Читать книгу Контрабанда без правил - Ричард Цвирлей - Страница 3

Суббота, 8 марта 1986 года, 5:13

Размеренный стук колес поезда действовал усыпляюще. Большинство пассажиров купе давно уснуло. Неудивительно, ведь все они возвращались после утомительного путешествия. Это была не очень длительная поездка, согласно расписанию она продолжалась не более восьми часов. Скорым поездом из Берлина до Познани ехать было недолго. Утомительными были переживания большинства пассажиров. Собственно, возвращение в Польшу было отдыхом после мучительного пребывания в Берлине.

Пассажиры, возвращавшиеся из этого города, делились на три категории. К первой относились немцы из ФРГ. Они составляли элиту поезда. Их легко было узнать по фирменной, стильной одежде, недоступной среднестатистическому поляку. Они ехали, в основном, первым классом с небольшим багажом, уверенные, что в этой дикой стране они смогут решить какие-то свои дела. Некоторые из них ехали, чтобы развлечься, так как Польша была для них настоящим эльдорадо. В гостиницах и лучших ресторанах они расплачивались твердой валютой, а пересчет цен был для них очень выгодным. Любой немец хотя бы на минуту мог почувствовать себя владельцем фабрики Круппа.

Ко второй относились поляки, возвращавшиеся домой из ФРГ, то есть из Западного Берлина. Их было немного, потому что власти неохотно разрешали выезд соотечественников на Запад. Хотя в последнее время паспорта все чаще стали выдавать желающим посетить страны с «отсталым общественным строем», не отказавшиеся от капиталистической системы ценностей и не вступившие на путь социалистического развития. Они должны были указать в паспортном отделе важную причину поездки и обязательно предоставить приглашение от гражданина, проживающего на Западе. Приглашающий должен был заявить в приглашении, что берет на себя все расходы на содержание гражданина ПНР. Конечно, орган, выдававший загранпаспорт, и гражданин, хлопотавший о поездке, знали, что приглашение – фикция. В последнее время его можно было приобрести за доллары на черном рынке. Везунчик, купивший приглашение и на этом основании получивший паспорт, вовсе не собирался ехать в гости. У тех, кто выезжал, были свои планы на пребывание за «железным занавесом». Чаще всего коммерческого характера. Польские туристы выезжали из страны, нагруженные польской водкой и сигаретами из сети валютных магазинов «Певекс». Товар они продавали на немецких блошиных рынках в два-три раза дороже. В страну возвращались, в основном, с приобретенной электротехникой: видеомагнитофонами, магнитофонами и все более популярными плейерами. Одна такая поездка в случае продуманного деньговложения без проблем приносила десятикратную прибыль. Неудивительно, что поездки в Западную Германию становились все популярнее.

Третьей категорией были те, кому повезло меньше, и у них был паспорт для поездок в страны народной демократии. Максимум, что они могли, это приобрести в «Орбисе» экскурсию по Восточному Берлину. В столице ГДР они продавали джинсы из «Певекса», солнечные очки от частников, российские перфораторы и даже перочинные ножи, которые продавали на местных рынках расквартированные в Польше советские солдаты. Домой выгодно было привезти тефлоновые кастрюли и чайники, скороварки, соковарки и недоступные в стране средства по уходу за новорожденными.

Всех пассажиров, ехавших в Польшу поездом Берлин-Познань, официально называвшимся «Беролина», объединяло одно: бурное выражение радости после пересечения границы. На станции Берлин-Лихтенберг застолье в поезде раскручивалось постепенно и скорее робко, а после пересечения польско-немецкой границы алкогольная эйфория захлестывала почти всех пассажиров. Некоторые пили на радостях, потому что смогли перехитрить таможенников, принципиально изымавших контрабанду, другие, у кого отняли часть перевозимого товара, заливали горечь поражения.

Таможенники были проклятьем. Полчища грабителей в зеленых мундирах бросались на поезд, как пираты на корабль, груженный золотом. Они забирали товар по своему усмотрению, но никогда не изымали всего полностью. Им хватало части добра, ввозимого в Польшу, так как они знали, что нельзя стричь овец догола. Они выбирали для тщательного досмотра лишь некоторых пассажиров, а остальных, менее подозрительных, оставляли в покое. Так, большинство вернувшихся в страну без проблем проходило через сети таможни.

Везло и Каролю Вуйтику, возвращавшемуся из Западного Берлина в этом году в седьмой раз. Каким-то невероятным и необъяснимым для него самого образом в немецком посольстве в Варшаве ему выдали визу на полгода. Всем выдавали на два месяца, а ему на целых шесть. Он не знал немецкого языка, поэтому не догадывался, что приглашение, купленное им на Лазаревском рынке, выписано Свободным университетом Берлина аспиранту кафедры археологии Средиземноморья в рамках бесплатных занятий с целью углубления полученных знаний. Достаточно было вписать в нужной графе имя и фамилию аспиранта, и можно было начинать процедуру. К счастью для Кароля, сотрудник Службы безопасности, выдававший паспорта, тоже не знал немецкого, поэтому не увидел ничего странного в том, что маляр Вуйтик Кароль, сын Мечислава, будет углублять знания по археологии. Впрочем, недостаточная социалистическая бдительность не была связана с недобросовестностью или необразованностью, причиной был серый конверт, где лежало сто марок, прилагавшийся к заявлению Вуйтика о выдаче паспорта. А работнику немецкого посольства было все равно, кто поедет по этому приглашению, так как в последнее время все сотрудники представительства точно выполняли распоряжение правительства в Бонне о том, чтобы не чинить препятствий полякам, желающим выехать в Германию, потому что большинство из них – это преследуемые в ПНР деятели оппозиции. В приглашении Вуйтика речь шла о 6-месячном обучении, поэтому старательный сотрудник выдал ему визу на полгода.

В очередной раз Кароль возвращался в Познань счастливый, потому что опять в его сумке лежали два дешевых магнитофона и четыре радиомагнитофона. И на этот раз таможенников не заинтересовал его багаж. Впрочем, его купе вообще не проверяли, поэтому на станции Куновицы, как только таможенники вышли, он и остальные коммерсанты сразу вынули из своих сумок бутылки с немецким пивом и виски из торговой сети «Альди». Стоило пожертвовать парой бутылок, потому что был важный повод выпить.

Поезд резко дернулся и снова стал замедлять ход. Кароль, в стельку пьяный, проснулся и осмотрелся вокруг. Он не сразу вспомнил, где находится. Но спустя минуту, когда глаза привыкли к темноте, он понял, что сидит в темном купе поезда. Вместе с другими пассажирами в приятной и дружественной атмосфере они опустошили несколько бутылок. Он почувствовал сухость во рту, но, к счастью, вовремя вспомнил, что между сиденьем и стенкой вагона спрятал еще одну бутылку «Берлинер Вайсе». Он нащупал округлые формы и довольный вытащил бутылку пива. Ножом осторожно снял крышку, а потом одним глотком выпил содержимое.

Он почувствовал, что мир снова приятно закружился, но при этом мочевой пузырь, не опорожняемый от самого Берлина, начал опасно пульсировать. Вуйтик резко поднялся и, бормоча что-то себе под нос, стал пробираться к двери, перелезая через протянутые ноги спящих попутчиков и сумки, поставленные на полу, потому что они уже не помещались на верхних полках для багажа. Через минуту он был в освещенном тусклым светом коридоре. Он осмотрелся вокруг и решил, что ему ближе в туалет слева. Его отделяло от него шесть купе и баррикада из больших сумок, наполненных дефицитным товаром, поставленных в несколько этажей вдоль всей трассы. Он двинулся в этом направлении, с трудом пробираясь. К счастью, в коридоре никого не было, не нужно было толкаться среди людей. Мочевой пузырь стал отзываться пронизывающей болью, расползающейся внизу живота. Он почти добрался. Осталось пройти мимо большой пирамиды багажа. Вдруг дверь между двумя вагонами открылась и оттуда вышли двое железнодорожников. Кароль, несмотря на усиливающуюся боль, прижался к стенке, чтобы пропустить двух мужчин. Но вскоре он понял, что совершил ошибку, потому что они не собирались идти вглубь вагона. Первый, худощавый и низкорослый, решительно двинулся вправо и вошел в туалет, а через некоторое время и второй исчез в небольшом помещении, с грохотом закрыв за собой дверь.

