Читать книгу Чумные псы - Ричард Адамс - Страница 5

Чумные псы
Приступ III

Оглавление

Воскресенье, 17 октября

Спустя двенадцать часов, воскресным утром, Тайсон, не то чтобы сняв шапку (это было бы для него столь же немыслимо, как для Санта-Клауса – сбрить бороду), но сдвинув ее на затылок почти вертикально – этаким загадочным знаком затаенного почтения, – стоял перед мистером Пауэллом возле комнаты отдыха персонала Лоусон-парка.

– Ну да, эти двое взяли и пропали неизвестно куда, – объяснял он уже во второй раз. – Я решил, лучше уж я перво-наперво сам вам сообщу. Типа того, что нигде в виварии их нету. Смылись, короче. Только вряд ли далеко ушли, небось где-нибудь поблизости ошиваются…

– Вы уверены, что их нет в здании? – спросил мистер Пауэлл. – Я хочу сказать, что решительно не представляю, как они могли выбраться наружу. Вы точно все проверили? Они не спрятались где-нибудь в дальнем углу?

– Нет, – сказал Тайсон. – Я все осмотрел, нету их. Я и рядом со зданием поглядел – тоже нету. Хотя говорю же, навряд ли они ушли далеко.

– Хорошо бы нам удалось отыскать их прямо сегодня, – сказал мистер Пауэлл. – Нам с вами, я имею в виду. Тогда можно было бы и не докладывать о случившемся доктору Бойкотту или мистеру Фортескью. Тем более что их обоих не будет до завтрашнего утра. В общем, на поимку у нас с вами сутки.

– Их наверняка кто-нибудь видел, – сказал Тайсон. – Кормили-то их последний раз в пятницу вечером! Небось жрать захотели, может, где попрошайничают… – Он помолчал и добавил: – Или, чего доброго, взялись гонять овец в холмах. Вот это было бы скверно! Это ведь незаконно – если собака беспокоит овец, как бы владельца не привлекли…

– Господи!.. – вырвалось у мистера Пауэлла, который был неприятно поражен внезапно открывшейся перспективой персональной ответственности. – Ну-ка, расскажите еще раз, как вы обнаружили их отсутствие.

– Ну, значит, я и говорю, являюсь я вечером в субботу, как всегда, зверье покормить и все такое, – начал рассказывать Тайсон. – И первое, что вижу, – это что того здорового черного пса, ну того, семь-три-второго, в клетке нету! Смотрю, а дверка-то открыта, и у замка пружина лопнула. Сломалась она, должно быть, где-то уже после пятничного вечера, поскольку тогда все точно было нормально…

На самом деле Тайсон кривил душой. Запирающий механизм сломал он сам – поддел большой отверткой и надавил. Не то чтобы он боялся увольнения или так уж переживал, что получит выволочку от директора или доктора Бойкотта. Скорее он бессознательно пытался задним числом изменить случившееся. Пружина ведь могла лопнуть сама по себе? Могла. Усталость металла, знаете ли. Или дефект изготовления, что тоже бывает. И тогда никаких вопросов о том, как собаки выбрались из вольера. И раз она оказалась сломана – хотя бы постфактум, – значит вот вам и причина побега, и можно понапрасну не ломать голову. Во всяком случае, сам Тайсон в это верил. В его мире уж если что случилось, значит случилось, и доискиваться причин было пустой тратой времени. Если бы, к примеру, обнаружить пропажу выпало Тому и он Тайсону о ней рассказал, старик, по всей вероятности, влепил бы ему затрещину и как следует отругал, не особенно интересуясь, был ли Том виноват (той же логикой руководствовались древние ацтеки, которые казнили гонца, доставившего дурные вести), а уж потом стал бы соображать, как все исправить.

Так или иначе, теперь пружина всяко была сломана. Невелика важность. Если уж на то пошло, судьба пружины вполне соответствовала судьбе всего исследовательского центра. Разрешение на его планирование тоже добывали у министра задним числом.

– Да, но как же второй пес? – спросил мистер Пауэлл. – Восемь-один-пятый? Он-то каким образом вылез?

– А под сетку пролез, – объяснил Тайсон. – Носом приподнял и прошмыгнул. Я посмотрел, там внизу пара скоб отошла. Он и протиснулся, он же что, маленький…

– М-да, нелегко будет все это объяснить, – вздохнул мистер Пауэлл. – Этот восемь-один-пятый был очень ценный экземпляр. Взрослый, домашний пес – такого непросто заполучить для исследований! Ему сделали сложную операцию на мозге, собирались тестировать… Ты представляешь хоть, сколько это все стоит?

– Да я, я что, я же перво-наперво побежал вам рассказать, – согласно закивал Тайсон. – Вчера вечером тут никого не было… – Этим Тайсон пытался намекнуть (и небезуспешно, поскольку мистер Пауэлл, в общем-то, годился ему во внуки и вдобавок тщетно пытался скрыть – зачем, кто бы знал? – свое родство с людьми из той же среды, что и Тайсон), что он был в субботний вечер единственным сотрудником Лоусон-парка, добросовестно исполнявшим свои обязанности. – Ну, так нынче утром я сразу и пошел посмотреть, на месте ли мистер Бойкотт. В общем, коли это все, так я пошел…

Дескать, пусть кто угодно отправляется на поиски беглецов, только не Тайсон. Он не собирается тратить на это свое законное воскресенье.

– И еще вы сказали, что они весь виварий прошли? – спросил мистер Пауэлл.

– Ну да. Там ящик с мышами перевернули – в отделении, где для залетевших девок что-то исследуют. А кто еще ее мог свернуть, если не те два кабысдоха?

– Вот черт! – воскликнул мистер Пауэлл. Воображение уже рисовало ему, какой оборот примет переписка с практикующими медиками и иными чиновниками, которые представляли интересы предположительно беременных молодых женщин. Неожиданная мысль поразила его, и он быстро спросил: – Тайсон, так они и в раковом отделении побывали? Где крысы?..

– А как же? Конечно побывали.

– Но хотя бы в лабораторию доктора Гуднера не влезли? – быстро спросил Пауэлл.

– Нет, там все крепко-накрепко запирается. Туда вообще никто, кроме самого доктора Гуднера, не заходит.

– Мистер Тайсон, скажите откровенно: вы абсолютно уверены, что они туда не вломились?

– Ну да, да. Самого его спросите, он подтвердит.

– Значит, слава богу, нам повезло, – выдохнул мистер Пауэлл. – Иначе… да что говорить, это был бы финиш. Ладно! Пойду сам взгляну на виварий, а потом, если собаки не объявятся, поспрашиваю снаружи. Может, встречу того, кто их видел. Полицию покамест не будем оповещать. Вернется директор, пускай он и решает, надо ли… Черт возьми! – выругался мистер Пауэлл. – Их непременно должны были заметить! На них зеленые ошейники – издалека видно! Думаю, нам скоро кто-нибудь позвонит… Что ж, мистер Тайсон, спасибо большое. Если сами вдруг что услышите, обязательно позвоните в центр и оставьте мне сообщение, хорошо?

* * *

Некоторые полагают, что самый глубокий наш сон лишен сновидений, что они посещают нас лишь в последние секунды перед пробуждением и в эти-то секунды мы успеваем пережить множество событий, которых хватило бы на много минут, если не часов.

Другие склоняются к мысли, что сновидения длятся все время, пока мы спим, – примерно так же, как чувственное восприятие и приобретение нового опыта занимают все время нашего бодрствования. Другое дело, что вспоминаем мы – если вообще вспоминаем – лишь последние клочки и обрывки своих сновидческих путешествий. Так, если кто-то в ночи пересекает целое море, шагая по дну, ему все равно запомнится лишь зеленый свет на подводных склонах, по которым он в итоге выберется на утренние пески.

А третьим кажется, что в глубоком сне, когда бдительный стражник-разум наконец закрывает глаза, в нашем мозгу падают все затворы и распахиваются двери потайных, древних пещер, где ведать не ведают о таких новомодных вещах, как молитвы или чтение книг. И тогда приступают к делу неисследованные древние силы, дают усталым труженикам отдых[29], лечат и возрождают к жизни… Что это за силы, незримые даже для сновидческих глаз, неизъяснимые словами человеческого языка? Мы этого не знаем. Быть может, мы сумеем что-то прояснить для себя, когда умрем.

