Читать книгу Восток, Запад и секс. История опасных связей - Ричард Бернстайн - Страница 6

В самые первые годы XVI столетия – в ту пору, когда совершил свои полные приключений странствия Лодовико Вартема, итальянец на службе у короля Португалии, – в западную литературу проникли мотивы, которые чрезвычайно раззадорили и без того взбудораженное западное воображение, а впоследствии всплывали снова и снова на протяжении всей истории эротического взаимодействия Востока и Запада. Лодовико отплыл от берегов нынешней Саудовской Аравии в сторону Индонезийского архипелага, но высадился уже в Адене, на южном побережье Аравийского полуострова. И там впутался в романтическую связь с местной царицей. Этот сюжет служит своего рода шаблоном, повествовательным архетипом для дальнейших историй.

Рассказ Лодовико богат событиями, в числе которых пример словно бы вывернутых наизнанку важнейших человеческих отношений, то есть любви между мужчиной и женщиной. Иначе говоря, Лодовико, попав в крайне опасное положение, отбросил всякие понятия о рыцарской чести, какие в подобных обстоятельствах могли бы сковывать его в Европе. Он первым поступил так, как впоследствии станет поступать бесчисленное множество западных мужчин, ведущих себя в Азии так, как немыслимо вести себя дома.

В достигшем расцвета мире ренессансного гуманизма, откуда явился Лодовико, в делах любви и секса господствовала официальная доктрина, совпадавшая с учением католической церкви и отчасти унаследовавшая воззрения средневекового рыцарства, хотя в ней уживалось много противоречивых взглядов. Позже богохульный и скабрезный французский писатель Франсуа Рабле (он был на поколение младше Лодовико) сочинит свои насквозь пародийные шедевры, на которые церковь наложит запрет. Так что если сам Лодовико и не являлся образцом верного рыцаря, то он был далеко не одинок. Мир делился на праведников и распутников. Лодовико, несомненно, попадал во вторую категорию, и он сам должен был это понимать. В соответствии с западными идеалами, в которых, разумеется, воспитывался Лодовико, рыцарь (по-итальянски cavaliere) стремился в сражениях завоевать любовь своей дамы, охотно рисковал ради нее жизнью, готовясь пожертвовать собой, если понадобится (во всяком случае теоретически). “Рыцарь и его дама сердца, герой ради любви – вот первичный и неизменный романтический мотив, который возникает и будет возникать всегда и всюду, – писал Йохан Хёйзинга. – Это самый непосредственный переход чувственного влечения в нравственную или почти нравственную самоотверженность, естественно вытекающую из необходимости перед лицом своей дамы выказывать мужество, подвергаться опасности, демонстрировать силу, терпеть страдания и истекать кровью”.[10]

Этот рыцарский идеал чаще всего находил выражение в средневековых турнирах – аристократических спортивных состязаниях, когда двое облаченных в латы всадников неслись навстречу друг другу с копьями наперевес, а какая-нибудь прекрасная девица, затаив дыхание, глядела на них с замковой стены. За любовь нужно было пострадать. Готовность идти на страдания простиралась вплоть до желания спасти невинную девушку от грозящей ей великой опасности – до “охраны девичьей целомудренности”, как выразился Хёйзинга. В сказочном варианте Даму В Башне – известнейшим примером выступает Рапунцель – спасает от злой ведьмы прекрасный принц. Разумеется, идеал не совпадал с действительностью, и для тех, кто отнюдь не являлся рыцарем, особенно для бюргерского населения городов, такое времяпрепровождение, как рыцарские турниры и благородные страдания во имя возлюбленной, казалось всего лишь нелепыми и притворными забавами высших сословий, да и нам, пожалуй, они кажутся немного смешными: в современном мире рыцарство сделалось чем-то вроде пережитка “темных веков”.

В таком контексте рассказ Лодовико о своих любовных похождениях, приключившихся при султанском дворе, выглядит вполне современной пародией на куртуазную любовь, потому что единственная опасность, которая нависала над ним, является ему вовсе не в обличье дракона, которого надлежит убить, и не в обличье ведьмы, которую нужно перехитрить, и даже не в обличье соперника, которого необходимо вышибить из седла: опасность заключается в попадании в любовные сети госпожи. Лодовико изобразил себя персонажем приключенческой истории, где герой не скован такими добродетелями, как любовь, честь и верность, и волен спасать собственную шкуру какими угодно средствами. Это гораздо менее романтичное, но психологически более реалистичное повествование, нежели романы и сказки о рыцарственном самопожертвовании.