– Черт, – взвыл Кароль Вуйтик и почувствовал, что спешить больше некуда. Правая штанина его импортных джинсов стала неприятно мокрой.

12:15

У младшего лейтенанта Теофиля Олькевича из Воеводского комиссариата Гражданской милиции в Познани была срочная работа. Поэтому он злился. Кроме того, сегодня была выходная суббота, а он вынужден был работать. Он сидел в кабинете, который делил с двумя другими милиционерами, и писал на могучей печатной машинке «Лучник». Печатать он не умел. Он постоянно ошибался, нажимая не на ту клавишу, к тому же рычаги литер постоянно цеплялись друг за друга, и Олькевич, проклиная все на свете, поднимал крышку и разделял сцепившиеся литеры. После нескольких таких операций все пальцы были измазаны чернилами, поэтому его раздражение росло с каждой минутой и в этот момент достигало примерно шестого этажа «Окронгляка». Он был в кабинете один, его сослуживцы час назад поднялись этажом выше к девушкам из отдела кадров, которые, несмотря на выходной, пришли сегодня утром в комиссариат на торжественную встречу всех сотрудниц с комиссаром воеводства по случаю Международного женского дня. Коллеги заранее купили на собранные деньги несколько букетов гвоздик на Ежицком рынке и пошли вручить женщинам по случаю их праздника. Теофиль тоже скинулся на цветы и хотел идти наверх, потому что посиделки в отделе кадров могли быть вполне приятными. Женщины каждый год в знак благодарности покупали своим коллегам что-нибудь из спиртного. В этот день даже старшие по званию офицеры выпивали за здоровье прекрасных дам, и никто не возмущался по поводу распития спиртных напитков на рабочем месте. Теофиль определенно любил выпить и поэтому сейчас злился еще больше из-за того, что был вынужден сидеть за машинкой, печатать идиотские показания мелкого мошенника и воришки Филипяка Мариана, сына Тадеуша, обворовывавшего одиноких женщин на территории всего воеводства. Он должен был сделать это сам, потому что сегодня не мог пойти к девушкам из машинописного бюро и попросить набрать текст.

И вообще ему хотелось выпить, в это время все вокруг праздновали, а он сидел здесь, стучал по клавишам, и у него плохо получалось. Он охотно послал бы все это куда подальше, но его начальник, майор Мартинковский, уже договорился с прокурором района Вильда, чтобы тот рассмотрел материалы дела и принял решение об избрании меры пресечения в отношении задержанного Филипяка Мариана, сына Тадеуша, уже отсидевшего положенные 48 часов до выяснения обстоятельств. Мартинковскому тоже неудобно было беспокоить прокурора Витковского в женский день, но что поделать. Теофиль, занимавшийся этим делом в воеводском комиссариате, знал, что он должен это написать и точка.

Он остановился на минуту и полез в шкафчик. Там стояла почти допитая вчера бутылка «Балтийской». Он взял ее, посмотрел на этикетку с изображением корабля на голубых балтийских водах, а потом на бутылку на просвет. Он недовольно надул губы, определив, что жидкости осталось совсем немного. Нельзя, чтобы оставшееся испортилось, подумал Олькевич и быстро допил водку прямо из бутылки. Он поставил ее обратно в шкафчик и вынул из кармана пачку сигарет «Экстра» крепких без фильтра. Эти сигареты он любил больше всего. Хоть вонь от них была невыносимой, но они, по мнению младшего лейтенанта, были намного лучше других, доступных в киосках «Рух» табачных изделий. В последнее время в продаже стали появляться новые импортные сигареты, российские «Космос» и югославские «ДС». Но Теофиль не любил чужой продукции. Он предпочитал отечественные сигареты, несмотря на запах тлеющего старого матраца. Потому что «Экстра» крепкие он курил уже более десяти лет.

Хоть карточки на сигареты отменили год назад, раздобыть самые популярные было непросто. Олькевич крутился как мог и доставал сигареты в нескольких киосках одновременно. Благодаря своим многочисленным знакомствам у него всегда была возможность выпросить у знакомых продавщиц несколько пачек из-под прилавка.

Из внутреннего кармана пиджака он вынул металлический пистолет, радостно на него посмотрел и нажал на спусковой крючок. Из дула вылетел язык пламени, от которого он прикурил сигарету.

Олькевич очень гордился своей новой зажигалкой. Уже несколько дней, то есть с момента ее покупки на барахолке, он использовал каждый удобный случай, чтобы дать кому-нибудь прикурить. Зажигалка, выпущенная в СССР, на первый взгляд выглядела, как настоящий пистолет. Неудивительно, что он уже напугал несколько человек. Мирек Бродяк, его коллега из отдела, так разозлился из-за того, что Теофиль направил на него пистолет, что даже хотел отобрать у него игрушку и выбросить в окно. Олькевич спас ценный предмет и так сильно обиделся на старшего лейтенанта, что тому целый час пришлось уговаривать коллегу выпить по рюмочке в знак примирения.

Он спрятал зажигалку в карман и вернулся к работе. Вдруг на соседнем столе зазвонил телефон. Теофиль выругался себе под нос, недовольный, что кто-то смеет ему мешать, но он считал себя добросовестным работником, поэтому оторвался от стула и подошел к аппарату.

– Олькевич, что надо? – проворчал он. – Никого нет, я здесь один, женский день ведь. Праздник, – терпеливо объяснял он кому-то надоедливому. – А майора Мартинковского сегодня нет и уже не будет, потому что он едет в прокуратуру. А вообще, кто говорит? А вы там, Млечак, не празднуете Международный женский день? Ладно, если майор придет, я ему скажу, но, скорее всего, он сегодня даже не позвонит.

Олькевич положил трубку и злющий как черт вернулся к столу. Что за люди, подумал он, даже в такой день им хочется всем надоедать. Ну и что с того, что они нашли чью-то руку. Если нашли, пусть ищут дальше, пока не найдут все остальное, и тогда посмотрим, что из этого получится. Как всегда, наткнулись на что-то провинциальные увальни, не знают, что с этим делать, и давай звонить в воеводский комиссариат.

Распсиховавшись, он слишком сильно нажал на клавишу машинки, и старая лента порвалась. Этого еще не хватало. Он ударил кулаком по столу и вскочил со стула. Нельзя так, чтобы они там выпивали, а я здесь вкалывал, сказал он себе.

Он вынул из верхнего ящика стола расческу, быстро поправил волосы, зачесанные на лысину. Пятидесятилетний младший лейтенант Олькевич стеснялся своей лысины, поэтому волосы сзади старательно зачесывал на лоб, чтобы казалось, что у него роскошная прическа. Он надел пиджак. По привычке застегнул нижние пуговицы, но сразу же расстегнул. Некоторое время назад он заметил, что сшитый для него еще в 70-м костюм стал меньше и не очень хорошо выглядел на выступающем животе. Он предпочитал ходить в расстегнутом пиджаке, чтобы никому не давать повода для неприятных замечаний по поводу его туши.

Все из-за старшего лейтенанта Бродяка. Олькевич сам не обратил бы на это внимания, потому что не заботился о таких мелочах, как подходящий пиджак. Главное, чтобы в плечах все было в порядке, и ткань не была слишком заношенной. А эти маленькие дырочки от сигарет вообще не заметны.

