Читать книгу Пармские фиалки - Ричард Брук - Страница 2

Телефонный звонок разорвал сонную похмельную тишину апрельской ночи. Роже чертыхнулся, скатился с кровати и, посмотрев на часы, выругался еще грубее: без пятнадцати девять, а они заснули только в четыре…

Телефон продолжал звонить с настойчивостью судебного пристава.

– Бляяядь, Розочка, заткни эту мерзкую иерихонскую трубу и пристрели к херам того, кто в нее дует… – простонал Верней и закрыл голову подушкой, секундой позже из-под нее глухо донеслось:

– Или пристрели меня.

– Нет, дружок, ты мне слишком дорого достался… – Роже нащупал под одеялом тонкую щиколотку любовника и нежно сжал ее, а свободной рукой снял трубку с аппарата:

– Слушаю… Да, это я… Роже Пикар… Что случилось?

– Месье Пикар, нам конец! Они все отменяют! – по звуку это было похоже на пистолетный выстрел в ухо, и Роже едва не стошнило… Он сглотнул, поморщился и уточнил:

– Кто отменяет?.. Дирекция? Или немцы?

– Да нет же, нет! Монтиньяки! Их в последний момент не устроили условия, и они отозвали согласие на съемки!

– Черт побери… а что с запасной локацией в Бар-ле-Дюке?

– Ужас! У них прорвало водопровод, и затопило все нужное нам крыло!

– Трижды черт… Ну а госпожа де Лонь? Ей звонили?

– Первым делом… Она решила, что, раз ее пансион поставили в конец списка, то и рассчитывать не на что… и затеяла свадьбу дочери, а сразу после нее – какой-то цветочный фестиваль. Сказала, ничего не отменит даже ради президента Франции, не то что ради месье Юнебелля.

Абонент на том конце провода возбужденно кричал, добавляя в речь самые цветистые ругательства, взревывал, всхлипывал и повторял, как заклинание:

– Нам конец! Нам конец! График сорван!.. Это крах, нас всех уволят!..

По мере того, как Пикар слушал, взгляд его все более прояснялся, бродившие в крови остатки хмеля вызывали головную боль, но думать не мешали. Ничего путного пока что на ум не приходило, кроме того, что выходным пизда, и вместо того, чтобы в расслабленной неге наслаждаться телом наконец-то завоеванного Эрнеста, придется спешно одеться, прыгнуть в машину и помчаться на экстренное совещание… что-то решать. До начала натурных съемок в Бургундии, где планировалось полностью отснять эпизоды «Встреча масонов» и «Визит Марии-Антуанетты в замок Таверне», оставалась всего неделя, и если они снова сорвут график, его точно уволят.

– Ладно, Перен. Прекратите истерику, слезами горю не поможешь… Встречаемся через час в офисе и…

– Совершаем коллективное самоубийство, – подсказал Эрнест, окончательно проснувшийся от бурного разговора и сумевший перевести себя из лежачего положения в сидячее; Роже бросил на него укоризненный взгляд и закончил свою мысль:

– …Думаем, что делать, и находим решение. Возможно, оно окажется неприятным, но все же это будет решение. Да. До встречи.

Трубка полетела на рычаг, и Пикар заметался по комнате, как вспугнутая летучая мышь, разыскивая посреди живописного бардака штаны, рубаху и нижнее белье, и то налетал на стул, то спотыкался о пустую бутылку, то запутывался в ковре:

– Черт! Черт! Черт!..

– Если ты будешь поминать рогатого так часто, он непременно явится, – флегматично заметил Верней и в свою очередь потянулся за рубашкой, поскольку мечта о сладком сне до полудня разбилась вдребезги. – По крайней мере, так всегда говорила моя нянюшка, добрая католичка.

– К черту твою нянюшку… ой, прости, я не в том смысле! Это нервы… – Роже осекся и поспешно подошел к дивану, чтобы сгрести любовника в охапку и проверить, не обиделся ли Эрнест на его замечание – но тот лишь усмехнулся:

– Я думаю, кампари и чашка кофе помогут твоим нервам и моей голове… Пойдем к папаше Шарбонно, у него уже открыто.

