно, как ему удается заставить меня почувствовать одновременно и непомерное желание, и глубокое разочарование.

Даже несмотря на то, что нельзя, я выражаю несогласие. И виной тому безнадежное желание, сковывающее нутро.

– Но другие наложницы гневаются на меня, а слуги болтают. Вам не кажется, что пошло бы на пользу, если бы однажды ночью вы позволили мне принять участие, но касалась бы я исключительно вас? – спрашиваю, понимая, что выгляжу жалкой, но я изголодалась по нему.

Царь прищуривает карие глаза, глядя на меня, и я понимаю, что перешла все границы. Теперь внутри все переворачивается по совершенно иной причине. Я потеряла его. Я одним махом лишила наш разговор игривости, словно сорвала кусок пергамента.

Красивые черты лица застывают, очарование тает, как снег на углях.

– Ты – царская наложница. Моя фаворитка. Моя драгоценность, – отчитывает меня король, и я опускаю глаза на кончики пальцев. – Мне плевать, что болтают слуги и наложники. Ты моя, и я могу делать с тобой все, что пожелаю. И если хочу держать тебя в клетке, куда есть доступ исключительно мне, то это мое право.

Я осуждающе качаю головой. Глупая, глупая.

– Вы правы. Просто я подумала…

– Ты здесь не для того, чтобы думать, – резко отвечает Мидас, перебивая меня с необычной строгостью, от которой я охаю. Он был в таком хорошем настроении, а я все испортила. – Я плохо с тобой обращаюсь? – спрашивает он, разводя руками. Его голос гулко звучит в огромном зале. – Я дарую тебе мало удовольствия?

– Вы…

– В городе сейчас полно потаскух, которые живут в нищете, опорожняются в ведра и торгуют собой на улице, зарабатывая на пропитание своими дырками. И ты еще смеешь жаловаться?

Я резко закрываю рот. Он прав. Я могла оказаться в гораздо худшем положении. Я и была в таком. А он меня спас.

Светлая сторона: я любимица царя, и это дает мне множество преимуществ и протекцию, которых нет у других. Кто знает, что случилось бы, если бы царь меня не спас? В эту минуту я могла принадлежать ужасным людям. Могла жить там, где свирепствуют болезни и жестокость. Могла опасаться за свою жизнь.

Ведь таким раньше и было мое существование. Я стала жертвой торговли детьми. Много лет прожила в плену у плохих людей. Повидала слишком много подлостей.

Однажды я сбежала и жила с добрыми людьми, которых встретила впервые со смерти моих родителей. Я полагала, что избежала зверств жизни. Пока не пришли мародеры и не уничтожили и это. Я снова могла познать тяготы и беды, но в мою жизнь ворвался Мидас и спас меня.

Он дал мне пристанище от безжалостного, жестокого насилия, раз за разом обрушивающегося на мою истерзанную душу, а потом превратил в свою прославленную статуэтку.

У меня нет права жаловаться или требовать. Когда я думаю о том, какая у меня могла быть жизнь… что ж, можно бесконечно перечислять неприятные события, но мне не нравится о таком думать. Когда я вспоминаю прошлое, то у меня начинается расстройство желудка, поэтому я предпочитаю довольствоваться настоящим. Ведь расстройство желудка вряд ли связано с количеством вина, что я пью каждый вечер. Я во всем ищу светлые стороны.

Заметив на моем лице раскаяние, царь Мидас тут же становится довольным собой, что сумел перенаправить мои мысли в иное русло. Его взгляд снова смягчается, и он проводит костяшками пальцев по моей руке. Будь я кошкой, то заурчала бы.

– Вот и моя драгоценная девочка, – говорит он, и беспокойство, от которого внутри крутило, немного ослабевает, потому что я ему дорога и так будет всегда. Между мной и царем есть связь, которую никому не дано познать. Никому это не по силам. Я знала царя еще до того, как он надел корону. Знала его до того, как люди с почтением преклонились перед ним. До того, как этот замок засиял золотом. Я пробыла с ним десять лет, и это время связало нас невидимыми узами.

– Простите, – говорю ему я.

– Все хорошо, – успокаивает он, ласково водя пальцами по моему запястью. – Ты выглядишь уставшей. Возвращайся в свои покои. Утром я тебя позову.

Я хмурюсь, когда он отстраняется.

– Утром? – допытываюсь я. Обычно царь не призывает меня до захода солнца.

Мидас кивает и отворачивается к выходу.

– Да, король Фульк завтра отбывает обратно в замок Рэнхолд.

Я с трудом сдерживаю явный вздох облегчения. Не выношу короля Фулька из Пятого королевства. Он озабоченный, безмозглый старикашка, обладающий силой удвоения предметов. С ее помощью он может удвоить все, к чему прикасается, но только один раз. Хвала Богам, на людей его сила не распространяется, иначе он бы давным-давно попытался создать мою копию.