Бродяк увидел как-то, что он застегивает пуговицы на животе, и сказал ему, что застегнутый он выглядит, как мешок картофеля, обвязанный веревкой. Теофиль что-то проворчал и расстегнул пуговицы. После этого он всегда ходил в расстегнутом пиджаке.

Он еще раз пригладил волосы, посмотрел на черные форменные ботинки и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Он пошел наверх к кадровикам проверить, что еще осталось после празднования.

г. Опаленица, 12:20

Сержант Влодимеж Млечак из городского комиссариата в г. Опаленица, как все нормальные мужчины, праздновал женский день. Он даже купил жене букет из трех красных гвоздик с аспарагусом, перевязанный красной ленточкой. Он встал в шесть утра, чтобы успеть перед дежурством и очередями в цветочном магазине. Как сотрудник милиции при исполнении он мог, конечно, подойти к прилавку и потребовать обслужить его вне очереди, но ему было неудобно, потому что в небольшой Опаленице его все знали, люди стали бы сплетничать, что он злоупотребляет служебным положением во время покупок. Он предпочитал встать пораньше, чтобы его никто не обговаривал.

Млечак хотел вручить букет сразу после работы. Утром, когда он пришел в комиссариат, он взял бутылку из-под молока, стоявшую за шкафом в углу кабинета, налил в нее воды и сунул туда гвоздики. Сейчас он посмотрел на цветы, стоявшие на окне, и подумал, что понятия не имеет, когда отнесет их своей жене. Хуже всего, что он не знал, когда сможет произнести тост за здоровье супруги, а ведь в кооперативе рядом с цветочным магазином он купил бутылку «Ржаной экспортной», которую приберегла для него знакомая, пани Кристина. Бутылка лежала на дне коричневой сумки, стоявшей возле стола, и ждала своего часа. Недовольный Млечак подумал, что симпатичная бутылка может его вообще не дождаться. Все из-за Маслянки Здислава, появившегося два часа назад в комиссариате и заявившего, что он нашел что-то странное.

Маслянка был железнодорожником. Он работал на станции в Опаленице и занимался ремонтом электрооборудования. Он пришел в отдел милиции, а точнее прибежал, запыхавшийся, и едва мог говорить. Млечак налил ему газированной воды из сифона, стоявшего на его столе, очень хорошего сифона, не стеклянного, заправлявшегося в пункте заправки сифонов, а новенького, с газовым баллоном, блестевшего серебристо-красными боками, привезенного из поездки в Чехословакию. Он протянул ему стакан газированной воды и сказал выпить, а потом успокоиться и рассказать все по порядку. Маслянка выпил залпом, закурил «Популярные» и начал рассказывать, как приказал Млечак, то есть не переливая из пустого в порожнее.

– До обеда приехал пассажирский из Нового Томыселя, – рассказывал железнодорожник, – а я уже был немного того и не лез к электричеству, согласно инструкции, чтобы выпивши не браться за электрооборудование, чтобы ненароком не пришибло. Я ходил для видимости с монтерской сумкой возле трансформатора. Так я ходил и ждал, когда можно будет исчезнуть из поля зрения мастера Яжембяка. Я думал, чтобы заскочить еще к рабочим, потому что они там, начальник, выпивали за здоровье женщин, как во время праздника положено. Мастер наконец меня заметил и сказал, что идет поговорить с дежурным, а я побежал в сторону склада, где есть социальная комната. Но не добежал. Когда я перепрыгивал через рельсы, то заметил что-то светлое, что лежало на деревянной шпале. Я подошел проверить, что там лежит, ведь из поездов разные вещи выпадают. Однажды мой знакомый Здих Дептала нашел целый пакет, кто-то потерял. Хорошо, что не было никакой записки, неизвестно было, кому отдавать. А если не написано, чье это, значит ничье. А вообще Дептала сказал, что все равно бы не отдал. Если кто-то выбросил, значит ему не нужно. Тем более внутри не было ничего ценного, только несколько блоков сигарет «Мальборо» и какие-то шмотки. Кто бы стал возвращать «Мальборо»?

– Не болтай, Маслянка, о сигаретах. Ближе к делу, – разозлился Млечак.

Маслянка отпил воды из стакана.

– Ну так, пан сержант, докладываю, что как только я подошел к тому, что там лежало, то подумал, что, может, мне сегодня повезло, и кто-то из берлинского поезда потерял кошелек. Но как только я подошел ближе, то понял, что это не кошелек, а обычная перчатка. Даже хотел ее оставить, но что-то меня дернуло, и я наклонился за ней. Ну и облом, пан сержант, – махнул рукой Маслянка.

– Это не перчатка?

– Какая там перчатка, хоть и из кожи, и с пальцами… Человеческая рука и вся в крови. У кого-то из поезда отвалилась.

Млечак недоверчиво посмотрел на железнодорожника:

– Что ты несешь, Маслянка, как чья-то рука могла выпасть из поезда?

– Я тоже так подумал, пан сержант. А если отвалилась, то, может, можно ее пришить, так я ее взял, а вы уже по своим телефонам проверите, это из поезда из Берлина или из Познани. Потому что тот, кому руку оторвало, остался в этом поезде без нее. Ну, так будет известно, чья это… Может, он ее ищет где-то там, не знаю… – Он замолчал, немного смущенный, и посмотрел на сержанта.

– Как взял? – спросил недоверчиво Млечак. – Ты забрал ее с рельсов?

– Да. Надо было оставить, чтобы собака съела? Так нельзя, не по-христиански это…

Он посмотрел на милиционера, выражение лица которого стало каким-то странным, а затем поставил на колени свою монтерскую сумку, отстегнул клапан и вынул из нее небольшой сверток, завернутый в газету «Голос Великой Польши». Он положил его на стол перед Млечаком. Под бурыми пятнами проглядывался портрет улыбающейся женщины с букетом цветов под заголовком «Цветочек для Евы».

Милиционер молча наклонился над свертком и осторожно ручкой «Зенит» отвернул край газеты. Он посмотрел на посиневшие пальцы, окровавленное запястье, затем на железнодорожника Маслянку, а потом на цветы в бутылке из-под молока.

– Вот и конец женского дня, – проворчал себе под нос сержант.

– Что? – спросил Маслянка.

– Откуда ты только взялся?

– А-а, – сразу понял железнодорожник. – Так я пойду, да? – неуверенно спросил он, поглядывая на милиционера.

– Сиди здесь, Маслянка, мне нужно позвонить начальству. А потом пойдем на место происшествия, то есть этой находки, чтобы найти остальные части… Ну и протокол нужно составить.

– Я уже все осмотрел, там ничего нет, на рельсах, пан сержант. Я все проверил. А вообще мне надо домой. Надо, начальник, вино купить и с соседом Стаховяком выпить за здоровье женщин…

– Про дом пока забудь, Маслянка. Не нужно было шариться и находить человеческие руки, – подытожил сержант Млечак и потянулся к телефонной трубке. Он решил, что проблемой рук должен озаботиться кто-то более важный.

г. Познань, 12:35

Маженка Конопка перешла на другую сторону улицы к продуктовому, потому что в дежурке ей сказали, что здесь должен появиться кофе по случаю женского дня. Она стала в очередь, растянувшуюся на всю улицу, а это верный признак того, что товар будет. Когда она была уже в середине очереди, заведующая распорядилась, что раз кофе мало, выдавать будут по одной упаковке, а не по две, как вначале. Те, что стояли впереди, стали орать, что это их не волнует, должно быть так, как было вначале. Те, что стояли сзади, стали возмущаться, чтобы продавали по одной, потому что они здесь стоят не для того, чтобы ничего не получить. Началась такая перепалка, что заведующая сказала, что вообще не будет ничего продавать. Женщины еще немного постояли, покричали, но, к счастью, появился участковый Владик Мильчинский и сказал, что продавать больше не будут, если заведующая магазином так сказала, пусть расходятся, а если нет, он разберется с ними как с нелегальным собранием и перепишет данные каждой по отдельности. Женщины стали расходиться, и Маженка тоже хотела уйти, но Владик ее заметил и позвал внутрь магазина. Он сказал заведующей, что это пани из отдела кадров комиссариата, и ей нужно продать то, что она попросит. Заведующая в знак благодарности за наведение порядка дала ей пять упаковок кофе «Восток» и Владику столько же, и еще по бутылке сангрии каждому.