– Какой еще Шарбонно, какой кофе, о чем ты!.. Мне срочно нужно в контору, если за сегодня-завтра не найдем локацию для съемок Калиостро и Антуанетты в Таверне, меня гильотинируют, как твоего предка…

– Нуууу, одного гильотинировали, это верно, зато другой никогда не пропускал завтрака, и дожил до преклонных лет в Новом Свете, с женой, любовником и кучей разноцветных детей.

Верней высвободился из объятий – сейчас они доставляли больше дискомфорта, чем возбуждали, встал и пошел в ванную, но, прежде чем закрыть за собой дверь, обернулся к Роже:

– А что с моим контрактом? Он-то останется в силе… если тебя гильотинируют?

– Мерзавец! Так вот почему ты согласился со мной переспать!..– Пикар швырнул в него подушку, но Эрнест со смехом уклонился от «снаряда»:

– Да, и как всякая разумная блядь, я сделал это после заключения контракта.

– Можешь не волноваться: мэтр Дуи (1) так вцепился в тебя, что не расстанется ни за какие коврижки… и если ничего не выгорит с «Калиостро», он возьмет тебя на другую картину, про мушкетеров.

– О, ты снял камень с моей печени… – художник картинно привалился к дверному косяку, подобно святому Себастьяну, пронзенному стрелами, и молитвенно сложил руки. – Ладно, настал мой черед доказать, что я умею быть благодарным… поэтому план такой: приводим себя в порядок, чтобы снова стать похожими на благопристойных людей, завтракаем у папаши Шарбонно, чтобы избавиться от желания убивать, и едем в твою контору с радостным известием, что все спасены и локация для съемок найдена…

– То есть как – найдена? – Роже сглотнул. – Что ты хочешь сказать?.. Если это шутка, то довольно жестокая…

– Это вовсе не шутка, – Эрнест вздохнул. – Мне плевать на родословную и гербы, на всю эту дворянскую чушь… но когда нужно помочь другу, очень полезно быть виконтом, имеющим старинный родовой замок в Бургундии.

***

Несколько часов спустя все формальности были улажены или почти улажены. Репутация телекомпании ORTF, французской дирекции картины и лично месье Роже Пикара, «линейного продюсера», как его называли на голливудский манер, а на деле к каждой бочке затычку, ответственного за все, в том числе и за подбор натурных площадок – была спасена.

Ничто не мешало хоть сейчас выехать в Бургундию и начать подготовку к первому съемочному дню. Убедившись в сотый раз, что все параметры запасной локации – замка Сен-Бриз, расположенного в живописном местечке недалеко от Дижона – идеально подходят под режиссерский запрос, Роже окончательно успокоился. Ему в очередной раз повезло.

Замок понравился каждому из тех, чье мнение имело значение для производства фильма, а владельцы проявили неслыханную сговорчивость и уступчивость. Или… аристократическое легкомыслие.

Кто бы мог подумать, что месье Верней окажется таким отзывчивым и без малейших сомнений отдаст родовое гнездо на растерзание съемочной группе! Еще более удивительней была ловкость, с какой он вовлек в эту авантюру своего отца, графа Эжена де Сен-Бриза.

Сен-Бриз пребывал в глубоком трауре по жене и двум дочерям, погибшим три месяца назад в жуткой дорожной аварии, и, казалось, ни один человек в здравом уме и твердой памяти не посмеет к нему сунуться, да еще произнести слово «кино». По крайней мере, Роже точно бы не посмел… но он и не был единственным и любимым сыном графа. Сен-Бриз не смог или не захотел отказать Эрнесту в его причуде, послушно наделил всеми необходимыми полномочиями и даже выразил готовность самолично отправиться в поместье и понаблюдать за съемками.

– Всегда мечтал увидеть, как создают кино… но не ожидал, что мой мальчик сумеет это устроить для меня, – сказал граф, подписывая доверенность, улыбнулся сыну и погладил его по щеке.