Иные из этих сил, впрочем, как гласит одна теория, коренятся в недрах психики куда глубже индивидуального рассудка и обладают свойством притягивать к себе разрозненные осколки наших личных воспоминаний. Примерно так, говорят, феи – струйки перетекающей пустоты – любили украшать себя всяческими клочками и остатками драгоценной роскоши, потерянной беспечными людьми. Если так, получается, что сновидения суть бестелесные комки яви, всплывающие, точно пузыри, из глубин сна. Надо думать, их такое множество, что спящий не в состоянии уловить и запомнить их все. Перед пробуждением он просто выхватывает один-два пузырька, примерно так, как ребенок осенью ловит на лету один-единственный лист из целой тучи, уносимой ветром.

Но как бы ни обстояло дело в действительности, до чего ужасным бывает для некоторых возвращение из этих подводных пещер! Господи, только представить себе: вот мы, шатаясь, преодолеваем полосу прибоя и валимся на песок. За спиной у нас – воспоминание о сновидении, а впереди – пустынный или, наоборот, кишащий кровожадными дикарями берег. А ведь волна может подхватить нас и протащить по острым кораллам, и тогда встреча с сушей превращается в пытку, от которой мы с радостью сбежали бы назад в океан. Во сне мы подобны амфибиям, способным дышать в водной стихии, но эта стихия в конце концов отвергает нас и вышвыривает вон, да еще и отрезает все пути к немедленному возвращению. Ручейники ползают по дну пруда, укрыв свои тельца домиками, слепленными из всяких обломков, но наступает урочный час, нимало не зависящий от их воли, и они покидают уютное дно и карабкаются, беспомощные и беззащитные, по травяным стеблям к поверхности. Какие опасности подстерегают бедняг в эти последние минуты их водной жизни! Жадные рыбы хватают их, рвут на части, заглатывают целиком! И этого крестного пути им не избежать, они могут только надеяться на удачу. А что потом? Потом они вылезают в ничуть не менее враждебный мир воздуха, где их ждет короткая жизнь насекомых, где снизу, из воды, на них запросто может броситься форель, а сверху – атаковать голодная птица.

Примерно так и мы ползем к утру понедельника. Нас ждут служба, чековая книжка и суровый начальник. Гнетущее чувство вины, подступающей болезни, предчувствие гибели в последней битве или бесчестья поражения. «Пора вставать, – сказал король Карл, последний раз просыпаясь в то далекое холодное январское утро. – Сегодня мне предстоит великое дело!»[30] Он был благородным джентльменом и не лил слез о своей судьбе. Но как нам не плакать о нем, мужественно, упрямо и одиноко явившемся на роковой берег, куда сон выбросил его навстречу несправедливой смерти?

…Когда Надоеда проснулся в почти кромешной тьме старой шахты, к нему сразу вернулись привычное чувство невосполнимой утраты и сознание собственного сумасшествия. Глухо болела голова, стянутая порванной и промокшей повязкой, которая сползла на глаз. Он тотчас вспомнил, что они с Рауфом были бездомными, бесхозными беглецами, и вся их свобода заключалась в том, чтобы выживать, сколько смогут, в незнакомом и неестественном месте, о природе которого они не имели никакого понятия. Фокстерьер теперь ни за что не нашел бы дорогу назад в исследовательский центр, но даже если бы и нашел – кто сказал, что там их приняли бы обратно? Может, белые халаты и человек-пахнущий-табаком уже решили, что их надо убить.

Надоеда неоднократно видел, как человек-пахнущий-табаком вытаскивал больных собак из вольеров. Но не помнил, чтобы хоть одна возвратилась. Зато он помнил Брота, которого, как и его самого, белые халаты на время усыпили и который, проснувшись, обнаружил, что ослеп. Он несколько часов бродил по своей клетке, натыкаясь на стены. Потом, в обычное вечернее время, появился человек-пахнущий-табаком – и увел Брота прочь. Надоеде врезалось в память его беспомощное, полное отчаяния тявканье. Сам-то фокстерьер ослепнуть не боялся, но что, если приступы и видения будут постепенно усиливаться и наконец совсем поглотят остатки рассудка, и вот тогда…

Надоеда даже вскочил со своей лежки на сухих сланцевых плитках:

– Рауф! Рауф, послушай! Ты ведь убьешь меня, правда? Ты сумеешь все сделать быстро. Это будет нетрудно! А, Рауф?

Большой пес проснулся в то самое мгновение, когда теплое тельце приятеля исчезло из-под его бока.

– Ты о чем это болтаешь, рехнувшийся балбес? Ну-ка повтори!

– Да так, ни о чем, – сказал Надоеда. – Я просто к тому, что если вдруг я превращусь в стаю ос… в червяков… если я свалюсь в сточную трубу, ты… Рауф, тебе по-прежнему не по себе?

Рауф поднялся, осторожно поставил наземь раненую лапу, вздрогнул и снова улегся.

– Бегать не смогу, – сказал он. – К тому же я весь избитый, ни в одном месте не гнусь. Надо еще полежать, пока в себя не приду.

– А прикинь, Рауф, если бы все эти камни вдруг превратились в куски мяса…

– Если бы… что?

– А сверху посыпалось бы печенье!

– Ляг и уймись!

– А потом пришло животное без зубов и когтей, состоящее сплошь из конской печенки…

– Хорош чепуху пороть! Как такое может быть?

– Ну, я видел, как дождь шел снизу вверх, от земли к облакам. Знаешь, черное молоко…

– Я от таких разговоров слюной сейчас захлебнусь! Прекрати!

– Может, мы с тобой выйдем наружу и… ну, как прошлой ночью, а?

– Я сейчас не смогу, Надоеда. Сперва мне надо поправиться. Если меня еще раз так поколотят, я… Короче, не сегодня. Завтра еще куда ни шло.

– Давай по крайней мере вернемся туда, где мы ее бросили, – сказал фокстерьер. – Там еще полным-полно оставалось.

И он побежал в сторону выхода. Рауф, хромая, последовал за приятелем. День успел перевалить за полдень, и красноватое октябрьское солнце, уже клонившееся к западу, расстилало лучи вдоль широко раскинувшегося Даннердейла. Далеко внизу пламенели папоротники и расстилалась сверкающая гладь озера. За ними Надоеда смог рассмотреть коров на лугах, серые каменные стены, деревья в багряной осенней листве и беленые домики, замершие в неподвижности и тишине, словно залитые в толщу золотого стекла. Двигалось, казалось, одно лишь солнце, плывшее в жидкой синеве неба, – ослепительный расплав, который медленно сползал к горизонту, мало-помалу остывая, но продолжая гореть.

Надоеда, моргая, постоял некоторое время на теплой земле у входа. Осенний воздух был напоен запахами сухого папоротника и болотного мирта. Повязка съехала псу на глаз, и он тряхнул головой.

– Слушай, – сказал он, – а была когда-нибудь на свете собака, которая умела летать?

– Конечно, – ответил Рауф не раздумывая. – Только белые халаты поймали ее и отрезали крылья, чтобы посмотреть, что получится.

– Ну и что получилось?

– Она не смогла больше летать.

– Ну, значит, ей было не намного хуже, чем нам… Не торопись, я пойду так медленно, как тебе будет удобно.

Рауф неловко заковылял вперед, и скоро псы добрались до ручья. В безветрии и тепле бабьего лета у Надоеды само собой поднялось настроение, и он запрыгал по мху, расплескивая неглубокие лужи, вспугивая то каменку, то лугового чекана и всякий раз по-щенячьи бросаясь в погоню.

Долго искать недоеденную тушу им не пришлось. Еще не успев учуять ее, Надоеда и Рауф услышали хриплую перебранку двух сарычей, а потом увидели, как те дерутся, подпрыгивая и хлопая крыльями над их вчерашней добычей. Поначалу крупные птицы свирепо уставились на приближавшихся псов, но потом сочли за лучшее ретироваться и, медленно хлопая бурыми крыльями, уплыли по воздуху в направлении озера.

– Не много оставили, – буркнул Рауф, разгоняя мух и запуская зубы в покрытую загустевшей кровью тушу.

Надоеда озирался, не торопясь к трапезе.

– Здесь не только они побывали, – сказал он погодя. – Сюда приходило еще какое-то животное.

Рауф вскинул глаза:

– А ты прав! Я тоже почуял! Во дела – нюхаю этот запах и почему-то злюсь! – Он обежал ближние камни. – Поймаю сейчас! По запаху – вроде мышь, но не совсем… А ты что думаешь? – Из его пасти нитями свисала слюна.