– Я такого сиропа в рот бы не взял, это для женщин вино, а кофе, почему нет, – сказал Олькевич, минуту назад появившийся в дверях кабинета кадровиков. Он сказал о кофе, но при этом улыбнулся и приложил руку к шее, чтобы все поняли, что он не собирается его пить.

Пани Иренка Трушковская, рассказавшая историю происхождения кофе и вина, посмотрела с улыбкой на младшего лейтенанта:

– А что вы, пан Теофиль, так поздно к нам пришли? Я уже подумала, что вы о нас забыли.

– Ну что вы, пани Иренка, – оправдывался Олькевич. – Нужно было кое-какие бумаги оформить, потому что срочное дело.

Он подошел к большой женщине, весившей как минимум сто килограммов. Ее голову украшала по случаю праздника химзавивка, напоминающая стог сена. Теофиль наклонился и галантно поцеловал пухлую руку в золотых кольцах.

– Поздравляю милых дам, здесь присутствующих, в связи с праздником. А цветы коллеги уже вручили. Добавлю, что и от моего имени тоже, – сказал он, поправляя сползающие вниз волосы.

Он посмотрел на рыжеволосого старшего лейтенанта Бродяка и рослого, грузного водителя сержанта Гжегожа Коваля, рассевшихся на стульях перед столом пани Саши. Пани Саша недавно стала работать в отделе, но уже успела разбить несколько милицейских сердец. Стройная 20-летняя блондинка, с пухлыми губами, всегда накрашенными ярко-красной помадой, в облегающих пышный бюст импортных свитерах производила впечатление на многих мужчин. Олькевич, наверняка, тоже бы ее заметил, если бы под блузкой вместо бюста были две полные бутылки по пол-литра. Он посмотрел на нее, криво усмехнулся, а потом широко заулыбался пани Иренке. Инстинкт старого алкоголика безошибочно подсказывал ему, кто здесь заведует алкоголем.

– Садитесь, пан Теофиль. Кофе скоро будет и пончики тоже, но сначала штрафной для опоздавших.

Она указала на свободный стул у своего стола и поплыла к небольшому шкафу, на котором стояли стаканы, несколько бутылок и тарелка с пончиками.

В кабинете стояло шесть столов. Обе стены – та, что напротив окон, в которой был дверной проем, и стена справа были заставлены под потолок шкафами и полками. На них стояли папки с документами, но это не были личные дела сотрудников. В них была рабочая документация, собиравшаяся неизвестно зачем на протяжении многих лет. А папки с данными всех сотрудников комиссариата хранились в специальном помещении за солидной металлической дверью. Доступ к нему был только у сотрудников, уполномоченных самим комиссаром, и, конечно, у самой важной персоны, знавшей все про всех, потому что это она комплектовала дела и расставляла папки, то есть у пани Иренки. Среди них было также личное дело младшего лейтенанта Теофиля Олькевича, в котором подробно описывалось прохождение им службы в органах.

Теофиль попал в Гражданскую милицию в середине 50-х. Он был обычным патрульным, в обязанности которого входило патрулирование и дежурство в комиссариате Познань-Новый город. Он патрулировал центр города, Старый город и Хвалишево, район с нехорошей репутацией, где он сам родился и вырос. Начальство быстро оценило тот факт, что Олькевич знает в этой части Познани каждый дом, двор и, главное, каждого человека. После курсов по подготовке сержантского состава в школе милиции в г. Пила ему выдали сержантские лычки и определили на должность участкового. Это было золотое время для Теофиля. Хорошо знакомый с местными порядками, а, главное, осознающий свой статус в Хвалишево, он быстро организовал группу информаторов, доносивших ему о каждом важном событии в местной среде. Барыги, мелкие воришки и девушки легкого поведения, все местные, живущие на левые доходы, должны были делиться каждый месяц с участковым Олькевичем. Взамен он гарантировал им неприкосновенность и защиту.

Эта идиллия продолжалась, пока на Олькевича не обратили внимания коллеги из Службы безопасности, сделавшие ему предложение, от которого он не мог отказаться. Они предложили ему перейти к ним, и Теофиль вынужден был согласиться. Однако быстро стало ясно, что Олькевич, прекрасно справлявшийся с обязанностями участкового, для политической работы был непригоден. В его рапортах говорилось лишь о настроениях, но не было никакой конкретной информации. После нескольких лет работы в качестве неэффективного сотрудника его перевели на кабинетную работу. Казалось, за письменным столом он дождется пенсии. Однако в стране было введено военное положение. 13 декабря его, самого ненужного сотрудника, начальник командировал в отдел уголовного розыска Воеводского комиссариата. Он должен был стать связным между уголовным розыском и Службой безопасности, помогать оперативникам в делах, связанных с внутренней безопасностью. Теофиль понятия не имел, что это значит, но охотно согласился, так как до него дошло, что он может вернуться на улицу. В декабрьской неразберихе он быстро смог выхлопотать перевод, и с этого момента младший лейтенант Теофиль Олькевич снова был в своей стихии.

У начальницы отдела кадров был самый большой, заваленный огромной кипой бумаг стол. Олькевич присел рядом и оперся одной рукой о стол, на котором лежали запечатанные в фольгу упаковки колготок, которые женщины традиционно получали в подарок от комиссара по случаю своего праздника. Пани Иренка подошла к нему и подала стакан, наполненный прозрачной, бесцветной жидкостью. Мужчина с благодарностью посмотрел на огромную «официантку» и залпом выпил содержимое стакана.

– Девчата, налейте пану Миреку и Гжесю, – защебетала начальница и тяжело опустилась в кресло по другую сторону стола.

– А майора Мартинковского сегодня не было? – спросил Теофиль и осмотрел кабинет, как будто опасаясь, что его начальник неожиданно выскочит из-за стола. Несмотря на то, что Мартинковский был моложе почти на 20 лет, Олькевич побаивался своего начальника. Хотя они давно перешли на «ты» и вместе выпили не одну бутылку, младший лейтенант чувствовал дистанцию между ними, прежде всего, из-за разницы в звании, а еще какой-то странной, необъяснимой боязни, которая просыпалась где-то глубоко внутри Теофиля, когда Мартинковский появлялся на горизонте.

– Кстати, Теось, – невнятно сказал старший лейтенант Бродяк, по которому было заметно, что алкоголь постепенно начинает действовать на его мозг. – Я должен был тебе сказать, но забыл… – он улыбнулся, глядя на пани Сашу, игриво захлопавшую накрашенными ресницами. – Я должен был тебе сказать, что Фред Мартинковский заходил сюда минуту назад и просил тебе передать: то, что ты там пишешь, может подождать до утра, прокурор позвонил ему, что вынесет решение без материалов дела, а папку с этими бумажками нужно привезти ему завтра утром.

– Прокурор – тоже человек, и ему нужно выпить в женский день, а не заниматься ерундой, – сказал сержант Коваль, выливая в рот остатки сангрии из стакана. Он не пил водку, потому что, объяснил он, едва переступив порог отдела кадров, ему, как водителю, следует быть осторожнее, всякое ведь может случиться.

– Ура, – обрадовался младший лейтенант Олькевич и сильно хлопнул себя по ноге, как будто гора спала с его плеч. – Значит, пани Иренка, я могу принять на вторую ногу.

Сказав это, он протянул в ее сторону руку с пустым стаканом.