Глядя на беднягу-вдовца, бледного, ссутулившегося, обросшего бородой, как русский казак, Роже готов был сквозь землю провалиться, а Эрнест даже не покраснел. То ли лгать отцу было для него в порядке вещей, то ли он следовал каким-то иным, высшим соображениям, но в любом случае Пикару не стоило рядиться в белое пальто и привередничать. Эрнест взялся решать его проблемы и решил, не выторговывая себе дополнительных выгод, просто использовать имеющуюся возможность. Да и не таким уж большим грехом, если рассудить здраво, станет попытка развеять грусть графа, немного отвлечь от случившегося и смягчить горечь потери прикосновением к бурному потоку жизни…

Когда с неотложными делами было покончено, день уже клонился к вечеру, а погода неудержимо портилась: поднимался ветер, с севера, с Ла-Манша, наползали угрюмые тучи и явно замышляли залить Париж дождем на долгие-долгие часы… Благоразумным людям следовало отправиться сперва поужинать в какое-нибудь тихое спокойное местечко, умеренно выпить, пожать друг другу руки и разойтись по домам, чтобы лечь пораньше. Увы, Пикара это категорически не устраивало, и он предпринял отчаянную попытку спасти остаток выходного: позвал Эрнеста на ужин в кабаре «Лидо».

После встречи с графом де Сен-Бризом, и соприкосновения, пусть и невольного, недолгого, с черной аурой семейного горя, предложение звучало просто неприлично… но к удивлению Роже, Верней принял его, и принял легко.

Примечания:

1. Морис Леон Дуи, более известный как Макс Дуи – французский художник, много работавший в кино как художник-постановщик, в частности, на картине «Жозеф Бальзамо», о которой идет речь.

ГЛАВА 2. Нет вестей из Лондона…

Эрнесту не особенно хотелось куда-то идти с Роже – с этим назойливым парнем он и в самом деле переспал больше из карьерных соображений, чем по влечению, и уж тем более, по зову сердца – но еще меньше он хотел оставаться дома, в гордом одиночестве. У него в мастерской накопилось множество незаконченных заказов – портретов и жанровых миниатюр, рекламных плакатов, и в общем-то, было чем себя занять на весь вечер, а то и до утра. Более того, работой следовало заняться, как сказал бы доктор Шаффхаузен (и строго бы посмотрел…), ведь авансы за большую часть картин были не только получены, но и благополучно потрачены, и заказчики проявляли нетерпение… не говоря уж о кредиторах.

Увы, Эрнест был художником, а не бухгалтером или маляром; он не мог начинать работу в девять, а заканчивать в шесть, и не мог включить свой мозг на нужные обороты, просто нажав на кнопку «живопись», подобно тому, как рабочий на заводе включает станок… Механически же водить кистью по холсту или куском сангины по бумаге, изображая перед самим собой тщание и прилежание, не имело никакого смысла. Эрнест именовал такие сеансы суходрочкой – пустые движения туда-сюда, усталость и раздражение без тени удовольствия, и никакого удовлетворения в итоге. Ну и зачем, ради чего?..

Шаффхаузен был далеко и не мог его ни поощрить, ни пожурить, мать снова куда-то сбежала с очередным любовником-торчком, и глупо надеяться на поддержку и порцию ласки для преодоления кризиса… отец сам нуждался в помощи, да и не умел он никогда вдохновлять, в лучшем случае, глядя на работы Эрнеста, ронял:

«Хороший рисуночек», или «Интересно… напоминает Пикассо» – вот и все.

А Лондон… Лондон молчал. Именно это и было – отчасти – причиной творческого застоя, выматывало нервы, выводило из себя, подталкивало снова запить или вернуться к кокаину…

Эрнест хорошо знал свою импульсивную натуру, способную мгновенно переходить от неистового возбуждения к полной апатии, из экстатического вдохновенного разгула нырять на самое дно черной пропасти депрессии, от гедонистических пиршеств плоти – к аскетическому самоистязанию… Это было мучительно, но неисправимо.

Терапия Шаффхаузена, долгая и скрупулезная возня с душевными травмами, вкупе с правильно подобранными препаратами, помогла, научила анархиста жить среди нормальных людей и даже довольно правдоподобно изображать социальную адекватность и благонадежность, когда ситуация того требовала… но оба – и врач, и пациент – знали, что по сути Эрнест Верней не изменился, лишь стал более осознанным и устойчивым к внешнему давлению. И… более разборчивым в способах подрыва телесного здоровья: алкоголь и никотин остались друзьями и спутниками месье Вернея, но наркотики были изгнаны вон. По крайней мере, вот уже несколько лет ему удавалось держаться, даже в богемном Лондоне, где, кажется, не кололись и не нюхали только голуби и бродячие кошки – да и то Эрнест за них бы не поручился.