– Да ладно, – сказал Надоеда, прижимая лапой овечью ногу и отрывая от нее кусок. – Побывало и ушло. Здесь его в любом случае нет.

– Сидит где-нибудь и наблюдает, – сказал Рауф. – Подсматривает, прячась где-то неподалеку.

– Давай постараемся ничего здесь не оставлять, – сказал Надоеда. – Съедим сколько сможем, а остальное возьмем с собой в рододендроны. Каждый по большому куску.

В пещеру они возвратились уже перед самым закатом. Надоеда тащил переднюю ногу овцы, Рауф волок заднюю. Некоторое время они полежали на солнышке, согревавшем травку у входа, и ушли в подземелье, только когда сгустились сумерки и с озера потянуло холодным западным ветром. Внутри Надоеда принялся скрести неплотно уложенные плитки, пока не вырыл удобную продолговатую ямку, после чего улегся в нее с приятным ощущением сытости и вскоре уснул.

Пробуждение оказалось неожиданным. Надоеда открыл глаза в кромешном мраке и услышал, как в нескольких ярдах от него Рауф осторожно крадется по тоннелю. Фокстерьер уже хотел было спросить друга, чем это он занят, но, прислушавшись к движениям и дыханию Рауфа, внезапно передумал подавать голос. Надоеда замер, напрягшись всем телом, и стал ждать.

Очень скоро его обоняние уловило ту же странную вонь, что витала вокруг останков овцы. Надоеда лежал тише паука в паутине, пропуская сквозь себя этот запах, извлекая из него все, что тот мог рассказать. Запах этот не дышал злобой и опасностью. И тем не менее это был дикий, резкий, волнующий, убивающий запах, крадущийся и подстерегающий во тьме. И двигался он очень быстро. Неведомое животное было совсем близко, прямо рядом с ними, в этой пещере! Вот почему насторожился Рауф, разбудив своей тревогой Надоеду!

Зачем пришел сюда этот зверь? Чтобы убить и съесть их обоих?.. Инстинкт тотчас подсказал терьеру, что это не так. Что бы ни замышлял незнакомец, он стремился избежать столкновения, но Надоеда уже знал: если его вынудить, он будет драться, да еще как. Зачем же он здесь? Может, эта пещера – его дом? Но запах у зверя был сильный, притом такой, что ни с чем не спутаешь, а вчера, когда они входили, его здесь не ощущалось.

Оставалась одна причина: зверь пришел, чтобы стащить их еду.

В этот момент в темноте что-то метнулось, загремели каменные плитки, и Рауф сказал:

– А ну-ка стой, где стоишь! Попробуешь шмыгнуть мимо меня, и я тебя прикончу!

Ответа не последовало. Надоеда, подрагивая от возбуждения, поднялся и занял позицию в нескольких футах от Рауфа, окончательно перекрыв непрошеному гостю выход.

– Я тебя тоже убью, – сказал он. – Получается, ты умрешь сразу дважды! Оно того стоит?

В следующий момент он от неожиданности отпрыгнул назад и даже тявкнул, потому что тот, кто им ответил, говорил хотя и на собачьем языке, но с очень странным акцентом. Надоеда едва понимал сказанное, но сомнений не было: незнакомец состоял с ним и с Рауфом в некотором родстве.

– Что толку тебе в моей смерти, приятель? Ты сам навряд ли увидишь послезавтрашний рассвет.

Вкрадчивый тон говорившего мешался с угрозой. Казалось, неведомый зверь еще не решил для себя, что ему делать – драться, удирать или брать хитростью. Кажется, он склонялся к последнему варианту, а насмешку подпустил, добавляя веса своим словам.

– Кто ты? – требовательно спросил Рауф. Надоеда, впрочем, явственно ощущал его нерешительность и гадал, чувствует ли ее незнакомец. – Ты собака?

– Ну да. А то как же. Собака. Сзади!!!

Это был крик отчаянного предостережения. Надоеда крутанулся на месте – и понял, что его надули. В следующий миг в него со всего маху врезался Рауф, пытавшийся перекрыть незнакомцу путь наружу. Это ему, в общем, удалось, оба лаяли и кусались, но, когда к схватке подоспел Надоеда, чужак уже отскочил обратно в тоннель.

– Ни с места, говорю! – грозно повторил Рауф. – И не пробуй бежать – догоню и шею сломаю!

– Да куда уж мне бежать, старина, – отозвался зверь все с тем же странным акцентом. – Ну что нам делить-то с тобой? Ты да я, да мы с тобой…

От этого голоса у Надоеды кровь все быстрее бежала по жилам, неприятие в нем мешалось с приязнью. Голос у существа был подобострастный и хитрый – голос воришки, лжеца, бесхозного бродяги, черствого, бездушного, не внушающего доверия. А еще в нем звучали язвительный юмор, смелость, ум и полное отсутствие жалости – в том числе и к себе самому. Все это властно взывало к покалеченному разуму Надоеды. Он зачарованно вслушивался в наступившую тишину, надеясь, что голос зазвучит вновь.

И дождался.

– На третий день от сегодняшнего вы умрете. Оба. Истечете кровью и сдохнете. – Голос не говорил, а словно заклинание выпевал. – Кровь на землю капы-капы, и уже не встать на лапы, и вороны тут как тут, ваши глазки расклюют…

Надоеда, к собственному изумлению, ответил мигом, не думая:

– Небо распахнулось, знаешь ли! Была гроза, и ударила молния, и попала мне прямо в темечко. А перед тем все было черное с белым… В смысле, дорога была черная и белая, и появился грузовик, и человек-пахнущий-табаком подпалил мою голову. А я лаю и скачу, кинь мне сахар – проглочу!

Он запрокинул голову и гавкнул.

– Помолчал бы, – сказал Рауф.

– Да неужели? – сказал голос, обращаясь к Надоеде. – Ну, бывает. Вы со мной лучше повежливее, и я, может, правильную дорожку вам укажу. А то, понимаешь, всего-то клок серой шерсти, а они – бах, бух…

– Точно, – сказал Надоеда. – Ты же все понимаешь, так? Я пойду с тобой, только покажи куда!

И он понемногу двинулся в темноту, ориентируясь на голос.

– Ух ты, а тебя здорово попортили, – раздался тот где-то совсем рядом. – Кто это тебе котелок так раскроил? Та молния?

– Белые халаты, – ответил терьер.

Запах сплошь окутал его, а боль в голове исчезла. Он и голос просто плыли, изящно и легко, в направлении мерцавшего звездами выхода.

Надоеда не сообразил, что Рауф вновь сшиб его с ног, до тех пор пока не услышал, как странный зверь снова отбежал вглубь тоннеля. Потом до него дошло, что Рауф был зол настолько, что ляпни он что-нибудь лишнее – и старый друг его бы как следует оттрепал. Надоеда замер, прижимаясь к камням, и тихо сказал:

– Рауф, нет смысла его убивать, кем бы он ни оказался. Он станет сопротивляться, а это лишняя возня…

– Ты чуть не проспал все на свете, – проворчал Рауф. – Не перехвати я его, он удрал бы с той овечьей ногой, которую ты принес!

– Он говорит, что он собака. Если бы твоя тень умела петь…

– Плевать мне на то, что он там говорит. Он ворюга! И сейчас он об этом пожалеет!

– Да ладно вам, – сказали из тьмы. – Лучше сами подумайте. Будем жить дружно, будет и ужин. Пойдете со мной, всем хорошо будет. А нет – помрете скоро, как я и говорю…

– Помрем? – спросил Надоеда.

– Да, помрете, боже мой, и не спорьте вы со мной. В перебранке толку нет, где-то там нас ждет обед…

– Почему мы должны умереть?

– Тот, кто скачет по холмам, поднимая шум и гам, кто на зуб берет овец, встретит скоро свой конец… – пропели из мрака. – Да еще ты тут с этой дурацкой нашлепкой на голове! Будешь так разгуливать, чего доброго, и меня убьют… Надо тихо пробираться, на глаза не попадаться, кто шумит, поскольку глуп, тот в итоге – дохлый труп!

– Ты, вообще-то, к чему клонишь? – спросил Надоеда. Ему становилось все интереснее, поскольку он, в отличие от Рауфа, до некоторой степени понимал речь этого существа.