Кроме того, Восток в рассказе Лодовико представал местом, где о добродетели можно было забыть. Это край, где вместо строгих ограничений, предписываемых рыцарским кодексом и навязываемых церковью, царит полная свобода нравов. Похождения Лодовико в Счастливой Аравии (Arabia Felix), как ее тогда называли, отделяет от похождений американских солдат в Индокитае долгий извилистый путь длиной почти в пятьсот лет. Место и время этих похождений различаются не меньше, чем языки и обычаи женщин и мужчин в тех краях. Объединяют их главные черты: полное снятие ограничений и возможность делать то, что находится под запретом на родине. К тому же в рассказе о любовных приключениях Лодовико мы находим и другие особенности, предположительно немыслимые на Западе. Например, мы видим пылкую, в высшей степени сексуальную женщину, которая, не делая тайны из своей страсти к якобы превосходящему местных мужчин иноземцу с Запада, выступает полной противоположностью европейского любовного идеала – идеала чистой, целомудренной и даже как будто бесполой возлюбленной.

Лодовико, родившийся около 1470 года, известен как первый гяур, совершивший паломничество в Мекку и Медину. Он умудрился проделать это, став членом мамлюкского гарнизона, охранявшего в 1503 году караван, двигавшийся из Дамаска. Должно быть, он обратился в ислам, чтобы стать мамлюком, потому что мамлюки – это рабы-чужеземцы, захваченные султаном или шейхом, которых обращают в ислам, а потом обучают солдатскому делу; самые известные мамлюки сделались могущественной военной кастой, добившейся самостоятельности и правившей Египтом с XIII до XVI столетия. Подвергся ли Лодовико для поступления в мамлюки обрезанию – операции, весьма болезненной для взрослого мужчины, особенно в те времена, когда местную анестезию еще не изобрели? Сам он об этом не упоминал. Но если он отважился с необрезанной крайней плотью выдавать себя за мусульманина, то его маскарад не только становился более опасным, но и вполне вязался с его всегдашней тягой к притворству: он лгал и лицемерил всякий раз, когда видел в этом выгоду для себя. Обращение Лодовико в ислам независимо от того, делал он обрезание или нет, было не более искренним поступком, чем впоследствии – его клятвы аравийской царице в любви и верности.

Каковы бы ни были личные качества Лодовико, оставленные им описания священнейших для мусульман мест даже знатоки признают удивительно точными. Но Мекка и Медина – это только начало его великих приключений. Из Мекки он отправился в Джидду, чтобы раздобыть лодку и, проплыв по Красному морю, миновав Баб-эль-Мандебский пролив, попасть в Аден, а там сесть на корабль, направлявшийся вначале в Персидский залив, а затем в Индию. В течение многих месяцев он исследовал Южную и Центральную Азию, в том числе территории нынешних Афганистана и Ирана. Он вернулся в Индию, посетил Цейлон, а затем отправился на Суматру, Яву и Борнео. Он стал первым итальянским путешественником, достигшим столь отдаленных земель на востоке. Потом он повернул на запад, побывал на Малабарском побережье Индии, поступил солдатом в португальский гарнизон, переплыл Аравийское море и попал в Танганьику, затем посетил Мозамбик, который уже тогда являлся португальским форпостом, и наконец возвратился в Европу через мыс Доброй Надежды и Азорские острова.

Это было невероятное путешествие, и Лодовико, прекрасно понимавший, какой интерес оно вызовет, опубликовал в 1510 году в Риме “Путешествия Лодовико Вартемы”. Рассказав об увиденных землях, он, по словам великого британского исследователя и первооткрывателя XIX века Ричарда Бёртона, “попал в первые ряды старинных землепроходцев Востока”. Его книга выдержала десятки изданий и переизданий на всех основных европейских языках, а это означает, что многие грамотные европейцы ознакомились с пикантной историей, которая впоследствии служила прообразом многих эротических и романтических сюжетов, сводивших воедино Восток и Запад. История эта приключилась после того, как Лодовико покинул Мекку и высадился в Адене по пути в Индию.