– Вам нужен спутник жизни, Эрнест. Нужны постоянные, стабильные, теплые отношения… желательно с женщиной. Желательно, с добрым и спокойным характером, но с хорошим сексуальным аппетитом. Вот тогда, увидев вас спокойным, удовлетворенным, много и плодотворно работающим, я сочту, что выполнил все свои врачебные задачи и сам буду за вас спокоен, – сказал ему доктор прошлой осенью, во время обеда в маленьком итальянском ресторанчике в Сохо.

Это была незапланированная встреча: Шаффхаузен прилетел на конференцию, посвященную новым методам лечения шизофрении, а Эрнест случайно увидел его фотографию в газетном репортаже с открытия… Дальнейшее было дело техники, разыскать отель, где остановился именитый французский профессор-психиатр, оказалось легче легкого.

Шаффхаузен, хотя и удивился необъявленному визиту, выразил искреннюю радость от встречи с бывшим пациентом, что в свое время доставил ему массу беспокойства и неудобства – но вместе с тем и множество приятных моментов, как профессиональных, так и личных… Бездетный, состоящий в вынужденном браке и (что уж там скрывать) довольно холодный в эмоциональном плане доктор неожиданно для себя привязался неистовому художнику, и после формального завершения терапевтических отношений они стали кем-то вроде друзей… или, скорее, крестного и крестника, поскольку Шаффхаузен в прямом смысле слова помог Эрнесту заново родиться на свет, вытянул из суицидального мрака и дал билет в новую жизнь… Может, и не безумно счастливую, но уж точно не скучную и -реальную.

Стремясь показать, какой он хороший ученик, и насколько освоился в реальности, Верней и пригласил доктора на обед в тот самый ресторанчик. Беседа между ними с первых минут потекла живо, без всякой неловкости, и ни разу не споткнулась. Они не заметили, как прикончили бутылку кьянти и… попросили еще одну. На середине этой второй бутылки Шаффхаузен и пожелал для Эрнеста «стабильных отношений с хорошей и спокойной женщиной» – и тогда он рассказал доктору об Эррин, с которой познакомился пару недель назад в ночном клубе…

Шаффхаузену оказалось достаточно четверти часа, чтобы понаблюдать за ним, слушая историю нового увлечения «самой прекрасной девушкой на свете», и вынести сухой и беспристрастный вердикт:

– Я вижу, что вы захвачены чувством, Эрнест, захвачены глубоко и сильно, как всегда… и по этой причине склонен думать, что ваша оценка происходящего между вами и Эррин не совсем объективна.

– Что вы хотите сказать, доктор? – он сразу же встопорщился, оскалил зубы, готовый ринуться на защиту своей дамы, но Шаффхаузен искусно уклонился от столкновения:

– Лишь то, мой юный друг, что помню о вашем стремлении следовать принципу -«все или ничего», а еще о склонности принимать желаемое за действительное, когда речь идет об объекте, на который в данный момент направлено ваше страстное влечение… Посему – будьте осторожны, Эрнест, не теряйте головы, насколько это возможно, и ничего не делайте через силу. Вот и все, что я хочу вам сказать.

Тогда Эрнест расстроился и немного обиделся, что доктор не пожелал заочно разделить его восторги избранницей и проявил сдержанный скепсис, а при личном знакомстве с Эррин, что состоялось в том же ресторане через пару дней, принял «Йемайю» (1) весьма холодно.

Стоило Эррин удалиться в дамскую комнату, как Шаффхаузен не упустил случая еще раз предостеречь художника от излишней восторженности и доверчивости, и даже позволил себе нарушение личных границ, немыслимое для психиатра, но допустимое для отца:

– Мисс Уэлш прекрасна, восхитительна и чувственна, Эрнест… ваш жгучий интерес к ней естественен и понятен… но, говоря о том, что вам нужны стабильные отношения, я подразумевал женщину совсем иного типа и склада. Вы уж простите меня, старика, за откровенность.

– Прощаю… – сквозь зубы ответил Верней, в тот момент клятвенно пообещавший себе, что больше никогда не позвонит и не напишет этому бесчувственному сухарю… но все же благодарность и память о «старых добрых временах» помогла мирно закончить ужин.