– Мы станем охотиться. Я научу вас правильно убивать. Мы будем выходить голодными, а возвращаться с полным брюхом, вот как. По горам и по долам, по заросшим по углам, вы с меня пример берите, вот и будет пузо сыто.

Его речь снова обрела завораживающий, коварный, гипнотический ритм. Надоеда насторожил уши и расширил ноздри, внюхиваясь во тьму:

– Слушай, Рауф, слушай его!

– Кем бы он ни был, верить ему нельзя, – отозвался большой пес. – И что он там бормочет? Ни слова не разберу!

– А я разбираю, – сказал фокстерьер. – Я принюхался и услышал. Знаешь, я ведь слушал птиц, садившихся на трубу, и жучков под порогом. У меня даже голова прошла… Смотри, она распускается, как цветок!

И он, ликуя, запрыгал по сланцу.

Грозный рык Рауфа привел его в чувство.

– Он говорит, – сказал Надоеда, – что мы тут чужаки и запросто можем беду себе на хвост подцепить. Мы ведь не знаем этих мест и понятия не имеем, как о себе позаботиться. Сами того гляди пропадем и его по какой-то причине опасности подвергаем. Вот он и предлагает: мы поделимся с ним добычей, а он нас всему научит и будет советовать, как правильно поступать.

Рауф задумался, а потом сказал:

– Он нас обманет и сбежит, когда сочтет нужным. Говорю тебе, нельзя ему доверять!

– Рауф, а что нам терять? Кстати, он умный. Мозговитый, как говорится…

Надоеде не терпелось увидеть обладателя голоса или хотя бы удержать его подольше рядом с собой. От невидимого зверя исходила такая мощная жизненная сила, что воздух в мрачном тоннеле едва не потрескивал от разрядов.

– Стереги-ка ты добычу, – посоветовал Рауф Надоеде. – И я сделаю то же самое. Эй, ты, – крикнул он в темноту, – если ты пробудешь здесь до утра, мы посмотрим, кто ты такой и стоит ли тебя кормить! Как тебя звать?

– Если нам тепло и сухо, это значит – будет пруха, – донесся из глубины тоннеля насмешливый и непостижимый ответ. – Если мясо сбережете, значит дольше проживете… Ну наконец-то разумные речи слышу! Кто я, спрашиваете? Двое вас, а я один, но зато я лисовин. Умный – жуть, охотник – ах! Самый хитрый на холмах!

Понедельник, 18 октября

– …Ну вот, – рассказывал Рауф. – Вылезти оттуда мы вылезли, а куда дальше идти, не знаем. Пришли было к каким-то домам, но там я покусал мужика, который собрался засадить Надоеду в машину… То есть он увидел его лежащим на дороге, поднял… Короче, сбежали мы оттуда. Потом мы еще встретили человека с грузовиком, он в Надоеду камнем бросил…

– И еще один человек был, он со своими собаками охотился на овец, – вставил фокстерьер. – Мы хотели ему помочь, но те псы нас прогнали.

Лис на всякий случай устроился чуть поодаль и внимательно слушал рассказ беглецов, догрызая между тем переднюю ногу овцы. Снаружи медленно занималось серое, хмурое утро. Мелкий дождик задувало ветром в устье тоннеля.

– Надоеда все ждал, что мы найдем человека, который позовет нас к себе домой и станет о нас заботиться, – продолжал Рауф. – Мне, правда, с самого начала казалось, что из этого ничего не получится. Хотя бы потому, что, пока мы торчали у белых халатов, люди утащили куда-то все улицы и дома, все, к чему мы привыкли… Ну да, с этим даже Надоеда согласен… И вообще это глупая затея – хозяина себе искать. Люди существуют для того, чтобы причинять вред животным, а не заботиться о них!

– Верно сказано, приятель, – отозвался лис. – У них ружья, собаки, капканы. Надо быть полным придурком, чтобы искать сближения с ними! – На зубах лиса хрустнула кость. – О, да тут мозг…

– Я знаю, где мое место, – сказал Рауф. – Я должен быть там, у белых халатов, как все другие собаки. Но я не смог и сбежал. Я бы очень хотел быть хорошим псом, просто… просто я не хочу опять в этот бак с железной водой…

– А тут у вас, куда ни глянь, всюду баки. Только очень большие, – сказал Надоеда. – Люди часто туда животных засовывают? А каких, не знаешь? Наверно, огромных…

Лис лукаво глянул на одного, потом на другого. Но предпочел промолчать.

– Сам-то ты по-настоящему дикий, правда ведь? – спросил Рауф. – И никаких дел с людьми не имеешь?

– Приходится, – сказал лис. – Время от времени. – И показал зубы. – То уточку схватишь, то ягненочка новорожденного… – Он перекатился на бок, показав длинный белый шрам на животе. – А это я котят крал из амбара.

– Котят?.. – изумился Надоеда.

– Ну, одного. Явилась их мамка, пришлось хватать, который подвернулся, и удирать.

– Который подвернулся?.. – ничего не поняв, переспросил Надоеда.

– Ну да. Остальных не успел.

– В общем, лично я намерен остаться здесь и жить жизнью дикого животного, – подытожил Рауф. – Надоеда, ты, если тебе охота, иди своей дорогой и ищи себе человека. А я буду, как мышка, жить в этой вот норке.

– Только ты не забывай, приятель, что без меня ты здесь и трех дней не продержишься.

– Объясни наконец, – сказал Надоеда, – почему?

– Потому что я вижу, как вы валяетесь на этом склоне, точно гуси, сбитые дробью, и ведете себя так, словно тут, в холмах, нет ни овчарок, ни пастухов! Бегаете, шумите, орете, точно два глупых щенка… Поговорили давеча про пастуха с его собаками и ружьем, да и забыли. Как есть – недоумки!

Едкая насмешка, звучавшая в тонком, отрывистом голосе, заставила шевельнуться щетину на загривке Рауфа, и лис тотчас поменял тон, добавив с откровенным восхищением:

– Но зато овцу ты здорово взял. Крутой ты малый, однако! Я таких еще не встречал. Р-раз – и куча мяса готова!

– Она меня там об каждый камень ударила, – сказал Рауф. – До сих пор все бока болят.

– Так с умом действовать надо, старина. Ты меня держись, я тебя научу, как уворачиваться от копыт. Можно, конечно, стоять как пень и ломить силой, но по-умному оно лучше… Я тебе подскажу, что к чему, и ты мигом справишься, ты здоровяк! Большой пес быстро всему научится, если рядом будет умный лис!

– А ты сам овец убиваешь? – удивленно осведомился Надоеда.

Лис был уж никак не крупней его самого.

– Только маленьких ягнят по весне, и то если здорово повезет. Но твоему приятелю взрослую овцу зарезать – раз плюнуть, если умеючи, – сказал лис, с уважением поглядывая на рослого Рауфа. – На самом деле из вас обоих очень даже может быть толк.

– То есть ты хочешь остаться и пожить с нами? Я тебя правильно понял? – спросил Надоеда, вновь, как тогда в ночи, чувствуя таинственное родство с этим странным, лукавым созданием, которое, казалось, каждым своим словом и каждым движением ткало какую-то тщательно продуманную сеть.

– Насчет меня вы, ребята, не беспокойтесь. Я вас не объем, мне мяса много не надо – так, кусок перехватить… – Поднявшись, лис легко перебежал к выходу, выглянул наружу, под дождь, и сразу вернулся. – Мы, лисы, живем на бегу и не останавливаемся, пока не приходит Тьма. Тьма – хорошее дело; когда она приходит, то – поди-ка меня поймай!

– Значит, если мы тебя правильно поняли, ты нам вот что предлагаешь: мы с тобой делимся добычей, а ты за это учишь нас, как правильно жить, чтобы люди не увидели нас и не поймали?

– Вот-вот. Правильно говоришь. А не то Тьма быстренько вас накроет. Тот фермер все шкуры вам свинцом издырявит – и вот она Тьма, бултых!

Перекатившись на спину, лис подкинул в воздух кость овцы, поймал на лету и метнул Надоеде. Тот неуклюже бросился ее ловить и промахнулся на несколько дюймов. В раздражении он прыгнул к тому месту, куда откатилась кость, подхватил ее и оглянулся, ища глазами лиса.

– А я тут, сзади! – Оказывается, легконогий дикарь успел, точно тень, проскользнуть за его спиной. – Чтобы не маячить, папоротник спрячет. Будешь нюхать тропку – съешь овечью…

– Тебя как зовут? – спросил Надоеда.