13:48

На железнодорожных путях Центрального вокзала в Познани стояло несколько грязных и обшарпанных пассажирских вагонов. С правой стороны тянулось в бесконечность железобетонное ограждение вагоноремонтного завода. За ним видны были угрюмые, поросшие лишайником, с потеками воды серые стены ремонтных мастерских, поглядывающих на поезда пустыми глазницами окон без стекол. На фасаде одного из зданий был лозунг, написанный еще во времена Герека белой краской, а сейчас заметно побледневший, но по-прежнему выделяющийся на сером фоне: «Завтра социалистической родины строится сегодня». На рельсах ближе к вагоноремонтному заводу стояли две желто-синие электрички. Оба поезда вернулись с трассы рано утром, а отправлялись обратно после обеда. Это были типичные рабочие поезда, обслуживавшие пригородные маршруты, развозившие людей, возвращавшихся с работы в Познани. В выходную субботу они превращались в торговые поезда, когда в Познань приезжали люди, уверенные, что в местных магазинах им удастся раздобыть что-нибудь интересное, что невозможно было найти в их населенных пунктах. Считалось, что воеводский центр снабжается лучше, чем провинция. В этом была доля правды. Воеводское торговое предприятие и Всеобщий потребительский кооператив развозили товары по магазинам в соответствии с принятой разнарядкой, так, например, в Шамотулы попадали костюмы, в Мурованую Гослину – мужские ботинки, в Опаленицу – галстуки, а в торговый центр «Альфа» в Познани попадали все товары одновременно. Отсюда убеждение, что в Познани можно все купить. Особенно, когда в праздничные дни, такие как 8 марта, выбрасывали товар, чтобы отметить праздник чем-то менее повседневным. Если сегодня кто-то попал в «Альфу» или «Окронгляк», он мог вернуться домой с женскими сапогами или болгарскими сумочками из искусственной кожи и даже с джинсами предприятия «Одер».

Две пустые электрички ожидали покупателей, после обеда возвращавшихся домой с трофеями. Уборка в вагонах заключалась лишь в том, чтобы выбросить мусор из алюминиевых урн и забрать вещи, оставленные рассеянными пассажирами. Этим занимались уборщицы утренней смены. Сейчас по тропинке между двумя электричками, в сторону международного состава, вечером отправлявшегося из Познани в Берлин, шли четыре женщины. Это был приличный поезд, которым, кроме наших, ездили также иностранные гости. Поэтому уборка в нем была серьезной работой. Следовало пропылесосить все купе, в том числе сиденья, протереть окна и даже вымыть туалеты.

Работы было много, а удовлетворения мало, как говорила Кристина Врубель, начальница бригады уборщиц. Но кто-то должен работать, чтобы эти из-за рубежа видели, что у нас тоже культурно, объясняла она своим подчиненным.

Удовлетворение действительно было небольшим, потому что в международном составе уборка делалась непосредственно перед отправлением, а не по прибытии. А ведь именно по прибытии можно было рассчитывать на самые интересные находки. Люди оставляли недокуренные пачки иностранных сигарет, пиво в жестяных банках или бутылки с недопитыми напитками покрепче. Увы, этот радужный мир был недоступен уборщицам. Порядок по прибытии на станцию наводила бригада поезда, и ни за что на свете жадные проводники не могли позволить, чтобы их выручили отзывчивые женщины.

Но нельзя сказать, что после этого уже ничего невозможно было вынести из таких поездов. Оставались еще мусорные урны в купе, которые железнодорожники осматривали поверхностно. А уборщицы должны были выбрасывать из них мусор. Поэтому всегда можно было что-нибудь найти. Ценным трофеем были полиэтиленовые пакеты с яркой рекламой. С такими пакетами иностранцы почему-то обращались как с обычным мусором. А в Польше такой пакет можно было продать на барахолке по хорошей цене. Неудивительно, ведь модная и элегантная женщина предпочитала стоять в очереди под мясным с ярким полиэтиленовым пакетом с надписью Coca Cola, чем с никудышной сеткой из вискозы или, еще того хуже, с колхозной холщовой сумкой.

Иногда в одном берлинском составе можно было найти несколько пакетов. Кроме того, всегда попадались какие-нибудь мелочи, не замеченные предыдущими уборщиками. Расчески, дезодоранты, распечатанные упаковки прокладок, мыло и даже полотенца в туалетах, а еще западные газеты. Уборщицы продавали их странным мужчинам, приходившим время от времени за новой партией. Женщины шептались между собой, что это какие-то люди, знающие немецкий и работающие в университете. Никто не знал, зачем им эти газеты, но, если платят, зачем спрашивать. Пусть читают на здоровье, говорила Врубель и брала с них как за свежий «Познанский экспресс».

Возле первого вагона берлинского поезда женщины со щетками в руках остановились.

– Пани Криштофяк, берите сегодня первый, ты Беатка – второй, Мариола – третий, а я возьму четвертый. Их всего восемь, значит, каждой по два.

Начальница бригады Врубель вынула из кармана халата ключ, открыла первый вагон и пошла дальше. За ней пошли две уборщицы помоложе. Старшая в бригаде, пенсионерка Криштофяк, несмотря на внушительный вес, взобралась по лестнице с ловкостью, в которой ее на первый взгляд трудно было заподозрить. Она быстро пошла по коридору и начала осматривать каждое купе. Сначала она искала вещи, лежавшие сверху и на полу под сиденьями. Во втором купе на столике она обнаружила газету, но сразу выбросила ее в мусорный пакет, когда увидела, что это «Нойес Дойчлянд» из ГДР, за эту мерзость никто не дал бы и ломаного гроша. Криштофяк после стольких лет практики научилась безошибочно отличать стоящие газеты от бесполезной макулатуры из ГДР. К счастью, в других купе она нашла несколько западноберлинских газет и даже один «Плейбой», упавший под сиденье, наверное, поэтому его не заметили железнодорожники. Довольная, она положила прессу в сетку, которую всегда носила в кармане рабочего халата, и пошла в сторону туалета, чтобы начать более тщательный осмотр.

Она взялась за ручку и хотела открыть дверь, но та не поддавалась.

– Что такое? – не поняла она.

Она поднажала плечом, еще сильнее, но дверь не открывалась. Не собираясь отступать, она вынула из кармана халата такой же ключ, которым открыла вагон начальница бригады. Повернула ключ в замке и толкнула, уверенная в успехе. Дверь немного приоткрылась, но она не смогла открыть ее шире. Что-то блокировало дверь изнутри.

– Какой-то пьяница там лежит? – спросила она как будто себя, но настолько громко, чтобы пьяный пассажир, если он там действительно был, все слышал. Никто не ответил, поэтому она попробовала еще раз:

– А ну вставай, не то врежу тряпкой. Пошевеливайся, алкаш.

В ответ тишина. Это уж слишком. Она сунула в щель ручку щетки и нажала изо всех сил. Она почувствовала, что дверь понемногу поддается. Она сунула в щель ногу и еще раз нажала. Вход в туалет освободился настолько, что она могла попробовать втиснуться в небольшое помещение. Она убрала ногу и посмотрела вниз. Ей сразу стало нехорошо. Она никогда не любила вида крови. Даже небольшая ранка могла вызвать у нее головокружение. А здесь крови было так много, что Криштофяк чуть не упала. Пол в туалете выглядел так, как будто кто-то разлил ведро красной краски, пока писал первомайские лозунги. Хуже всего, что кровь пристала к подошве, и когда она с отвращением переставила ногу, на полу осталась красная полоса.

Женщина схватилась за края дверного проема, чтобы не упасть на испачканный пол. За дверью что-то качнулось и оттуда выпала безжизненная рука, точнее ее часть. Там, где должна быть кисть, была лишь искалеченная кровавая масса.

Уборщица Криштофяк почувствовала, что ей трудно дышать, но лишь на долю секунды. Вскоре она уже ничего не чувствовала. С грохотом она упала на пол.