***

…Шаффхаузен оказался пророком: меньше чем через два месяца бурному роману пришел конец. Эррин бросила Эрнеста, как ненужную вещь, и уехала в Эдинбург с набирающей популярность музыкальной группой – предварительно закрутив роман с солистом…

Эмансипированная донельзя, впитавшая идеи радикального феминизма вместе с дымом марихуаны и парами водочных коктейлей, свято уверенная в полном интеллектуальном и нравственном женском превосходстве над самцами, она сочла необходимым перед отъездом объясниться c любовником… объясниться на свой манер.

Все было обставлено как романтическое свидание, в их особенном месте: задней комнате крохотного магазинчика эзотерики и магических безделушек со всего света, хозяйкой коего была сама Эррин. Цветные свечи, расставленные повсюду, аромалампы, источавшие чувственные, сладкие запахи тропиков, мягкие циновки, текила и дынная водка, манго, смуглое, тонкое женское тело, полностью нагое, тающее его объятиях – Эрнест чувствовал себя Гогеном на Таити… а после, когда Эррин его оседлала и выплясывала на члене свой дикий ведьминский танец, то скаля зубы, то стеная от страсти, как течная дикая кошка, он отвечал ей сильными неутомимыми толчками – но думал, что однажды она его прикончит. Отравит или перережет горло. Или задушит во время сна его собственным ремнем.

О, если бы он знал, как близок к истине!.. Она и в самом деле прикончила его через несколько минут, едва остыла после оргазма – не физически, а душевно. Разнузданный жаркий секс двоих счастливых дикарей перетек в аутодафе, но лишь для одного из них, виноватого лишь в том, что был мужчиной. Слишком мужчиной. Трезвея от слов Эррин, жаливших и хлеставших без пощады и передышки, Эрнест узнал о себе много нового… и дело было вовсе не в его дурном характере «настоящего лягушатника» или природной вспыльчивости. Претензии мисс Уэлш касались иных сфер.

– Ты дикий зверь, Эрнест… первобытный охотник. Ты говоришь, что поддерживаешь идеи женской свободы, но сам не имеешь понятия, что такое настоящая свобода для женщины! Не терпишь, не уважаешь ее… Ты обвиняешь свою мать, коришь ее за то, что она живет, как хочет… а в чем, в сущности, она провинилась, кроме красоты и таланта?.. В чем ее грех – лишь в том, что не захотела всю жизнь служить прихотям мужа и детским капризам!.. Я ненавижу поработителей… и худшие поработители – дети и мужья! Ты вечно ссоришься с отцом, бранишь его, называешь ретроградом, но по сути – ты такой же как он, тиран, шовинист и собственник… и донжуан, считающий, что красавчику все сойдет с рук.

Пораженный, сбитый с толку, он пытался защищаться:

– Эррин, милая, что ты несешь?.. Разве я обидел тебя хоть однажды?..

– Нет, но ты сделал еще хуже… ты опутывал меня своей проклятой красотой, как цепями, пролезал ко мне в душу, в самое нутро, а я никому этого не позволю! Ты говорил со мной о любви, а сам хотел посадить меня в клетку, превратить пуму в домашнюю ожиревшую кошку!..

– Я вовсе не этого хотел…

– Нет, хотел! Хотел, чтобы мы поженились, ты даже кольцо купил… какая дикая пошлость! Еще немного, и ты предложил бы мне нацепить фату, белое платье и идти в церковь!

В ее устах это в самом деле звучало глупо и пошло, и щеки Эрнеста начало жечь от стыда, словно он мальчишкой попался на мелкой краже. А про кольцо, вероятно, ей рассказал Терри, музыкантишка из клуба – начинающий рок-идол… Больше и некому! Должно быть, решил отплатить за недавнюю ссору, за сломанную гитару и разбитый нос… вот уж точно – пошлость…

Для Эрнеста было неожиданным сюрпризом, что, оказывается, его Эррин не отличается безупречным вкусом. Он все еще надеялся ее переубедить:

– Мне казалось, что и ты хочешь того же… Я думал, что ты любишь меня так же, как и я тебя – а если так, то почему бы нам не быть вместе?.. Предпочитать любимого всем прочим – разве это означает сидеть в клетке?.. – но Эррин только смеялась, летая по комнате, наступая на погасшие свечи, и, продолжая бросать упреки и обвинения, собирала вещи для отъезда:

– Эрнест, Эрнест, какие глупости ты болтаешь!.. Теперь, когда Европа наконец-то прекратила воевать и бряцать оружием, и женщины могут пить нормальные противозачаточные и не рожать, могут как угодно распоряжаться своим телом, а значит, свободны, сво-бод-ны – о каком еще «предпочтении любимого» ты сочиняешь?..