Проворный лис, казалось, почти не касался каменного пола, скорее он невесомо парил над ним, словно сарыч – в воздухе над холмами.

Вопрос фокстерьера явно поставил его в тупик. В первый раз за все время их знакомства.

– Имя, – повторил Надоеда. – Как нам тебя называть?

– Ну-у… я как бы… типа того… – неуверенно пробормотал лис. Он попросту не понял вопроса, но сознаваться в том не хотел. – А ты, приятель, прикольный. Занятно с вами, ребята.

В старой шахте повисло молчание.

– У него нет имени, – вдруг сказал Рауф. – Так же, как не было его у мышки.

– Но как же они без…

– Опасная эта штука, имя. Кто-нибудь может им завладеть, а с ним и тобой! И попался! По мне, он просто не может позволить себе такую роскошь, как имя. Некому его этим именем называть. Он дикий!

По колючим дебрям перекрученного разума Надоеды вдруг огненным вихрем пронеслось всепоглощающее чувство покинутости. Вот, стало быть, и конец всем его заботам. Он тоже мог больше не отягощать себя именем, не ворошить прошлое, не задумываться о будущем. Ни сожалений, ни памяти, ни потерь! Страхи сменятся осторожностью и опаской, тоску вытеснит голод, вместо горя и душевных мук останется лишь телесная боль. Никому больше не придется открывать душу, он станет жить настоящим, тем единственным мгновением, которое настает и стремительно пролетает – точно муха, которую промахнулся схватить летним вечером во дворе. Надоеда увидел себя смелым, настороженным, спокойно плывущим по течению жизни – без особых нужд, забот и хлопот, прислушиваясь лишь к велениям инстинкта. Он станет красться сквозь папоротники, тая добычу, он будет легкой тенью уходить от погони, спать в надежном убежище… и рисковать жизнью, пока однажды не проиграет. И тогда он в последний раз ухмыльнется и отбудет в последнее путешествие, уступая место другому, еще большему хитрецу… такому же безымянному, как и он.

– Пусть он остается! – крикнул Надоеда, наскакивая на Рауфа, словно щенок. – Пусть! Пусть! Он научит нас, как быть дикими! Дикими!

Он в восторге закувыркался по полу и принялся что есть силы драть когтями и без того уже измочаленную повязку на голове.

* * *

– Весьма неприятные новости, – сказал доктор Бойкотт, глядя на мистера Пауэлла поверх очков. – И боюсь, из ваших слов я так и не понял, как подобное могло случиться.

Мистер Пауэлл нервно переступил с ноги на ногу.

– Ну-у… Если честно, мне очень не хотелось бы во всем винить Тайсона, – ответил он. – Тайсон, в общем-то, славный малый… Но, насколько я понимаю, в пятницу вечером он не заметил, что в вольере восемьсот пятнадцатого внизу отошел кусок сетки и образовалась дыра, через которую восемьсот пятнадцатый сумел среди ночи проникнуть к соседу – семьсот тридцать второму.

На этом мистер Пауэлл умолк, как бы намекая, что ему нечего сказать. Однако доктор Бойкотт продолжал смотреть на него, не соглашаясь с намеком, и после паузы мистер Пауэлл продолжил:

– В общем, после этого на двери вольера семьсот тридцать второго сломалась пружина замка, и обе собаки вышли наружу.

– Но если бы дверь была закрыта как следует, – сказал доктор Бойкотт, – она в таком положении и осталась бы. Поломка пружины ни на что не могла повлиять. Эти двери сами по себе не открываются.

У мистера Пауэлла горели уши от смущения и стыда. В такое положение нередко попадают молодые офицеры, которые из робости, неопытности и неуместного почтения не решаются задавать неприятные вопросы своим старшим годами и тертым жизнью подчиненным, а потом сами оказываются вынуждены отвечать на те же вопросы вышестоящим начальникам.

– Я тоже думал об этом, – сказал он наконец. – Но пружина действительно сломана. Тайсон мне ее показывал.

– Вы уверены, что он не сам ее испортил?

– Не понимаю, зачем бы ему делать это, шеф.

– Затем, например, что в субботу он понял, что накануне неплотно притворил дверь, – с нескрываемым раздражением проговорил доктор Бойкотт, демонстрируя младшему коллеге, что тот и сам мог бы до этого додуматься.

– Наверняка утверждать нельзя, – сказал мистер Пауэлл. – Но если он сам ее сломал, он ведь никогда в этом не сознается, верно?

Он полагал, что подобный ответ избавит его от дальнейшего развития этой темы.

– А вы его спрашивали? – поинтересовался доктор Бойкотт.

– Ну, именно так вопрос я не ставил…

– Говорите толком – да или нет?

Доктор Бойкотт совсем спустил очки на нос, но зато поднял брови. Мистер Пауэлл на миг пожалел, что в реальной жизни, в отличие, скажем, от шахмат, нельзя просто сдать партию – и тем самым отправить просчеты, приведшие к поражению, в историю.

– Ладно, как бы то ни было, – снова заговорил доктор Бойкотт с видом страдальца, который вынужден искать выход из безнадежной ситуации, созданной чужой некомпетентностью, – обе собаки выбрались наружу через вольер семьсот тридцать второго. Что произошло дальше?

– Дальше, судя по всему, они пробежались по всему виварию, потому что в отделе определения беременности оказался перевернут ящик с мышами…

– Полагаю, вы сообщили об этом Уолтерсу? – осведомился доктор Бойкотт таким тоном, словно предполагал услышать в ответ новые откровения безалаберности и легкомыслия.

– Конечно сообщил, первым делом, – ответил мистер Пауэлл, хватаясь за возможность вернуться к бесстрастно-деловому тону, как если бы его компетентность и профессионализм ни на миг не подвергались сомнению.

– Рад это слышать, – парировал доктор Бойкотт, очерчивая этой фразой, как художник-импрессионист – одним мазком, множество не требующих уточнения вещей, которые он вовсе не был рад услышать. – Итак, как же они покинули здание? И в какую сторону убежали?

– Этого никто не знает, – с многозначительной неопределенностью заявил мистер Пауэлл, как будто он уже обращался и в Скотленд-Ярд, и в Общество ветеранов Кольдица[31], и в редакцию «Альманаха старого Мура»[32] и отовсюду получил один и тот же ответ, гласивший, что эта загадка еще более непостижима, чем тайна исчезновения «Марии Селесты»[33].

Доктор Бойкотт громко цокнул языком. У него был вид труженика-верблюда, который каждодневно выносит невыносимое; уж верно, можно простить ему невольную жалобу, когда последняя соломинка грозит сломать спину?

– Вы имеете в виду, что вы с Тайсоном этого не знаете?

– В общем, да, – признал мистер Пауэлл голосом жабы, угодившей под борону[34].

– А вы уверены, что они не проникли в лабораторию Гуднера? – резко и неожиданно спросил доктор Бойкотт.

– Уверен, – в тон ему ответил мистер Пауэлл.

– Абсолютно?

– Да. И сам он тоже уверен. Я его уже спрашивал. Он говорит, что культуры…

– Ладно, – произнес доктор Бойкотт, взмахом руки пресекая поток никому не нужных подробностей, вдобавок отдававших самооправданием. – Он удовлетворен – и слава богу.

Поднявшись, он засунул руки в карманы, отошел к окну и уселся на батарею. Это означало, что, хотя мистер Пауэлл по-прежнему находился «на ковре» у начальства, основная гроза над его головой уже отгремела. На данном этапе шефу нужен был его совет – за неимением лучшего, конечно.

– Полагаю, – сказал он, – вы удостоверились, что они не прячутся в здании или где-нибудь на территории?

– Определенно, – сказал мистер Пауэлл. – Мы с Тайсоном все проверили независимо друг от друга. Я думаю, есть надежда, что они вскоре обнаружатся. Я имею в виду, они могут вернуться…

– Могут вернуться, – задумчиво повторил доктор Бойкотт. – Или их могут нам вернуть. Жаль, у них на ошейниках нет адреса нашего центра. Надо будет изменить вводимые данные. Впрочем, в данном случае поезд, как говорится, ушел. – Он немного помолчал, а потом резким тоном, так, словно мистер Пауэлл затруднился ответить на какой-то вопрос и заставил его ждать понапрасну, спросил: – Ну так что? – Мистер Пауэлл вздрогнул, и доктор Бойкотт пояснил: – Ну так что, по-вашему, нам теперь следует предпринять?