14:30

У старшего лейтенанта Леона Кудельского из железнодорожного комиссариата на Центральном вокзале в Познани противно першило в горле. С самого утра было это неприятное чувство, но он думал, что все из-за праздничного дня. Сегодня все пили за здоровье женщин, а он даже не понюхал. Не считая, конечно, одной бутылки пива «Лех», которую он выпил, как только пришел на работу. Но даже в такой день он не употреблял ничего крепче. Старший лейтенант Кудельский был принципиальным человеком и считал, что на работе нельзя пить, тем более на такой ответственной, как у него. Он отвечал за железнодорожный вокзал, со всеми перронами и подземными переходами, а еще за прибывавшие и отправлявшиеся поезда. Короче говоря, безопасность тысяч людей зависела от того, насколько адекватно он будет реагировать в критической ситуации. А реагировать он умел. Вот вчера, например, он так приложил одному дебоширу, что пришлось вызывать «скорую».

Он сам виноват, говорил подчиненным старший лейтенант. Если бы не заблевал нам весь стол, получил бы разок для профилактики. Но, если он так с нами, Гражданской милицией, поступил, нельзя безучастно наблюдать, как оскорбляют честь мундира.

Вот и приложил дубинкой, но с чувством меры. Так, чтобы запомнилось, но без причинения тяжкого вреда здоровью. Это чувство меры у него было благодаря тому, что он не пил, с гордостью подумал милиционер. Если бы я напивался на работе, может, разозлился бы очень сильно. А так задержанный получил ровно столько, сколько причиталось, по-божески.

Старший лейтенант Кудельский выбросил сигарету, затушил на тротуаре, поправил китель и направился к выходу Западного вокзала. Он смотрел, как толпы входящих и выходящих людей расступаются перед ним из уважения к мундиру. Слева, за книжным киоском, стояли автоматические кассы, в которых можно было купить билеты до ста километров. Он посмотрел в ту сторону, потому что рядом с автоматами всегда крутилась шпана, пытавшаяся кинуть пассажиров на мелочь. На этот раз там никого не было. Кудельский усмехнулся в пышные черные усы. Он подумал, что среди них, наверняка, разошлась весть о том, что он, начальник комиссариата, курит на вокзале, и они предпочли не нарываться.

Для видимости он прошелся вдоль касс, окинул хозяйским взглядом автоматы и покупателей билетов, а затем двинулся в сторону перехода, ведущего от Западного вокзала к Центральному. Старший лейтенант любил сам патрулировать участок. У него было для этих целей несколько сотрудников, но он считал, что должен подавать пример, и поэтому несколько раз в день обходил всю территорию. Он был уверен, что нет ничего лучше для поддержания дисциплины, чем личный пример. Перед книжным киоском он остановился. Со стороны казалось, что он выбирает среди выложенных в витрине книг что-нибудь подходящее. Но книги его совсем не интересовали. Некоторое время назад он сделал открытие, что таким образом можно, не привлекая внимания, наблюдать за тем, что происходит у входа в здание вокзала. В витрине киоска все отражалось как в зеркале. Это был очень хитроумный ход. Он как будто смотрел на книги, а на самом деле наблюдал за входом, отвернувшись спиной к нему. Но не он это придумал. Он лишь воплотил идею в жизнь после просмотра фильма «Операция Арсенал». Там один из героев, солдат движения сопротивления в гражданской одежде, смотрел на витрину магазина и видел, как приближается фургон с заключенным. На следующий день старший лейтенант, посмотревший фильм в кинотеатре «Балтика», решил, что стоит попробовать. Он выбрал книжный киоск на Западном вокзале, потому что он располагался почти на линии входа. Оказалось, что это действительно идеальный наблюдательный пост. Все могли подумать, что милиционер с интересом разглядывает книги, а он смотрел на все, что угодно, только не на литературу. Книги казались ему скучными, он считал, что настоящая жизнь здесь, на перронах. Он даже знал одного писателя, сидевшего у него под арестом после задержания за пьяный дебош в баре «Варс» на Центральном вокзале.

– Этот писака, что писал книги, – рассказывал Кудельский своему коллеге из городского комиссариата, – писал о каких-то там делах из истории. Но о том, как устроил драку в баре и как мы его посадили, писать не хотел. Когда я ему это предложил, он мне сказал, что этот повседневный бардак каждый может увидеть своими глазами, а людям нужно что-то возвышенное. А что такого возвышенного в водке и рвоте…

И поэтому старший лейтенант не любил читать, иногда газеты, но в них тоже не все. Первые страницы были очень скучными, в середине немного лучше, а самыми интересными были последние, то есть спорт и некрологи. Он любил спорт, потому что был болельщиком футбольного клуба «Лех», и его интересовало все, что происходит на чемпионате, а в некрологах всегда можно было найти кого-то знакомого.

– Есть «Мост слишком далеко», – сказала продавщица пани Ванда, улыбаясь милиционеру с заговорщицким видом. – Только для особых клиентов, из-под прилавка, потому что это о войне на Западе. О парашютистах, – добавила она.

– Нет у меня времени на глупости, а настоящая война здесь, на вокзале и на дороге, – отмахнулся он и хотел уйти, но вдруг в витрине книжного киоска увидел, что на вокзал пришел сотрудник службы охраны железных дорог Майхшак. Он остановился у входа и стал нервно оглядываться по сторонам. Наконец он заметил Кудельского и побежал к нему.

– Что случилось, пан Майхшак, так бежите, что скоро фуражку потеряете, – рассмеялся старший лейтенант.

– Как не бежать, пан старший лейтенант, когда у нас в берлинском вагоне труп, – сказал встревоженный охранник. Он говорил так нервно, что пани Ванда наклонилась ближе к окошку, чтобы не пропустить сенсацию, которой она сможет поделиться с работницами касс.

– Как в берлинском? Берлинский ведь отправляется только в 19:52, – удивился Кудельский.

– Да нет, пан старший лейтенант, в том, что прибыл утром. Мертвый мужчина.

– Напился до смерти по случаю женского дня? Так нужно «скорую» вызвать, чтобы его обследовали.

– Точно напился, как тот в прошлом году, оставшийся лежать на багажной полке и только, когда поезд возвращался обратно к немцам, таможенники его разбудили и прямо в вытрезвитель… – вмешалась в разговор продавщица, но сразу умолкла, потому что Кудельский махнул рукой, строго на нее посмотрел, нахмурив брови, после чего повернулся к Майхшаку, заслоняя собой окошко киоска.

– Может, и напился. Только водку ему кто-то залил в горло, потому что сам он не мог, – сказал охранник.

– У нас все могут, – не унималась продавщица.

– Это точно. У нас все могут, – поддержал ее повидавший жизнь офицер.

– Ну так для этого нужны руки, чтобы бутылку поднести, а у этого рук нет.

– Как нет? – не мог понять старший лейтенант.

– Потому что кто-то их отрезал.

– Господи, может, поезд по ним проехался, как тому мужчине в Вильде, уснувшему на трамвайных путях, трамвай ему по рукам проехался, а тот не знал, что случилось, и только на следующий день, когда протрезвел… – со скоростью пулемета затараторила пани Ванда, но не договорила, потому что милиционер так на нее посмотрел, что она забилась в угол киоска.

– Тихо, – прикрикнул старший лейтенант Леон Кудельский, в жизни многое повидавший, но чтобы какой-то труп с отрезанными руками валялся на его вокзале, такого еще не было. Разозлившись не на шутку, не теряя больше времени на рассуждения, он побежал к переходу, проходившему под железнодорожными перронами. Быстро добежал до четвертого и поднялся вверх по ступенькам. Майхшак бежал следом. На перроне они поравнялись.

– Там возле ограждения завода стоит берлинский, – объяснил охранник, указывая направление рукой.