– Но почему же нет, Эррин?! Если ты свободно выбираешь свою любовь… где же здесь насилие?

– Да потому что я хочу не одного тебя, а многих мужчин!.. Везде и всюду… иногда одновременно… но такой, как ты, никогда не сможет этого принять! Тебя бесит, когда я смотрю на других… и ты никогда не соглашался переспать с Терри, позвать его в нашу постель!..

– Потому что он мне никогда не нравился! – Эрнест, сам того не желая, начал приходить в бешенство – должно быть, Эррин поставила себе цель вывести его из равновесия: – Полагаю, не у тебя одной есть право голоса?..

– В этом и проблема! Ты считаешь, что у мужчин есть привилегии в любви, и только на словах признаешь право женщины что-то решать… – и еще многое, в том же роде. В конце концов он оказался виноват даже в том, что был чересчур искусным любовником, и пытался привязать к себе с помощью множественных оргазмов.

…После ее ухода и скоропалительного отъезда в Эдинбург – на правах личного ассистента Терри Кука, восходящей звезды рок-сцены – Эрнест отправился в рейд по всем злачным местечкам Сохо и не просыхал два дня… Это не могло помочь от боли, но удержало его от наихудшей глупости: броситься вслед за вероломной подругой, с намерением вернуть или убить. Вот бы она посмеялась, и новый любовничек вместе с ней… Нет, нет, этого женщина не дождется, он не собирался выставлять себя героем бульварной мелодрамы.

Разрыв болел, как нарыв, как кровоточащая рана на месте отсеченной конечности, но если Шаффхаузен чему и научил его, так это осознанию и терпению… Любая боль со временем проходит, и утрата любви, измена, разлука лишь напоминание, что ты -жив, потому что способен чувствовать. Просто потерь и предательств за последние шесть лет было как-то уж очень много. Сезар, Лидия, потом -Жан, благополучно женившийся «на ком положено», и вот теперь Эррин Уэлш, женщина с телом богини, лицом ребенка и душой ведьмы… Очередная обманувшая надежда успокоить сердце и обрести пресловутую «нормальную жизнь».

Разбитое сердце лучше всего лечится путешествием и переменой обстановки. В Париже Эрнеста поджидали кредиторы, но он при первой же возможности пересек Ла-Манш и вернулся в пустующую студию на Монмартре. Как раз вовремя, чтобы стать свидетелем трагедии, произошедшей с мачехой и сестрами, и неожиданно снова оказаться единственным законным наследником графа де Сен-Бриза – и единственной опорой отца… Это было совсем нелегкой ношей, но Эрнест не жаловался. Второй раз в жизни он почувствовал, что действительно нужен отцу, и не хотел его подвести.

Провокационная затея со съемками кино в фамильном поместье для посторонних выглядела шуточкой на грани фола – однако Шаффхаузен наверняка сказал бы, что это хорошая терапия… Эрнесту оставалось только благодарить судьбу или Провидение, или его величество случай, что Розочка – Роже Пикар – налетевший на него в Люксембургском саду и сейчас же пригласивший на аперитив, влюбился как подросток и удачно устроил предмету обожания собеседование на киностудии «Гомон».

Теперь у Эрнеста был годовой контракт на работу, а у Роже – законный повод требовать воздаяния.

Верней умел быть благодарным, и если не всегда вовремя гасил денежные долги, то дружеские и любовные возвращал исправно, порой и с процентами. Вот почему сейчас он собирался на вечеринку в «Лидо».

Да и не так уж плоха вечеринка сама по себе: все лучше, чем сидеть в темной комнате, с холодными руками и горящей головой, и гипнотизировать взглядом телефон – заранее зная, что вестей из Лондона не будет…

Примечания:

1. Йемайя, Йеманжа – в мифологии йоруба богиня-мать, покровительница женщин, воплощение реки Огун. Впоследствии культ Йемайи прижился и широко распространился среди чернокожего населения Латинской Америки, слившись с католической традицией почитания Богоматери. Изображается как прекрасная женщина в диадеме и с цветами в руках. Считается, что моряк, увидевший Йемайю, в этот день погибает в море…