Читать книгу Осколки Веры - Резида Златоустова - Страница 7

Утром оделась «по-деловому». Накрасилась, но соблюдала правило, чтобы незаметно было, что накрашена. Уныло пошла на работу. Не спасла даже обязательная чашка кофе с утра. Грустно оглядела кабинет с сидящими за рабочими столами коллегами.

Вот Аделаида Адамовна – женщина во всех смыслах выдающаяся – высокого роста, статная, с крупными чертами лица, но сначала все обращали внимание на ее грудь. Размер груди поражал воображение, а лица мужского пола, впервые сталкиваясь с этим явлением, впадали в ступор и не помнили, куда и зачем пришли. Я считала, что если убрать грудь и оставить только Адамовну, никто не вспомнит ее лица. Размер груди Аделаиды обсуждался коллегами не раз, считалось, что она обладала седьмым размером. Ей было сорок шесть лет, и замужем (официально и неофициально) она была семь раз. Обожала себя и свою грудь несла гордо.

Вот интеллигентная Ирина Викторовна пятидесяти лет, женщина выдающаяся в смысле ее «сдвига». Ирина Викторовна фанатела от Александра Македонского и утверждала, что в прошлой жизни была его любимой наложницей. У Ирины Викторовны все было посвящено знаменитому Александру – портрет Македонского в рамочке на рабочем столе, стопка книг о Македонском, заставка на рабочем столе компьютера. Разговаривала Викторовна тоже все время о нем. Она была просто кладезем знаний о древнем мире. Если бы Македонский был жив, я была уверена, он не отвертелся бы от ярой фанатки и был бы повержен. Когда у меня было хреновое настроение, шутя, подначивала Викторовну, что Александр – гей, Викторовна от этого факта впадала в ярость и кричала, что меня там не было, утверждать этого не имею права, и вообще нельзя позорить священное имя Македонского. В силу вредности характера иногда спрашивала, кого Ирина Викторовна больше любит – своего мужа или Македонского? Та горестно вздыхала и подтверждала, что Македонского. Потому как муж – кто? Муж – просто муж. А Александр – это величина! И чувствует она, не там родилась, не в то время, не в том веке, не тот мужчина рядом. Поражал масштаб потерянности во времени этой женщины, и слегка было жаль её мужа – невысокого, вечно суетящегося, лысенького человечка. Он искренне обожал свою Ирочку, давно привык к разговорам о Македонском и фантазиям жены.

Вот Раиса Мударисовна пятидесяти лет. Как я про себя ее называла – женщина капитана. Раису Мударисовну не любили остальные сотрудницы. Я искренне не понимала, за что? Тетка была добрая, с мелкими чертами лица, голова в светлых мелких кудряшках, как у овечки. И характер был тоже «овечкин». Разговаривала она тихо и мало. Оживлялась, только когда тетки расспрашивали ее о капитане. Капитан был идеей фикс и любовью всей жизни Раисы Мударисовны. Капитан пролетел кометой, но оставил неизгладимый след. Такой, что если бы узнал, сильно удивился. Судя по повторяющемуся из раза в раз рассказу, он «побывал» с Раисой и уплыл в океан другой женщины. Тетки очень любили расспрашивать Раису о капитане, а когда она выходила из кабинета – ржать над ней. Я не понимала, почему «задвиг» о Македонском лучше, чем «задвиг» о капитане. Когда я только устроилась в этот отдел, хотела записать на диктофон в телефоне, о чем они говорят, когда Раиса выходит, и дать той послушать. Но потом, поразмыслив, поняла, что рассказы Раисы нужны ей самой, она «сбегает» в них в молодость, где она – Раиска двадцати лет и свободна как ветер.

Вот Таня, симпатичная разведенная женщина сорока лет с двумя детьми, любила рассказывать, как бывший супруг издевался над ней при детях. Особо поражал воображение рассказ про веревки и батарею. Любил её привязывать и избивать. Всех мужчин Таня ненавидела и презирала.

Вот Нина, ей тридцать семь, есть дети, разведена, яркая брюнетка, всегда в брюках, много курящая и матерящаяся. Столько матерных слов и матерных анекдотов, сколько знает Нина, я уверена, не знают даже грузчики. Нина – интеллектуал мата, она не только на нем говорит, она на нем думает.. Когда у Нины что-то получается по работе, она накатывает сто грамм коньяка из шкафчика и смешно танцует с Таней. Высоко задирая ноги и хохоча.

Вот руководитель отдела. «Гвозди бы делать из этих людей –крепче бы не было в мире гвоздей!» – так я думала о руководителе, мысленно одевая ее в кожаную гимнастерку и портупею, вручая ей в руки наган. Тетки до дрожи боялись «Комиссаршу» и начинали нервно суетиться при ее появлении. Они мечтали дожить до пенсии на этой работе (при выходе на пенсию получали не только выходное пособие, но и ежемесячную пенсию от предприятия). Я же внутренне содрогалась от мысли еще тридцать лет просидеть на этом месте. Смотрела в окно и мечтала улететь далеко-далеко.

Предпочитала, когда они начинали заводить свои повторяющиеся рассказы, запихать наушники поглубже в уши, врубить музыку и погрузить себя в отчеты.

Работа в экономическом отделе для меня была вредной в смысле вредности женского коллектива. Мной любовались, ненавидели, и все почему-то ждали, когда я выйду замуж. Выйти замуж считалось у них как сесть в тюрьму или пойти на каторгу. Фразы: «Подлецу все к лицу» и «Недолго Верка тебе свободной быть при такой красоте» были у них рабочими и постоянными. О личной жизни распространяться я не любила, справедливо полагая, что начни делиться с ними, и пойдет эффект «капитана» и обсуждения за спиной.

Когда всем отделом садились пить чай (Комиссарша редко одаривала нас своим присутствием за столом), мне представлялась сценка Безумного чаепития из «Алисы в стране чудес».

Где Алисой была я, Безумным шляпником была Нина, Мышкой Соней была Адамовна, Мартовским Зайцем была Светлана Николаевна. Сходство с мышью у Адамовны было в том, что она любила послеобеденного чая заснуть, положив грудь на стол, а голову на грудь. Иногда всхрапывала.

«Жаль, в чайник она не поместится», – думала я.

Разговоры за чаем велись обычно о том, кто и что сегодня будет готовить на ужин. Но Нина не любила, когда говорили о еде, она постоянно была на диетах. Поэтому разговор перетекал к ним, а от диет – к разговорам о мужчинах и сексе, подлостях от мужиков, затем к теме отпусков, потом к курортным романам, здесь снова всплывал в разговоре капитан, затем все смеялись, потом снова заговаривали о еде, и так по кругу. Разговоры прерывались и начинались не там, где должны были логически. В первое время я пыталась что-то понять, потом привыкла и молча пила чай. Когда тетки входили в раж, обсуждая тему секса, Нинка матом затыкала их, показывая на меня: «Портим ребенка!»

Но я привыкла, только иногда недоумевала: «Это я сошла с ума, что не понимаю, зачем они говорят одно и то же изо дня в день, или они сошли с ума?»