Как раз об этом мистер Пауэлл успел основательно поразмыслить. Ему оставалось только перечислить имевшиеся варианты, возможно, расставить какие-то приоритеты. Но когда он выскажется и умолкнет, принимать решение – и отвечать за него – предстоит уже кому-то другому.

– Можно вообще ничего не предпринимать, – сказал он. – Можно своими силами организовать поиски, не вынося сор из избы. Можно раздать описания пропавших животных всем окрестным жителям с просьбой по возможности отловить, если кто их заметит, и в любом случае сообщить нам. А можно и вовсе в полицию обратиться… Причем три последних варианта, – рассудительно добавил мистер Пауэлл, – не исключают друг друга.

– А к какому варианту склоняетесь лично вы? – настаивал доктор Бойкотт.

– Если честно, шеф, я бы некоторое время не делал резких движений. Десять против одного, что они либо вернутся, либо объявятся где-нибудь, и мы просто их заберем. Если же этого не случится, их можно просто списать. Иначе поднимется шумиха на всю округу и наша репутация будет подмочена, причем безо всякой пользы для дела. Они отсутствуют уже около трех суток и теоретически могут быть на полдороге к Кендалу[35]. Они…

– А если они начнут нападать на овец? – спросил доктор Бойкотт.

– Тогда какой-нибудь фермер пристрелит их и тем самым избавит нас от дальнейших хлопот. Или поймает, сообразит, откуда они, и позвонит нам. В этом случае нам придется умиротворять всего одного дуболома, а не всему графству бесплатный сыр раздавать, – заключил мистер Пауэлл.

– Что ж, может, это и впрямь наилучшая линия поведения, – задумчиво кивнул доктор Бойкотт. – Право же, сейчас неподходящее время, чтобы беспокоить директора по таким пустякам. Действительно, скорее всего, собаки сами вернутся либо их нам вернут… Кстати, что сказал Фортескью, когда вы сообщили ему о восемьсот пятнадцатом?

– Он сказал – что за незадача, столько сил и времени псу под хвост.

– Да уж, точнее не выразиться, – сказал доктор Бойкотт, явно не отдавая себе отчета, что решение поберечь честь мундира и не предавать побег огласке слабо вяжется с его же заявлениями о том, какую ценность представляют подопытные псы. – Если они не объявятся сегодня, результаты проведенных с ними опытов окажутся перечеркнуты, по крайней мере частично. Это особенно касается семь-три-второго – на нем испытываются пределы физических возможностей, и погружения должны происходить строго по графику. Насчет восемь-один-пятого с уверенностью утверждать не берусь, но, по-моему, как раз сегодня Фортескью собирался приступить к тестированию… – Тут его посетила внезапная мысль, и он сказал: – А как по-вашему, не мог Тайсон взять и сам похитить собак?

– На самом деле я думал об этом, шеф. Но вздумай он заняться чем-то подобным, вряд ли он начал бы с тех двоих. Тайсон ведь не дурак и знает, что одному из этих псов делали операцию на мозге, а второй успел прославиться свирепостью и дурным нравом…

– Ну ладно. – Доктор Бойкотт деловито вернулся к столу и взял в руки какие-то бумаги, давая понять, что тема беглецов на данный момент исчерпана. – Итак, перейдем к другим делам. Вы хотели мне еще что-то сказать?

– Верно, шеф, есть еще два вопроса, – проговорил мистер Пауэлл с видимым облегчением. – Первый касается той гуманной ловушки для серых белок, которую Министерство сельского хозяйства прислало нам для апробации.

– И что с ней?

– Сказать по правде, она оказалась не очень-то гуманной, – смущенно хихикнув, сказал мистер Пауэлл. – Она вроде как должна убивать их мгновенно, да? Ну а она в среднем четыре раза из десяти их только калечит. Если хотите, могу нарисовать…

– Меня не очень интересуют технические подробности, – остановил его доктор Бойкотт. – Эта работа не предполагает ни научного прогресса, ни новых открытий. Как бы то ни было, министерство вряд ли потребует результатов раньше чем через несколько недель. Полагаю, белки не станут их торопить, – добавил он несколько шутливо, вызвав на лице мистера Пауэлла улыбку облегчения. – Хорошо бы вы сами придумали более удачную модификацию, такую, что будет срабатывать наверняка. Только не забывайте, устройство должно появиться на рынке по приемлемой цене… Что у вас еще?

– Последний вопрос, шеф, и уж он-то должен вас заинтересовать, – сказал мистер Пауэлл, и выражение его лица говорило: «Вам нужны лучшие места? Пожалуйста, вот билеты». – Помните, вы заказывали налимов, чтобы исследовать, как они меняют цвет в зависимости от фона? Так вот, с полчаса назад звонил Митчелл – они у него, может прямо сегодня доставить. Я ему сказал, что переговорю с вами и отзвонюсь попозже.

– Может Фортескью выделить кого-нибудь на этой неделе, кто мог бы ампутировать им глаза и удалить некоторые части мозга? – спросил доктор Бойкотт.

– Да, он говорит, Прескотт в среду будет свободен и сможет ими заняться.

– Вот и отлично. Пускай их сразу везут сюда, только проследите, чтобы аквариумы были готовы. Ну и конечно, я жду от вас примерный план испытаний.

– Будет сделано, шеф. Э-э-э… Возвращаясь к нашей проблеме… – начал мистер Пауэлл, надеясь продемонстрировать добрую волю и тем хоть как-то восстановить свое доброе имя.

– Да? – не поднимая глаз от бумаг, спросил доктор Бойкотт.

– Следует ли мне представить вам отчет в письменной форме? Дело в том, что пара вопросов еще не прояснена…

– Не трудитесь, – с прежним отстраненным видом сказал доктор Бойкотт. – Я сам переговорю с Тайсоном… Кстати, а что там с той обезьянкой? – спросил он, по-видимому ощущая, что предыдущая фраза прозвучала излишне оскорбительно для подчиненного, который не мог ответить ему в том же тоне, и потому резко меняя тему разговора.

– Обезьянку отправили в цилиндр в пятницу вечером, как вы и велели, – ответил мистер Пауэлл – Получается, на данный момент она пробыла там двое с половиной суток.

– И как реагирует?

– Временами неистовствует, – сказал мистер Пауэлл. – И, как бы это сказать, плачет. В общем, шумит.

– Пищу принимает?

– Тайсон не сообщал, чтобы отказывалась от еды.

– Ясно, – сказал доктор Бойкотт и опять уткнулся в бумаги.

Вторник, 19 октября

– Далеко мы от них сейчас? – прошептал Надоеда.

– Пробираемся леском, поглядим одним глазком, старина… Все леском – одним глазком!

Лис, казалось, даже не произнес вслух ни слова – его ответ как бы телепатически проник в сознание фокстерьера, не потревожив окружающей тишины. Они ползком приблизились еще на три фута к краю весело журчавшего ручья Тарн-Бек.

– Мы отправимся вверх по течению, в сторону фермы?

– Нет! – Лис, прижимавшийся к земле у подножия скалы, казалось, сплющился, точно пиявка, и даже поменял окрас, став из рыжего серым. – Пригнись!

– Что?

– Пригнись, говорю!

Надоеда понял, что следует затаиться в укрытии и наблюдать. Выше по течению ручья, под деревянным пешеходным мостиком, что вел на луга возле Трэнга, плескались и крякали утки с фермы Танг-Хаус. Фокстерьер вдруг остро ощутил, что его черно-белый окрас бросается в глаза, точно столб с почтовым ящиком в конце улицы. Увидев чуть в стороне поросль папоротников, он тихо заполз под бурые перистые листья.

Несколько мгновений спустя Надоеда повернул голову в сторону скалы, где, как он помнил, прятался лис, но рыжего хитреца там теперь не было. Осторожно оглядевшись, фокстерьер заметил его чуть впереди. Лис стелился по земле, вжимаясь брюхом и подбородком во впадину крохотного ручейка, стекавшего в Тарн-Бек с ближнего луга. Внезапно замерев, лис некоторое время лежал совершенно неподвижно в ледяной воде, сочившейся сквозь его мех. Кряканье между тем сделалось ближе. Скоро Надоеда расслышал плеск и барахтанье – утки плавали и резвились в быстром течении всего в каких-то тридцати футах, там, где ручей бежал через луг. Пес ощутил, что весь дрожит. Лис находился теперь в трех прыжках от ручья, хотя Надоеда так и не заметил, чтобы рыжий охотник двигался. Потом терьер снова стал смотреть на короткий отрезок бегущей воды, видимый между кустами ольшаника при впадении меньшего ручейка в Тарн-Бек.