Аден, ныне столица Йемена, был в ту пору оживленным портом в стране, которую Лодовико вслед за древними римлянами называл Счастливой Аравией и которая, по его словам, “подчинялась мавританскому владыке” и “была весьма плодородна и благополучна, подобно христианским государствам”. На второй день пребывания в Адене “некие мавры” подслушали, как один из спутников Лодовико называет его “псом-христианином”, и после этого Лодовико обвинили в шпионаже в пользу Португалии, которая незадолго до того захватила несколько местных кораблей в Аравийском море. Лодовико заковали в цепи и, поскольку султан был в отлучке, потащили “с превеликой жестокостью” во дворец его заместителя, вице-султана. Там, по свидетельству рассказчика, его продержали сорок пять дней, после чего султан возвратился домой с очередной из своих многочисленных войн, и тогда Лодовико повели к самому властелину для допроса.

Лодовико, немного освоивший местный язык, сообщил султану, что является римлянином, но сделался мамлюком в Каире и, побывав в Мекке и Медине, стал теперь “добрым мавром” и рабом султана. Но, когда султан потребовал, чтобы он прочитал мусульманский “символ веры” (имелись в виду, вероятно, какие-то строки из Корана), Лодовико не сумел этого сделать, и султан велел заточить его в замок в городе, который Лодовико назвал Рада (Rhada). Возможно, это современный город Рада (Rada’a) в Йемене, где находятся знаменитейшие в стране средневековые руины.

Через два дня после неудачной аудиенции Лодовико султан во главе своей армии отбыл на войну с султаном Саны (Sana’a), и в этом месте Лодовико прерывает рассказ о своем заточении, чтобы подробно описать султанское войско, щиты, солдатскую форму и вооружение. А затем, вновь обратившись к собственному затруднительному положению, он заявляет, что стал одним из первых европейцев – во всяком случае, со времен падения Римской империи, – совершившим эротическое покорение Востока.

Итак, мы узнаем, что Лодовико попал в беду, притворившись, будто перешел в ислам, солгав о себе и затем угодив в темницу по приказу местного тирана, у которого не было причин проявлять милосердие. К счастью для Лодовико, его не приковали к стене какого-нибудь смрадного подземелья, где о нем забыли бы все, кроме стража, носившего ему хлеб и воду. Ему предоставили возможность прогуливаться по внутреннему двору замка, под окнами (как рассказывал Лодовико) “одной из трех жен султана, которая жила с двенадцатью или тринадцатью смуглыми, почти чернокожими девицами-служанками”. Лодовико сообщал, что в тюрьме у него было два товарища по несчастью и что сообща они решили, что одному из них “следует притворяться сумасшедшим, чтобы лучше помогать остальным”. Когда подошел черед Лодовико разыгрывать безумие (эту задачу он нашел “изнурительной”), он заметил, что привлек внимание царицы и ее служанок: они наблюдали за его представлением со своей выигрышной позиции у окна.

Зная, что царица смотрит на него, Лодовико принялся выказывать безумную храбрость, силу и дерзость. Он даже передразнил султанский допрос: велел овце прочитать вслух “мусульманский символ веры”, а потом, видя, что она молчит, в наказание перешиб ей ноги. Далее Лодовико сообщал, что отдубасил еврея, оставив этого “недочеловека” валяться мертвым, а потом встревал в другие драки, продолжая волочить за собой тяжелые цепи, – пока наконец царица не велела привести его во дворец, к себе в покои, по-прежнему в кандалах, и не принялась восхищенно его разглядывать.

“Будучи умной женщиной, она поняла, что я вовсе не безумен, – писал Лодовико, – и окружила меня заботой: велела выдать мне хорошую постель, такую, на каких все там спят, и присылать мне обильные яства. На следующий день она приготовила мне ванну по тамошним обычаям, с множеством благовоний, и продолжала всячески баловать меня в течение двенадцати дней. Затем она стала приходить ко мне по ночам, в три или четыре часа, и всегда приносила что-нибудь вкусное”.