Им пришлось немного подождать, пока на перрон въедет скорый поезд из Варшавы, перерезавший им путь. Несмотря на толпу входящих и выходящих, они забрались в вагон, протиснулись по забитому людьми коридору и вышли с другой стороны поезда. Затем по путям добрались на место. Берлинский поезд можно было узнать издалека, потому что он заметно отличался от других составов, стоявших на путях. Те, что ездили по стране, были грязными и обшарпанными. Иностранный выглядел, как будто недавно сошел с конвейера Вроцлавского вагоностроительного завода.

Рядом с последним вагоном стояла группа женщин и мужчин. Это были уборщицы и работники железной дороги в рабочей одежде. По-видимому, известие о страшной находке разлетелось по вокзалу со скоростью света. Стоявшие у вагона люди, заметив милиционера и охранника, отошли от двери, а вперед вышла начальница бригады уборщиц.

– Он там лежит, в туалете. – Она указала на открытую дверь вагона. – Зарезанный, как свинья.

– Мертвый, – добавила вторая уборщица.

– Руки ему отрезали, – сообщила еще одна тоном самого информированного в мире агентства ТАСС.

– Интересно, кто это будет убирать, потому что я кровь не трону ни за что на свете, – заявила Криштофяк, обнаружившая труп и уже успевшая прийти в себя.

Старший лейтенант Кудельский едва взглянул на женщин. Он взялся за поручень и вскочил на подножку. Первое, что он заметил, это множество красных следов на полу.

– Здесь экскурсия из Шамотул побывала? – бросил он через плечо. Он на минуту засомневался, стоит ли идти в туалет, но подумал, что у него нет другого выхода, потому что он не будет вызывать следователей лишь на основании слов уборщиц. Он толкнул дверь, и снова в горле противно запершило. Но на этот раз ему совсем не хотелось пить. Он почувствовал, что ему становится плохо. Мужчина, обвязанный капроновым шнуром для белья, с петлей, затянутой на шее, и с отрезанной кистью, был его знакомым.

15:10

Майор Альфред Мартинковский, заместитель начальника отдела уголовного розыска Воеводского управления внутренних дел в Познани, который большинство называло просто воеводским комиссариатом, складывал бумаги в черный кожаный портфель. Он собирался уходить. Он спешил, потому что сегодня был женский день, а он еще не успел купить цветы жене. К счастью, подарок у него уже был: в столовой буфетчица приберегла для него большую коробку конфет фабрики «Гоплана». Он еще раз решил убедиться, что это настоящий шоколад. Но все было в порядке. С коробки на него смотрели четыре полосатых котенка, сидевших в корзине. На ней было написано: «Конфеты шоколадные», состав: молоко, какао-бобы, сахар, производство фабрики «Гоплана». Такая коробка конфет – это нечто особенное. Не слишком часто можно было ее достать. В городе почти нереально. В милицейскую столовую время от времени привозили, но все зависело от пани Халинки, не каждому продававшей из-под прилавка такую редкость. У него связи в столовой были. И не потому, что он был каким-то особенно обаятельным. Еще год назад пани Халинка относилась к нему как к любому другому сотруднику. Все изменилось после того, как в комиссариате стали говорить, что именно Мартинковский и его подчиненные поймали маньяка, отрезавшего головы двум женщинам. С этого момента начальство предсказывало ему блестящую карьеру, а 50-летняя буфетчица смотрела на него как девочка-подросток на рок-музыканта Гжегожа Теховского, с уважением и обожанием.

Материальным следствием такого почитания были дефицитные продукты, припасенные специально для майора. Вчера она позвонила из столовой и попросила его спуститься вниз, потому что его ждет сюрприз. Он очень обрадовался этой коробке конфет, его 25-летняя жена Гражина очень любила шоколад, который в городе трудно было достать. Случайно на первое свидание, назначенное в «Медоварне у Райцев» на Старом Рынке, вместо цветов он принес молочный шоколад фабрики «22 Июля», когда-то «Э. Ведель». И, похоже, этим окончательно ее покорил. Сначала он произвел на нее впечатление в школе, где она преподавала историю, когда изображал из себя героя популярного комикса, бравого капитана милиции Жбика, и рассказывал детям, как он ловит преступников. Потом он удивился сам себе, потому что, заметив ее среди учителей, после доклада, преодолевая врожденную застенчивость в общении с женщинами, он подошел к ней и пригласил на чашечку кофе. Когда она посмотрела на него, эта хрупкая девушка с зелеными глазами, он еле устоял на ногах, но он все же был стойким милиционером и должен был как-то справиться. Он хотел добавить что-нибудь шутливое, но ничего, как на зло, не приходило в голову, а она стояла перед этим беспомощным верзилой и улыбалась, прекрасно осознавая его смущение. Она сказала, что кофе не любит, но охотно выпьет бокал вина. Не прошло и полгода, как они поженились. Они продали его 1-комнатную квартиру в старом доме и ее 2-комнатную квартиру в Вильде. Им также помогла мать Фреда, пожертвовавшая на жилье для молодой семьи несколько царских золотых 5-рублевых монет, много лет хранившихся дома на черный день. Обратив внимание на кислую мину сына, она согласилась, что этот черный день, наверное, еще не скоро наступит, потому что самый черный уже был 13 декабря, и теперь может быть только лучше, поэтому она готова со спокойной совестью отдать ему семейное сокровище. Наличные и золото они обменяли по выгодному курсу на доллары у валютчика, знакомого Бродяка, и за валюту приобрели красивую 3-комнатную квартиру в новостройке в Ратаях.

Мартинковский работал в кабинете один. Уже несколько месяцев, то есть сразу после присвоения ему звания майора, он радовался собственному кабинету. Правда, он был маленьким, но у него был собственный стол, собственный шкаф для документов и собственный стереофонический радиоприемник «Аматор». Этому радиоприемнику он был рад больше всего. В прежнем кабинете, который он делил со старшим лейтенантом Бродяком и младшим лейтенантом Олькевичем, тоже был радиоприемник. Но это был старый монофонический «Тарабан», на котором они в последнее время не могли поймать ультракороткие волны. Поэтому все, кто работал в этом кабинете, были обречены слушать Первый канал Польского радио. А сейчас у него не только собственный кабинет, но и «Аматор» с двумя колонками, стоявшими на верхней полке в шкафу. Можно сколько угодно крутить ручку и менять каналы. Вообще-то Мартинковский любил только Третий канал, но иногда слушал классическую музыку на Четвертом. Выбор канала зависел от того, чем он в этот момент был занят. Если ему нужно было сосредоточиться, тогда он включал Четвертый канал. Классика помогала, утверждал он, привести мысли в порядок. Третий канал играл почти постоянно из-за музыки, больше всего нравившейся майору, то есть качественного рока. В последнее время открытием этого канала стала группа «Мариллион». Сначала он даже подумал, что эта новая версия старого «Дженезис», но радиоведущий Качковский вывел его из заблуждения во время субботней дневной передачи «Третий канал приглашает». Мартинковский стал настоящим поклонником группы «Мариллион», а оба их альбома, записанных с радио на кассетный магнитофон «Финезия», он слушал дома почти каждый день. Однако с недавних пор он делал это почти бесшумно. Жена объявила дом зоной тишины с того самого момента, как одним членом семьи стало больше, и с этим пришлось смириться. Что поделать, у Филиппа Мартинковского в их квартире было намного больше прав, чем у него. Но Фред не мог жить без музыки, поэтому купил наушники. Это было непросто, найти их в магазине было сродни чуду. Но, как всегда в таких ситуациях, незаменимым оказался его друг, старший лейтенант Бродяк. Этот человек мог раздобыть все, что угодно. Когда Мартинковский решил купить дефицитное устройство, он пошел к Бродяку.

Старший лейтенант Бродяк был противоположностью Мартинковского. Может, именно поэтому они так хорошо дополняли друг друга. Фред был высоким, атлетического телосложения блондином с ровно подстриженными светлыми усами. На работу он приходил в темном костюме, со старательно завязанным галстуком. О нем говорили, что он добросовестный сотрудник, любой вопрос предпочитает сто раз проверить, прежде чем принять какое-либо решение. По характеру типичный дотошный познанский чиновник.