Если я больше никогда не увижу Фулька, то это будет прекрасно, вот только они с моим царем уже много лет являются союзниками. Наши царства граничат, и потому Фульк приезжает сюда несколько раз в год. Обычно в сопровождении повозок, наполненных предметами, которые Мидас должен превратить в золото. Уверена, по возвращении в свой замок Фульк удваивает все предметы. Благодаря альянсу с Мидасом он очень разбогател.

Я толком не знаю, что мой царь получает взамен, но сильно сомневаюсь, что он увеличивает богатство Фулька по доброте душевной. Про Мидаса нельзя сказать, что он бескорыстный человек. Однако царь должен заботиться о себе и своем царстве. Кто я такая, чтобы судить его?

– О, – отвечаю я, понимая его намек. Король Фульк захочет увидеть меня перед отъездом. Он почти одержим мной и больше не пытается это скрывать.

Светлая сторона? Видя его влечение, Мидас уделяет мне больше внимания. Они словно дети, которые дерутся из-за игрушки. Когда Фульк в замке, Мидас меня прячет, чтобы лишить своего союзника шанса поиграть.

Если Мидас и замечает мое беспокойство, то ничего не говорит.

– Утром ты придешь в комнату для завтрака, пока мы будем трапезничать, – говорит он, и я киваю. – А сейчас возвращайся в свою комнату и отдохни, чтобы завтра выглядеть бодрой. Я отправлю за тобой, когда придет время.

Я склоняю голову.

– Да, мой царь.

Улыбнувшись напоследок, Мидас выходит из атриума, взмахнув мантией, а я оказываюсь одна. Атриум внезапно становится похожим на пещеру.

Я вздыхаю и смотрю на золотые прутья, которые огибают весь зал, и молча их ненавижу. Если бы только у меня хватило сил раздвинуть прутья и выскользнуть на волю. Дело даже не в том, что я бы убежала, потому что так бы никогда не поступила. Я знаю, как хорошо мне здесь. Но вот бы иметь возможность побродить в одиночестве по замку, пройти за Мидасом в его спальню… вот и вся свобода, что я жажду заполучить.

Просто ради забавы я хватаюсь за два прута и тяну изо всех сил.

– Давайте же, маленькие золоченые палки, – бормочу я, напрягая руки.

Надо признать, мне нечем похвастаться – мускулы у меня не сильно развиты. Стоило бы, наверное, воспользоваться предоставленным временем, чтобы поупражняться. Ведь не так уж я и занята. Я могла бы пробежаться от одного конца зала до другого, или вскарабкаться по перекладинам клетки и подтягиваться, или…

У меня вырывается смешок, и я опускаю руки. Мне скучно, но не настолько же. У того наложника с мускулами на животе, вероятно, больше мотивации.

Я смотрю через прутья на птичью клетку в отдалении, которая свисает с постамента. Внутри, на насесте, застыла птица из чистого золота. Если не ошибаюсь, раньше она была снежным воробьем. Грудка с белой отметиной под цвет снега, над которым она пролетала, расправив крылья против ледяного ветра. Теперь ее нежное оперение являет собой твердые металлические линии, крылья навсегда прижаты к ее маленькому тельцу, а из горла не доносится ни звука.

– Монетка, не смотри так, – говорю я ей. Она смотрит на меня немигающим взглядом.

– Я знаю, – вздохнув, произношу я. – Знаю, как важно Мидасу, чтобы я, как и ты, сидела в своей безопасной клетке, – говорю я, наклонив голову, а потом окидываю взором предметы роскоши в пределах досягаемости.

Еда, подушки, дорогая одежда. Большинство убило бы за такие сокровища, и это не просто фигура речи. Люди и правда за такое убивают. Нужда – жестокий вдохновитель. Мне прекрасно это известно.

– Он ведь не пытался лишить меня удобств. Нельзя быть такой жадной и неблагодарной. Все могло быть намного хуже, согласна?

Птица просто смотрит на меня, а я приказываю себе перестать разговаривать с неодушевленным предметом. Она испустила свой последний вздох давным-давно. Я уже и не помню, как звучала ее трель. Но, думаю, песня ее была прекрасной, пока птица не застыла блестящей молчаливой тенью.

Так выйдет и со мной?

Через пятьдесят лет мое тело застынет, как эта птица? Мои внутренности срастутся, голос смолкнет, язык отяжелеет? Белки глаз станут кровоточить, а веки навсегда останутся открытыми и будут смотреть в никуда? Может, это я окажусь на насесте, навеки застыв, а люди станут заглядывать, разговаривать со мной через решетку, но я не смогу им ответить.

Вот мой страх, в котором я никогда не признаюсь. Кто знает, подвергнется ли изменениям эта сила? Может, однажды я и правда стану статуей.

А пока я могу лишь продолжать петь, ерошить свои пресловутые перья. Продолжать дышать полной грудью, которая еще поднимается и опускается, как солнце. У нас с Монеткой разные обстоятельства. Во всяком случае пока.

Повернувшись, я провожу рукой по решетке, а потом опускаю. Светлая сторона, Аурен. Ты должна искать светлые стороны.