Вскоре царица начала выказывать признаки любви к этому диковинному узнику-европейцу. Она смотрела на него, писал Лодовико, “словно на какую-нибудь нимфу и возносила жалобы Богу в таких словах: «…О Господи, ты сотворил этого человека белым, как солнце; ты сотворил моего мужа черным, и сын моей черен, и я сама черна. О Господи, если бы только этот человек был моим мужем. О Господи, если бы я родила сына, похожего на этого человека”.

Поддавшись чувствам, влюбленная царица заливалась слезами. Она проводила пальцами по телу Лодовико и обещала, что, когда вернется султан, она позаботится о том, чтобы с пленника сняли оковы. А на следующую ночь она открыто предложила себя Лодовико. Если она ему не по вкусу, сказала она, то он может лечь с кем-нибудь из ее служанок. Когда Лодовико ответил, что, приняв ее предложение, он рискует лишиться головы, она заверила его, что никакая опасность ему не грозит: “Я дам собственную голову на отсечение, лишь бы тебя не тронули”. Но Лодовико, по крайней мере если верить тому рассказу, который он предложил европейским читателям, отклонил любовное предложение царицы. Он рассудил, что, если он согласится, она, конечно же, осыплет его дарами – золотом, серебром и лошадьми, – но и приставит к нему стражу из десяти черных рабов, и тогда ему ни за что больше не вырваться из Счастливой Аравии.

“Я бы уже никогда не смог убежать из этой страны, потому что меня искали бы по всей Счастливой Аравии, точнее ловили бы на заставах, – писал Лодовико. – И если бы я когда-нибудь решил улизнуть, то меня покарали бы смертью или заковали в железо на всю жизнь”. Делясь такими соображениями, Лодовико как бы берет своих европейских читателей в сообщники. Быть может, царица действительно влюбилась в Лодовико, но при всей искренности ее чувства она была наивна, как наивны все примитивные народы. Лодовико же, напротив, был человеком искушенным, но ему приходилось идти на обман, как, например, тогда, когда он пытался уверить султана, что принял мусульманство. Влюбившись в него, царица спасла его от пожизненного заключения в арабской тюрьме, однако ее любовь представляла для узника угрозу уже другого рода, и Лодовико принялся тянуть время, надеясь найти какую-нибудь лазейку.

Наконец возвратился султан, и Лодовико удостоился новой аудиенции. Царица, тоже присутствовавшая в зале, потребовала его освобождения. Когда султан согласился освободить пленника и спросил, куда бы он желал отправиться, Лодовико притворился, что не желает иной участи, кроме как остаться в Счастливой Аравии и до конца жизни быть верным рабом султана. Царица увела Лодовико. Она снова осыпала его поцелуями и сказала: “Если ты будешь угождать мне, то сделаешься важным человеком”. Лодовико прибегнул к привычной стратегии. Он ответил царице, что слишком слаб и голоден, чтобы помышлять о любви. Царица стала каждый день приносить ему “яйца, курятину, голубей, перец, корицу, гвоздику и мускатный орех”. Он поехал вместе с царицей и ее свитой на охоту, а по возвращении восемь дней притворялся больным. Наконец он заявил ей, что “принес обет Аллаху и Магомету” и обязан посетить одного святого в Адене. Царице понравилось такое религиозное благочестие, и она, проявив всегдашнее простодушие, снарядила Лодовико в путь, снабдив его верблюдом и двадцатью пятью дукатами золота.

Оказавшись в Адене, Лодовико разыскал капитана иностранного судна и условился, что после нового объезда Счастливой Аравии поплывет с ним к следующему месту назначения – в Персию. Излишне говорить, что царица больше никогда не увидела объект своей любви.

Странствия Лодовико, совершенные в начале XVI века, относились к самому раннему этапу эпохи географических открытий: всего за несколько лет до этого Васко да Гама проложил морской путь вокруг мыса Доброй Надежды к Индии, а спустя примерно десятилетие другой его великий современник, Фернан Магеллан, отправился в свое знаменитое кругосветное плавание. Иными словами, именно в те годы занималась заря колониальной эпохи, когда Португалия принялась учреждать торговые фактории на Малабарском побережье, а также в Китае, Японии и Южной Америке, хотя минует еще почти столетие, прежде чем Британия создаст Ост-Индскую компанию, и пройдет еще один век, прежде чем Европа покорит значительные по площади территории и добьется политического господства на Востоке. И все-таки уже в “плутовском романе” Лодовико содержится явно читаемая парадигма. Сколько еще в последующие века появится историй о том, как искатель приключений с Запада завоевывает любовь экзотической и миловидной принцессы? Сразу приходят в голову Покахонтас и Джон Смит – новосветская вариация на ту же тему. И дочь индейского вождя, и оставшаяся безымянной султанша из Счастливой Аравии спасают жизнь чужака, иноземца, вступившись за него перед правителем (в одном случае отцом, в другом – мужем), и обе готовы пожертвовать собственной головой, чтобы избавить от смерти приглянувшегося им человека.