Бродяк, веснушчатый и рыжеволосый, худощавый, ниже своего начальника сантиметров на десять, был уличным хулиганом из Старого города. Впрочем, именно там он родился, а его детские и юношеские шалости не предвещали карьеры в милиции. Он одевался как валютчик, носил импортные джинсы и куртки, ежедневно пользовался импортным дезодорантом «Олд Спайс». Он мог себе это позволить, все хорошо знали, что большинство валютчиков в Старом городе – давние кореша Бродяка. Он мог без проблем купить доллары и потратить их на хорошую одежду и косметику. Воспитанный улицей, уличные законы он устанавливал в милиции. Мартинковский был из хорошей семьи, он родился и вырос в Солаче, престижном районе с довоенными традициями. С задержанными преступниками во время допроса он обращался с излишней учтивостью, а Бродяк говорил с ними на их языке, иногда в качестве дополнительного аргумента использовал кулаки, что для Фреда было неприемлемо. Они были почти идеальной парой доброго и злого милиционера. Прекрасно осознавая это преимущество, они часто использовали его на практике.

Майор Мартинковский закрыл портфель и подошел к радиоприемнику, чтобы его выключить. Он уже хотел нажать на кнопку, когда из динамиков послышались первые звуки «Автобиографии» группы «Перфект». Ему очень нравилась эта песня, поэтому он не сразу решил – дослушать до конца или выключить радио. Это было ошибкой.

Когда Мартинковский пел о том, что вот ему приснился вещий сон, двери его кабинета широко распахнулись без стука. Фред неохотно обернулся, потому что прекрасно знал, кто может войти таким образом. Бродяк всегда врывался в его кабинет, а вежливые просьбы не приносили результатов. Сейчас Мартинковский не хотел никого видеть, тем более старого друга, потому что спешил домой.

Действительно, в дверях кабинета стоял, опираясь о косяк, Бродяк, а с ним низкорослый младший лейтенант Олькевич, с улыбкой на пухлых губах.

Довольный собой Теофиль почесал лысую макушку. Заметив несчастное лицо начальника, он поспешил объяснить:

– Гражданин начальник, разрешите доложить, сегодня Международный женский день.

Он хотел еще что-то добавить, но его перебил старший лейтенант:

– Фред, мы весь день тебя ищем, сегодня ты просто обязан выпить.

Майор закрыл портфель на две металлические застежки, поставил его на пол и покорно сел в кресло.

– Ладно, парни, по маленькой, и я бегу домой, – решил начальник, уже месяц, с момента рождения Филиппа, не употреблявший спиртного. Но сегодня неудобно было отказываться.

15:20

– Пан полковник, звонят из администрации железных дорог, – сказала секретарша, стоя в дверях кабинета начальника отдела уголовного розыска. Полковник Евгений Жито посмотрел на женщину и широко улыбнулся. Сегодня следовало быть внимательным ко всем женщинам, особенно к тем, с которыми работаешь каждый день. Впрочем, полковник всегда старался быть обходительным с женщинами, если не был чем-то занят или не был очень уставшим. Тогда он никого не замечал. Он часто был загружен работой, поэтому люди, которые не очень хорошо его знали, считали его неразговорчивым и заносчивым. Но он не был таким – Жито был человеком приятным и спокойным, но, как он сам говорил, эта проклятая работа влезала ему на голову и прижимала к полу. Он хотел бы чаще улыбаться. Но разве у него был повод? Все вокруг все время чего-то от него хотели, и поэтому ему постоянно приходилось делать то, чего он очень не любил – принимать решения. А в связи с занимаемой должностью это были решения со всеми вытекающими последствиями.

Хуже всего, что на этой работе ему все время приходилось лавировать. Воеводский комиссар и проверяющие из Воеводского комитета Польской объединенной рабочей партии постоянно вмешивались в работу уголовного розыска, то есть требовали немедленных результатов при расследовании самых сложных дел. Если в Познани или воеводстве было совершено убийство, на столе первого секретаря воеводства информация об этом появлялась в тот же день. Иногда это дело его не интересовало, и тогда полковник и его отдел могли работать относительно спокойно. Но иногда он вспоминал об этом спустя неделю, тогда он вызывал к себе начальника уголовного розыска и требовал немедленно доложить о результатах следствия. Нельзя было прийти к Первому и сказать, что ничего по этому делу пока не удалось сделать, потому что над этим Первым был еще кто-то из центра в Варшаве и этот более важный тоже мог спросить его о результатах. Поэтому первому секретарю партии нужно было предоставить подробный отчет. Жито разработал целую систему, которая в любой, даже самой сложной ситуации могла удовлетворить партийное руководство. Убийство, если это не было дело, связанное с семейным скандалом или пьяной дракой, когда сразу было известно, кто кого убил, то есть убийство, которое необходимо было тщательно расследовать, запускало систему предварительных действий, которые полковник Жито называл дымовой завесой.

Это были очень простые действия, которые его люди отрепетировали до совершенства. Сразу после того, как появлялось сообщение о совершенном преступлении, милиционеры задерживали на скорую руку отобранных граждан из так называемого круга подозреваемых. Благодаря этому у полковника Жито спустя несколько часов после обнаружения жертвы был рапорт, в котором говорилось, что люди, которые могут быть причастны к убийству, уже сидят. И все было в порядке, так как в случае, если партийное руководство спросит, можно было представить оптимистичный результат в виде нескольких маргиналов, заключенных под стражу. Такие действия давали время оперативникам, расследующим дело. Они могли спокойно заниматься расследованием, а если поиски виновного затягивались, одного из задержанных назначали главным подозреваемым. В группе задержанных всегда был кто-нибудь с изрядно потрепанным досье, поэтому получить от прокурора санкции на три месяца без убедительных доказательств не составляло труда.

На вопрос сверху, как продвигается расследование, у полковника Жито всегда находился ответ: подозреваемый задержан, но пока что не признает своей вины. Благодаря такой дымовой завесе все были довольны. Аппаратчики могли отчитаться перед Варшавой, что у милиции уже спустя пару часов есть подозреваемые, а через несколько дней – подозреваемый, который, скорее всего, является виновником преступления.

Система давно себя оправдала, хоть детали никогда не согласовывались. Люди Жито старались быстро собрать для него подходящие первые результаты, а он делал вид, что верит им. Дымовая завеса, однозначно, была эффективной.

– Из администрации железных дорог? – удивился полковник. – Что им нужно в женский день?

– Звонит секретарь партии из администрации, – сообщила пани Веслава, его новая секретарша, несмотря на молодой возраст и короткий трудовой стаж, быстро усвоившая премудрости кабинетной работы. Она, например, хорошо знала, что в праздничный день начальника лучше не беспокоить. Она была как берлинская стена – непроходимой. Но звонок секретаря партии из Окружной администрации железных дорог был особым случаем, и о нем сразу следовало доложить.

– Ладно, пани Веся, соедините меня с товарищем Лопушаком. Посмотрим, что там у него.

Черный пластмассовый аппарат на столе полковника зазвонил. Жито снял трубку.

– Здравствуйте, товарищ секретарь, – начал полковник веселым голосом. – Что нового на железной дороге?

Он слушал, и с каждой секундой его лицо становилось серьезнее:

– Я понимаю, товарищ секретарь, так точно, мы примем меры. Да, этим займутся лучшие сотрудники. Незамедлительно.

Полковник положил трубку, тяжело опустился в кресло и обратился к секретарше по громкой связи:

– Пани Веся, майора Мартинковского ко мне. Надеюсь, он еще на рабочем месте.

Майор еще не ушел. К счастью для полковника, Мартинковский любил песни группы «Перфект».