Например, довольствоваться тем, что клетка у меня совсем не тесная. Мидас на протяжении многих лет постепенно расширял ее, пока она не охватила весь верхний этаж дворца. Он приказал рабочим соорудить дополнительные дверные проемы в задней части комнат, и теперь они оборудованы зарешеченными проходами, выходящими в большие круглые клетки. Все это он сделал ради меня.

Я могу добраться до атриума, гостиной, библиотеки и царского зала для завтраков, а также до своих личных комнат, которые занимают все северное крыло. Здесь больше места, чем у многих людей в царстве.

Мои личные покои состоят из ванной комнаты, гардеробной и спальни. Роскошное жилище с гигантскими птичьими клетками, встроенными друг в друга и соединяющимися зарешеченными проходами, которые позволяют мне переходить из одной комнаты в другую, чтобы не приходилось покидать свою клетку, если Мидас не придет меня сопроводить. Но даже тогда он обычно ведет меня только в тронный зал.

Бедная золотая любимица. Я понимаю, какие неблагодарные мысли населяют мою голову, и ненавижу их. Они как гноящийся глубокий порез. Я продолжаю его царапать, раздирать, хотя и знаю, что нельзя к нему прикасаться, что должна дать ему зажить и зарубцеваться.

У меня великолепные покои, и все вокруг такое изящное, но роскошь давно перестала меня прельщать. Полагаю, этому суждено было случиться, если вспомнить, как долго я тут пробыла. Какая разница, что твоя клетка из чистого золота, если ее запрещено покидать? Клетка таковой и останется, какой бы позолоченной она ни была.

И в том вся суть. Я умоляла его спасти и защитить меня. Он выполнил обещание. Это я все порчу. Это мой разум меня совращает, нашептывая мысли, на которые я не имею права.

Порой, когда выпиваю немало вина, мне удается забыть, что я в клетке, удается забыть о докучающем порезе. Поэтому я пью много.

Выдохнув, я поднимаю глаза на стеклянный потолок и замечаю, что с севера принесло больше облаков и их пушистые очертания освещает прячущаяся за ними луна.

Сегодня ночью замок, наверное, засыплет снегом. Не удивлюсь, если к завтрашнему утру все окна атриума полностью покроет белым порошком и толстой ледяной коркой, а небо снова от меня спрячется.

Светлая сторона? Пока я еще могу углядеть одиноко сияющую в ночи звезду.

Помню, когда я была маленькой, мать рассказывала, что звезды – это богини, которые ждут своего рождения из света. Красивая история для маленькой девочки, которая одним махом потеряет семью и дом.

Однажды в ясную звездную ночь меня, пятилетнюю, вытащили из постели. Я и остальные дети, жившие по соседству, шли гуськом, пока поблизости раздавались звуки борьбы. Теплым вечером мы шли крадучись в поисках укрытия, а вокруг царила опасность. Я плакала, пока родители осыпали меня поцелуями, но они велели мне уходить. Быть храброй. Убеждали, что скоро мы снова встретимся.

Один приказ, один призыв, одна ложь.

Но кто-то, должно быть, знал, что нас увозят. Кто-то проболтался. Так что, улизнув, нам не удалось найти безопасное место. Не успели мы выбраться из города, как из тени напали воры, как будто специально нас поджидали. Наших сопровождающих зарезали. Горячая кровь брызнула на ошеломленные детские личики. От этого воспоминания до сих пор жжет глаза. Именно тогда я поняла, что проснулась во время кошмара.

Я попыталась кричать о помощи, позвать родителей, сказать им, что все пошло наперекосяк, но мне в рот засунули кожаный кляп, на вкус отдающий корой дуба. Я плакала, когда нас украли. Текли слезы. Шаркали ноги. Сердце стучало гулко-гулко. Дом исчез. Я слышала крики, лязг металла и плач, но еще была тишина. Тишина – самый пугающий звук.

Я смотрела на эти светящиеся скорлупки в черном небе и умоляла богинь родиться и спасти нас. Вернуть меня в мою постель, к моим родителям, в безопасный дом.

Но они не услышали мои молитвы.

Можно подумать, что я в обиде на звезды, но это не так. Потому что, всякий раз смотря на них, я вспоминаю мать. Или хотя бы то, что еще о ней не забыла. Обрывки воспоминаний, за которые я отчаянно хватаюсь уже двадцать лет.

Но память и время – не друзья. Они не признают друг друга, спешат в разные стороны. Они натягивают связывающие узы, угрожая их разорвать. Они сражаются, а мы почему-то проигрываем. Память и время. Когда имеешь одно, всегда теряешь другое.

Я не в силах вспомнить, как выглядело лицо моей матери. Не помню тембра отцовского голоса.

Померкло и ощущение их рук, когда они обнимали меня в последний раз.

Одинокая звезда в небе подмигивает мне, но перед глазами все расплывается от скопившихся слез. Через мгновение звезду заволакивают кучные облака и скрывают ее из виду, а сердце начинает скрести боль разочарования.

Если эти звезды и правда богини, ожидающие рождения, то стоит предупредить их оставаться в безопасности мерцающего света. Потому что здесь, внизу… жизнь здесь темная и одинокая, с громкими колоколами и малым количеством вина.