Конечно, остается открытым вопрос, насколько правдивы обе эти истории. Зато с уверенностью можно сказать: какие бы события ни стояли в действительности за этими рассказами, они, несомненно, послужили проекциями характерных для Западной Европы эротических фантазий. В китайской литературе, пьесах и опере полно историй о дочерях императора, принцессах, которых отправляют в далекие дикие края, чтобы задобрить какого-нибудь опасного и враждебного властелина. В Азии известно множество историй о женщинах, которые пожертвовали собой во имя любви, отказавшись сделаться императорскими наложницами (существует много вариаций на эту тему), потому что желали сохранить верность простому человеку – своей настоящей любви. Но не существует историй про мужчин из Азии, которые добивались расположения какой-нибудь западной принцессы. Одна из причин проста: азиаты не совершали географических открытий. Они не ездили на Запад. Их вообще не интересовал Запад, если не затрагивалась их собственная внешняя политика. И мужчины там не томились по западным женщинам. В Европе появилось множество книг, посвященных раскрытию тайн азиатского гарема, но ни одна азиатская книга не смаковала любовную жизнь королей Франции и Англии. В западном воображении – например, в опере “Мадам Баттерфляй” – восточная женщина влюбляется в мужественного белокожего мужчину с Запада, но никак не иначе. В коллективном сознании Европы и Америки совершенно невероятна история о том, как, скажем, француженка влюбляется в какого-нибудь заезжего авантюриста – перса или араба (разве что он оказался бы баснословно богатым отпрыском царского рода) и хранит ему верность, даже когда тот изменяет ей.

Рассказ Лодовико Вартемы выступает предтечей многих историй о любовных похождениях западных мужчин на Востоке. Часто случалось так, что европеец или американец проводил несколько холостяцких лет в Азии, а потом, когда приходила пора возвращаться на родину, бросал там подругу – местную девушку. Наверное, он клялся этой девушке в вечной любви и даже, возможно, делал это вполне искренне, потому что девушка была обаятельна и красива, она спасала его от одиночества, изоляции, чувства своей чужеродности и, наконец, утоляла его сексуальный голод. Но потом, через год или два, ему нужно было возвращаться к своей “настоящей” (как он полагал) жизни, а азиатская подруга никак не вписывалась в эти жизненные планы.

Этот сюжет встроен в западную культуру. Спустя почти столетие после первой постановки “Мадам Баттерфляй” на Бродвее вышло ее современное перевоплощение – мюзикл “Мисс Сайгон”, где сайгонская девушка из бара повторяет судьбу трагической героини – японки из оперы Пуччини. Сюжет мюзикла выглядит вполне правдоподобным, если вспомнить, что в 1960-е и в начале 1970-х у многих американцев во Вьетнаме завязывались любовные связи. Такая история (за вычетом самопожертвования девушки из бара, когда ее бывший возлюбленный возвращается во Вьетнам с новой американской женой) вполне могла произойти в реальной жизни.