И вот наконец в поле его зрения оказалась утка! Спустившись вниз по ручью, она развернулась, выгребла против течения и нырнула, разыскивая что-то на дне, – только белый треугольник хвоста, покачиваясь, торчал из воды. Надоеда вновь стрельнул глазами туда, где последний раз видел лиса, и уже не удивился, обнаружив, что его там нет. Что же ему-то, Надоеде, следует делать?..

Выбравшись из папоротников, он двинулся было вперед, но тут появилась еще одна утка, а за ней – бурый селезень с блестяще-синими полосками поперек крыльев.

Селезень с уткой тут же поссорились из-за какого-то лакомого кусочка, который она нашла на дне, и, пока они громко препирались и выхватывали друг у дружки съестное, их снесло ярда на три вниз, на мелководье.

Тут-то к ним и метнулся лис – беззвучно, словно струйка рыжего дыма. Казалось, он и двигался-то неспешно, напоминая некую природную силу, принесенную то ли ветром, то ли водой. Надоеда кинулся туда же, но прежде – как ему показалось, намного раньше, – чем он поравнялся с уткой, лис уже скользнул на отмель, сгреб селезня за шею и поволок его, отчаянно бьющего крыльями, на берег и дальше на луг. За ними раздалось многоголосое кряканье и плеск – напуганная утиная стая в панике улепетывала вверх по течению ручья.

Надоеда встретил лиса ярдах в двух от берега. Тот крепко держал в зубах вырывавшегося селезня. За биением крыльев и мельканием лап не видна была даже черная маска на мордочке лиса. Не ослабляя хватки, удачливый охотник закашлялся, и в глаза пса полетело облачко мелких перьев и пуха.

– Мне… мне-то что делать? Ты хочешь, чтобы я… – Надоеда, как ни глупо это выглядело, по-прежнему готов был броситься в опустевший ручей.

– Бежим! – чуть приоткрыв угол рта, невнятно выговорил лис и, не удостоверившись, что Надоеда понял его, побежал вниз по течению, хотя и без излишней спешки.

Вскоре они оказались под прикрытием высокого берега, заросшего ясенем и ольхой, и, пользуясь им, стали пробираться в сторону открытого склона.

Лишь один раз лис остановился, опустил наземь наконец-то затихшую добычу, посмотрел на фокстерьера и ухмыльнулся.

– Скоро ты выучишься ступать неслышно, приятель. В следующий раз первым пойдешь! И уж точно что-нибудь словишь – либо пулю, либо вкусненькое на ужин.

Надоеда ухмыльнулся в ответ.

– Умеешь уток ощипывать? – спросил лис. – Столько перьев летит! Ничего, я тебя научу.

Четверг, 21 октября

Рауф, свернувшись калачиком, укрывался от холодного ветра за большим камнем ярдах в двухстах от вершины Доу-Крэга. Луну затянули облака, так что было почти совсем темно. Света едва хватало, чтобы различить устье обрывистого овражка, круто уходившего вниз.

Надоеда пребывал в беспокойстве. Лис лежал вытянувшись, опустив голову на передние лапы.

– Говоришь, драться, скорее всего, не придется? – спросил Рауф.

– А зачем, старина? Чем быстрее она будет бежать, тем быстрее полетит вниз. Ты смотри только сам с ней не улети… – Лис умолк и покосился на фокстерьера. – Если только ты, приятель, не подкачаешь, все должно пройти как по маслу.

Рауф еще раз заглянул вниз, в непроглядную глубину, и тоже повернулся к Надоеде.

– Короче, слушай сюда, – сказал он. – Она со всех ног будет бежать вверх по склону, уж мы-то с лисом ее погоним. Когда она доберется сюда, то либо проскочит, либо свалится в ущелье. Так вот, миновать тебя или повернуть обратно к подножью холма она ни в коем случае не должна, ты понял?

– Не проскочит, – напряженно проговорил Надоеда.

– Смотри в оба, умник, и все получится, – сказал лис.

И с этими словами побежал следом за Рауфом вниз по склону.

Надоеда устроился под камнем, еще хранившим тепло тела Рауфа, и принялся ждать. Ветер подвывал и постанывал, летя между отвесными стенами ущелья. Капли дождя пахли солью и мокрыми листьями. Потом фокстерьер встал, прислушался и принялся расхаживать взад и вперед возле устья расселины. С западного склона по-прежнему не доносилось никаких звуков охоты. Казалось, Надоеда был единственным живым существом на всем пространстве от Доу-Крэга до Ситуэйт-Тарна…

Спустя некоторое время пес забеспокоился. Вглядываясь в темноту и время от времени тихо поскуливая, он отбежал на несколько шагов в направлении вершины. Отсюда было видно, как далеко внизу, за краем обрыва, тускло поблескивает озеро Гоутс-Уотер. Еще один из великого множества баков с водой, которыми люди оснастили эту недобрую и неестественную землю. Обнюхав тропинку, фокстерьер обнаружил на ней окурок – и испуганно отскочил: ему успел представиться человек-пахнущий-табаком.

Чувствуя себя окончательно сбитым с толку, Надоеда улегся там же, где стоял, потом задрал заднюю лапу и принялся в тысячный раз сдирать с головы клеенку и пластырь. Сегодня его когти нашли за что зацепиться – какую-то складку, которой там раньше не было. Он надавил сильнее, что-то подалось, заскользило… и оголенная макушка ощутила прикосновение холодного воздуха. Отдернув лапу, Надоеда увидел на ней сорванную повязку – мокрую, изорванную, черную. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить, что это такое. Придя в полный восторг, фокстерьер схватил ее зубами, стал грызть, подбрасывать и ловить…

И тут со склона внизу докатилось эхо свирепого лая.

Оглянувшись, Надоеда вдруг понял, что забыл дорогу ко входу в ущелье. Пока он силился что-то сообразить в темноте, снизу приблизилось быстрое цоканье маленьких копыт. Пес бросился навстречу, двигаясь на звук. Он только-только успел добраться до камня, под которым оставил его лис, как на тропинке появилась овца. За ней, щелкая зубами у самых копыт, мчался Рауф.

В это же мгновение из ниоткуда возник лис – и залег на тропе, щеря пасть. Овца повернулась в сторону Надоеды и остановилась в нерешительности. Надоеда бросился на нее, и овца, отшатнувшись, полетела вниз головой в черный провал. Рауф, преследовавший ее по пятам, тоже исчез. Послышался рокот катившихся камней, потом раздалось жуткое предсмертное блеяние, оборвавшееся внезапно и резко. Рауф вновь появился, сверкая белками глаз в скудном свете, и лег, тяжело дыша, в каком-то ярде от края.

– Я видел, как она падала, – сказал он наконец. – Во имя легких и печенки, я не мог остановиться! Я сам чуть не свалился. Ты молодец, Надоеда! Не дал ей развернуться… Эй, погоди-ка! – И Рауф вскинул голову, явно не веря своим глазам. – Что это с тобой?..

– Ты о чем? – спросил фокстерьер.

Но Рауфу было не до разговоров – он принялся обнюхивать и вылизывать глубокий штопаный рубец, тянувшийся через всю голову Надоеды. Помалкивал и терьер. Рауф обращался с ним как с чужаком, постепенно примиряясь с неожиданной переменой в облике друга.

– Так, говоришь, это человек-пахнущий-табаком тебе голову поджигал?

– Точно не знаю. Я же спал, когда это случилось. Просто я довольно часто чувствую, что она как будто горит. Я ведь разок в нее провалился. Если бы не проволочная сетка… – Надоеда нерешительно поднялся. – На самом деле ничего странного, правда. Дырки, ну да. Я видел дырки в крышах. И в машинах. Люди иногда их открывают. И еще трубы. Знаешь, иногда под дорогами с одной стороны на другую тянутся трубы. Как-то раз к нашим воротам пришли люди и стали копать. Я все это видел. Понятно, до того, как появился грузовик…

– Время, время уходит! – поторопил лис. – Вы что, ребята, есть не хотите? У меня, например, брюхо к спине липнет.