Приключение Лодовико с царицей Счастливой Аравии – вот предтеча этих современных рассказов о трагической любви. Действительно, вполне можно поверить (если только есть хоть капля правды во всей этой истории), что любовь аравийской царицы к Лодовико была не менее опасна, чем любовь добродетельной Чио-Чио-сан к авантюристу Пинкертону в “Мадам Баттерфляй”, ведь неверность султану была чревата большим риском, возможно, даже смертной казнью. Сам Лодовико не поведал нам, подвергалась ли опасности царица, осыпая его “ласками”, хотя наверняка такое поведение, говорившее о неверности, должно было компрометировать ее в глазах султана, в чьем серале она жила. Лодовико словно намекает, что царица вольна была делать что хотела – возможно, потому что у султана были другие жены, к тому же он часто отлучался на войну, – но такое предположение едва ли было верным. Влюбившись в Лодовико, царица рисковала жизнью, как впоследствии и другие азиатские женщины, готовые пожертвовать собой ради любимых, которые вошли в их жизнь, явившись с далекого Запада. Убежав от ее ласки, Лодовико больше и не думал о ней. Во всяком случае, он нисколько не интересовался ее дальнейшей судьбой: он больше ни разу не упомянул ее в своей книге. А ведь царица, спасшая ему жизнь, по меньшей мере испытывала душевные страдания после его исчезновения, а еще – боль и грусть от мысли о его лживости и неблагодарности, но Лодовико и это ничуть не заботило.

Любовь царицы стала для него лишь орудием. Он воспользовался им, пойдя на лживые клятвы и обещания, лишь бы выкарабкаться из беды, и неужели кто-нибудь осудит его за это? Первые западные исследования Азии были сопряжены с большими опасностями для одиноких путешественников, и мы готовы простить им любые ухищрения, лесть или притворные знаки любви, к каким они прибегали для преодоления этих опасностей. Кто из нас вел бы себя иначе, попав во враждебное окружение на чужбине?

Из рассказа Лодовико можно сделать вывод о привлекательности путешествовавших по Азии западных мужчин в глазах местных женщин. Он, пожалуй, первым высказал мысль о якобы мужском превосходстве европейцев: он завладел вниманием прекрасной султанши благодаря физической доблести, дерзкой отваге (он ведь передразнил самого султана!) и не в последнюю очередь благодаря белизне кожи. Еще до встречи с султаншей Счастливой Аравии Лодовико успел заметить “пристрастие аравийских женщин к белым мужчинам”. Позднее укоренилось мнение, будто мужественному, более обеспеченному белому христианскому Западу суждено соблазнять Восток, причем Восток от этого только выиграет (за редкими исключениями вроде представленных в “Мадам Баттерфляй” и “Мисс Сайгон”). Востоку надлежит обратиться в христианство благодаря проповедям миссионеров и встать на путь материального прогресса благодаря торговле. А еще ему нужно ввести демократическое правление, приняв политическую опеку Запада. Подобные взгляды говорят о непомерной самоуверенности, это своего рода “сентиментальный империализм”, идущий рука об руку с “дипломатией канонерок”. Это уверенность в том, что Запад возьмет верх, а заодно и получит девушку, потому что он лучше, чем Восток.

Но в рассказе Лодовико читалось и кое-что еще, особенно в эпизодах, в которых он прикидывается набожным мусульманином, лживо клянется в любви своей спасительнице, жене султана, и открыто признается в своей неискренности европейским читателям, которые, как он прекрасно понимал, не станут его осуждать. Ведь в центре внимания благополучное бегство героя-авантюриста, а не разбитое сердце султанши. Здесь и происходит смена привычных понятий о нравственности: мысль о том, что на Востоке (считавшемся гнездом лукавства, суеверия и обмана) позволено лгать и в сфере религии, и в сфере чувств, начинает восприниматься как должное. Попадая на Восток, западный мужчина забывал о рыцарском идеале истинной любви, пускай даже женщина, временно ставшая предметом его любви (как в “Мадам Баттерфляй” и “Мисс Сайгон”), вызывала и восхищение, и жалость у западных зрителей, из-за того что сохранила верность своему вероломному возлюбленному. На Западе главным в сюжете оставалось спасение галантным рыцарем дамы или девицы, попавшей в беду, например сказочной Рапунцель, которую злая ведьма заточила в каменную башню. В случае Лодовико, напротив, Дама Из Башни приходит на выручку рыцарю, попавшему в беду, но наградой ей служит отнюдь не вечная любовь, а пренебрежение.