Поднявшись, лис отбежал на несколько ярдов, затем оглянулся на двоих псов, по-прежнему лежавших на каменистой тропе.

– Идти-то куда? – спросил Рауф. – Как далеко вниз? Я думал, эта овца будет падать бесконечно! Даже не слышал удара. Далеко, спрашиваю, спускаться?

– Да нет, нет, всего-то бугорок обогнуть. Два шага.

Они и вправду довольно быстро спустились к подножию Доу-Крэга через седловину Гоутс-Хауз. Но лишь через час им удалось отыскать тушу овцы, застрявшую на узком уступе у самого дна Большого ущелья.

Суббота, 23 октября

– Давай, старина, давай! Ломай, круши!

Надоеда раз за разом налегал всем весом своего небольшого тела на сеточное ограждение курятника. Когда проволочные ячейки наконец разошлись, лис в одно мгновение проскользнул внутрь. Терьер еще не успел как следует отдышаться, а его дикий напарник уже забрался в птичник, воспользовавшись трещиной между досками пола, в которую, по мнению Надоеды, не пролезла бы даже крыса.

Внутри тотчас поднялся переполох – послышалось кудахтанье и отчаянное хлопанье крыльев. Еще миг, и в ближнем сарае загавкала собака. В хозяйском доме зажегся свет, на верхнем этаже стукнуло отворяемое окно. Пока Надоеда прятался за одной из кирпичных опор, подпиравших курятник, одновременно мобилизуя все свое мужество, чтобы не удрать без оглядки, – наземь рядом с ним одна за другой свалились две подергивающиеся куриные тушки. Лис ужом вывернулся из щели, и Надоеда вскочил на ноги:

– Собаку слышишь?

– А то! Бежим, старина, бежим!

Голые желтые лапки добычи были настолько горячими, что Надоеда еле удерживал их в пасти. Наверху включили мощный фонарь, и слепящий сноп света заметался туда-сюда, обшаривая двор. Когда охотники нырнули в живую изгородь, сзади бабахнул дробовик.

Лис положил наземь курицу, собираясь перехватить ее поудобнее. И сказал:

– Это тебе не кошек гонять!

Воскресенье, 24 октября – понедельник, 25 октября

В серых предрассветных сумерках Рауф вскочил с моховой подушки навстречу двоим охотникам, вернувшимся из-за Ситуэйт-Тарна. Большой пес был с головы до пят забрызган свежей кровью, на камнях краснели отпечатки его лап. Неподалеку на берегу ручья лежала еще теплая туша суэлдейлской овцы, вспоротая от горла до брюха.

– Я знал, что смогу сделать это, стоит мне только отдохнуть несколько дней, – сказал Рауф. – Оказывается, ничего трудного. Я просто погонял ее взад-вперед через ручей, а когда она стала выбиваться из сил, схватил и свалил. Давайте присоединяйтесь, если хотите…

Он запнулся на полуслове, потому что лис, щурясь против резкого восточного ветра, смотрел на него с какой-то смесью растерянности и презрения. Когда же лис подал голос, было непонятно, говорит он или плачет.

– Дурень безмозглый! Совсем рехнулся! Стоило мне отвернуться, и этот олух уже торчит у всех на виду, как петушиный гребень! Олух мохнатый! Который день меня слушаешь, а так и не поумнел! Сил моих нет, ухожу я от вас! Мне своя шкура дороже…

– Погоди! – закричал Надоеда. – Погоди, лис!

Тот уже отвернулся и затрусил прочь, направляясь к запруде.

– Что такого стряслось-то?

– Начать с того, что ты убил на холме, прямо на тропе, которой пользуются пастухи, да еще и залил все вокруг кровью. А теперь сам торчишь на видном месте – дескать, смотрите все кому не лень, вот он я! Ты что, думаешь, у фермера глаз нету? Он явится сюда и сразу все просечет. Помяните мое слово, парни, – Тьма схватит вас за задницы еще до рассвета!

– Погоди, лис, куда ты-то идешь?

Дикарь зарычал.

– Аррх! Пойти, что ли, сразу на ферму и лечь на пороге! Или голову сунуть прямо в дуло ружья, – проговорил он с горечью. – Все хлопот меньше будет!

И в самом деле, когда из-за вершин Свиррэла и Грейт-Каррса поднялось солнце, причина отчаяния лиса сделалась очевидной. Труп убитой овцы торчал посреди мхов Тарн-Хед-Мосса на самом виду, заметный отовсюду, словно знамя свободы, порванное, но по-прежнему реющее на ветру. К нему со всех сторон начали собираться сарычи, вороны и синие мухи, слетавшиеся, казалось, со всего Озерного Края.


Свиррэл и Каррс


Пока занимался рассвет, Надоеда лежал в пятистах ярдах от входа в пещеру и хмуро наблюдал за тем, как над тушей хлопают крылья и раздается клекот дерущихся птиц. Жадных трупоедов не разогнал даже дождь, налетевший со стороны Даннердейла. Серая пелена скрыла запруду и озеро.

Лис, которого с трудом уговорили остаться, после полудня ушел на западную сторону Блейк-Ригга, откуда была видна тропа, что вела от озера к ограбленной ими ферме.

Тем не менее к закату, когда снова проглянуло солнце и вода в небольших ручейках поднялась и потемнела, ни собак, ни людей в долине так и не появилось. Насквозь вымокший лис, волоча хвост, вернулся к пещере, бормоча что-то насчет «доброго дождя, которого некоторые не заслужили». В этот вечер они не охотились – останков овцы хватило всем троим.

На следующее утро, пока Надоеда блаженно валялся в ставшей уже привычной ямке в сланцевом полу, его разбудил лис. Молча, соблюдая предельную осторожность, он повел фокстерьера к выходу из пещеры.

Внизу, на покрытой мхом пустоши, стоял человек. Он курил сигарету, и две черно-белые собаки, валлийские колли, сопровождали его. Человек тыкал посохом в оголенный хребет почти начисто обглоданной овцы.

Вторник, 26 октября

– А у нас, похоже, крупный хищник завелся, – сказал Деннис Уильямсон. – Точно вам говорю.

Обойдя свой фургон, он с силой пнул заднее колесо.

– Да ладно тебе, – отозвался Роберт Линдсей. – Ты что, правда так думаешь?

Деннис прислонился к беленой стене фермы Холл-Даннердейл и закурил сигарету.

– Не думаю, – сказал он, – а уверен. За неделю с небольшим гибнут две овцы, а ведь еще даже снег не выпал! Как это тебе, Боб? Причем обе валяются на открытых местах, где неоткуда упасть и ноги переломать.

– Где ты их нашел-то? – спросил Роберт. – Где все это было и как ты на них набрел?

29

дают усталым труженикам отдых… – Цитата из трагедии У. Шекспира «Макбет» (акт II, сцена 2, перев. Б. Пастернака).

30

«Пора вставать, – сказал король Карл, последний раз просыпаясь в то далекое холодное январское утро. – Сегодня мне предстоит великое дело!» – Имеется в виду 30 января 1649 г., день казни английского короля Карла I Стюарта.

31

…Общество ветеранов Кольдица… – Кольдиц – средневековый замок близ Лейпцига, где во время Второй мировой войны располагался сверхсекретный концлагерь для особо важных пленных из войск антигитлеровской коалиции; считалось, что побег оттуда невозможен, однако же более 300 узников пытались сбежать, но удалось это лишь 30.

32

«Альманах старого Мура» («Old Moore’s Almanack») – издающийся с 1697 г. по настоящее время ежегодник астрологических и метеорологических предсказаний, основанный британским астрологом Фрэнсисом Муром (1657–1715).

33

«Мария Селеста» («Мария Целеста») – американский бриг, обнаруженный в Северной Атлантике в декабре 1872 г. – на плаву, в отличном состоянии, однако без каких-либо признаков команды. Судьба экипажа и причина, по которой судно оказалось покинуто, до сих пор остаются загадкой.

34

голосом жабы, угодившей под борону. – Английская идиома «попасть под борону» означает «оказаться в бедственном положении»; здесь также аллюзия на строки из стихотворения Р. Киплинга «Пэджет, член парламента»:

Как уцелеть под бороной —

Известно жабе лишь одной;

Однако бабочка с высот

Советы жабе подает.


(Перев. Е. Витковского)

35

Кендал – город в южной оконечности Озерного края, в графстве Камбрия.

Чумные псы

Подняться наверх