В истории Лодовико ощущается и легкая примесь горечи – как и в более поздних, предвосхищенных ею историях, вроде истории Чио-Чио-сан и Пинкертона (хотя там эта горечь становится гораздо сильнее). Ведь Лодовико мог остаться в Счастливой Аравии, купаясь в роскоши и почете, как князь, обретя “золото и серебро, лошадей и рабов и все, чего бы я ни пожелал”, как и Пинкертон мог бы навсегда остаться в доме над бухтой Нагасаки, где годами томилась и ждала Чио-Чио-сан. Но Лодовико отказался от княжеской жизни, которую мог провести рядом с султаншей и ее двенадцатью или тринадцатью “красивыми служанками”, потому что настоящую жизнь он – европеец, христианин и путешественник – представлял себе иначе, не в плену и неге, будто сокол-любимец в каком-нибудь мавританском дворце. Царице тоже следовало это понимать. Возможно, она и понимала, но все равно дала волю чувствам.

То же самое можно было бы сказать о тех азиатских женщинах, которые спустя столетия бросали вызов родительским или общественным правилам, требовавшим сохранять девственность, и отдавались каким-нибудь западным молодым мужчинам – быть может, студенту, бизнесмену, солдату или просто туристу, который приятно проводит каникулы. Ведь эти женщины тоже должны были понимать, на что идут, и скорее всего, некоторые понимали, хотя через какое-то время молодой человек уезжал домой, а оставленная азиатская женщина, как та аденская царица, больше никогда его не видела.

Разумеется, мы вправе воспринимать истории вроде рассказа Лодовико как фантазии, как проекции эротических грез западного мужчины на полотно восточного экрана. Особенно это относится к пассажу о якобы мужском превосходстве европейцев над азиатами. Позже подобные утверждения стали просто одним из “доказательств” общего доказуемого военного превосходства западной цивилизации. С чего бы, в самом деле, жене правителя, окруженной двенадцатью или тринадцатью служанками, влюбляться в какого-то прохвоста в кандалах, которого ее муж волен был казнить или миловать? Пускай Лодовико и впрямь был силен, дерзок и даже хорош собой, но с какой стати царице показалось, что он в чем-то превосходит ее соотечественников?

Можно найти очень простое объяснение: султанша скучала в серале, где, как мы еще увидим, прекраснейшие в стране девственницы влачили унылое, способное свести с ума, совершенно бессобытийное существование. Султанша, влюбленная в Лодовико, упоминала о своем чернокожем сыне, а это явно указывает на то, что когда-то ее приглашали на ложе султана, и раз она родила ему сына, то, несомненно, пользовалась при дворе значительным авторитетом. Но, возможно, султан уже давно не звал ее к себе на ложе, и она проводила день за днем в полнейшем однообразии. А коли так, то появление буяна и красавца Лодовико очень даже могло пробудить в здоровой молодой женщине дремлющие желания.

Возможны и другие объяснения, в том числе и белый цвет кожи Лодовико. Хотя это больше смахивает на западную мужскую выдумку, чем на правду, особенно если вспомнить, что все происходило еще в доколониальные времена, до того, как в Европе принялись беззастенчиво именовать европейских колонизаторов “высшей расой”. Скорее всего, Лодовико привлек султаншу не цветом кожи, хотя вполне возможно, что он ее действительно привлек. Его появление взволновало ее. Конечно, этот диковинный чужестранец мог показаться ей мужественным. Иными словами, представление о том, что восточные женщины непостижимо влюбляются в западных мужчин, вероятно, не является лишь порождением западной фантазии. Нельзя исключать, что в некоторых случаях такие влюбленности действительно случались, причем достаточно часто, чтобы породить некий социальный и романтический шаблон.

Не знаю насчет Лодовико, но, безусловно, в более поздние столетия какой-нибудь американец или европеец, живший в Азии, действительно обладал особым обаянием. История вроде “Мадам Баттерфляй” тогда начинает выглядеть вполне правдоподобной и из-за этого становится еще более щемящей. В наш просвещенный век западный мужской взгляд на азиатскую женщину как на податливое, покорное и к тому же пылкое существо считается – и является – расовым стереотипом. Но, похоже, имеется и обратный стереотип – когда восточная женщина видит в западных мужчинах посланцев некоей территории свободы, немыслимой на их собственной родине, территории, менее скованной отупляющими обычаями и таящей куда больше возможностей для женщины.

Рассказ Лодовико стал первым свидетельством того, что любовные отношения между Западом и Востоком не обязательно были односторонними и отнюдь не всегда пару составляли пассивная восточная женщина и властный, напористый западный мужчина-эксплуататор. Обе стороны могли проявлять инициативу и осуществлять свои фантазии.